Разговоры столовников, беготня прислуги, кухонный чад и жалобы пани Бураковской так утомили Мадзю, что она решила пойти в Саксонский сад.Там тоже сновали толпы людей и слышался неумолчный говор, но видны были небо, зелень, деревья. Мадзе казалось, что в саду ей легче дышится и что среди неподвижных ветвей и увядающей листвы ее снова осенит своими крыльями тишина, пугливая птица, которая так давно улетела из ее жилища.В аллее, где несколько дней назад она прогуливалась с братом и Дембицким, Мадзя нашла свободную скамью, села и засмотрелась на каштан. Тишина нисходила на нее. Она переставала замечать прохожих, не слышала шума. Ей казалось, что она погружается в сладостное забытье и печали, словно нехотя, покидают ее.И снова перед ней возникла хрустальная беспредельность, в которой, как пестрые мотыльки, реют сотканные из света образы в радужных одеждах.— Разрешите закурить?Рядом с ней закуривал папиросу одетый с претензией молодой человек с истасканным лицом.— А то, может, вас беспокоит дым, — сказал он.Мадзя поднялась со скамьи, сосед тоже. Он шел рядом с ней и разглагольствовал:— Одиночество — вещь очень неприятная для такой красивой барышни. Вы, я вижу, не варшавянка, может, у вас и знакомых здесь нет. В таком случае, осмелюсь предложить свои услуги…Мадзя свернула к воротам, выходящим на Крулевскую, и ускорила шаг, но молодой человек не отставал и продолжал говорить.Тогда Мадзя остановилась вдруг и, глядя прямо в глаза своему преследователю, сказала умоляющим голосом:— Послушайте, я очень несчастна! Оставьте меня в покое!— Вы несчастны? — воскликнул тот. — Но утешать красивых и несчастных барышень — это мое призвание! Позвольте ручку! — И он грубо потянул ее за руку.Мадзя почувствовала, что у нее сжимается горло и на глаза набегают слезы. Чтобы не привлекать внимания прохожих, она закрыла лицо носовым платком, но не выдержала и расплакалась прямо на улице.Молодой человек нисколько не смутился, он все вертелся около нее, плел какой-то вздор и глупо хихикал. И только тогда, когда прохожие стали обращать внимание на эту сцену, он отвязался от Мадзи, бросив напоследок ей какое-то гадкое словцо.Мадзя вскочила в свободную пролетку и, заливаясь слезами, вернулась домой. Ей стало так горько от человеческой жестокости и такое охватило отчаяние, что она готова была выброситься из окна.Наконец она пришла в себя. Села на диванчик, сомкнула веки и, сжимая руками голову, повторяла про себя:«Нет мне покоя, нет пристанища, нет спасения! Боже, сжалься, боже, сжалься надо мной!»Вдруг она подняла голову, вспомнив о матери Аполлонии, и мысли ее сразу приняли другое направление. «Зачем же я ходила в Саксонский сад? Ведь стоит только попросить монахинь, и они позволят мне целыми часами сидеть у них в саду. Ах, видно, я никогда уже не поумнею!»И правда, что может быть лучше отдыха в саду у монахинь? Обедать и ночевать она будет дома, а остальное время будет проводить на свежем воздухе, в тишине. Мать Аполлония не откажет ей в этом, а пройдет несколько дней, и ее вызовет Здислав. Глава двадцать втораяОжидание На следующий день Мадзя отправилась в монастырь.— Что с тобой, дитя мое? — воскликнула мать Аполлония, увидев ее. — Да ты больна!Мадзя рассказала старушке обо всем, что произошло с нею за последние дни. Когда она описывала неожиданное появление брата и отчаяние, охватившее его перед лицом близкой смерти, монахиня сжала губы и тень недовольства пробежала по ее лицу. Но когда Мадзя заговорила о Дембицком и его речах, вернувших покой брату, на лице матери Аполлонии появилась снисходительна я улыбка. Выслушав гостью, старушка сказала:— Видно, хороший человек этот пан Дембицкий, но зачем он так мучится в поисках доказательств? Что бог и вечная жизнь существуют, это чувствует каждый, у кого хватает мужества внять голосу разума.Потом Мадзя рассказала о происшествии в Саксонском саду и попросила у матери Аполлонии разрешения отдыхать в монастырском саду.— Это всего на несколько дней, — сказала Мадзя. — Здислав должен вызвать меня за границу! А мне так хочется немного окрепнуть.— Дитя мое, — ответила старушка, целуя Мадзю, — приходи, когда хочешь, и гуляй в саду, сколько хочешь. Только скучно тебе будет, мы ведь заняты. У нас и книг нет для чтения.