А вот пан Владислав негодник: нет ничего удивительного в том, что он любит панну Говард, — хотя я на его месте предпочла бы Манюсю, — но зачем он кружит голову Мане? Ах, эти мужчины! Панна Говард презирает их, и, кажется, она совершенно права…»В коридоре высокие двери справа и слева ведут в дортуары. Панна Магдалена входит в один из дортуаров. Это большая голубая комната, в которой вдоль двух стен стоит по три кроватки, ногами к середине комнаты. Кроватки железные, покрытые белыми покрывалами, на каждой лежит одна подушка, около каждой стоит маленькая тумбочка в головах и деревянная скамеечка в ногах. Пол покрашен масляной краской; над каждой кроваткой висит на стене распятие или иконка богоматери, а иногда и распятие и иконка: повыше богоматерь, пониже спаситель. Только над кроватью еврейки, Юдифи Розенцвейг, висит обыкновенный святой Иосиф с лилией в руке.Угол дортуара, отделенный синей ширмочкой, представляет собою кабинет панны Магдалены. Кажется, все в этой части дортуара рассчитано на то, чтобы внушить воспитанницам, какая пропасть лежит между ними и классной дамой. Уже сама ширма вызывает у них восхищение и заставляет почтительно относиться к своей классной даме, а синее покрывало и две подушки на кровати, плетеный стульчик и столик, на котором стоит бронзовый фонарик с огарком стеариновой свечи в стеклянном подсвечнике, внушают им, наверно, еще более сильные чувства.К несчастью, Магдалена, которую классные дамы более почтенного возраста считали легкомысленным созданьем, сама роняла свой авторитет, разрешая воспитанницам пользоваться фонариком со стеклянным подсвечником, забегать за ширму и даже ложиться днем на постель. Но все любили Магдалену, и эти доказательства отсутствия такта классные дамы относили за счет ее неопытности. Пани Ляттер бросала на нее иногда выразительные взгляды, которые показывали, что она знает и о фонарике с подсвечником и о том, что воспитанницы отсыпаются за ширмой у Магдалены.Причесав волосы, растрепавшиеся в объятиях панны Говард, и захватив со столика какую-то книгу, Магдалена собралась наконец к Аде. Медленно прошла она по коридорам и спустилась по лестнице, то и дело останавливаясь в раздумье, качая головой или прикладывая палец к губам.«Сперва, — думала она, — я ей скажу, сколько пани Ляттер платит за помещение и содержание пансиона и сколько платит учителям… Нет, сперва я ей скажу, что многие родители оттягивают уплату денег до каникул, а после каникул тоже не платят!.. Нет, не то!.. Я просто скажу ей: милая Ада, будь у меня твои деньги, я тотчас одолжила бы пани Ляттер тысяч пятьдесят… Нет, нет, все это плохо… Ах, какая я! Столько дней думаю и не могу придумать ничего путного…»Ада Сольская сирота, очень богатая невеста. Она, точно, больше жизни любит своего брата Стефана; у нее, точно, есть близкая и дальняя родня, которая тоже любит ее больше жизни, и сама она вот уже полтора года как кончила пансион и могла бы появиться в свете, где ее, как говорят, ждут с нетерпением; но Ада, невзирая на это, живет у пани Ляттер. Она платит тысячу рублей в год за квартиру с полным пансионом и живет в доме пани Ляттер, потому что ей, как она утверждает, негде жить. Родню, которая любит ее больше жизни, она недолюбливает, что ж до обожаемого Стефана, тридцатилетнего холостяка, то он помешан на заграничных университетах и катается по заграницам, хотя уверял, что когда Ада кончит пансион, они больше не расстанутся. Либо он поселится с нею в одном из родовых поместий, либо они будут разъезжать по Европе в поисках университетов, доселе еще никем не открытых.Если Ада выражала иногда сомнения в реальности этих проектов, брат коротко отвечал ей:— Милая Адзя, даже если мы этого не хотим, наш долг беречь друг друга до конца жизни. Ты так богата, что всякий захочет тебя обмануть, а я так безобразен, что меня никто у тебя не отнимет.— Но, Стефан, — негодовала сестра, — откуда ты взял, что ты безобразен? Это вовсе не ты, а я урод!— Ты говоришь глупости, Адзя! — кипятился брат. — Ты очень милая, вполне приятная барышня, вот только робеешь немножко, а я!.. Да будь я чуточку покрасивей, я бы застрелился от отвращения к самому себе; но с той красотой, какой небо меня наградило, я должен жить. Я служу так людям, ведь кто на меня ни взглянет, всяк скажет: какое счастье, что я непохож на эту обезьяну!