Лежавший на верхних нарах крепкий парень, задержан­ный, как и он, за вооруженное ограбление, увидев серебристую пачку «Кента», жадно поглядывал на нее, будь она у любого другого, он уже отобрал бы, но Беспалый, хотя и вел себя тихо, по рангу был самый «авторитетный» человек в камере. И вдруг Беспалый сделал неожиданный для себя жест, бросив пачку наверх, сказал:
– Если хочешь, поменяй на «Космос», я не люблю амери­канские.
Тот, поймав пачку на лету, быстро глянув в нее, подал вниз три сигаретки и спросил:
– Хватит?
– Вполне, – ответил Парсегян и с удовольствием закурил.
Всю ночь Беспалый не мог сомкнуть глаз, он маялся от навязчивой идеи – отравил или не отравил Сенатор сигареты? Он даже поднялся среди ночи и, разбудив соседа, попросил у него закурить, пообещав днем вернуть американскими. После этого у него немного успокоились нервы, и перед самым рас­светом он заснул тяжелым сном.
Проснулся он в камере одним из последних, неспокойный рваный сон заставил на время забыть о вчерашней истории, но как только взгляд его упал на верхний ярус нар, где, отвернувшись, лицом к стене лежал любитель американских сига­рет, он тут же вспомнил о Сенаторе, который должен был се­годня объявиться вновь. Если, конечно… «Если» и подтолкнуло Беспалого разбудить соседа. Едва он дотронулся до него, как понял, что тот мертв.
Он с трудом сдержал в себе крик, но ужас так стремитель­но распирал его, что он, словно обезумев, растолкал сокамер­ников, кинулся к двери и стал барабанить в нее руками и нога­ми, при этом он кричал на весь следственный изолятор: «Тре­бую прокурора! Немедленно доставьте меня к прокурору!»
В камере решили, что тихий мужик сошел с ума. На шум сбежалась администрация, поначалу они попытались силовы­ми приемами заставить замолчать Беспалого, но это не уда­лось, Парсегян обладал недюжинной силой. Раскидывая пы­тавшихся утихомирить его людей, он продолжал требовать встречи с прокурором.
Из соседних отделений поспешили на помощь, и Артема поволокли в одиночную камеру в конце длинного коридора. Но и там он не угомонился, продолжал стучать изо всех сил в дверь и требовал прокурора. В конце концов кто-то из дежур­ных офицеров догадался спросить арестанта, зачем ему проку­рор и с кем конкретно он настаивает на встрече. Беспалый от­ветил, что он требует встречи только с прокурором Камаловым и что он намерен сделать сообщение государственной важно­сти. Вызвали психиатра, но всякий случай, и тот, побыв нае­дине с арестантом минут десять, заверил администрацию, что тот в полном здравии.
Когда Камалову сообщили, что арестованный вчера за во­оруженный разбой некий Артем Парсегян, бывший владелец салона игровых автоматов, настаивает на немедленной встрече с ним, первое, о чем он подумал, а не связан ли этот человек с тем странным и тревожным анонимным письмом, что полу­чил он в прошлом месяце, поэтому он без промедления и раз­думий выехал в следственный изолятор.
С первой минуты встречи Парсегян просил Камалова не­медленно перевести его в другое место и чтобы местонахожде­ние держалось в тайне от Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, заведующего Отделом административных органов ЦК, кото­рый, по словам Беспалого, при первой возможности постара­ется отправить его снова на тот свет. Арестованный настолько был возбужден, испуган и нес такие невероятные вещи, что прокурор уже собирался вызвать психиатра, но Парсегян, словно прочитав его мысли, сказал:
– Вы, наверное, думаете, я сумасшедший и возвожу на­праслину на уважаемых людей, но вы должны мне поверить, вчера в первой половине дня он был здесь, уговаривал меня де­ржать язык за зубами и, прощаясь, оставил две сигареты «Кент». Хорошо зная Сенатора, у него в уголовном мире такая кликуха, я подумал, что он мог отравить их, и поэтому от стра­ха отдал курево соседу, и он уже мертв.
Вот тут-то прокурор Камалов окончательно уверился, что говорит с сумасшедшим, потому что о смерти сокамерника Парсегяна никто ему не докладывал, но Беспалый отчаянно просил проверить его утверждения. Чтобы прекратить беспо­лезный разговор, прокурор выглянул в коридор и попросил де­журного офицера проверить сказанное Парсегяном.
Через две минуты офицер без стука влетел в комнату и ис­пуганно доложил, что Снегирев, 1960 года рождения, задер­жанный за вооруженный разбой, мертв.
С этой минуты у них начался другой разговор, и длился он больше двух часов.
Наконец-то выяснилось, почему умирающий охранник из Прокуратуры республики настойчиво твердил: «Сухроб… Сухроб». Понял Камалов, откуда начался стремительный взлет районного прокурора и почему тот был огорчен арестом хана Акмаля.
Того, что рассказал арестованный, по кличке Беспалый, хватило, чтобы взять под стражу заведующего Отделом адми­нистративных органов ЦК, но Парсегян встречался с ним лишь эпизодически, и в жизни Сенатора оставалось еще много белых пятен. Например, Беспалый ничего не мог сказать о прослушивании телефонов в Прокуратуре республики и о смерти молодого турка по имени Айдын, читающего по губам.
