Сия предосторожность сделала нам большую пользу».
Почему Головнин избрал место стоянки у бразильских берегов на острове Святой Екатерины? Тут располагалась самая удобная обустроенная и известная в это время гавань на пути к южной оконечности материка. А главное, здесь уже побывали россияне, Крузенштерн и Лисянский, отсюда они проложили маршрут к мысу Горн. На переходе океаном Головнин не раз перечитывал заметки Лаперуза о пребывании в этих местах.
Солнце уже скрылось за горами, окружающими обширную гавань, когда «Диана» с зарифленными парусами, медленно лавируя, двигалась, отыскивая место для якорной стоянки. На баке стоял с лотом матрос первой статьи Матвей Черемухин и бросал каждые пять минут лот, то и дело кричал:
— Лот проносит!
Рядом расположилась баковая команда квартирмейстера, а попросту боцмана Ивана Большакова, готовая в любой миг отдать якорь.
При входе в незнакомую бухту каждый уважающий себя капитан заранее должен быть готовым ко всяким неожиданностям, а потому надежное и, пожалуй, единственное средство для остановки движения судна, якорь, всегда должен быть изготовлен к отдаче.
Головнин оставался невозмутимым. «Слава Богу, Черемухин на полную травит лотлинь, значит, более сотни саженей под килем».
Дело в том, что на карте, которую дал накануне похода Крузенштерн, «никакой опасности в сем проходе не назначено». Однако, полагая, что тут могут быть подводные камни, избежавшие внимания капитана Крузенштерна и которые не попали на его промер, Головнин и «предпочел безопаснейший, кратчайшему пути»…
Матросы давно подобрали все паруса, оставив только косые передние, стакселя, и на фок-мачте, самый нижний. Шлюп медленно продолжал движение, а на берегу будто все вымерло.
— Чудно как, — переговаривались матросы, — ни души не видать, токмо копошится один хлебопашец, а на нас и не глядит.
У входа в гавань на отлогих холмах виднелись три небольших крепостцы с башенками, но и они будто заснули. Под берегом стоял на якоре небольшой сторожевой бот, не подававший признаков жизни. Наблюдательный Головнин удивился. «… Невнимание гарнизона и жителей было так велико, что казалось, или На всех берегах сей пространной гавани нет ни одного жителя, или они все разбежались по лесам. Как бы португальцы ленивы и беспечны ни были, я не мог себе вообразить, что прибытие в их соседство военного судна (что здесь весьма редко случается) не возбудило в них любопытства, по крайней мере, выйти на берег и взглянуть на него, и более потому, что мы были под флагом, им малоизвестным. Пустота в такой обширной гавани, где кроме вышеупомянутого гард-кота, ни одного судна, ни одной лодки не было, глубокая тишина по берегам оной, высокие, окружающие гавань горы, покрытые непроходимым дремучим лесом, и слабый исчезающий вечерний свет представили нам сей прекрасный порт в таком диком, нелюдимом состоянии, что прежде не видевшие колоний, принадлежащих Португалии, с трудом поверили бы, что места сии когда-нибудь были обитаемы европейцами. По берегам рассеяно несколько хижин, но они казались нам необитаемыми или их жители были погружены в глубоком сне».
— Отдать якорь! — нарушая тишину, прозвучал чуть охрипший голос командира.
Пока травили и закрепляли якорный канат, Рикорд посоветовал:
— Пора бы разбудить португальцев пушкой.
В густых сумерках Головнин все же заметил, что от пристани отвалила небольшая лодка.
— Я так тоже думал, но, видимо, стражи проснулись, — ответил Головнин, протянув руку в сторону берега.
Пока спускали трап, командир подозвал мичмана Рудакова.
— Не сочти за труд, принеси из моей каюты португальский лексикон, он на полке.
На борт шлюпа поднялся португальский унтер-офицер, оказалось, что его послал комендант крепости. При помощи словаря, с грехом пополам, но уясняя суть сказанного, офицер передал, что утром о прибытии шлюпа сообщат в город губернатору.
Узнав, что шлюп пришел из России, офицер оживился.
— Я помню, ваши два корабля капитанов Крузенштерна и Лисянского три года тому назад стояли здесь неподалеку на якорях…
За ужином командир определил кратко смысл стоянки:
— Людям передохнуть надобно, провизией обзавестись свежей, стеньгу заново вырубить на берегу, штурману со своими помощниками на берегу все положения хронометров выверить.
