— А почему ты думаешь, что знаешь меня? Ты — та, кем я была раньше. И кем больше никогда не стану. Даже если все это кончится. Я никогда не смогу снова стать такой, какой была.
— Ну, поплачь, поплачь, сестренка! Накину-ка я плащ, чтобы не промокнуть. А кто тебе сказал, что ты могла бы оставаться такой, какой была? Разве когда-нибудь, во всей истории человечества, мог кто-нибудь навечно оставаться таким, каким был? Ни ты этого не могла бы, ни я, никто. Посмотри-ка на меня получше — заметны во мне следы чикагских трущоб? Там тоже была одна девчонка, которой я больше никогда не смогу стать.
Сара отвела глаза и стала смотреть на закат за дверью хижины.
— Это было очень давно. Ее больше нет. И тебя нет. У меня галлюцинации.
Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: различие между галлюцинацией и реальностью — в их содержании. Галлюцинация никогда не может сообщить тебе того, чего ты не знаешь.
— Ну и что, если я галлюцинация? — спросила ее та, другая. — Какая разница? Если ты скажешь мне, что еще ни разу не становилась другим человеком, я скажу, что ты врешь. Когда ты в последний раз видела Лулу или Джеральдину? Или Большую Марту?
Имена из далекого прошлого. Имена, не вызывающие никаких ассоциаций. Детские лица на игровой площадке. Мрачный силуэт Чикаго на заднем плане. Представить их себе взрослыми она не могла.
— Или отца? — настаивала та. — Ты хоть знаешь, жив он или нет?
Сара нахмурилась.
— Он бросил нас. Когда мама умерла. Оделся, ушел и больше не возвращался.
— Может быть, ему просто слишком тяжело было вернуться после того, как мама умерла. Мы к тому времени уже все подросли, даже маленький Фрэнки. Он ни разу не уходил тогда, когда это было бы легче всего, когда многие отцы так делали. Когда оставаться — означало еле сводить концы с концами, питаться крохами, не иметь самого необходимого. Мама прошла через все это плечом к плечу с ним. А когда самое трудное было позади, когда все мы уже встали на ноги, когда они могли немного пожить своей собственной жизнью, она умерла. Нет, не думаю, чтобы он мог остаться.
— Может быть, поэтому и я ушла.
Та насмешливо фыркнула.
— Чтобы разыскать его где-нибудь на большой дороге? А ты хоть раз приезжала положить цветы на мамину могилу?
— Нет! — Сара закрыла лицо руками. — И если я соглашусь на то, чего от меня хотят, я никогда не смогу это сделать!
— Ах, так вот в чем проблема? Не в том, что ты так и не побывала на могиле, а в том, что и не сможешь побывать! Этот спасательный конец всегда был у тебя под рукой, только ты ни разу за него не потянула. То же самое со старой сосной, корни которой так глубоко сидят в матери-земле: под ней приятно посидеть, но хорошо даже просто знать, что она тут стоит.
Сара подняла голову и посмотрела на себя — ту, другую.
— Скажи мне, что делать.
— Нет, детка. Этого тебе никто не скажет.
Сара заморгала глазами и еще раз взглянула на себя. Но перед ней была уже не она, а мама. Такая, какой она ее помнила до болезни, — с открытым лицом и озорными глазами.
— Ты всегда была с характером. И никогда не была слишком ручной. Но, клянусь богом, и дикой ты тоже не стала. У тебя в голове всегда был компас, который показывал правильную дорогу. Так сказал мне как-то ночью твой папа. Он сказал, что ты можешь свалиться в выгребную яму и вылезти оттуда с золотым кольцом на пальце, которое кто-то туда уронил. Делай то, что считаешь нужным, и ты сделаешь то, что надо.
— Но я не хочу потерять тебя, мама.
— Ну, не говори глупостей, малышка. Не может так быть, чтобы ты меня потеряла. Потому что я у тебя вот где… — Она протянула руку и дотронулась до ее головы. — И вот где. — Она дотронулась до ее сердца.
Сара крепко обняла ее и расплакалась.

Проснувшись утром, Сара вздрогнула и огляделась. Она лежала прямо на земле, а не в спальном мешке, и промерзла до костей. С трудом она поднялась на ноги — все мышцы затекли и болели. Для разминки она сделала несколько приседаний и растяжек и только после этого почувствовала себя не забальзамированным трупом, а нормальным человеком.
