что-то стряслось, если человек из Верховного суда приглашает домой, да еще в праздни­ки. Получив согласие Коста, Миршаб заторопился к семье, он считал, что праздники для него уже кончились, он не забывал, что «счетчик» его долгам включен очень серьезным человеком.
Хуршид Азизович Камалов после неожиданной встречи с Миршабом в «Лидо», где внезапно решил помянуть жену и сына по пути с кладбища, на котором побывал впервые после тяжелой аварии в сентябре, когда и сам чудом остался жив, направляясь к машине, уже жалел о своей несдержанности. Не стоило давать понять, что он знает, кто стоит за убийством его жены и сына, за покушением на него самого на трассе Коканд-Ленинабад. Теперь действия Миршаба могли стать непредсказуемыми, он мог попытаться исчез­нуть, затеряться в бывших владениях хана Акмаля, или с помощью его людей мог легко перебраться в Афганистан. В войну контрабандисты наладили надежные коридоры, а связи, судя по всему, у человека из Верховного суда были, да и деньги водились. А если его дружок Сухроб Ахмедович Акрамходжаев, по кличке Сенатор, бывший заведующий отделом административных органов ЦК, а ныне отправленный им самим, прокурором Камаловым, в москов­скую тюрьму с романтическим названием «Матросская тишина», успел стать доверенным человеком хана Акмаля из Аксая, то сегодня Салим Хасанович вполне мог быть распорядителем мил­лионов бывшего директора агропромышленного объединения, два­жды Героя Соцтруда, депутата и прочая, прочая, а короче – аксайского Креза, личного друга Шарафа Рашидова. Вот какие планы на будущее он, сам того не желая, веером расстелил перед Миршабом. Но существовал и другой путь, более радикальный, который у них уже дважды срывался, – попытаться снова убрать его. Этот путь наверняка Миршабу больше подходит; в случае удачи – концы в воду, и Сенатору путь на свободу забрезжит, скажут – оболгал Беспалый кристально честного человека, бор­ца за демократию и справедливость по наущению прокурора Камалова.
Как ни крути, выходит, дал промашку, рассуждал прокурор, отыскивая глазами на просторной автостоянке машину Нортухты, того самого парня-«афганца», с которым они в прошлом году попали в засаду Арифа во время ферганских событий. Но что-то сопротивлялось однозначной оценке событий. Да, по логике, вроде сделал ошибку. Но не все же должно оцениваться в жизни как в математике, только со знаком «плюс» или «минус», горячился он, и вдруг понял: такой оценке в нем противится не хладнокровный прокурор, а просто мужчина, у которого убили любимую женщину, сына. Вот с этой позиции он поступил верно, намеренно открыл карты, дал понять, что пощады им от него не дождаться и распла­та предстоит по высшей мере: око за око. Поступил по-мужски, открыто, сказал в глаза, таким поступком следовало гордиться. А что испортил праздник – вышло случайно, он не ставил себе такой цели, сегодня, наверное, Миршабу и Новый год будет не в радость, страх на его лице был виден четко. Эта мысль не только успокоила прокурора, но и подвела к неожиданному выводу: ведь Миршаб может подумать – если прокурор заявился в «Лидо», чтобы открыто заявить, что знает, кто выписал лицензию на его отстрел, значит, у него уже достаточно собрано материалов и го­тов ордер на арест. Вряд ли станет такой человек бездарно блефовать. Разве не могла прийти человеку из Верховного суда такая мысль? «Вполне», – ответил сам себе прокурор и улыбнул­ся. А из этого следовало только одно – Миршаб начнет действо­вать. Времени на раскачку у него уже не осталось.
Бежевая казенная «Волга» Нортухты оказалась припаркован­ной между двумя роскошными моделями «Мерседеса» с ташкент­скими номерами, а сам он разглядывал вишневого цвета «Вольво», стоявшую напротив. Мельком глянув на респектабельное «Вольво» с турбодвигателем, Камалов тут же вспомнил майора ОБХСС Кудратова, зятя крупного хапуги из Совмина, полгода назад пове­сившегося в собственном саду, – кто-то из прокуратуры предупредил, что готовятся документы на его арест. Кудратова-то и потро­шил Беспалый вместе с неким рэкетиром по имени Варлам, они знали, что обэхээсэсник собирается купить «Вольво» за 225 тысяч, и как раз вишневого цвета. А не Кудратова ли это машина, мгновенно подумал прокурор, и на всякий случай срисовал номер. Солидная публика собирается отмечать Новый год в «Лидо», заметил прокурор и пожалел, что нет возможности заснять пом­пезный бал на видеопленку, интересное получилось бы кино. Нортухта, увидев прокурора, поспешил к машине. Выезжая со стоянки, он лукаво спросил:
– Мне показалось, вы знаете хозяина «Вольво», хотя машина наверняка появилась в городе месяца два-три назад, когда вы находились в больнице…
– Да, ты прав. Хозяин машины, по-моему, Кудратов, работник милиции, но на всякий случай проверь мою интуицию, ведь я полго­да не у дел, не в форме.
