— Не пожалел ладью? А я ударю слева! — продолжила Анна.
— А я ее собью. А вот и королева! — улыбнулся де Пейн.
— Настал конец войне, и пленники понуры, — рассмеялась византийская принцесса, показывая белоснежные зубки.
Остались на доске лишь белые фигуры.
Согнали мы с доски последнего уродца.
Чье сердце от тоски теперь не разорвется?
закончил де Пейн песенку игроков. Он посмотрел в просиявшие глаза Анны Комнин и осторожно положил свою ладонь на ее маленькую руку.
— Завтра я уезжаю, — тихо сказала принцесса. — Неужели мы никогда больше не встретимся?
— А могут ли избежать столкновения два мчащихся навстречу друг другу желания? — так же тихо, вопросом на вопрос ответил Гуго де Пейн.
3
В то время, когда в срединной башне замка византийская принцесса играла с рыцарем в табулы, глубоко под ними, в мрачном подземелье творилась черная месса. Не более дюжины человек, ближайших в окружении графа Шампанского, присутствовали на ней, совершая таинственные обряды над новым посвященным. На этот раз им была сама супруга владетельного графа — Мария. Она лежала совершенно обнаженная на длинном, забрызганном кровью столе, а в сложенных на животе руках горела толстая свеча. Глаза ее были широко раскрыты и неподвижны. Недвижимы были и люди, окружавшие ее, в полумасках и черных плащах. Лишь придворный маг Симон Руши колдовал над подобием алтаря, на котором лежала высушенная человеческая голова и дымилась золотая чаша с едким варевом. Содержимое чаши ужаснуло бы даже присутствующих, если бы они знали, какими ингредиентами пользовался Руши для своих заклинаний. Там плавал вытекший мозг ребенка, крестьянского мальчика, тело которого было подвешено в соседней комнате за ноги к металлическому крюку под потолком. В разгар магической церемонии, Руши прикрепил к высушенной голове золотую пластинку с таинственными надписями и бросил в чашу кислоту и щелочь — символы женского и мужского начала. Под пассами чародея Мария Шампанская стала вздрагивать и дергаться всем телом, словно испытывая чудовищное наслаждение. Наконец, изогнувшись в последний раз, она затихла, раскинув руки и ноги.
— Князь наш овладел ею, она приняла его, а он взял ее, — тихо произнес Руши, — и теперь она сестра наша, а мы — ее братья.
Марии Шампанской помогли подняться, набросив на плечи черный плащ. Совершенно обессиленную, ее поддерживали с обеих сторон двое мужчин.
— Вызови голема, — раздался голос графа Шампанского. — Я хочу спросить его об одном человеке.
— Хорошо, — ответил Симон Руши. После вознесенных им заклинаний и брошенного на страшный алтарь порошка, помещение наполнилось могильным запахом и сиреневой дымкой.
— Приди ко мне, кто страждет и изнемогает, и я помогу тебе, о Изис! — выкрикнул Руши. Послышался скрип, напоминающий писк крысы, а у высушенной головы внезапно открылись оба глаза, черные и бездонные, как адская пропасть. Окружавшие стол фигуры отпрянули в ужасе. Словно жаром из топки полыхнуло в помещении.
— Одно хочу узнать, — произнес граф Шампанский, голос которого не дрогнул. — Судьбу рыцаря Гуго де Пейна и что ждет его у стен древнего города?
Высушенные губы голема раздвинулись и две искрящиеся молнии вырвались из пустых глазниц. Нечеловеческий, скрипучий голос произнес:
— Судьба его ужасна, а слава его превзойдет деяния королей. Он найдет то, что тщетно искал ты в Иерусалиме на развалинах Храма.
После этих слов глаза голема закрылись, а губы сомкнулись. Руши набросил на высушенную голову красный платок, на котором были вышиты золотыми нитями магические письмена. Граф Шампанский, не дожидаясь окончания черной мессы, круто повернулся, сорвал маску и, даже не взглянув на свою супругу, толкнув ногой дверь, побежал вверх по лестнице.
В последующую неделю, пока Гуго де Пейн еще находился в замке, отношение к нему графа Шампанского переменилось. Если после покушения на короля, граф посматривал на Гуго с некоторым раздражением, то теперь он окружил его своим особым вниманием и лаской. Почти каждый день он навещал его, справлялся о здоровье, присылал изысканные яства и дорогие подарки.
— Вы должны набраться сил перед своим путешествием в Палестину, — говорил граф. — Можете располагать любыми лошадьми из моих конюшен, любым оружием из моего арсенала.