Она подошла к очагу налить себе кофе и застыла. Костер погас, но кофейник с кружкой были аккуратно отставлены в сторонку. Она взяла кофейник и увидела, что он тщательно отмыт. Она не могла припомнить, когда это сделала.
Она явственно помнила, что было вечером. Помнила, как разговаривала с самой собой, какой была раньше, и со своей матерью. В тот момент это казалось совершенно естественным, но теперь ей стало не по себе. Что это с ней вчера случилось?
Она огляделась. Хижина и старая сосна выглядели так же, как вчера. Может быть, это такое заколдованное место?
Она принялась собирать вещи. Пора ехать. Как индейцы в старину, она ушла от людей, уединилась, и ее посетило видение, которое объяснило ей, кем она теперь станет. Так индейцы узнавали имя, которое будут носить, став взрослыми. Задерживаться в таком месте не стоит.
Она оглядела земляной пол — а что, если ее ночные гости оставили там свои следы?
Никаких следов не было.
А должны были быть! Ее собственные! И тут она вспомнила, что еще вечером это показалось ей странным. Тогда на полу были видны только те следы, которая она оставила, входя. Но там должны были быть и те, что она оставила, выходя! Она же несколько раз входила и выходила. Теперь и эти следы исчезли.
А это значит…
Это значит, что кто-то неизвестный побывал в хижине, пока она бродила по каньонам. Что он тщательно стер свои — и ее — следы. Что он, вероятно, подсыпал что-то ей в кофе. На всякий случай она понюхала кофейник, но не ощутила ничего, кроме запаха металла.
Она встала на четвереньки и принялась разглядывать пол. Теперь она кое-что увидела. Следы заметены веткой. Она прошла по их остаткам до старой индейской тропы, где они исчезли, но зато нашла сломанную ветку — очевидно, ту самую, которой их заметали. Она посмотрела вверх по тропе, потом вниз. В какую сторону отправился гость?
Кто бы это ни был, он наверняка был верхом и потому мог ехать только по тропе. Ехать в этих местах без дороги — верный способ заблудиться среди скал и ущелий или застрять в какой-нибудь непроходимой чащобе, так что приходится следовать по тропам, оставленным индейцами или лесными зверями. Она отправилась на поиски следов, медленно описывая расширяющиеся круги вокруг хижины и не отрывая глаз от земли.
В полутораста метрах ниже по тропе она обнаружила небольшую ямку в земле и объеденную траву вокруг. Здесь он, наверное, оставлял ночью свою лошадь. Отпечатков копыт она не нашла, но вспомнила, что есть такой старый прием — обертывать лошадиные ноги овечьей шкурой, чтобы они не оставляли следов.
Но лошадь с ногами, обернутыми шкурой, не могла уйти далеко!
Сара бегом вернулась к своей лошади, быстро навьючила ее, вскочила в седло и поехала по тропе в том же направлении, в каком скрылся ее гость.
Проехав километра два, она заметила отпечаток подковы. Очевидно, гость решил, что он уже на достаточном расстоянии от хижины и можно снять чехлы с копыт. Сара тщательно разглядела отпечаток и заметила, что в подкове, вдоль левого края, была трещина. Теперь она наверняка узнает эту подкову, если ее увидит. Она осторожно поехала дальше по тропе.
Несколько часов спустя, когда солнце уже клонилось к западу, Сара начала подумывать, не хватит ли на сегодня. Она натянула поводья и огляделась в поисках места для ночлега.
Вон там справа как будто подходящее место. Небольшой осинник и полянка. Она слезла с лошади и пешком направилась туда.
И сразу же поняла, что здесь что-то не так. Место было в самом деле подходящее для ночлега — такое подходящее, что им часто пользовались. И в последний раз — совсем недавно. Сара опустилась на колени и потрогала землю. Она была еще теплая — здесь кто-то закопал головешки от костра. А вон трава примята — там кто-то спал. А вот хорошо протоптанная тропинка, которая ведет отсюда… куда?
Она привязала лошадь к дереву и пошла по тропинке, стараясь шагать бесшумно и вытащив из-за пояса нож. Поблизости никого не видно, но лучше быть начеку.
Тропинка огибала скалу, которая показалась Саре почему-то знакомой. На вершине скалы была выемка, окруженная каменным барьером. Сара поднялась на скалу и заглянула через барьер.
Внизу она увидела ранчо. Убежище Ассоциации.