Ада занимает две комнаты на втором этаже. В одной стоит железная пансионская кроватка, покрытая белым покрывалом, рядом с нею тумбочка, и только гарнитур мебели, обитой серой джутовой тканью, свидетельствует о том, что живет здесь не пансионерка. Вторая комната с двумя окнами очень любопытна: она похожа на научную лабораторию. В этой комнате стоит большой» стол, обитый клеенкой, стеллажи с книгами и атласами, классная доска с мелом и губкой, которые, видно, все время находятся в употреблении, и, наконец, большой шкаф, наполненный физическими и химическими приборами. Тут мы видим точные весы, дорогой микроскоп, вогнутое зеркало, линзу в несколько дюймов, электрическую машину и катушку Румкорфа. Много в шкафу и реторт, склянок, пузырьков с реактивами, есть астрономический глобус, скелет какой-то птицы и неизменный крокодил, по счастью, очень молодой и уже набитый чучельником.Все эти предметы, которые приводили в восторг младших учениц и смущали старших, не всегда отличавших микроскоп от электроскопа, все эти предметы составляли личную собственность панны Сольской. Она не только приобретала их и содержала в порядке, но даже умела ими пользоваться. Это были ее бальные платья, как говаривала она, улыбаясь печальной и кроткой улыбкой.Вкус к естественным наукам пробудил в ней старый учитель брата; Стефан, сам восторженный поклонник точных наук, поддерживал это увлечение, остальное довершили способности панны Ады и ее отвращение к салонной жизни. Молодую девушку не тянуло в общество, ее отпугивало сознание того, что она дурнушка. Панна Ада пряталась в своей лаборатории, много читала и постоянно брала уроки у лучших учителей.Просто богатые члены семьи Сольских считали Аду эгоисткой, очень богатые — человеком больным. Не только они сами, но и гости их, знакомые, друзья не могли постигнуть, как это девятнадцатилетняя богатая невеста может ставить науку выше салонов и не помышлять о замужестве.Причуды богатой помещицы стали понятны только тогда, когда в салонах разнесся слух, что в Варшаве, наряду с демократизмом и позитивизмом, вспыхнула новая эпидемия, называемая эмансипацией женщин. Стали различать две разновидности эмансипированных женщин: одни из них курили папиросы, одевались по-мужски и уезжали за границу учиться наравне с мужчинами медицине; другие, менее дерзкие и в то же время более нравственные, ограничивались приобретением толстых книг и избегали салонов.Ада была причислена ко второй разновидности; в связи с чем известные круги общества вознегодовали на пани Ляттер. Но девушки из этих кругов учились в пансионах лишь в виде исключения, и все ограничилось тем, что одна из теток Ады, которая иногда навещала племянницу, стала холоднее здороваться с пани Ляттер. Пани Ляттер ответила на это еще большей холодностью, справедливо или несправедливо полагая, что причина неприязни кроется не столько в занятиях Ады, сколько в ее богатстве. Если бы Ада была бедна, думалось пани Ляттер, ее родных и двоюродных теток не обеспокоило бы ни то, что их племянница приобретает толстые книги, ни то, что в Варшаве начала свирепствовать эпидемия эмансипации.У дверей квартиры Ады Магдалена еще раз остановилась, еще раз прижала палец к губам, как ученица, припоминающая урок, наконец, перекрестилась и, широко распахнув дверь, стремительно вошла в комнату.— Как поживаешь, Адзя? — воскликнула она с напускной веселостью. — Что случилось? Я сама собиралась к тебе, а тут явился Станислав. Как поживаешь, золотко мое? Уж не заболела ли ты?И, поцеловав Аду, она стала всматриваться в ее желтое лицо, косые глаза, очень высокий лоб, очень большой рот и очень маленький нос. Бросила взгляд на жидкие темно-русые волосы, окинула всю миниатюрную фигурку в черном платье, приткнувшуюся в кожаном кресле, но признаков болезни не обнаружила. Зато заметила, что Ада пристально на нее смотрит, и смутилась.— Это, Мадзя, не со мной, а с тобой что-то случилось! — медленно и мягко проговорила панна Сольская.