– Еще не вошли в рынок, а как много стало в Ташкенте роскошных иномарок, наша «Волга» рядом с ними смотрится колы­магой, – сказал грустно шофер.
– Интересно, когда появится первая «Мазерати» в столице республики и кто будет ее хозяин? – поддержал разговор проку­рор, пытаясь уйти от мыслей, связанных с «Лидо».
– А я про такую и не слышал, что, очень престижная машина?
– О да, автомобиль экстра-класса, супер-люкс, делается на заказ в Италии, персонально, учитывая все прихоти хозяина. Я ви­дел всего три-четыре в Париже…
К дому на Дархане подъехали быстро, и Камалов, посмотрев на часы, сказал:
– Значит, завтра к четырем часам жду тебя, я обещал вернуть­ся в больницу к вечернему обходу. С Новым годом тебя и всех твоих близких, – и, уже взявшись за ручку дверцы, добавил с вол­нением: – Честно говоря, после случая на трассе Коканд-Ленинабад я думал, что ты попросишься на другую машину. Работа со мной, кроме опасности, не сулит ничего хорошего. Сейчас я хотел пожелать тебе счастья, покоя, благополучия, того, что принято в нормальном обществе, но мы с тобой живем в перевернутом мире и втянуты в смертельную игру, где ничьей не бывает, и у меня язык не поворачивается говорить банальные слова, хотя я от души желаю тебе счастья, благополучия, покоя, жизни… Полчаса назад я видел одного из тех, кто организовал охоту на нас с тобой во время ферганских событий, и я должен дать тебе еще раз шанс подумать, стоит ли работать со мной. Я не обижусь…
– С Новым годом, Хоршид Азизович, – прервал Нортухта затя­нувшуюся паузу. – Я сразу почувствовал: в ресторане что-то про­изошло с вами… За полгода, что вы находитесь в больнице, «Лидо» на слуху в Ташкенте, говорят, многие высокопоставленные люди покровительствуют этому гадюшнику, и немудрено, что кое-кому вы тут поперек горла… А что касается работы моей – обыкновен­ная, мужская работа, я ее сам выбрал. У нас в Афгане была в ходу поговорка: «Лошадей на переправе не меняют».
Странное ощущение испытывал прокурор, войдя в дом, в кото­ром не был полгода, и он понимал, что это не из-за времени. В свою московскую квартиру он возвращался из Парижа после тринадцатимесячной разлуки, а из Вашингтона однажды даже после двухлетнего отсутствия, но то было иным измерением. Сего­дня он вернулся, как бы побывав в потусторонней жизни, теперь-то он понимает, что чудом остался жив, двадцать восемь дней в реа­нимации; и его не встречали, как обычно, жена, сын.
Казалось, еще все в доме хранило следы их рук, вещи таили их тепло, запахи… Случайно забытая книга на подоконнике, крем в ванной, комнатные туфли у кровати, теннисная ракетка в прихо­жей, плейер с наушниками на письменном столе словно дожида­лись владельцев – а их уже нет… И хотя два часа назад он был на их могилах, но все же в глубине души не верилось, что они погибли, в человеке теплится надежда на чудо. Как хотелось закричать, заплакать от бессилия, невозможности что-то изменить в судьбе, вернуть жену, сына, и он со стоном повалился на тахту, на которой, казалось, еще вчера сидел рядом с сыном и женой. Высокие напольные часы в корпусе из потемневшего красного дерева на­помнили, что до Нового года осталось всего шесть часов, и вдруг с боем старинных часов, купленных женой по случаю, в комиссион­ном магазине, он понял, что отныне для него начался отсчет совершенно нового времени. Он и на вещи вокруг себя после такого открытия смотрел по-другому – привычные, родные, они жили как бы своей жизнью, уже обходились без Саламат, считав­шейся их хозяйкой, холившей, лелеявшей их; да и погибни он сам вместе с ними, сегодня расхаживал бы тут чужой человек и поль­зовался его вещами, слышал этот бой часов… Никогда до этой минуты он так не ощущал бренность жизни, хотя с молодых лет ходил, что называется, по лезвию ножа.