— Где же тот рыцарь, которого вы хотите предложить мне в спутники?
— Я пришлю его в Маэн, когда вы будете готовы к походу, — уклончиво отвечал граф.
Замок, между тем, покидали последние рыцари, разъезжаясь по своим вотчинам. После отъезда Анны Комнин с Ренэ Алансоном и брошенного прощального взгляда принцессы, который ожег стоящего у окна де Пейна, уехали герцог Лотарингский, королева Гертруда, граф де Редэ, Гильом Аквитанский, старый граф Анжуйский со своим сыном Фульком, чья гордыня несколько поубавилась, и многие другие, нашедшие в Труа то, что искали, или потерявшие здесь то, что имели.
Однажды граф Шампанский пришел не один, а привел с собой молодого человека в монашеском одеянии. В худом, аскетическом юноше с пылающими глазами, Гуго де Пейн с удивлением узнал оратора с площади в Клюни, которого он наблюдал месяц назад.
— Познакомьтесь, — сказал граф. — Это племянник нашего Андре де Монбара — Бернар, более известный в церковных и светских кругах всей Франции, как Бернар Клервоский.
— Рад встретиться со спасителем короля, — произнес юноша, пожимая рыцарю руку. — Молва о вашем подвиге достигала самых отдаленных уголков.
— Я слушал вас на площади в Клюни, когда вы разделывали Абеляра, — сказал де Пейн, вспоминая потасовку. — Кажется, вас потом унесли на руках.
— Да, да, — прожигая рыцаря глазами, ответил монах. — Это все ерунда, Абеляр — идиот. Он кончит на виселице, как и все, кто выступает против Святой Церкви.
— Бернар носится с идеей создания Ордена, который был бы одновременно и монашеским, и военным, — вставил граф Шампанский. — Разумеется, я помогу ему, чем смогу.
Не один Орден, а два, три, десять, триста! — воскликнул импульсивный монах. — Они покроют всю Европу и весь Восток. Они объединят идеалы церкви и рыцарства, и будут открыты даже для грешников, которые спасут в Ордене свою душу, искупив грехи кровью. Члены Орденов будут бедны и богаты духом, целомудренны и молчаливы, послушны и бесстрашны. Это будет воинство Христово, брошенное на диавольскую рать!
— С чего же вы думаете начать? — заинтересовавшись, произнес Гуго де Пейн. Он уже мог вставать, и передвигался, опираясь на выточенную Бизолем палку. Сейчас он прошелся по комнате и встал перед монахом.
— С Иерусалима, — уверенно произнес Бернар Клервоский. — Именно там теперь острие веры.
— Ну, я думаю вам есть о чем поговорить, — промолвил граф Шампанский и поднялся. — А меня — извините — ждут дела.
Он удалился, а рыцарь и монах, позабыв о времени, проговорили пять часов кряду, и расстались весьма удовлетворенные беседой и друг другом. Они договорились о дальнейших встречах и переписке, а также о всемерной поддержке, которая может потребоваться в их начинаниях. Это случайное знакомство явится закономерным звеном в будущих деяниях Гуго де Пейна, неистового монаха и множества других лиц, вращающихся вокруг них.
Скучавший по византийской принцессе Гуго де Пейн решил поспешить со своим отъездом из Труа, где многое напоминало о ее присутствии. Бизоль де Сент-Омер и Роже де Мондидье уже уехали, и Раймонд готовил лошадей, когда пришедший попрощаться граф Норфолк преподнес де Пейну неожиданный подарок. Он протянул лежащий на ладони золотой медальон с цепочкой и попросил открыть его. Гуго де Пейн щелкнул замочком и его изумленному взору предстало искусно выписанное масляными красками лицо византийской принцессы Анны Комнин. Оно было столь совершенно, что выглядело, как живое, даже завитки золотистых волос на шее, казалось, готовы в следующую секунду шевельнуться от ветра, а широко раскрытые глаза смотрели ласково и нежно.
— Откуда это у вас? — спросил де Пейн.
— Это моя работа, — смущенно пояснил граф. — Я изучал живопись в Кембридже. Простите мою нескромную наблюдательность, но мне кажется, вам будет приятно иметь этот портрет у себя.
— Неужели вы можете нарисовать человека по памяти?
— Мне достаточно увидеть его хотя бы один раз.
— Граф, вы должны посвятить себя искусству живописи, — произнес де Пейн, не в силах оторваться от дорогого ему лица.
— Но прежде, я намерен овладеть мастерством воина, — упрямо ответил Грей Норфолк.
Гуго де Пейн взглянул на невозмутимого англичанина и вздохнул.
