В статье упоминалась и виновница экологической катастрофы – КПСС, ее неумение хозяйствовать, пренебрежение к людям и природе, ее волюнтаристские решения. Одним росчерком пера в эпоху Хрущева край роз засадили монокультурой – хлопчатни­ком. В одночасье лишили регион животноводства, бахчеводства, производства собственного зерна, сахарной свеклы, виноградарст­ва, уничтожив сотни тысяч гектаров яблоневых садов, ореховых рощ, производства табака, масляничных культур, а с ними и пчело­водства. На полив хлопчатника в сезон до последней капли вычер­пывались две великие среднеазиатские реки – Сырдарья и Амударья, кормилицы миллионов людей вдоль ее берегов. Веками эти реки – до коммунистов – стекали в Арал, в уникальное внутрен­нее море, делавшее весь край благодатным и щедрым для жизни. Теперь без притока воды Арал усыхал на глазах. Вода ушла от берегов на десятки, а кое-где и на сотни километров, кстати, в спасении нуждались уже и сами реки. Приводились в статье и цифры международных экспертов, во сколько может обойтись человечеству возврат к жизни Арала. Сумма каждого варианта, даже самого дешевого, поражала, наворованного КПСС (если удалось бы его вернуть) хватало лишь на часть работ. Долго еще человечеству эксперименты большевиков расхлебывать.
Газетная статья обрадовала Шубарина и вселила в него уверен­ность, что под такую идею ему, возможно, и удастся уговорить прокурора Камалова попытаться получить поддержку на прави­тельственном уровне, остальную часть операции и риск он остав­лял за собой. Имелся еще один существенный нюанс, но его он собирался конкретно обговорить в Милане: с первой же крупной суммой, возвращенной из-за рубежа, Анвар Абидович должен был быть освобожден. Такое наверняка по силам тем людям, что беспрепятственно доставляли заключенного то в Мюнхен, то в Милан, и освобождение Анвара Абидовича не выглядело бы неожиданным, уже вернулись домой почти все крупные казнокрады, осужденные на такие же сроки, что и он, и даже приговоренных к расстрелу. Если бы прокуратура Узбекистана наложила арест на незаконные валютные операции банка, связанные с запрещенной КПСС, то первое, что наверняка сделают люди, стоящие за этими деньгами, – ликвидируют хлопкового Наполеона, это ведь он дал гарантии, что Шубарин тот человек, с кем можно вести столь крупные и рисковые дела. Шубарин знал, что пока он не вернет Анвара Абидовича домой и не спрячет его надежно, операцию закруглять не будет. Впрочем, этот вариант он собирался обговорить не только в Мюнхене, но и в Ташкенте с Ферганцем.
Найдя убедительный адрес, куда следует передать деньги быв­шей КПСС, Шубарин немного успокоился, ибо твердо решил сразу после разговора с Миршабом и Сенатором встретиться с Камаловым. Пути их рано или поздно должны слиться, он это смутно чувствовал, когда отправлял ему анонимное письмо, Шубарин был уверен, что Камалов, поняв суть предлагаемого дела, не спросит его, как спросили бы многие другие, – а зачем тебе хлопоты, риск, зачем тебе ценою жизни добывать деньги для умирающего Арала? Ибо тот сам занимался каждодневно тем же и рисковал тем же.
Московских адвокатов хана Акмаля Сенатор прождал три дня – то ли задержались в белокаменной, то ли Сабир-бобо устроил какое-нибудь новое испытание, а может, загуляли в Аксае после голодной столицы. Там сейчас жизнь далеко не сахар, не стекаются в Москву реки изобилия со всех концов неоглядной страны, отпала нужда в пропагандистской витрине, а в Аксае принимали всегда по-хански. Отчего, конечно, день-другой не провести в горах, в заповеднике, подышать свежим воздухом, обойти за прогулку три-четыре водопада, а после вернуться к богатому дастархану, ныне такие застолья по карману только очень состоятельным людям. Он сам с наслаждением вспоминает день, проведенный у Сабира-бобо, и жалеет, что не было времени выбраться в горы, к охотничьему домику, выстроенному в ретро-стиле тридцатых годов, где его некогда принимал сам хан Акмаль и где они наконец-то ударили по рукам, нашли ключ к взаимопониманию.