Темнота окутала шлюп, проверив вахту, Головнин зажег свечу в каюте, отпустил Ивашку отдыхать.
Открыв книгу, Головнин отыскал заметки Лаперуза о прибытии к острову Святой Екатерины. «После 96-дневного плавания у нас еще не было ни одного больного. Дожди, туманы и перемены климата нисколько не повредили здоровью матросов и офицеров. Правда, что продовольственные наши запасы были превосходного качества. Само собой разумеется, что я предпринимал все меры гигиенической предосторожности, которые указывались мне благоразумием и опытом. Кроме того, чтоб поддержать на кораблях веселое расположение духа, каждый вечер, от 8 до 10 часов, если только позволяло время, устраивались у нас танцы».
«Ну что же, танцы неплохо, ну а наши песенники тоже не скучают», — подумал командир, прислушиваясь к запевалам на баке:
Не цветами сине море покрывалося,
Не лазоревыми Средиземное украшалося.
Расцветало сине море кораблями,
Белыми полотняными парусами,
Разными российскими флагами…
Утром шлюп переменил стоянку, подошел ближе на полторы мили к крепости Санта-Крус. Командир нанес визит коменданту, а затем губернатору Марицио де Сильвера в городе Дестерро, «молодому приятному человеку, из знатной фамилии», армейскому капитану.
Поблагодарив за приглашение отобедать, Головнин покинул дом губернатора, «любопытство заставило» его «пройти по всем главным улицам». Это ли не первая награда моряку после многомесячных скитаний. Головнину было с чем сравнивать, не раз бывал он в Лиссабоне, но губернский город Дестерро показался заурядным. «Примечательного, заслуживающего внимания путешественника в нем нет ничего».
Пока на берегу Хлебников в палатке колдовал с хронометрами, боцман с матросами тащили за три версты по лесным зарослям срубленное дерево для стеньги, квартирмейстеры разыскивали провизию, командир, иногда в одиночку, а чаще с Рикордом, обходил на шлюпке все закоулки обширной бухты. Бродил по окрестным холмам, присматривался к жителям, замечал «выгоды и невыгоды, какие гавань Святой Екатерины представляет заходящим в нее судам», размышлял. Здесь он начал излагать свое видение окружающей жизни, повествование о примечательных для него явлениях в тех местах, где он побывает за полтора десятка лет. Свои наблюдения, как правило, не откладывая, Василий Головнин заносил убористым почерком в специально заведенные тетради.
А вот и впечатления об обитателях далекого бразильского городка Дестерро и его окрестностей: «Гавань Св. Екатерины имеет еще одно преимущество, заслуживающее некоторое уважение от мореплавателей, а именно: добросердечный и смиренный нрав жителей, обитающих по берегам ее. Они суеверны, ленивы и бедны, но честны, ласковы и услужливы. Они ничего у нас не украли и не покушались украсть, хотя и имели разные к тому случаи на берегу. Если за некоторые ими продаваемые нам вещи они иногда и просили более настоящей цены, то есть: дороже того, за что бы они уступили их своим соотечественникам, то разность была очень невелика. Впрочем, ето весьма натурально: где же и в какой земле жители при продаже не употребляют в свою пользу неведения и неопытности чужеземцев? Притом, к чести их надобно сказать, что, получая от нас плату за доставленные ими на шлюп свежую провизию, зелень и фрукты в первые дни нашего пребывания, почти без всякого торга с нашей стороны, они нимало цены вещам не увеличили, что им легко можно было бы сделать под разными предлогами».
Первому кругосветному вояжеру, Магеллану, не привелось обогнуть мыс Горн. Он, не мудрствуя, на ощупь, огибая материк, повел свою флотилию на запад, первым открывшимся вдруг проливом. Тогда он отыскивал кратчайший путь на запад, в Тихий океан, к заветной цели, Индии. Правда, пролив оказался довольно замысловатым и труднодоступным даже для небольших Магеллановых каравелл. Спустя столетие крайнюю южную точку вблизи американского материка голландские мореплаватели окрестили мысом Горн.
Название маленького голландского городка стало синонимом грозного предупреждения приближающимся к этим местам путешественникам.
Одно название этого места вызывало неприятные ощущения у мореплавателей. Ураганные ветры месяцами несли с запада штормовые волны, швыряли суда, стремившиеся на запад, словно щепки, отбрасывая их на исходные рубежи, а то и унося далеко к востоку.
