– Хотите у нас открыть счет? – поинтересовался Шубарин.
– Я человек небогатый и вряд ли как клиент могу быть вам интересен. Я хочу передать вам кое-какие бумаги, они, как мне кажется, могут заинтересовать вас.
Ровно через час Камалов появился в бывшем здании Русско-Азиатского банка. Уже при входе человек в униформе, наверня­ка исполняющий не только традиционную роль швейцара, а прежде всего охранника, показав в сторону служебного лиф­та, умело скрытого архитектором-реставратором от посторонних глаз, сказал, даже не заглядывая в служебное удостоверение:
– Прошу вас, господин прокурор, Артур Александрович ждет вас на третьем этаже.
В просторной прихожей взгляд входящего сразу упирался в огромную, на всю стену, картину известного узбекского худож­ника Баходыра Джалалова, она много раз экспонировалась на Западе, а в Японии даже дважды выставлялась на престижных вернисажах, воспроизводилась на страницах многих популярных журналов. Вот наконец-то и она обрела себе постоянное место. На привычном месте секретарши находился молодой человек, по тому, как он профессионально окинул взглядом вошедшего, прокурор понял, что референту тоже вменяются функции стра­жи. Под просторным двубортным пиджаком, несмотря на безукоризненность и элегантность костюма, Камалов легко угадал оружие, так примерно выглядели и его ребята, когда он в Ва­шингтоне возглавлял службу безопасности советской миссии, Ферганцу даже показалось, что молодой человек может обра­титься к нему по-английски, но тот любезно сказал по-русски:
– Вас ждут, господин прокурор.
Он распахнул массивные двойные двери из мореного дуба, такими же хорошо отполированными и навощенными панелями до потолка были отделаны и две другие стены приемной упра­вляющего банком. Как только прокурор появился в дверях, Шубарин поднялся и пошел навстречу гостю.
– Здравствуйте, Хуршид Азизович, считайте, что в этом кабинете я принимаю вас одним из первых и, как говорят на Востоке, хотелось, чтобы нога ваша оказалась легкой.
– Хотелось бы, – ответил гость. – Но мы с вами заняты такими делами и втянуты в водоворот таких событий, что вряд ли вписываемся в нормальную человеческую жизнь с ее повериями, традициями. Уж я-то точно живу в перевернутом мире, но удачи вам и вашему делу я от души желаю.
– Спасибо, – ответил хозяин кабинета и показал на два глубоких кресла у окна, выходящего во двор. На столике между ними уже стоял традиционный чайный сервиз «Пахта», а из носика чайника тянулся едва заметный на свету парок. Они секунду сидели молча, не решаясь ни заговорить, ни перейти к традиционной банальности: расспросов о житье-бытье, здоро­вье домочадцев. В их устах такие вопросы, а особенно искрен­ние ответы прозвучали бы фальшиво. Почувствовав ситуацию одновременно, Шубарин принялся разливать чай, а Камалов, взяв с пола на колени неброский атташе-кейс, щелкнул замками. Гость достал две пухлые, невзрачные на вид, на веревочных завязках, картонные папки приблизительно одинакового объема и, положив их поближе к Шубарину, сказал:
– Меня всегда с первого дня пребывания в Ташкенте стала мучить одна тайна: несоответствие «устного» и «печатного», если можно так выразиться, образа мыслей моего шефа, кура­тора в ЦК – Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева. Уж никак не вязались его громкая слава известного юриста, популярного в народе автора нашумевших газетных выступлений на право­вые темы, доктора наук – с тем, что я каждодневно слышал от него, общаясь по службе. Сначала я махнул на это рукой, зная, что есть косноязычные в жизни писатели, а в книгах своих блестящие стилисты, и наоборот, краснобаи не могут письма толково написать. Но однажды мне удалось убедиться, что в жизни он далек от своих теоретических работ. Почувствовав такое раздвоение личности, – а это случилось в день, когда я арестовал в Аксае хана Акмаля, – я взял его жизнь под микроскоп. Чем закончилась история моего прозрения для него, вы знаете. Если он сегодня оказался на свободе, для меня он был и остается всегда преступником, убийцей. Хотя он самона­деянно убежден, что со смертью главного свидетеля обвинения Артема Парсегяна по кличке Беспалый он уже вне подозрений. А смерть Беспалого, я убежден, дело рук Хашимова, он знал, какую опасность представлял для него Парсегян. Но я верю, что у меня будут и новые факты, и новые свидетели, и он со своим дружком все равно окажется за решеткой, оборотни в нашей среде опаснее любых преступников.