Прямо под ней в загоне стояли лошади. Немного подальше находился дом — она разглядела даже две фигуры, сидящие на заднем крыльце. С помощью мало-мальски приличного бинокля она могла бы даже их опознать. А с помощью параболического микрофона — услышать каждое слово их разговора. Одна из фигур бросила что-то на землю, встала и потянулась.
Жеребец, который пасся внизу, остановился и поглядел в ее сторону. Она вспомнила, как он сделал то же самое не так давно, когда они с Редом болтали, сидя на загородке.
«Кто-то за нами шпионит!» — подумала она.
«За нами»?
Так она стала членом Ассоциации.
8
— Да нет, мистер Коллингвуд, такой вещи, как исторический факт, вообще не существует!
Джереми вздохнул. Из всей группы ему труднее всего было общаться с Херкимером Вейном. Это был человек невысокого роста с крючковатым носом, в вечно мятой одежде, из карманов которой торчали исписанные листки бумаги. У него была неприятная привычка махать пальцем перед носом у собеседника, чтобы подчеркнуть свои слова.
Как, например, сейчас.
Джереми на мгновение захотелось вцепиться зубами в этот надоедливый палец. Он переложил бокал с коктейлем из правой руки в левую и в отчаянии оглядел комнату, где шел прием, — не придет ли кто-нибудь ему на помощь. Но все остальные члены группы были заняты своими разговорами.
Гвинн утверждала, что привлекла к работе над проектом «Бомонт» самых лучших историков. Ни об одном из них Джереми никогда не слыхал, но в этом не было ничего удивительного. Удивительно было другое — как они себя ведут. Джереми привык к тому, как препираются между собой бухгалтеры: налоговое законодательство — вещь запутанная и нередко вызывает споры. Но он всегда считал, что уж в истории все абсолютно ясно и что те, кто этой наукой занимается, люди достойные и щепетильные. Во всяком случае, он никак не ожидал, что даже самые очевидные факты могут становиться предметом ожесточенных споров. Что-то в этом роде он и имел неосторожность сказать Херкимеру Вейну.
«Помогите! — взмолился он про себя. — Я попал в лапы начетчика от истории!» А вслух спросил:
— Как же вы говорите, что исторических фактов не существует? А чему нас тогда учили в школе — вымыслам?
Ему показалось, что он очень удачно ответил, и он чуть не пролил свой коктейль от неожиданности, когда Вейн согласился.
— Да, именно так.
— Прошу прощения! Так это все была ложь? Вы шутите!
Вейн нимало не смутился.
— Ложь? О нет. По-моему, я этого не говорил.
Джереми совсем растерялся.
— Но тогда…
— Мне кажется, вы неправильно понимаете слово «факт», — сказал Вейн, снова водя пальцем у него перед носом. — Вы считаете, что это какая-то истина в последней инстанции, но это не так. Оскар Уайльд как-то сказал, что англичане вечно оскверняют истины, низводя их до уровня фактов. Люди искусства часто наделены замечательной интуицией.
Джереми потряс головой.
— Не понимаю. Факт есть факт. Это кирпичик, из которого строится все остальное. Если у вас нет фактов, вам не из чего строить.
— Нет, нет, мистер Коллингвуд. — Палец снова закачался у него перед носом. — Ваша метафора хромает. Вы считаете, что существует некое изначальное сырье — первичные данные. Но первичных данных не бывает, данные всегда подтасованы.
Джереми невольно рассмеялся.
— Прекрасно сказано, профессор. Но что это должно означать?
— Это означает, что не может быть фактов без теории. Без того, чтобы иметь какое-то представление, во-первых, о том, какие факты искать, и, во-вторых, какой в них может быть смысл.
— Смысл факта в том, что это — факт. Он или есть, или его нет. — Джереми красноречиво взмахнул руками. — Если он есть, он всем виден.
— Нет, мистер Коллингвуд. «Факт» — это не предмет, не существительное, это прошедшее время глагола. Factum est. Это слово динамичное, а не статичное. Facto — я делаю. Я творю. Слово «факт» начали употреблять как существительное только в конце средневековья, и тогда оно означало нечто «свершенное», «сделанное». Как французское слово fait или мадьярское te'ny. Или английское feat. И это значение слово «факт» сохраняло до самого начала девятнадцатого века.
— Ну, это вопрос семантики, — возразил Джереми.
— Значит, вы, по крайней мере, признаете, насколько все это важно.
— Прошу прощения?
— Семантика — это наука о значении слов, а ведь слова для нас — средство общения. Что может быть важнее семантики?