Десятки кораблей военных, купеческих, поисковых в борьбе со стихией нашли себе могилу на меридиане мыса Горн в южных широтах. Редким смельчакам удавалось выйти победителями в жестокой схватке с океаном.
Четыре года тому назад среди них оказались россияне Крузенштерн и Лисянский. Быть может, в какой-то мере им улыбнулась удача, матушка-природа на какой-то миг подустала и решила немного передохнуть. И все же, приближаясь к мысу Горн, Лисянский заметил: «Всяк легко вообразить себе может, в каком неприятном находились мы тогда положении; кроме ужасного волнения и жестокого ветра, еще непрестанный дождь, снег и крупный град беспокоили нас чрезмерно».
Но непогода не остановила русских мореходов. «Корабль „Нева“ во время своего 24-дневного плавания от земли Штатов до мыса Виктории подвинулся к востоку только на 40 миль по долготе. Из наблюдений же, сделанных в разные дни, было видно, что течение влекло нас иногда к югу и западу, а иногда к северу и востоку. Словом, мыс Горн такое место, где случайно можно встречаться с плохим и хорошим, с обстоятельствами, могущими содействовать успешному плаванию или препятствующими этому…»
Получалось, что шлюп «Нева» в среднем за сутки продвигался вперед на полторы мили. И все же Юрий Лисянский, несмотря на все невзгоды и жестокую схватку со стихией, не соглашался с предубеждениями некоторых мореплавателей. «Хотя часто многие мореходцы опасаются обходить мыс Горн, но по моим замечаниям он почти не отличается от всех других мысов, лежащих в больших широтах. Как по описанию прежних мореплавателей, так и по собственным нашим опытам, заключать должно, что около сего мыса даже и в зимнюю пору также случается совершенно тихая погода и переменные ветры, как и в Европе. Ежели лорд Ансон претерпел здесь великий вред от свирепствовавшей тогда бури, то сие самое могло воспоследовать и в английском канале». Конечно, Лисянскому вольно было рассуждать. Но в какой-то степени ему и Крузенштерну подыграла природа. Великий океан и Атлантика, видимо, в ту пору не были столь беспощадными к своим пришельцам, как случалось прежде. Нельзя забывать, что рядом, в пределах видимости, боролся со стихией и его верный товарищ Крузенштерн на шлюпе «Надежда».
День 9 февраля, когда «Диана» пересекла параллель мыса Горн, экипаж шлюпа и его капитана поразило невиданное зрелище: «… увидели мы недалеко впереди высокую землю: счисление наше, сделанное от пункта, вчерашнего числа верными астрономическими наблюдениями определенного, вело нас далеко от мыса Сан-Жуана, и земли у нас впереди никакой быть не могло, но призрак был столько обманчив, что чем более мы его рассматривали, тем явственнее и приметнее казался он землею. Горы, холмы, разлоги между ними и отрубы так чисто изображали настоящий берег, что я начал сомневаться: не снесло ли нас к западу весьма сильным течением, и что видимая нами земля есть Статенландия и часть Огненной Земли. Мы легли в дрейф и бросили лот, но линем в 80 сажен дна не достали; после чего, поставя все паруса, опять пошли прямо к берегу, который скоро начал изменяться в своем виде, и туман подниматься вверх. Я во всю мою службу на море не видывал прежде такого обманчивого призрака от туманов, показывающихся вдали берегом».
Туман рассеялся, ветер стих, а с западу потянула «мертвая зыбь». На гладкой поверхности то и дело фонтанировали киты, иногда вперегонки с шлюпом пускались касатки.
Спустя два дня «Диана» пересекла меридиан мыса Горн, и, казалось, можно было бы праздновать победу. Без видимых усилий шлюп вступил в акваторию Великого океана и «счастливо обойдя мыс Горн, путь к Камчатке более не представлял никаких затруднений и препятствий и мог быть совершен в короткое время». Но не тут-то было. Коварный мыс напомнил о себе жесточайшим штормом с Ураганным противным ветром, потянул к себе невидимым магнитом…
Двадцать дней и ночей стихия измывалась над «Дианой», бросала ее, словно щепку. То дразнила, на короткое время увлекая на запад, то с ожесточением волокла к Норд-осту, медленно, но неуклонно приближая шлюп к Огненной Земле…
Иногда сутками, без перерыва, матросы «принуждены были часто с дека, где жила команда, и из офицерских кают ведрами выносить воду». На верхней палубе вахтенных накрывало очередным валом, а сверху сыпал дождь со снегом…
Доктор с каждым днем становился сумрачней и наконец зашел в каюту командира:
— Господин капитан, смею известить вас, что большая половина команды подвержена цинготной болезни.