Но на четвертый день, когда он уже собирался связаться с Сабиром-бобо, рано поутру раздался телефонный звонок. Московские юристы звонили с Южного вокзала, куда прибыл наманганский поезд, и просили о встрече. Через час Сухроб Ахмедович уже принимал их дома за накрытым столом. Сенатор оказался прав в своих предположениях: гости действительно не хотели уезжать из хлебосольного Аксая, и прием, оказанный им, вспоминали то и дело. Весь день, до самого отлета самолета, с небольшим перерывом на визит в махаллинскую чайхану, где Сухроб Ах­медович заказал плов, они проговорили о возможных путях осво­бождения хозяина Аксая хана Акмаля, или в миру гражданина Узбекистана Арипова. Время и обстоятельства работали на хана Акмаля, если бы его судили на скорую руку, как секретаря Заркентского обкома партии Анвара Абидовича Тилляходжаева в начале перестройки, то он наверняка потянул бы на высшую меру. Самый большой срок заключения показался бы большой милостью и ему Арипов был бы несказанно рад, ведь и тогда, шесть лет назад, материала для суда было достаточно, и свидетелей, твердо стояв­ших на своем, сотни, но Прокуратура СССР не спешила. Никому и в голову не могло прийти, что страну могут развалить, а вместе с ней ликвидируется и сама Прокуратура СССР, главный обвини­тель Арипова. За годы затянувшегося следствия прокуратура под­готовила на хана Акмаля более шестисот томов уголовного дела и выявила сотни свидетелей. Вот свидетелями вплотную и занимались адвокаты. Тщательно просмотрев тома дела и видеозаписи очных ставок, они составили подробный список тех свидетелей, которых нужно было заставать изменить показания. Правда, желающих дать показания против хозяина Аксая с каждым годом перестройки становилось все мень­ше и меньше. И в адвокатский список входили наиболее стойкие люди, в большинстве своем имевшие личные счеты с ханом Акмалем. Свидетелями по делу проходили в основном жители Аксая или близлежащих кишлаков, несколько чиновников из Намангана, крепко и прилюдно битых ханом Акмалем. Ну еще несколько журналистов из Ташкента и областной газеты, робко пытавшихся донести до народа о не совсем социалистических порядках, царив­ших в знаменитом орденоносном и краснознаменном агропро­мышленном объединении, из окон которого была видна необъят­ная Красная площадь и монументальная бронзовая скульптура Ленина, вторая по величине в Азии.
Списки давно, еще в первый визит адвокатов в Аксай, были переданы Сабиру-бобо для профилактической работы со строп­тивыми. Кроме списков, Сабир-бобо получил копии всех свиде­тельских показаний против хана Акмаля. Теперь ни один дехканин не мог сказать ему: я этого не говорил, не помню. Сам факт, что Сабиру-бобо было известно, о чем они говорили следователю за двойными дверями, действовал на колхозников магически. Они лишний раз получали подтверждение, что с власть имущими бо­роться бесполезно, на кого жалуешься, тот и будет разбирать твою жалобу. Да и обстановка вокруг, провалившаяся перестройка, действовала на людей удручающе, ведь с перестройкой столько надежд связывали! А все вернулось на круги своя.
Люди уже без особого нажима писали то, что советовал им Сабир-бобо, а того научили московские адвокаты. С кем обходи­лось без давления, кого откровенно запугивали, а к кое-кому пришлось принять меры. Других задабривали: кого бараном, кого деньгами, кого должностишкой какой, кому помогли устроить детей в институт. Отказались от показаний почти все, и от всех имелась собственноручно написанная бумага об этом; даже журна­листы отступились от своих прежних публикаций, сказали, что их ввели в заблуждение и они не поняли глубинных процессов в пере­довом хозяйстве страны. В общем, к суду, если бы такой состоялся хоть в Москве, хоть в Ташкенте, адвокаты были готовы и считали, что обвинения они расшатали основательно, и если избрать пра­вильную тактику на процессе агрессивную, наступательную и все свести в политическую плоскость, – то тяжбу можно считать выигранной. Но после августовских событий обстоятельства вновь изменились в пользу хана Акмаля, сбылись пророческие слова аксайского Креза, зафиксированные на одной из видеопленок во время допроса. Поняв раньше других, что Горбачев развалил единую страну, он в эйфории высокопарно сказал следователю:
– Я вечен! А Прокуратура СССР – это жандармский орган Российской империи, и время сметет вас!