Джереми раскрыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Вейн прав. Джереми отхлебнул из бокала. Этот маленький историк раздражает, но говорить с ним интересно. Если подойти с этой стороны, семантика — действительно вещь очень важная. Но почему, когда говорят: «Это вопрос семантики», подобные слова обычно имеют неодобрительный оттенок?
— И все же, — сказал Джереми, — вы не можете отрицать, что сейчас слово «факт» в этом смысле уже не употребляется.
— Верно, — согласился Вейн с таким видом, словно эта деградация языка его глубоко огорчает, хотя Джереми пришло в голову, что это всего лишь кокетство. — Я предпочитаю слово «событие». Лукач как-то сказал, что оно гораздо красивее, чем слово «факт», — оно не такое сухое, определенное, статичное, в нем слышится жизнь, движение. «Событие в сравнении с фактом, — писал он, — то же самое, что любовь в сравнении с сексом».
Джереми почувствовал, что совсем сбит с толку. Ему казалось, что Вейн просто играет в слова, пользуясь их давно забытыми значениями.
— Мне все равно, факты или события. Какое это имеет отношение к тому, что в школе нам преподносили вымыслы?
— Нет, нет, нет. Событие — это не факт. Событие — это факт в движении. События полны энергии, а факты инертны. Ни один факт не существует в отдельности, он всегда связан с другими фактами. Например, мы не можем ничего сказать о том, какой высоты Эверест, если не сравним его с другими горами. Мы не можем измерить температуру тела, не думая о том, какой должна быть эта температура. А слово «вымысел» происходит от слова «мысль», факт не может быть отделен от своих связей, а эти связи мы познаем мыслью. Значит, вымысел не просто выше факта. Каждый факт в каком-то смысле — вымысел, продукт мысли. Вот что я имел в виду, когда сказал, что в школе вас учили вымыслам. Всякая попытка реконструировать историю требует участия мысли и, следовательно, есть «вымысел».
Джереми подумал, что Вейн отчасти прав. «Вымысел» — не значит «ложь». В сущности, всякий вымысел содержит немалую долю правды. Ему пришло в голову, что Вейн нарочно придает своим заявлениям такую парадоксальную форму. Он просто стремится привлечь внимание слушателей.
— Херкимер! Что вы там мучаете бедного Джереми?
Джереми вздохнул с облегчением, когда Гвиннет Ллуэлин вплыла между ними, как портовый буксир, расталкивающий океанские суда. Она взяла Вейна под руку.
— Вы уже со всеми перезнакомились, Херкимер?
— Нет, погодите, Гвинн, — сказал Джереми. — У нас с профессором Вейном очень интересный, хотя и несколько странный разговор. Он утверждает, что исторических фактов не существует.
Ллуэлин взглянула на Вейна с озорной улыбкой.
— Херкимер! Зачем вы морочите ему голову? Вы должны понять, Джереми, — добавила она через плечо, — что история — совсем не такая простая и ясная вещь, как бухгалтерия. История — это то, что мы из нее делаем.
— Historia facta est, — торжественно произнес Херкимер.
Джереми рассмеялся, и оба историка взглянули на него с удивлением, не понимая, что его рассмешило. Джереми сам этого как следует не понимал. Дело было не в том, что Вейн сказал каламбур по-латыни (во всяком случае, Джереми так показалось), а в том, что Джереми сам только что подумал, какое запутанное дело бухгалтерия по сравнению с четкой и ясной историей, а теперь историки утверждали как раз обратное. Наверное, собственная профессия всегда кажется сложнее, чем чужая. «У тебя-то работа простенькая, то ли дело у меня».
— Ну ладно, шутки шутками, — сказал он, — но все это, в конце концов, игра в слова. Вы рассуждаете о том, что есть факт, но не отвечаете на вопрос, существуют ли вообще факты.
Вейн поджал губы и как будто призадумался.
— Возможно. А почему бы нам не поступить так, как подобает ученым, и не устроить эксперимент? Возьмем какой-нибудь факт. Что-нибудь элементарное — скажем, простейшую хронологию…
— Нет, погодите! Я знаю, иногда точная дата события неизвестна…
— Нет, нет, мистер Коллингвуд, к таким грубым уловкам я прибегать не стану. То, что факт пока не обнаружен, еще не означает, что он не существует. Давайте возьмем факт, существование которого бесспорно. Скажите мне, когда и где началась вторая мировая война.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68