— А не могли бы вы дать мне какую-нибудь божественную книгу? — краснея, прошептала Мадзя.— Вот как? — взглянула на девушку мать Аполлония. — Что ж, в таком случае я дам тебе книгу «О подражании Христу».Она проводила Мадзю в сад, принесла книгу, благословила девушку, а сама ушла по делам.Оставшись одна среди вожделенной зелени и тишины, Мадзя почувствовала такое спокойствие, такой восторг, что готова была обнимать деревья, целовать цветы и эти святые стены, за которыми она нашла приют. Опасаясь, однако, как бы кто-нибудь не заметил ее экзальтации, она сдержалась и начала перелистывать книгу.Раскрыв книгу наугад, она наткнулась на такое место:«Стоит ли страдать, если не все получается так, как тебе хочется? Где тот человек, у которого было бы все, чего он желает? Это не я, не ты и никто из людей, живущих на земле…»— Это правда, — прошептала Мадзя.«Воистину плачевна юдоль земная. Чем сильнее жаждет человек жизни духовной, тем горше для него жизнь земная, ибо тем сильнее он чувствует и яснее видит пороки, в которых погрязли люди. Горе тому, кто не сознает своей духовной нищеты, но еще горше тому, кто полюбил эту скудную и бренную жизнь».«Это обо мне!» — подумала Мадзя, перевернула страницу и снова прочла:«Не теряй веры, сестра, в то, что ты можешь направить свои стопы к духовному добру; еще не минуло время твое, не упущен твой час. Зачем ты хочешь отложить на завтра свое намерение? Восстань, начни немедленно и скажи себе: настало время действовать, настало время борьбы, настало время для исправления…»Мадзя была в состоянии такого возбуждения и экзальтации, что каждое слово воспринимала либо как укор, либо как пророчество. Она решила читать дальше, открывая книгу наугад, чтобы извлечь урок из прочитанного или понять, какое в нем скрыто предсказание.«Редко встретишь человека столь одухотворенного, чтобы он лишен был плотских страстей. Когда человек отдает все свое имение, это ничто. Когда он искренне покается в содеянных грехах, и этого мало. Когда он постигнет все науки, и тогда ему далеко… Но нет человека богаче, нет человека могущественнее и свободней, чем тот, кто от всего отрекся и почитает себя ниже всех…»Мадзя задумалась. Сможет ли она почесть себя ниже всех? Нет, не сможет. Но из всех человеческих добродетелей эта для нее самая близкая.В другом месте она прочла:«Нельзя слепо верить слабому духом смертному человеку, если даже он любим тобою и делает тебе добро».«Даже Здиславу?» — подумала Мадзя.»…Но нельзя и сокрушаться безмерно, если порой он воспротивится тебе и отвратит от тебя свой лик…»«Да, да. Он воспротивился мне…»«Тот, кто сегодня с тобой, завтра может пойти против тебя, другие — наоборот: люди часто переменчивы, как ветер…»«Ада, панна Говард», — подумала Мадзя.«Кратко твое пребывание здесь…»— Да, каких-нибудь два дня! — вздохнула девушка.»…и куда ни направишь ты стопы свои, всюду ты будешь чужая и странница…»— Aх, как это верно! Особенно, когда я уеду за границу.»…и не обретешь покоя, пока не соединишься с Христом…»— Невеста Христова? — воскликнула потрясенная Мадзя. Но не испуг слышался в этом возгласе, а изумление.Она перевернула страницу и со все возрастающим волнением прочла строки, как бы обращенные непосредственно к ней:«Зачем озираешь ты все вокруг, если не здесь обретешь успокоение…»— Стало быть, не в монастыре…«На небесах твое обиталище, и все земное озирай как бы мимоходом. Все тлен, и ты тлен».«Стало быть, я должна умереть? На все воля божья…»Охваченная любопытством, она отыскала главу «Размышления о смерти».«Скоро, очень скоро наступит конец твой; посмотри же, что с тобой делается: сегодня жив человек, а завтра нет его. А когда пропадает он из глаз, то память о нем быстро стирается… Утром думай, что не доживешь до вечера, вечером не утешай себя надеждой дожить до нового утра…»«Как бедный Здислав!»«Всегда будь готова и живи так, чтобы смерть не застигла тебя врасплох…»«Он так живет. Неужели и впрямь догадывается?»Сердце сжалось у нее от боли, и, чтобы ободриться, она выбрала другую главу:«Хорошо, что порою мы терпим горе и уничижение, ибо они будят милосердие в сердце человека…»«То же самое говорил Дембицкий», — подумала Мадзя.»