Так оно и вышло. Республики одна за другой получали суверени­тет, независимость, а союзные структуры медленно отмирали сами собой, и Прокуратура СССР, где хранились 600 томов обвинения против гражданина Арипова, – тоже. Неожиданно появилась реальная возможность если не полного освобождения хана Акмаля из-под стражи, то передача его скандального дела в Узбекистан, где вряд ли нашелся бы суд, чтобы осудить его. Но если бы даже такой суд и состоялся, московские адвокаты предлагали и готовый сценарий – признать кое-какую вину за ним, ну, например, благо­родное злоупотребление властью, и даже судить, дав срок, рав­ный тому, что он уже отсидел, находясь под следствием, и прямо из зала заседаний – на свободу, в объятия родных и близких. Причем этот вариант известные юристы считали более разумным, не возбуждающим общественного мнения и чтобы врагам хана Акмаля когда-нибудь не удалось потребовать вновь суда над ним.
Просовещавшись долгий день, просмотрев вместе основные ма­териалы, они решили, что нужно срочно заручиться письмом из Верховного суда Узбекистана, где будет изложена просьба передать уголовное дело гражданина Арипова А. А. на рассмотрение по месту совершения преступления в связи с изменившейся полити­ческой ситуацией в бывшем СССР. Письмо это следовало поддер­жать и ходатайством из Верховного Совета республики, и несколь­кими личными просьбами бывших депутатов Верховного Совета страны от Узбекистана, как обычно принято в демократических государствах.
Когда Сенатор на всякий случай переспросил, не нужно ли еще чего, адвокаты переглянулись и один, наиболее шустрый, специ­алист по защите особо богатых и влиятельных чинов, улыбаясь, сказал:
– Ну, если к этим бумагам присовокупить несколько тысяч «зелененьких», я думаю, хан Акмаль тут же будет на свободе, мы уже расчистили пролом… – Видимо, они знали, что Сабир-бобо отвалил и доллары за освобождение своего ученика.
С тем гости и улетели. С письмом из Верховного суда проблем не возникло никаких, там работал Миршаб, были и депутаты, готовые подписать бумаги в защиту хана Акмаля; могла возник­нуть лишь заминка с ходатайством из Верховного Совета нового созыва. Когда Сенатор посоветовался с Миршабом, к кому можно обратиться в Верховном Совете за помощью, тот неожиданно предложил не рисковать. И они вспомнили свой старый и испытан­ный прием – подлог, которым часто пользовались на районном уровне, будучи прокурорами. На ксероксе отсняли бланк Верхов­ного Совета с новой символикой, а текст придумали и отпечатали сами, в этом деле они считали себя асами.
Бумаги, как обещал Сенатор московским адвокатам, он собрал за три дня и стал собираться в дорогу. События нынче проис­ходили с калейдоскопической быстротой, случись еще один перево­рот, никакие ходатайства, не говоря уже о подложных, хану Акмалю не помогут, и Сухроб Ахмедович знал это, оттого и спешил. Но прежде чем уехать в Москву, Сенатор хотел уяснить для себя отношения Японца с прокурором Камаловым. Если такая связь существует и если они на какой-то почве нашли общий язык, то он там же, в белокаменной, или по пути в самолете постарается выставить Шубарина в дурном свете перед ханом Акмалем, сразу настроить его против. На свободе хозяин Аксая будет представ­лять силу, Сухроб Ахмедович видел это, отчасти потому и спешил лично встретить у ворот «Матросской тишины» опального Арипо­ва. Но Газанфар, от которого он требовал каких-то подтвержде­ний этой связи, никак не мог нащупать что-то существенное, впрочем, даже не существенное, а хотя бы ниточку, чтобы потянуть не внимательно, взять под микроскоп, но и она не давалась в руки. И вариант, – вбить сходу клин между ханом Акмалем и Шубариным – он временно отбросил. Во-первых, их связывали давние отношения, во-вторых, аксайский Крез всегда высоко ценил Япон­ца, знал его силу, а главное, он попросил бы ясных и четких доказательств, которых, увы, пока не было. Да и опережать собы­тия не следовало, он часто повторял русскую поговорку: поспе­шишь – людей насмешишь.