Магдалену бросило в жар. Она хотела кинуться Адзе в объятия и прошептать: «Милочка, одолжи денег пани Ляттер!» — но испугалась, что может испортить все дело, и голос у нее пресекся. Девушка опустилась на стул рядом с Адой и, с притворной живостью глядя ей в глаза, силилась улыбнуться.— Я устала немного, — сказала она наконец, — но это пройдет… Уже прошло.На желтом личике Ады изобразилось беспокойство; веки у нее дрогнули и большие губы сложились так, точно она собиралась заплакать.— Может, ты, Мадзя, обиделась за то, что я послала за тобой Станислава? — еще тише произнесла панна Сольская. — Знаю, я сама должна была сходить к тебе, но мне казалось, что здесь, внизу, спокойней…Магдалена в одну минуту обрела утраченную энергию. Она склонилась над креслом и схватила подругу в объятия, смеясь с такой искренностью, с какой только она одна и умела смеяться во всем пансионе.— Ах, какая ты нехорошая, Ада! — воскликнула она. — Ну, как ты можешь подозревать меня в этом? Разве ты когда-нибудь видела, чтобы я обижалась, да еще на тебя, такую добрую, такую милую, такого… ангельчика!— Ты знаешь, я боюсь, как бы кого-нибудь не обидеть… И без того я доставляю людям одни огорчения…Дальнейшие признания Магдалена прервала поцелуями, и — все опасения рассеялись.— Я тебе вот что хотела сказать, — заговорила Ада, опершись маленькими ручками на подлокотники кресла. — Ты знаешь, Романович не может давать нам уроки, он ушел из пансиона.— Знаю.— Его место занял пан Дембицкий.— Преподаватель географии в младших классах? Какой он смешной!— Кстати сказать, он крупный ученый: физик и математик, главным образом математик. Стефек давно его знает и часто говорил мне о нем.— Ах, вот как! — уронила Магдалена. — А с виду он все-таки странный. Панна Говард смотреть на него не может, отворачивается.— Панна Говард! — неприязненно сказала Ада. — От кого только она не отворачивается, хотя сама не из красавиц. Дембицкий вовсе не безобразен, у него такое кроткое лицо, а заметила, какой у него взгляд?— Глаза у него, правда, красивые: большие, голубые.— Стефек мне говорил, что у Дембицкого необыкновенный взгляд. Он очень тонко это подметил. «Когда Дембицкий на тебя смотрит, — сказал он, — ты чувствуешь, что он все видит и все прощает».— Верно! Какое чудесное определение! — воскликнула Мадзя. — И куда это годится, что такой человек преподает географию в младших классах!По лицу Ады пробежало облако.— Стефек ему тоже пророчил, — сказала она, — что он не сделает карьеры, потому что слишком скромен. А очень скромные люди…Она махнула рукой.— Ты права! У него такой странный вид оттого, что он робок. Во втором классе он так смутился, что, представь себе, девочки стали хихикать!— Час назад он сидел у меня с пани Ляттер, и вид у него тоже был озабоченный. Но когда пани Ляттер вышла и мы заговорили про Стефека, а потом старик начал задавать мне вопросы, веришь, он совсем переменился. Другой взгляд, другие движения, другой голос! Знаешь, он стал просто внушителен.— А может, он будет стесняться заниматься с нами тремя? — спросила вдруг Магдалена.— Что ты! Ты просто будешь удивлена, если я скажу тебе, что он не только заметил тебя и Элю, но и оценил вас по достоинству.— И меня?— Да. О тебе он сказал, что ты, наверно, очень понятлива, но скоро все забываешь.— Неужели?— Клянусь Стефеком, а про Элю сказал, что математика ее мало интересует.— Да он провидец! — воскликнула Мадзя.— Конечно, провидец, — ведь с Элей у меня уже неприятности. Сегодня она за весь день ко мне не заглянула, хотя несколько раз прошлась, напевая, мимо двери, — с сожалением сказала Ада.— Чего же ей надо?— Откуда я знаю? Может, обиделась, а скорее всего больше меня не любит, — прошептала Ада.— Что ты!Губы у Ады задрожали и щеки покрылись румянцем.— Я понимаю, что любить меня невозможно, — сказала она, — знаю, что не заслуживаю никакой привязанности, но это обидно. Только для того, чтобы подольше побыть с нею, я не уезжаю за границу, а ведь тетушка с каникул настаивает на том, чтобы я ехала, и даже Стефек напоминал об этом. Я ничего от нее не требую, хочу только изредка поглядеть на нее. С меня достаточно услышать ее голос, даже если она будет разговаривать не со мной Господи, ведь это так мало, так мало, а она мне и в этом отказывает! А я-то думала, что у красивых людей и сердце должно быть лучше!