– Простите, прокурор, – спокойно прервал его монолог Шубарин. – Зачем вы мне все это рассказываете, я не интересуюсь ни жизнью Сухроба Акрамходжаева, ни жизнью Салима Хаши­мова, и если в них есть белые пятна для вас, я не собираюсь их вам осветить, даже если бы знал. У меня иные принципы, и к тому же я сам далеко не праведник, и на роль судьи вряд ли подхожу. Мне кажется, у вас неправильное мнение обо мне.
Прокурор словно ожидал этого выпада от хозяина кабинета и тоже вполне спокойно продолжил:
– Не спешите, Артур Александрович, делать выводы. Я знал, к кому шел. И я не собираюсь вас вульгарно вербовать в осведомители. И не думайте, что я явился только потому, что недавно оказал вам важную услугу. Просто случайное стечение обстоятельств, вы же понимаете, что я не мог предвидеть похищение вашего гостя. Эти бумаги я собирался передать вам давно, а инцидент с Лежавой лишь сократил дистанцию между нами.
– Извините, прокурор, – настойчиво перебил Японец Камалова, – если в этих бумагах какой-то компромат на Сухроба Ахмедовича, можете их забрать, я не притронусь к ним.
– Не горячитесь, Артур Александрович, я скажу вам, что находится в этих двух папках. В одной докторская диссертация бывшего заведующего отделом административных органов ЦК партии Акрамходжаева, в другой – теоретические работы Азларханова за разные годы и мое подробное заключение об идентичности этих материалов, я ведь тоже доктор наук и преподавал специальные дисциплины в закрытых учебных заведе­ниях КГБ, был такой факт в моей жизни, после тяжелых пулевых ранений в уголовном розыске. Ума не приложу, откуда взялись у Сенатора, такая в уголовном мире кликуха у Акрам­ходжаева, научные работы убитого прокурора Азларханова, ведь они никогда не были знакомы. Иногда я думаю, что, возможно, работы Амирхана Даутовича находились в том самом дипломате, что был при Азларханове в момент его убийства в вестибюле прокуратуры и который в ту же ночь выкрал Сенатор. – Прокурор говорил медленно, не глядя на собеседни­ка, порою даже казалось, что он просто рассуждает вслух, но он все-таки успел уловить какую-то реакцию на свои последние слова: Шубарин слишком хорошо владел собой, чтобы не выда­вать волнения, но что-то в нем в этот момент дрогнуло, проку­рор продолжал развивать свою мысль: – А может, за убийством вашего друга Азларханова стоит Сенатор? Вот поэтому я считал своим долгом передать вам эти бумаги. Так оставить вам доку­менты, Артур Александрович, или я ошибся?
– Нет, не ошиблись. Амирхан Даутович был моим другом, и я посмотрю эти материалы…
Пытаясь закрепить маленький успех, Камалов произнес эмо­ционально:
– Этим шагом я хочу как-то сблизить наши отношения, мне кажется, на многое мы с вами смотрим с одной колокольни…
– Не обольщайтесь, прокурор, – вдруг засмеялся хозяин кабинета. – А за бумаги спасибо, впрочем, похвалюсь, и я замечал разницу между «устным» и «печатным» Акрамходжаевым.
– Почему же я обольщаюсь? – сказал прокурор, вставая. – Вы не совсем обычный предприниматель и банкир. Если бы большинство наших новых дельцов имело таких друзей за рубе­жом, как у вас, к тому же располагало вашими финансовыми возможностями плюс знание языков, они давно бы оказались за кордоном. Все нувориши спят и видят себя где-нибудь во Флори­де или Майами, или, на худой конец, в Хайфе или Тель-Авиве. А вы имели возможность оказаться там и десять, и пятнадцать лет назад, вы часто выезжали за границу, даже с семьей, не говоря уже о первых годах перестройки, когда официально объявили о своих миллионах. Вы даже не стали перебираться в Москву, а построили дом в Ташкенте, в традиционной узбек­ской махалле, где вас очень уважает и стар, и млад, а мать ваша с сестрами и родней до сих пор живут в Бухаре. Нет, этот край и этот народ для вас не чужой…
Протянув на прощание руку, Камалов, ловко подхватив атташе-кейс, шагнул к выходу. Уже у самой двери он остановился и обратился к Шубарину, вернувшемуся за свой массивный стол с компьютером, телефонами и еще какими-то приборами, не знакомыми прокурору.