— Ну что же, — сказал он. — Через три недели я жду вас в своем замке в Маэне. Мы отправляемся в Иерусалим.
Благодарно улыбнувшись, граф Грей Норфолк, ставший шестым рыцарем, молча наклонил голову.
Глава VII. СТАРЦЫ НАРБОННА
Однажды потомки Вениамина покинули свою страну, некоторые остались. Спустя два тысячелетия Годфруа становится королем Иерусалима и основывает Орден Сиона…
Из секретных досье Сионской Общины

1
В Маэне было все готово в дорогу, ожидали лишь прибытия рыцарей. Поправившийся в стенах родного замка де Пейн, лично проверил отобранное для похода оружие, — мечи, копья, доспехи; выбрал лучших лошадей и конскую упряжь. Раймонд Плантар с двумя слугами, крепкими крестьянскими парнями, заготовили необходимое продовольствие, погрузив его на телегу. Особо тщательно Гуго де Пейн упаковал свой родовой талисман — хранившуюся в золотой, арабской шкатулке голову, найденную когда-то его далеким предком меж берцовых костей мертвой возлюбленной. Порой вечерами, когда жизнь в замке замирала, Гуго де Пейн вынимал два медальона, и при слабом свете свечи рассматривал их, погружаясь в раздумья. На одном была изображена юная графиня Катрин де Монморанси, на другом — выполненный Греем Норфолком портрет византийской принцессы. Они были удивительно похожи, словно художник рисовал одну и ту же девушку, с промежутком в несколько лет. Отличались лишь глаза: одни сияли беспечной голубизной, а другие обжигали сердце вишневым цветом.
Первыми приехали Бизоль де Сент-Омер и Роже де Мондидье, наполнив тишину замка грохотом доспехов и гулом голосов. Бизоль привез с собой целый арсенал оружия и маленькое войско: трех оруженосцев, с десяток слуг, двух поваров и дюжину воинов-лучников. Двор заполнили телеги с продовольствием и фуражом блеющие овцы и квохчущие в клетках куры.
— Ты намерен все это съесть? — насмешливо спросил Гуго де Пейн, пнув ногой вырвавшегося на свободу петуха.
— Главное в дороге — правильное питание, — горячо возразил Бизоль. — Ты не понимаешь, насколько это важно для успеха всего дела. Подтверди, Роже!
— Истинно так, — сказал одноглазый рыцарь. — Устами Бизоля глаголет мудрость.
— Устами Бизоля глаголет младенец, — улыбнулся де Пейн. — Я заставлю вас все это съесть на первом же привале. А то мы никогда не доберемся до Иерусалима со всем этим стадом. И отправь половину своей свиты назад. Я удивляюсь, почему ты не взял с собой еще цирюльника и садовника. Надо было бы также приволочь с собой мельницу, кузницу и пекарню, — самые необходимые в дороге предметы, да и места занимают немного.
— Тебе бы все насмехаться, — обиделся Бизоль. — Поздравь лучше Роже, он обручился с моей свояченицей.
Единственный глаз рыцаря радостно сверкнул. Роже гордо расправил плечи. Гуго заметил, что его рыжие, вечно взлохмаченные волосы, были на этот раз аккуратно причесаны. Не иначе, как заботливой рукой Жанетты.
— Что ж, я рад, — сказал Гуго де Пейн. — Когда кто-то ждет твоего возвращения из дальних странствий — сама эта мысль вселяет уверенность и надежду на благоприятный исход. Приятно возвращаться к теплу домашнего очага. Но не надейтесь, что это произойдет скоро.
— Жанетта, я уверен, будет ждать меня сколько потребуется, — произнес Роже. — Хоть сто лет.
— Вы намерены прожить так долго? К чему? — спросил де Пейн.
— А к тому, что жизнь прекрасна и удивительна, и чем дольше я живу, тем больше она мне нравится, — воскликнул Роже. — И даже если я потеряю второй глаз, я все равно не перестану видеть солнце!
— Мне бы ваш заряд бодрости, — вздохнул де Пейн. — Надеюсь, вы им поделитесь с нами в пути.
Следующим приехал граф Людвиг фон Зегенгейм с оруженосцем-венгром и молчаливым слугой громадного телосложения. Проведший почти всю жизнь в походах, странствиях и битвах, благородный рыцарь, каштановые волосы которого были тронуты сединой, а спокойные глаза напоминали разлившиеся по весне воды Дуная, взял с собой в дорогу лишь самое необходимое. Несчастная смерть на королевском турнире в Труа графа Жуаеза, невольным виновником которой он стал, сильно огорчала его в последнее время. Но от подобных происшествий во время состязаний не был застрахован никто, и ни один человек не упрекнул его за это. Граф был искусным бойцом, владевший многими приемами битвы на мечах, копьях, палицах или алебардах, как в пешем, так и в конном строю. Его навыки были неоценимы в столь опасном предприятии, и Гуго де Пейн очень надеялся на его опыт, трезвый расчет и рыцарскую честность.