— Что предлагаешь? — воспаленными от бессонницы глазами вопросительно смотрел на лекаря командир.
— Надобно хину класть в водку, сие окупится некоторым улучшением…
Следом за доктором вошел осунувшийся Рикорд. Плащ он скинул у входа, а насквозь мокрый сюртук расстегнул, оттянул пальцами мокрую рубаху.
— Слава Богу, Василий Михалыч, покуда хоть грешное тело не остыло вовсе, белья на перемену нет. Добро Ивашка на камбузе просушивает.
Грустная улыбка скользнула по лицу Головнина.
— Садись, Петр Иваныч, решать надобно, куда путь держать. — Командир ткнул пальцем в лежащую на столе инструкцию.
— Адмиралтейцы нам предписали избрать курс вокруг Горна или к Доброй Надежде, по обстоятельствам. Барометр вторую неделю падает, люди хворают. Я за разумное почитаю более напрасно времени в этой толчее не тратить. Нас Камчатка ждет. Пойдем к Доброй Надежде.
— То и я в мыслях не первый день держу, господин капитан, — как о давно продуманном твердо ответил лейтенант, переходя на официальный тон.
В последний день февраля «Диана» развернулась и, подгоняемая попутным западным ветром, устремилась к востоку.
«Придет пора — ударит и час» — гласит старинная поговорка русских поморцев на Севере.
Ровно три месяца не становилась «Диана» на якорь. На рассвете 18 апреля радостный вскрик разбудил подвахтенных:
— Вижу землю!
«В 6 часов вдруг открылся нам, прямо впереди у нас, берег мыса Доброй Надежды, простирающийся от Столового залива до самой оконечности мыса. Едва ли можно вообразить великолепнее картину, как вид сего берега, в каком он нам представился: небо над ним было совершенно чисто, и ни на высокой Столовой горе, ни на других ее окружающих, ни одного облака не было видно. Лучи восходящего из-за гор солнца, разливая красноватый цвет в воздухе, изображали, или, лучше сказать, отливали, отменно явственно все покаты, крутизны и небольшие возвышенности и неровности, находящиеся на вершинах гор».
Весь экипаж высыпал на палубу, прикрывая глаза от слепящего солнца, люди облегченно вздыхали, подставляя лицо ласковым лучам, переглядываясь:
— Гляди, Петруха, благодать Божья!
— Не скажи, Спиридон, истинно райское наваждение!
— Будто в сказке, Герасим!
— Бог смилостивился и нам благоволит!
— Рази такое в Россее свидится!
На шканцах гуськом столпились офицеры. Ближе к носу, опершись о фальшборт, стоял Головнин. Едва заметная улыбка выдавала переживания командира, которому передалось состояние экипажа. Откуда-то сбоку вынырнул возбужденный штурман. Только что он определил истинное положение шлюпа по взятым пеленгам на Столовую гору и видневший справа у горизонта мыс Доброй Надежды.
— Господин капитан, долгота счислимая разнится с истинной на полтора градуса с лишком.
— Сие допустимо за наше плавание от Горна. Андрей Степанович, а что до Столовой бухты?
— Тридцать две мили, Василий Михалыч! — порядочный штурман всегда при подходе к берегу заранее знает, что интересует командира в первую очередь.
Не отрываясь от подзорной трубы, Головнин отдал распоряжение вахтенному офицеру Муру:
— Склоняйтесь, Федор Федорович, вправо, под ветер, Держите на оконечность мыса.
Оторвавшись от трубы, вытянул ее по направлению к Столовой горе и пояснил стоявшему рядом Рикорду:
— Ты, Петр Иваныч, по описанию знаешь, что Столовая бухта приемлема до апреля, а нынче уже восемнадцатое. Ветер от норд-веста уже задул приличный, и в той бухте океанская волна нам ни к чему на стоянке.