– Всю беседу меня мучил один вопрос: сказать не сказать? Сейчас решил – скажу, когда мы еще с вами увидимся, да и увидимся ли вообще. Вы правы: мы все-таки стоим на разных берегах. А хотел вам сказать следующее. У меня, да и у полков­ника Джураева есть ощущение, что люди, стоящие за Талибом, да и он сам, не оставят вас в покое. Но он у нас давно числится в специальной картотеке и теперь, конечно, будет взят под особый контроль. Но вы ведь в курсе, как нынче юридически подкован уголовный мир, какие видные адвокаты консультиру­ют их. Непросто их взять за что-то конкретное. Даже сегодня, когда улетел Гвидо Лежава, мы не знаем, чего они от вас хотели, нам ведь известно – они не требовали выкупа, не ставили никаких условий. Если мы будем знать, почему приле­тал в Мюнхен на встречу с вами Талиб Султанов, нам будет легче действовать. И как бы вы ни открещивались от нас с Джураевым, все равно получается: ваши враги – наши враги. Новое время рождает новые преступления. Возле вашего банка завязывается новый вид преступности, о котором мы ничего не знаем, но догадываемся, он уже дал о себе знать, и нам лучше сотрудничать. Поверьте, вам одному с этим не справиться. Извините, я не так выразился. Не сотрудничать, я на это не рассчитываю. Вы должны поставить меня в известность сразу, если произойдет нечто серьезное, как, например, с Гвидо Лежавой. Пока вы были в Германии, у нас резко изменилась ситуа­ция. Вы вернулись в другую страну, как выразился один высоко­поставленный оборотень. У вас могут появиться, враги не только среди уголовников. Держите ухо востро. Ваш банк слишком лакомый кусок для многих влиятельных кланов, вы ведь знаете, у нас любят прибрать к рукам готовенькое.
В прошлый раз, на дороге, я передал вам визитку, где все мои телефоны: служебный и домашний. Но если вас не устроит такой вид связи, запомните – моего шофера зовут Нортухта, он мой человек, проверен, я его предупрежу. Найдите его, он организует встречу хоть среди ночи, если этого потребуют обстоятельства. Запомните – парня зовут Нортухта… – И про­курор шагнул в провал двери.
После ухода прокурора Камалова Шубарин долго расхаживал по просторному кабинету, не отвечая на телефонные звонки. «Не догадался ли Ферганец, что это я в свое время направил ему подробное письмо о злоупотреблениях в банках, о дикой коррупции чиновников, о тотальном разграблении страны совместными предприятиями и лжекооперативами, о том, кто и как обналичивает миллионы, усугубляя инфляцию и приближая крах экономики, – задумался он сразу и тут же ответил себе: – Нет, не догадался. Знай об этом прокурор, наверное, и разговору шел бы по-иному». Ведь после того письма многие загремели по этапу и в Москве, и в Ташкенте, в ту пору прокуратура еще имела силу и распорядилась фактами с толком и оперативно, а наколки Шубарин дал верные. Он и тогда, зная цену своему сообщению, знал, какие будут последствия. Да и сегодня не жалел, хотя помнил, что писал: «Отступничество и ренегатство в нашей среде карается особо сурово, и плата одна – жизнь».
Запоздало он понимал, что ни его письмо, ни десятки подобных, которые наверняка были, ни сотни людей, похожих на Камалова, не могли ни спасти страну, ни остановить круглосуточный, из месяца в месяц, из года в год, ежесекундный грабеж отечества, вывоз всего и вся. И он удивлялся и «левой» и «правой» прессе, и либералам, и новоявленным «демократам», и коммунистам, не задавшим Горбачеву всего один вопрос: «Ренегат Миша, когда ты пришел к власти, страна имела золотой запас в 350 тонн и все годы твоего правления не снижала ежегодной добычи в 40 тонн. В конце твоего правления оказалось всего 20-30 тонн золота. Ответь, куда оно девалось? Ведь мы с тобой не жили и дня счастливо и сыто». Можно, конечно, добавить еще один вопрос: «Все пять лет твоего правления день и ночь по газопроводам и нефтепроводам на Запад шел газ и текла нефть. Эшелонами туда же, опять же день и ночь, шли лес, руда, металл. Мы не пропустили ни одного пушного аукциона, вывезли миллионы редчайших шкурок. Где деньги за все это? Или товары – ведь прежде, во времена Брежнева, каждая советская женщина могла позволить себе и французские сапоги, и французские духи, а ныне это доступно лишь первой леди страны и ее подружкам, ну еще и прости­туткам».