Энергия била в Сенаторе ключом, и тогда до отъезда он решил прозондировать другой фланг, откуда Шубарин уже получил пре­дупредительный удар. Он попытался связаться с Талибом, опять же с двойственной целью: если останется с Шубариным, нанести Султанову и тем, кто за ним стоит, существенный вред, расстроить их планы, а если их пути с Артуром Александровичем разойдутся – использовать эту силу против человека, поднявшего его на вершины власти. Таился тут, во втором варианте, и материальный интерес: страви он Талиба с Японцем в смертельной схватке, и крупный пай Шубарина в преуспевающем ресторане «Лидо» они бы поделили с Миршабом, а там, по нынешним ценам, разговор тоже шел о миллионах, о десятках миллионов, «Лидо» не имел конкурентов в столице, вовремя они подсуетились, поставили все на колеса, отладили его ход.
Но тут вышла осечка: то Газанфар несколько дней не мог выйти на Талиба, то его самого отправили на два дня в командировку в какую-то зону, где случился очередной побег, а затем и бунт, а когда Рустамов вернулся, выяснилось, что Талиб срочно вылетел в Москву. «Срочно» и «в Москву» насторожило Сенатора – не оттуда ли тянется хвост к Шубарину? Но о том, что Талиб скоропалительно вылетел в первопрестольную, он решил не сооб­щать Японцу. И в Москву Сенатор собирался вылететь, не ставя в известность Шубарина, но в последний момент передумал, и опять же из-за хана Акмаля. Арипов однажды уже попенял ему за то, что визит в Аксай, самый первый, был организован за спиной Шубарина, в тот самый раз, когда полуночный телефонный разговор между ними спас ему, Сенатору, жизнь. Иначе аксайский Крез сжарил бы его живым в тандыре вместо тандыр-кебаба или спустил бы в подвал с кишащими ядовитыми змеями. Наверняка хан Акмаль и в заключении знал о делах Японца не меньше, чем он, и об открытии банка ведал, и при встрече мог спросить: «Как дела у нашего друга Артура?»
Нет, до поры до времени хан Акмаль не должен знать, что между ними пробежала черная кошка, и от Шубарина поездку в Москву не надо держать в секрете. Возможно, он даже чем-то поможет, у него друзей в белокаменной не меньше, чем у хана Акмаля. Кстати, высокопоставленные московские друзья хана Ак­маля, оправившиеся после первого шока, чувствовали перед ним вину – ведь, как ни крути, Арипов никого не «сдал», а выдать он мог многих и знал такое, что могло приглушить его собственные деяния, но он вел себя по-мужски. Сегодня, когда, словно карточ­ный домик, в одночасье рухнули и партия, и КГБ, и прокуратура, и армия, которой повсюду дают пинка все, кому не лень, – они осмелели и могли через свои связи реально помочь освобождению хана Акмаля. Список кремлевских друзей своего ученика Сабир-бобо в последний приезд тоже передал адвокатам, , те даже опешили, узнав, какие люди были на крючке у их подзащитного, и тот все-таки устоял от искушения дотянуть за собой столь громкие имена. Но Сухроб Ахмедович не стал вслух комментиро­вать подобные рассуждения московских коллег, только, как вос­точный человек, подумал: а может, поэтому хан Акмаль и остался жив.
Купив билет, Сухроб Ахмедович решил навестить Шубарина на работе, заодно и посмотреть, во что превратился бывший «Рус­ско-Азиатский банк», о котором много писали. О причине поездки он хотел сказать только, что Сабир-бобо попросил подтолкнуть работу адвокатов. Ни о ходатайстве из Верховного суда, ни тем более о подложном письме из Верховного Совета республики он решил на всякий случай не говорить. А вдруг это станет достояни­ем их ярого врага, прокурора Камалова, за одно подложное письмо можно надолго задержать хана Акмаля в «Матросской тишине». Но пока Сенатор собирался посетить первоклассно отреставрированный особняк, где разместился банк «Шарк», на пре­зентацию которого он попал в день возвращения из тюрьмы, однажды поутру у него дома раздался телефонный звонок.
Звонил Шубарин. Расспросив о житье-бытье, здоровье, детях, настроении – как и положено по полному списку восточного ритуала, он попросил Сенатора заглянуть к нему в банк. Билет уже был на руках, и Сенатор предложил: если не возражаешь, я готов заехать через час. На том и порешили. Положив трубку, Сухроб Ахмедович долго ходил по комнате возбужденный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41