— Бухта там открытая для океана в сию пору, — согласился Рикорд, — стоять там на якоре нет возможности, а соблазн есть, Капштадт-то рядом, под рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Почему Головнин избрал место стоянки у бразильских берегов на острове Святой Екатерины? Тут располагалась самая удобная обустроенная и известная в это время гавань на пути к южной оконечности материка. А главное, здесь уже побывали россияне, Крузенштерн и Лисянский, отсюда они проложили маршрут к мысу Горн. На переходе океаном Головнин не раз перечитывал заметки Лаперуза о пребывании в этих местах.
Солнце уже скрылось за горами, окружающими обширную гавань, когда «Диана» с зарифленными парусами, медленно лавируя, двигалась, отыскивая место для якорной стоянки. На баке стоял с лотом матрос первой статьи Матвей Черемухин и бросал каждые пять минут лот, то и дело кричал:
— Лот проносит!
Рядом расположилась баковая команда квартирмейстера, а попросту боцмана Ивана Большакова, готовая в любой миг отдать якорь.
При входе в незнакомую бухту каждый уважающий себя капитан заранее должен быть готовым ко всяким неожиданностям, а потому надежное и, пожалуй, единственное средство для остановки движения судна, якорь, всегда должен быть изготовлен к отдаче.
Головнин оставался невозмутимым. «Слава Богу, Черемухин на полную травит лотлинь, значит, более сотни саженей под килем».
Дело в том, что на карте, которую дал накануне похода Крузенштерн, «никакой опасности в сем проходе не назначено». Однако, полагая, что тут могут быть подводные камни, избежавшие внимания капитана Крузенштерна и которые не попали на его промер, Головнин и «предпочел безопаснейший, кратчайшему пути»…
Матросы давно подобрали все паруса, оставив только косые передние, стакселя, и на фок-мачте, самый нижний. Шлюп медленно продолжал движение, а на берегу будто все вымерло.
— Чудно как, — переговаривались матросы, — ни души не видать, токмо копошится один хлебопашец, а на нас и не глядит.
У входа в гавань на отлогих холмах виднелись три небольших крепостцы с башенками, но и они будто заснули. Под берегом стоял на якоре небольшой сторожевой бот, не подававший признаков жизни. Наблюдательный Головнин удивился. «… Невнимание гарнизона и жителей было так велико, что казалось, или На всех берегах сей пространной гавани нет ни одного жителя, или они все разбежались по лесам. Как бы португальцы ленивы и беспечны ни были, я не мог себе вообразить, что прибытие в их соседство военного судна (что здесь весьма редко случается) не возбудило в них любопытства, по крайней мере, выйти на берег и взглянуть на него, и более потому, что мы были под флагом, им малоизвестным. Пустота в такой обширной гавани, где кроме вышеупомянутого гард-кота, ни одного судна, ни одной лодки не было, глубокая тишина по берегам оной, высокие, окружающие гавань горы, покрытые непроходимым дремучим лесом, и слабый исчезающий вечерний свет представили нам сей прекрасный порт в таком диком, нелюдимом состоянии, что прежде не видевшие колоний, принадлежащих Португалии, с трудом поверили бы, что места сии когда-нибудь были обитаемы европейцами. По берегам рассеяно несколько хижин, но они казались нам необитаемыми или их жители были погружены в глубоком сне».
— Отдать якорь! — нарушая тишину, прозвучал чуть охрипший голос командира.
Пока травили и закрепляли якорный канат, Рикорд посоветовал:
— Пора бы разбудить португальцев пушкой.
В густых сумерках Головнин все же заметил, что от пристани отвалила небольшая лодка.
— Я так тоже думал, но, видимо, стражи проснулись, — ответил Головнин, протянув руку в сторону берега.
Пока спускали трап, командир подозвал мичмана Рудакова.
— Не сочти за труд, принеси из моей каюты португальский лексикон, он на полке.
На борт шлюпа поднялся португальский унтер-офицер, оказалось, что его послал комендант крепости. При помощи словаря, с грехом пополам, но уясняя суть сказанного, офицер передал, что утром о прибытии шлюпа сообщат в город губернатору.
Узнав, что шлюп пришел из России, офицер оживился.
— Я помню, ваши два корабля капитанов Крузенштерна и Лисянского три года тому назад стояли здесь неподалеку на якорях…
За ужином командир определил кратко смысл стоянки:
— Людям передохнуть надобно, провизией обзавестись свежей, стеньгу заново вырубить на берегу, штурману со своими помощниками на берегу все положения хронометров выверить.