Вот такие ясные и понятные для народа вопросы стоило бы задать Горбачеву и его дружкам. Но на Горбачеве останавли­ваться не хотелось. Однако сегодня о чем ни думай, что ни делай, – все упирается в его труды, их конечный результат – не объехать, не обойти… И это надолго, на десятки лет. Шуба­рин, как предприниматель, как банкир, понимал это лучше других. Однако хорошо, подумал Японец, что они с Камаловым одинаково думают о Горбачеве, ведь только что прокурор ска­зал: «Один высокопоставленный оборотень». А он, наверное, знает, что говорит, ведь, считай, всю жизнь охотился за оборот­нями в мундирах.
«Нет, он не предполагает за мной такого греха, – продолжал рассуждать Шубарин о давнем своем письме в прокуратуру, – иначе бы мог действовать прямолинейнее». Например, мог бы потребовать сдать Миршаба и Сенатора с потрохами. Догадыва­ется прокурор, что он знает про них такое, о чем не ведал даже Парсегян, главный свидетель обвинения.
– Знает – не знает, – продолжал рассуждать порою вслух хозяин просторного кабинета, – а мне не легче. Обложили со всех сторон – и уголовники, и бывшие коммунисты, а теперь и прокурор сел на хвост. Чувствует или знает, что вокруг банка сгущаются тучи…
Теперь, после его неожиданного визита, следовало опреде­литься и с Сенатором, а значит, и с Миршабом, не зря их еще в студенчестве называли «сиамские близнецы». Действительно, как попали научные работы убитого прокурора Азларханова к Сенатору? В том, что пресловутая докторская и работы Азларханова идентичны, Шубарин не сомневался. Но вдруг ему захотелось взглянуть и на вердикт Ферганца, и на ранние работы своего бывшего юрисконсульта Азларханова, все-таки востребованные обществом, и он вернулся к журнальному сто­лику. Первая, взятая наугад папка оказалась докторской дис­сертацией Сенатора, но он отложил ее, не открыв, с ней он уже давно ознакомился так же внимательно, как Ферганец, но про­курору он о своих изысканиях ничего не сказал. Взяв вторую папку, он вернулся за стол и просидел, не отрываясь от бумаг, больше часа. Читая заключение, он то и дело возвращался к статьям, докладным, выступлениям, на которые ссылался Ферганец, и удивлялся глубине мыслей, проницательности, предвидению своего друга прокурора Азларханова – как све­жо, современно звучала каждая его строка! Сомнений не было. Сенатор украл работы его бывшего юрисконсульта.
– Ах, Амирхан Даутович… – вырвалось вслух вдруг у Шубарина, и он в волнении вновь стал шагать из угла в угол. Как сейчас он был нужен ему самому, а прежде всего обществу!
«Надо съездить к нему на могилу, – подытожил он визит Ферганца, пряча папки в стальной крупповский сейф. – Что дает мне это открытие? И что я должен предпринять в связи с этим? И почему Ферганец хочет мне помочь, а заодно и рассо­рить с Сенатором и Миршабом? Зачем я ему нужен?» – закру­тился новый рой вопросов, едва он захлопнул стальную, с се­кретом, дверцу сейфа, упрятавшую тайну популярности Се­натора.
«Может, оттого, что считает, что дни Сенатора и Миршаба сочтены? Ведь он прямо заявил – они для меня преступники, убийцы. Возможно, он располагает какой-то информацией, что «сиамские близнецы» затеяли коварный ход против него, где и мне отведена не последняя роль? Оттого и пытается отсечь меня от Сухроба и Салима, догадывается, что в той борьбе, что ведется против него, ничьей быть не может. Или-или, а точнее, кто кого. Нет, он прямо не сказал, что мне не по пути с его врагами, как и не предлагал открыто перейти на свою сторону, но ясно дал понять, кто есть кто, – продолжал рассуждать Артур Александрович, анализируя беседу. – А мою жизнь он знает хорошо, иначе какой бы смысл передавать мне доктор­скую диссертацию Сенатора, понимает, что значил в моей жиз­ни Азларханов. Наверное, знает и о надгробиях в Бухаре и Таш­кенте, поставленных мной… Ну, об этом, конечно, ему рассказал полковник Джураев, тот тоже в молодые годы работал с Амирханом Даутовичем…» Но вот откуда Камалов узнал о встрече на мюнхенском стадионе «Бавария» с Талибом Султановым, чью фамилию и род занятий Шубарин впервые услышал от прокуро­ра, это предстояло еще разгадать, и непременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41