– Успеть бы! – вырвалось у него вслух неожиданно, но он не связывал это «успеть» со встречей в «Лидо» с Миршабом.
Успеть – для него значило реализовать хоть часть целей, задач, он чувствовал, как словно в песок ушли годы, и даже главные работы его жизни, не потерявшие актуальности за десяти­летия, и по сей день лежат с грифом «Совершенно секретно», не востребованные обществом, лишний раз напоминая, на сколько лет мы опоздали… И он в который раз пожалел, что так рано ушел из жизни Юрий Владимирович Андропов, спасший его однажды.
Несмотря на отсутствие хозяйки, дом не выглядел запущенным, о том, что тут постоянно бывала родня, он знал, и сейчас инстин­ктивно ждал телефонной трели и звонка в дверь. Он не предупре­дил никого из близких, что намерен покинуть больницу на Новый год, все вышло неожиданно, из-за дивного снегопада. Узнав, что он вернулся, родственники кинутся приглашать к себе провести праздник в кругу родных. Но он хотел побыть в новогоднюю ночь один, восстановить в памяти счастливые дни с Саламат, пораз­мышлять о себе, о времени, о деле, которым занят, – там ведь и минуты не дадут остаться наедине со своими мыслями, будут заботиться, опекать, жалеть. А ему не хотелось вторгаться со своей бедой в чужую жизнь, даже родственников, хотя знал, что пекутся они о нем искренне. Для Камалова не прошло бесследно, что он столько лет жил вдали от родины и придерживался в жизни традиций скорее европейских, чем восточных, и не оттого, что отдавал предпочтение иной системе ценностей. Так сложилась судьба, что его работа всегда требовала максимальной свободы и независимости в отношениях с людьми, а в родне человек растворяется, становится повязанным тысячами условностей, и по­тому чувствовал себя неуютно, даже чужим, среди многочисленной родни, и они, пожалуй, догадывались об этом, старались не быть назойливыми, но все-таки… Но сегодня хотелось побыть одному, уже по-новому оценить свои потери, взвесить свои возможности, ведь он объявил Миршабу по-русски: иду на вы!
За окнами стемнело, старинные часы мелодичным боем уже дважды напоминали ему о приближении Нового года, а он все никак не мог подняться, включить свет, хотя ему хотелось загля­нуть в спальню, в комнату сына, на кухню. Разболелась нога, ныла от бедра, в больнице в таких случаях он просил сильную дозу реланиума; и он понял, что ему нынче не уснуть.
Часы в углу предупредили, что от уходящего года остался всего час, и он, придерживаясь рукой за стенку, доковылял до выключа­теля. Нога в движении разболелась еще сильнее, и он долго стоял, притулившись к дверному косяку, время неуловимо близилось к двенадцати, нужно было готовиться к встрече Нового года, отметить его хотя бы символически, и опять, то держась за стол, то за стул, Камалов добрел до бара. Он знал, что там обязательно что-нибудь найдется, на худой конец он откроет одну из роскошных бутылок виски или джина, что Саламат держала для украшения бара, сама покупала перед отъездом из Вашингтона напитки в та­ких удивительной красоты бутылках. Но в баре нашлась и водка, и коньяк, правда, «Столичной» оказалось полбутылки, и он ото­двинул ее в сторону, праздник все-таки, и взял местный конь­як «Узбекистан», вряд ли уступавший известным во всем мире коньякам.
Он уже собрался захлопнуть крышку, как вдруг ему бросился в глаза болт в зеркальной обшивке внутренних стенок бара. Это была потайная кнопка, бар у него был с секретом, и он уже давно не заглядывал в тайник, хотя всегда помнил, что у него там хранится. Он с усилием нажал на болт, и зеркальный квадрат стал беззвучно и медленно уходить внутрь, и сразу пахнуло затхлостью, несвежим воздухом… Он нашарил в темноте сверток и, достав его, вернул зеркальную панель на место. Захватив бутылку коньяка и рюмку из серванта, держа в руке сверток, вернулся за стол.