Темнота окутала шлюп, проверив вахту, Головнин зажег свечу в каюте, отпустил Ивашку отдыхать.
Открыв книгу, Головнин отыскал заметки Лаперуза о прибытии к острову Святой Екатерины. «После 96-дневного плавания у нас еще не было ни одного больного. Дожди, туманы и перемены климата нисколько не повредили здоровью матросов и офицеров. Правда, что продовольственные наши запасы были превосходного качества. Само собой разумеется, что я предпринимал все меры гигиенической предосторожности, которые указывались мне благоразумием и опытом. Кроме того, чтоб поддержать на кораблях веселое расположение духа, каждый вечер, от 8 до 10 часов, если только позволяло время, устраивались у нас танцы».
«Ну что же, танцы неплохо, ну а наши песенники тоже не скучают», — подумал командир, прислушиваясь к запевалам на баке:
Не цветами сине море покрывалося,
Не лазоревыми Средиземное украшалося.
Расцветало сине море кораблями,
Белыми полотняными парусами,
Разными российскими флагами…
Утром шлюп переменил стоянку, подошел ближе на полторы мили к крепости Санта-Крус. Командир нанес визит коменданту, а затем губернатору Марицио де Сильвера в городе Дестерро, «молодому приятному человеку, из знатной фамилии», армейскому капитану.
Поблагодарив за приглашение отобедать, Головнин покинул дом губернатора, «любопытство заставило» его «пройти по всем главным улицам». Это ли не первая награда моряку после многомесячных скитаний. Головнину было с чем сравнивать, не раз бывал он в Лиссабоне, но губернский город Дестерро показался заурядным. «Примечательного, заслуживающего внимания путешественника в нем нет ничего».
Пока на берегу Хлебников в палатке колдовал с хронометрами, боцман с матросами тащили за три версты по лесным зарослям срубленное дерево для стеньги, квартирмейстеры разыскивали провизию, командир, иногда в одиночку, а чаще с Рикордом, обходил на шлюпке все закоулки обширной бухты. Бродил по окрестным холмам, присматривался к жителям, замечал «выгоды и невыгоды, какие гавань Святой Екатерины представляет заходящим в нее судам», размышлял. Здесь он начал излагать свое видение окружающей жизни, повествование о примечательных для него явлениях в тех местах, где он побывает за полтора десятка лет. Свои наблюдения, как правило, не откладывая, Василий Головнин заносил убористым почерком в специально заведенные тетради.
А вот и впечатления об обитателях далекого бразильского городка Дестерро и его окрестностей: «Гавань Св. Екатерины имеет еще одно преимущество, заслуживающее некоторое уважение от мореплавателей, а именно: добросердечный и смиренный нрав жителей, обитающих по берегам ее. Они суеверны, ленивы и бедны, но честны, ласковы и услужливы. Они ничего у нас не украли и не покушались украсть, хотя и имели разные к тому случаи на берегу. Если за некоторые ими продаваемые нам вещи они иногда и просили более настоящей цены, то есть: дороже того, за что бы они уступили их своим соотечественникам, то разность была очень невелика. Впрочем, ето весьма натурально: где же и в какой земле жители при продаже не употребляют в свою пользу неведения и неопытности чужеземцев? Притом, к чести их надобно сказать, что, получая от нас плату за доставленные ими на шлюп свежую провизию, зелень и фрукты в первые дни нашего пребывания, почти без всякого торга с нашей стороны, они нимало цены вещам не увеличили, что им легко можно было бы сделать под разными предлогами».
Первому кругосветному вояжеру, Магеллану, не привелось обогнуть мыс Горн. Он, не мудрствуя, на ощупь, огибая материк, повел свою флотилию на запад, первым открывшимся вдруг проливом. Тогда он отыскивал кратчайший путь на запад, в Тихий океан, к заветной цели, Индии. Правда, пролив оказался довольно замысловатым и труднодоступным даже для небольших Магеллановых каравелл. Спустя столетие крайнюю южную точку вблизи американского материка голландские мореплаватели окрестили мысом Горн.
Название маленького голландского городка стало синонимом грозного предупреждения приближающимся к этим местам путешественникам.
Одно название этого места вызывало неприятные ощущения у мореплавателей. Ураганные ветры месяцами несли с запада штормовые волны, швыряли суда, стремившиеся на запад, словно щепки, отбрасывая их на исходные рубежи, а то и унося далеко к востоку.