…напоминая ему о том, что он изгнанник, что в этом мире нет никого, кто мог бы стать ему опорой…»«Даже Здислав мне не опора?» — подумала Мадзя, и ей стало еще тяжелей.«Когда человека доброй воли мучат горести или недобрые мысли…»«О, как они мучат меня!»»…тогда он чувствует, как нужен ему бог, без которого нет добра. Тогда в горе он скорбит, стенает и молится… Тогда только видит он, что истинного мира и полного покоя нет в этой жизни».«Так где же мое счастье?» — подумала Мадзя, совсем подавленная.Она наугад раскрыла книгу и увидела заголовок «О монашеской жизни». Ее бросило в жар.«Неужели это мой удел?..»«Нужно научиться постоянно смирять себя, если хочешь жить в мире и согласии с другими людьми… Нужно стать юродивой Христа ради, если хочешь вести монашескую жизнь…»— Я всегда была юродивой, — прошептала Мадзя.«Одежды мало значат; перемена правил жизни и умерщвление плоти создают истинного монаха…»«Стало быть, мне не надо вступать в орден, достаточно перемены правил жизни и умерщвления плоти».«Кто иного ищет, кроме бога и спасения души, ничего не обретет, кроме страданий и печали».«Ну, хорошо, а если я хочу ухаживать за больным братом?..»«Смотри на живые примеры святых отцов, в коих сияет истинное совершенство и вера, и ты увидишь, сколь мелки и ничтожны наши деяния… Святые отцы ненавидели души свои в здешнем мире, дабы обрести их в жизни вечной…»«Но больного брата не бросали!..»«Они отреклись от богатств, достоинств, почестей и родных, отреклись от всего мирского…»Мадзя в смятении закрыла книгу. Ей казалось, что она беседует с невидимым учителем, который велит ей отречься от всего ради бога и спасения души. В эту минуту она без сожаленья отреклась бы от мирской суеты: все узы, связывавшие ее с людьми, ослабли, если не порвались совсем. Но как бросить стариков, а главное, брата, для которого ее помощь была вопросом жизни и смерти?Однако, успокоившись, Мадзя рассудила, что терзает себя напрасно.Никто ведь не настаивает на том, чтобы она отреклась от семьи: даже сам автор этой удивительной книги советует только изменить правила жизни и отказаться от мирских соблазнов.Она еще раз перелистала страницы книги и нашла:«Поддержи меня, господи, в благом моем намерении и в служении тебе; дай мне сегодня совершить благое; ибо ничтожно все свершенное мною доныне».«Да! — подумала Мадзя. — Пансион, уроки, женские собрания — все это ничего не стоит. Нужно переменить правила жизни, отказаться от соблазнов и посвятить себя Здиславу. Если бы я год назад поехала к нему, он был бы здоров. Пусть бы себе злословили люди, что я живу у брата из милости и не зарабатываю себе на жизнь…»Несколько часов беседы с этой необыкновенной книгой под шум деревьев, шелест крыльев пролетающих птиц и звуки псалмов, которые пели воспитанницы сиротского приюта, благотворно подействовали на Мадзю. Нервное возбуждение улеглось, и на смену ему пришла томительная надежда. Мадзе казалось, что ее и весь мир окутывает легкая дымка, в которой растворяются все земные заботы, а за дымкой открывается новый горизонт, светлый и мирный.Мадзе вспомнился рисунок, который она когда-то видела. По полю, покрытому весенними цветами, прогуливаются святые угодницы, а на опушке рощи сидит на скамье матерь божия и прядет нить человеческих жизней. Мадзю охватило предчувствие, что и она вот-вот очутится на этом поле, где каждое мгновение кажется счастливой вечностью, а вечность — кратким мгновением.«Я, наверно, скоро умру», — без сожаления подумала Мадзя.Около двух часов она вернулась домой. Пани Бураковская сказала ей, что приходила какая-то женщина, с виду бедная гувернантка, и оставила в ее комнате письмо.— Горничная хотела последить за нею, — рассказывала хозяйка, — а то как бы что-нибудь не пропало. Но я накричала на нее: нельзя же каждого бедняка считать вором.Увидев конверт, Мадзя вздрогнула. Это было письмо от Ады Сольской, в котором она, принося извинения за назойливость, сообщала, что придет в четыре часа. Пани Бураковская, видно, все еще ждала объяснений, и Мадзя сказала ей, что бедная гувернантка, оставившая письмо, женщина независимая и честная, и перед ней можно открыть все двери.