Развернув матерчатую обертку, прокурор достал пистолет, и приятная тяжесть старого оружия напомнила ему совсем моло­дые годы в Москве. Он учился тогда в аспирантуре, в родном МГУ, после того как успел поработать прокурором в Ташкенте, и выбрал для своего научного труда редкую по тем годам тему «Преступле­ния против правосудия», то есть о преступлениях внутри самих органов. По одному заинтересовавшему его вопросу он обратился в КГБ за помощью, догадывался, что там есть материал для его диссертации, но то, что случилось, определило его дальнейшую жизнь. Всех материалов, ему, конечно, не показали, но кое-что он увидел, и когда он пришел туда в третий раз, проявив настырность и настойчивость, сотрудники госбезопасности вдруг пошутили с на­меком: шустрый, мол, больно, хочешь готовенькое заполучить, чужими руками жар загребать, не благороднее ли пойти порабо­тать в органах и добыть материал изнутри, самому. Его самолюбие было задето, и через неделю он, оставив очную аспирантуру, пошел работать в уголовный розыск, имея тайную цель – охоту за оборотнями, предателями в милицейской среде.
Его работа не ограничивалась сменными дежурствами, после которых он, как и все младшие офицеры, сдавал табельное ору­жие, его тайная миссия была крайне опасна, и через год ему вынуждены были выдать этот пистолет: слишком рисковым, смер­тельным делом занимался капитан Камалов.
Через семь лет, когда он дослужится до звания подполковника, в одной операции по задержанию вооруженной банды в него почти в упор стрелял коллега по службе. Оборотни тоже вычислили, какому же охотнику они обязаны своими провалами. Вот тогда и спасет ему жизнь второй пистолет, бывший при нем, кроме табельного. После защиты диссертации в одном из закрытых учеб­ных заведений КГБ, писавшейся годы, ему и подарят этот пистолет как именное оружие, за личную храбрость, и получит он его из рук самого Ю. В. Андропова.
До Нового года оставалось меньше четверти часа, когда, от­влекшись от воспоминаний о годах службы в уголовном розыске, он глянул вдруг перед собой. Сюрреалистическая картина, достой­ная кисти Сальвадора Дали, предстала перед ним в большом зеркале напротив: близится Новый год, а на столе перед болезнен­ного вида человеком со свежим шрамом на лбу стоит бутылка марочного коньяка, низкий пузатый бокал, в таких обычно подают коньяк на Западе, и тяжелый, но всегда надежный пистолет системы Макарова, частенько за кордоном называемый – русский. И в этот момент раздался телефонный звонок, но теперь его одиночество вряд ли кто бы нарушил, и он поднял трубку.
– Добрый вечер, Хуршид Азизович, – раздался приятный деви­чий голос. – С Новым годом, здоровья, счастья, благополучия вам, – вполне искренне желал незнакомый человек, и прокурор силился вспомнить, кто бы это мог быть. На другом конце провода почувствовали это. – Вы, наверное, не узнали меня. Звоню вам впервые, я была у вас две недели назад в больнице. Татьяна Георгиевна, Таня меня зовут, помните…
– Помню, конечно, Танечка, помню. С Новым годом вас, пусть год Лошади принесет вам удачу, счастье…
– Спасибо, рада вас слышать. Я приходила поздравить и очень огорчилась, не застав вас в больнице. Но полчаса назад, дома, я вдруг почувствовала, что вы у себя, один, хотя я знаю, у вас многочисленная родня в Ташкенте, и довольна вдвойне, что интуи­ция не обманула и мне удалось поговорить с вами…
В этот момент часы начали медленно отбивать двенадцать, и Камалов, спохватившись, сказал:
– Таня, с Новым годом, слышите, у меня часы бьют, вы можете поднять сейчас бокал?
– Да, у меня на столе бутылка вина, и я слышу бой старинных часов…
– А я сейчас, одну секунду, – заторопился прокурор и плеснул себе в бокал чуть больше обычного. – Вот и у меня бокал в руке. Раз так вышло, давайте выпьем вместе и пожелаем друг другу удачи, мы ведь служим одному Богу – правосудию! – И они в разных концах Ташкента одновременно опорожнили бокалы.
– Где вы сейчас работаете? – спросил Камалов неожиданно для себя.
– В Куйбышевском районе, в прокуратуре.
У него созрела мысль, и он поспешил ее высказать.
– В прошлый раз вы сказали, что хотели бы работать рядом со мной. Не передумали?
– Нет. Вы заняты настоящим делом, и я хочу быть полезной вам.
– После праздников зайдите в прокуратуру, в новый отдел по борьбе с организованной преступностью, к Уткуру Рашидовичу, он уже знает о вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41