Десятки кораблей военных, купеческих, поисковых в борьбе со стихией нашли себе могилу на меридиане мыса Горн в южных широтах. Редким смельчакам удавалось выйти победителями в жестокой схватке с океаном.
Четыре года тому назад среди них оказались россияне Крузенштерн и Лисянский. Быть может, в какой-то мере им улыбнулась удача, матушка-природа на какой-то миг подустала и решила немного передохнуть. И все же, приближаясь к мысу Горн, Лисянский заметил: «Всяк легко вообразить себе может, в каком неприятном находились мы тогда положении; кроме ужасного волнения и жестокого ветра, еще непрестанный дождь, снег и крупный град беспокоили нас чрезмерно».
Но непогода не остановила русских мореходов. «Корабль „Нева“ во время своего 24-дневного плавания от земли Штатов до мыса Виктории подвинулся к востоку только на 40 миль по долготе. Из наблюдений же, сделанных в разные дни, было видно, что течение влекло нас иногда к югу и западу, а иногда к северу и востоку. Словом, мыс Горн такое место, где случайно можно встречаться с плохим и хорошим, с обстоятельствами, могущими содействовать успешному плаванию или препятствующими этому…»
Получалось, что шлюп «Нева» в среднем за сутки продвигался вперед на полторы мили. И все же Юрий Лисянский, несмотря на все невзгоды и жестокую схватку со стихией, не соглашался с предубеждениями некоторых мореплавателей. «Хотя часто многие мореходцы опасаются обходить мыс Горн, но по моим замечаниям он почти не отличается от всех других мысов, лежащих в больших широтах. Как по описанию прежних мореплавателей, так и по собственным нашим опытам, заключать должно, что около сего мыса даже и в зимнюю пору также случается совершенно тихая погода и переменные ветры, как и в Европе. Ежели лорд Ансон претерпел здесь великий вред от свирепствовавшей тогда бури, то сие самое могло воспоследовать и в английском канале». Конечно, Лисянскому вольно было рассуждать. Но в какой-то степени ему и Крузенштерну подыграла природа. Великий океан и Атлантика, видимо, в ту пору не были столь беспощадными к своим пришельцам, как случалось прежде. Нельзя забывать, что рядом, в пределах видимости, боролся со стихией и его верный товарищ Крузенштерн на шлюпе «Надежда».
День 9 февраля, когда «Диана» пересекла параллель мыса Горн, экипаж шлюпа и его капитана поразило невиданное зрелище: «… увидели мы недалеко впереди высокую землю: счисление наше, сделанное от пункта, вчерашнего числа верными астрономическими наблюдениями определенного, вело нас далеко от мыса Сан-Жуана, и земли у нас впереди никакой быть не могло, но призрак был столько обманчив, что чем более мы его рассматривали, тем явственнее и приметнее казался он землею. Горы, холмы, разлоги между ними и отрубы так чисто изображали настоящий берег, что я начал сомневаться: не снесло ли нас к западу весьма сильным течением, и что видимая нами земля есть Статенландия и часть Огненной Земли. Мы легли в дрейф и бросили лот, но линем в 80 сажен дна не достали; после чего, поставя все паруса, опять пошли прямо к берегу, который скоро начал изменяться в своем виде, и туман подниматься вверх. Я во всю мою службу на море не видывал прежде такого обманчивого призрака от туманов, показывающихся вдали берегом».
Туман рассеялся, ветер стих, а с западу потянула «мертвая зыбь». На гладкой поверхности то и дело фонтанировали киты, иногда вперегонки с шлюпом пускались касатки.
Спустя два дня «Диана» пересекла меридиан мыса Горн, и, казалось, можно было бы праздновать победу. Без видимых усилий шлюп вступил в акваторию Великого океана и «счастливо обойдя мыс Горн, путь к Камчатке более не представлял никаких затруднений и препятствий и мог быть совершен в короткое время». Но не тут-то было. Коварный мыс напомнил о себе жесточайшим штормом с Ураганным противным ветром, потянул к себе невидимым магнитом…
Двадцать дней и ночей стихия измывалась над «Дианой», бросала ее, словно щепку. То дразнила, на короткое время увлекая на запад, то с ожесточением волокла к Норд-осту, медленно, но неуклонно приближая шлюп к Огненной Земле…
Иногда сутками, без перерыва, матросы «принуждены были часто с дека, где жила команда, и из офицерских кают ведрами выносить воду». На верхней палубе вахтенных накрывало очередным валом, а сверху сыпал дождь со снегом…
Доктор с каждым днем становился сумрачней и наконец зашел в каюту командира:
— Господин капитан, смею известить вас, что большая половина команды подвержена цинготной болезни.