Еще не было четырех часов, когда Ада Сольская постучала в дверь и, остановившись на пороге, робко спросила:— Можно к тебе, Мадзенька?Мадзя бросилась к ней с распростертыми объятиями. Но Ада была так похожа на своего брата Стефана, что у Мадзи сердце замерло и в первую минуту не хватило сил обнять подругу.— Вот видишь, ты меня больше не любишь, — печально прошептала Ада.Тут они заключили друг друга в объятия и, со слезами целуя друг друга, уселись на диванчике.— Ах, как я измучилась от того, что так долго тебя не видела! — сказала Ада. — Сердце у меня колотилось, когда я шла сюда.— Четвертый этаж… — вставила Мадзя.— Нет, я просто боялась, думала, ты на меня в страшной обиде. А ты, как всегда, ангел, святая, золотко мое, Мадзенька!Они стали осыпать друг друга поцелуями.— Знаешь, что случилось, — продолжала Ада. — Этот ужасный Котовский чуть не убил пана Казимежа! Я думала, что умру, но сейчас мы уже обручились… Не знаю даже, кто из нас первый объяснился: он или я. Да это не имеет значения.— И ты счастлива? — спросила Мадзя.— Ах, не спрашивай! Я так счастлива, так безгранично счастлива, что всего боюсь. Мне кажется, что я умру, что мы никогда не поженимся, что у пана Казимежа опять откроется рана. Но больше всего я боюсь Стефека! Вот уже неделя, как я написала ему обо всем, а ответа нет. Ты помнишь, как не любил он Каз… пана Казимежа? Боже, с каким ужасом я жду его приезда! Говорю тебе, если между ними начнутся недоразумения, я наложу на себя руки.— Успокойся, — перебила ее Мадзя. — В конце концов ты имеешь право выйти замуж за того, кто тебе правится.— Я имею право? Точно ты не знаешь Стефека? Что ему до чужих прав, если он не признает их? Ах, если бы ты переехала ко мне…— Я?— Мадзенька, дорогая моя, — в возбуждении продолжала Ада, — зачем нам притворяться! Ты знаешь, как любил тебя Стефек. Одно скажу тебе, он и сейчас тебя любит, может быть, еще крепче. Если бы вы помирились, если бы ты вышла за него, он на радостях простил бы мне мою любовь к Казимежу.Мадзя то краснела, то бледнела; ее волнение не ускользнуло от внимания Ады.— Не отпирайся! — воскликнула панна Сольская. — Мой брат тебе не безразличен. А если так, ты должна выйти за него, должна, должна!..Она стала покрывать поцелуями руки своей подруги.Мадзя вырвалась и решительно сказала:— Это невозможно!Ада впилась в нее своими косо посаженными глазами.— Так ты любишь пана Казимежа? — спросила она.— Посмотри мне в глаза, — ответила Мадзя, спокойно выдерживая ее пылающий взгляд.— Почему же ты не хочешь выйти за Стефека?— Ты ведь знаешь, — ответила Мадзя после минутного молчания, — у меня тоже есть брат, он тяжело болен. Со дня на день я жду вызова и уеду к нему за границу; до конца жизни мне придется ухаживать за ним.— Кто же мешает тебе смотреть за братом, даже если ты выйдешь за Стефека? Неужели ты думаешь, что он запретит тебе. Никогда! Послушай, Мадзенька: поезжай сейчас к брату за границу, а мы все — Стефек, пан Казимеж и я — последуем за вами. Где бы ни велели поселиться твоему брату, там и мы поселимся: в горах ли, в Италии, даже в Египте. А если доктора предпишут ему длительное морское путешествие, то и тогда мы будем вместе. Ведь и пану Казимежу нужно восстановить свои силы, а мы со Стефеком ужасно любим путешествовать. Ну, скажи одно только слово, одно коротенькое слово «да» — и ты осчастливишь Стефана и… нас с Казимежем… Ну скажи же, скажи!Панна Сольская при этих словах прижала Мадзю к груди.— Скажи «да», скажи!..Мадзе стало жаль ее.— Опомнись, Адочка, разве я могу думать об этом? — ответила она. — У меня сердце разрывается при одной мысли о несчастном, который где-то там лежит один в жару, может быть, без надежды, а ты хочешь… Скажи, не жестоко ли обращаться ко мне с такой просьбой? Я и без того несчастна!— Ты права, — серьезно сказала Ада. — С моей стороны было слишком эгоистично говорить сегодня об этом. Но когда-нибудь, я надеюсь…Мадзя сидела молча, опустив голову.— Что же ты поделываешь, скажи мне? — спросила вдруг Ада, чтобы переменить тему разговора.— Жду писем от брата и телеграммы с вызовом. А тем временем хожу в монастырь.— Зачем? — удивилась Ада.— Сижу в саду, отдыхаю на свежем воздухе и читаю Фому Кемпийского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102