— В случае моей болезни или гибели, вы должны заменить меня, — сказал он Зегенгейму. — Цель нашего путешествия простирается глубже того, что я смог поведать. Но в свое время вы узнаете истинные причины нашего стремления в Иерусалим.
— По правде говоря, я догадываюсь о тех причинах, которые двигают вашу группу на Восток, — ответил Людвиг. — И вы можете положиться на мою преданность и усердие.
— Не сомневаюсь в этом, — произнес де Пейн, пожимая графу руку.
Прибыл маркиз Хуан де Монтемайор Хорхе де Сетина, в окружении восьми кабальерос и идальго: все они были, как и их сеньор, небольшого роста, смуглые, с остроконечными бородками. Отлично дисциплинированные, они с полуслова понимали маркиза, выполняя любое его приказание и действуя, как единый, отлаженный механизм. Маркиз привез с собой целую повозку древних рукописей и книг.
Каждый сходит с ума, как умеет, — сказал на это Бизоль, переглянувшись с Роже. — По мне важнее забота о желудке.
— Без этих манускриптов мы будем в Палестине беспомощны, — возразил маркиз, бережно распаковывая поклажу. — Здесь собран весь Восток, все его тайны.
— Тайна у Востока только одна: там почему-то никогда не чувствуешь себя, как дома, — сказал Роже перелистнув несколько страниц в одной из книг.
— Ради бога, осторожней! — воскликнул маркиз де Сетина. — Это бесценное сокровище Фирдоуси, называемое «Шах-Наме или Книга Царей». Не помните страницы.
— А мне милее «Тысяча и одна ночь», — Роже осторожно положил книгу в повозку. — Помню, Петр Отшельник зачитывал нам у костра эти забавные истории, когда мы стояли лагерем возле Яффы, — и он увлек за собой Бизоля, вспоминая одну из сказок Шахерезады.
На следующий день с двумя оруженосцами и слугой приехал молодой граф Грей Норфолк. Все его снаряжение размещалось на двух сменных лошадях, а сам граф, тщательно побритый, выглядел как всегда щеголевато и безукоризненно. Гуго де Пейн представил его остальным рыцарям. Бизоль, при виде англичанина недовольно заворчал, но был вынужден пожать его руку. Окончательно Сент-Омер оттаял лишь тогда, когда Грей Норфолк, постоянно делая различные зарисовки, нарисовал и его портрет, изобразив Бизоля этаким Атлантом, поддерживающим небосвод. Картинка так понравилась могучему рыцарю, что он отослал ее вместе с одним из слуг своей жене Луизе, наказав вставить ее в раму и повесить в главном зале замка. А вот портрет Роже де Мондидье заказчику не понравился, поскольку, желая сделать рыцарю приятное, художник нарисовал его с двумя глазами.
— Искусство должно быть правдивым, — сказал Роже и проткнул кинжалом нарисованный глаз. Картина также полетела в замок Сент-Омер, к Жанетте. Скромное обаяние и молчаливая невозмутимость Норфолка пришлись по душе рыцарям; Зегенгейм успешно обучал его боевым приемам, а маркиз де Сетина нашел в его лице любознательного слушателя и сведущего собеседника. Обладая феноменальной памятью, молодой англичанин мог запомнить целые страницы незнакомого текста, набросать план любой местности, вплоть до малейшей кочки, где бы ни проехал.
— Я и не предполагал, что англичане бывают такими умными, — сказал как-то Бизоль, не желая, впрочем, обидеть графа. — Я-то думал, что постоянная сырость способствует образованию в их мозгах некоей плесени — ну, как на нашем сыре…
— Но качество сыра от этого только повышается, — ответил граф Норфолк, передавая ему рокфор.
Наконец, появился последний, седьмой рыцарь, приехавший с тремя копейщиками поздним вечером из Труа. Ужинавшие в зале рыцари, разгоряченные беседой, даже не сразу заметили его появление в дверях. Лишь Гуго де Пейн, бросив на гостя быстрый взгляд, поднялся и пошел ему навстречу.
— Надеюсь, господа, — сказал он, беря рыцаря за руку, — вам не надо представлять друга и сподвижника графа Шампанского — барона Андре де Монбара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75