— Что предлагаешь? — воспаленными от бессонницы глазами вопросительно смотрел на лекаря командир.
— Надобно хину класть в водку, сие окупится некоторым улучшением…
Следом за доктором вошел осунувшийся Рикорд. Плащ он скинул у входа, а насквозь мокрый сюртук расстегнул, оттянул пальцами мокрую рубаху.
— Слава Богу, Василий Михалыч, покуда хоть грешное тело не остыло вовсе, белья на перемену нет. Добро Ивашка на камбузе просушивает.
Грустная улыбка скользнула по лицу Головнина.
— Садись, Петр Иваныч, решать надобно, куда путь держать. — Командир ткнул пальцем в лежащую на столе инструкцию.
— Адмиралтейцы нам предписали избрать курс вокруг Горна или к Доброй Надежде, по обстоятельствам. Барометр вторую неделю падает, люди хворают. Я за разумное почитаю более напрасно времени в этой толчее не тратить. Нас Камчатка ждет. Пойдем к Доброй Надежде.
— То и я в мыслях не первый день держу, господин капитан, — как о давно продуманном твердо ответил лейтенант, переходя на официальный тон.
В последний день февраля «Диана» развернулась и, подгоняемая попутным западным ветром, устремилась к востоку.
«Придет пора — ударит и час» — гласит старинная поговорка русских поморцев на Севере.
Ровно три месяца не становилась «Диана» на якорь. На рассвете 18 апреля радостный вскрик разбудил подвахтенных:
— Вижу землю!
«В 6 часов вдруг открылся нам, прямо впереди у нас, берег мыса Доброй Надежды, простирающийся от Столового залива до самой оконечности мыса. Едва ли можно вообразить великолепнее картину, как вид сего берега, в каком он нам представился: небо над ним было совершенно чисто, и ни на высокой Столовой горе, ни на других ее окружающих, ни одного облака не было видно. Лучи восходящего из-за гор солнца, разливая красноватый цвет в воздухе, изображали, или, лучше сказать, отливали, отменно явственно все покаты, крутизны и небольшие возвышенности и неровности, находящиеся на вершинах гор».
Весь экипаж высыпал на палубу, прикрывая глаза от слепящего солнца, люди облегченно вздыхали, подставляя лицо ласковым лучам, переглядываясь:
— Гляди, Петруха, благодать Божья!
— Не скажи, Спиридон, истинно райское наваждение!
— Будто в сказке, Герасим!
— Бог смилостивился и нам благоволит!
— Рази такое в Россее свидится!
На шканцах гуськом столпились офицеры. Ближе к носу, опершись о фальшборт, стоял Головнин. Едва заметная улыбка выдавала переживания командира, которому передалось состояние экипажа. Откуда-то сбоку вынырнул возбужденный штурман. Только что он определил истинное положение шлюпа по взятым пеленгам на Столовую гору и видневший справа у горизонта мыс Доброй Надежды.
— Господин капитан, долгота счислимая разнится с истинной на полтора градуса с лишком.
— Сие допустимо за наше плавание от Горна. Андрей Степанович, а что до Столовой бухты?
— Тридцать две мили, Василий Михалыч! — порядочный штурман всегда при подходе к берегу заранее знает, что интересует командира в первую очередь.
Не отрываясь от подзорной трубы, Головнин отдал распоряжение вахтенному офицеру Муру:
— Склоняйтесь, Федор Федорович, вправо, под ветер, Держите на оконечность мыса.
Оторвавшись от трубы, вытянул ее по направлению к Столовой горе и пояснил стоявшему рядом Рикорду:
— Ты, Петр Иваныч, по описанию знаешь, что Столовая бухта приемлема до апреля, а нынче уже восемнадцатое. Ветер от норд-веста уже задул приличный, и в той бухте океанская волна нам ни к чему на стоянке.
— Бухта там открытая для океана в сию пору, — согласился Рикорд, — стоять там на якоре нет возможности, а соблазн есть, Капштадт-то рядом, под рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54