Магдалена слушала, сверкая глазами; решение ее созрело.— Знаешь что! — воскликнула она, хлопнув в ладоши. — Я все тебе объясню.— Она сердится за то, что Романович не дает нам уроков?— Что ты!.. У нее, — вполголоса произнесла Магдалена, нагнувшись к уху Ады, — у нее, наверно, крупные неприятности.— Какие неприятности? Она сегодня напевала в коридоре.— То-то и оно! Чем больше человек отчаивается, тем больше старается скрыть свое горе. О, я это знаю по опыту, я сама громче всего пою тогда, когда опасаюсь беды.— Что же с нею случилось?— Видишь ли, — прошептала Магдалена, положив Аде руку на плечо, — сейчас ужасная дороговизна, родители не платят за девочек, тянут, и пани Ляттер может не хватить денег на расходы.— Откуда ты об этом знаешь? — спросила Ада.— Я писала письма родителям. А ты откуда знаешь?— Я? От пани Ляттер, — ответила Ада, одергивая тонкими пальцами платье.— Она тебе говорила? И что же?— Ничего. Все уже в порядке.Магдалена отодвинулась от нее, а потом внезапно схватила ее за руки.— Ада, ты одолжила денег пани Ляттер?— Ах, господи, ну и что же! Но, Мадзя, заклинаю тебя, никому не говори об этом. Никому! Если Эля узнает… Да я тебе все расскажу.— Если это тайна, я не хочу слушать! — упиралась Магдалена.— От тебя у меня нет секретов. Видишь ли, я уже давно хотела попросить Элену поехать со мной за границу. Я знаю, пани Ляттер позволила бы нам поехать с тетей Габриелей, но ужасно боюсь, что если Эля дознается о деньгах, она обидится и не поедет. Она порвет со мной отношения.— Помилуй, что ты говоришь? Она должна еще больше любить тебя, и она будет любить…— Меня никто не любит, — прошептала Ада.— Ах, какая ты смешная! Да я первая так тебя люблю, что готова за тебя в огонь и воду. Неужели ты не понимаешь, что ты добра, как ангел, умна, способна, а главное, так добра, так добра! Ведь не любить тебя может только человек без ума, без сердца. Сокровище мое, золотая моя, единственная!Эти возгласы сопровождались градом поцелуев.— Мне стыдно, — улыбаясь, ответила Ада, у которой слезы показались на глазах. — Это ты лучше всех. Потому я и позвала тебя и хочу попросить, уговори ты осторожно Элю поехать за границу.— Думаю, ее и уговаривать не надо.— Да, но со мной…— Именно с тобой. Где она найдет лучшее общество и лучшую подругу?— Она меня не любит.— Ты ошибаешься, Эля очень тебя любит, только она немного странная.— Она бы, может, и любила меня, если бы я была бедной, а так… она слишком горда… Так что с нею, Мадзя, мы должны быть очень осторожны. Ни-ни, ни звука об этих несчастных деньгах.— Будь покойна, — ответила Магдалена. — Я сейчас пойду к Эле и столько наговорю ей про пана Дембицкого, что она сама придет к тебе с благодарностями. Глава пятаяКрасавицы Когда Мадзя вышла из комнаты Ады, ночь уже надвигалась; от туч, затянувших небо, ночной сумрак казался гуще, дождь шел вперемешку с мокрым снегом. В коридоре зажгли лампы. При свете их Мадзя увидела, что с лестницы спускается классная дама, панна Иоанна, разодетая как на бал. Слышался шелест ее кремового платья с изящным облегающим лифом, открытым спереди, словно полуотворенная дверь, из-за которой осторожно выглядывала грудь, подобная лепесткам белой розы.— Ты куда, Иоася? — спросила Магдалена.— Сейчас к панне Жаннете, а потом со знакомыми на концерт.— Ты просто прелесть, а какое платье!Иоанна улыбнулась.— Да, вот что, Мадзя, — сказала она помягче, — меня заменит панна Жаннета. Но, может, ты ей поможешь, а?— Конечно.— Мадзя, милочка, дай мне свои браслетки.— Возьми, пожалуйста, они в столике.— А может, ты дашь и веер?— Бери все. Веер тоже в столике.— Ну, тогда я возьму и твою кружевную наколку.— Ладно, она под столиком, в шляпной коробке.— Спасибо, дорогая.— Желаю тебе повеселиться. Ты не видела Эленки?— Наверху ее нет, она, наверно, у себя. До свидания.Она скрылась на повороте коридора, слышен был еще только шелест ее платья.«Какая эта Зося глупая! — подумала Магдалена. — Да разве Иоася позволила бы…»В комнате Эленки было пусто. Магдалена уже хотела уйти, когда на пороге третьей комнаты показался вдруг белый призрак, который делал ей знаки рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102