Но, несомненно, Парсегян стал бесценным свидетелем против такого изощренного и коварного противника, каким оказался Акрамходжаев. Прокурор даже отметил про себя, что он, наверное, будет самым опасным оборотнем, попавшим ему в капкан. Понятным оказался и страх Парсегяна, конечно, человек из ЦК приложит все усилия, чтобы убрать единственно­го свидетеля своей тайной жизни. Оставлять здесь Беспалого было рискованно, и прокурор, связавшись с генералом Саматовым, перевез задержанного в следственный изолятор КГБ.
Как бы ни испугался Парсегян, он ни слова не сказал о Салиме Хасановиче из Верховного суда, приберег его на всякий случай. Если арестуют Сенатора, как предполагал Беспалый, Салим поймет, что он его не сдал. Ход был дальний, но вер­ный. Сенатор за убийство во дворе Прокуратуры получит вы­шку, а он за ограбление от силы десятку, вот тогда Салим и сгодится.
Вернувшись к себе в Прокуратуру, Хуршид Азизович по­жалел об одном, что встреча с Парсегяном ничего не проясни­ла с анонимным письмом, а он на это очень рассчитывал и по ходу беседы пытался узнать кое-что, но оказалось, что Парсе­гян среди деловых людей был мелкой сошкой и ценился преж­де всего за свое уголовное прошлое. А письмо не шло у него из головы.
Для Камалова сразу стало ясным, что писал его русский человек, и немолодой уже, ибо слова «отечество», «держава» в таком контексте, как они подавались в письме, живут чаще всего в русской душе, в этом его не переубедил бы никто, не зря же он сорок шесть лет прожил в Москве, в России. Не со­мневался он и в правдивости информации, две выборочные проверки, что сделал он тут же, подтверждали искренность ав­тора. Смущало одно обстоятельство, что крылось за пись­мом, – искренняя боль за отечество, державу, или возмож­ность руками государственного аппарата устранить своих кон­курентов?
Если первое, то следовало попытаться найти этого челове­ка, его знаниям, жизненному опыту, связям не было цены, он один стоил многих людей, занятых в органах правопорядка, впрочем, многие и не могли знать тайн экономической дивер­сии против страны, такими знаниями обладают единицы, они и определяют финансовую стратегию. Конечно, автор аноним­ного послания и был одним из стратегов делового мира и от­того знал многое из настоящего и даже будущего. Вот если бы знать истинные мотивы его поступка?
Но даже если автор письма и ставил перед собой иную за­дачу, все равно анонимному посланию, как и неожиданному свидетелю Парсегяну, цены не было. Благодаря этой инфор­мации Камалов не только устранял попытки экономической диверсии, но давал знать преступному миру, что он в курсе дел, Прокуратура владеет ситуацией и что время безнаказан­ного грабежа страны кончилось. Но кроме сиюминутной вы­годы имелась и другая сторона, долгосрочная, что ли, из-за этой дерзкой анонимки он несколько по-иному глянул на ра­боту Прокуратуры и правовых органов и убедился лишний раз, что они по-прежнему тащатся в хвосте событий, уступая право первого удара преступному миру, ни о каком упрежде­нии противозаконных акций не было и речи. Оттого, получив пакет, он лично сам снял копию на ксероксе и тут же перепра­вил письмо в Москву не только потому, что там указывались конкретные адреса в столице, а прежде всего чтобы показать изощренность и размах противозаконных финансовых опера­ций, а отсюда хотел навести Прокуратуру на мысль, что сегод­няшние методы борьбы с экономической преступностью не имеют ни малейших шансов на успех.
Как утверждал анонимный автор, экономические интере­сы страны ныне нужно защищать как государственные тайны и секреты, иначе усилия любого правительства, пытающегося вывести государство из кризиса, окажутся напрасными. Камалов считал, что сегодня позарез нужны эксперты высокого класса, знающие банковское дело, нужны эксперты по эконо­мике, по финансам, причем специалисты должны быть и яв­ные, и тайные, иначе победа и в скором времени навсегда бу­дет за мафией. Уж ее-то эксперты ошибочных рецептов не да­ют, они мобильны, высокооплачиваемы, и их решения мо­ментально, без проволочек проводятся в жизнь. Держать под контролем квалифицированных специалистов, работу банков и финансовых учреждений – значит упреждать события, а не собирать в лучшем случае по крохам уплывшие на сторону на­родные деньги.
Ознакомившись с организационной преступностью в крае, Камалов как специалист понял, что в борьбе с уголовным элементом традиционные методы уже малоэффективны, ибо хорошо изучены противником. И тут следовало действовать по-новому, внедрять в криминогенную среду своих талантли­вых Штирлицев, без знания проблемы изнутри победа над преступным миром невозможна. А в том, что воровской мир давно уже решил эту проблему, подтверждал лишний раз при­мер Сенатора, по словам Парсегяна, тот даже мечтал возгла­вить руководство республики.
Сейчас, пока Камалов ждал телефонного звонка Уткура Рашидовича, начальника отдела по борьбе с организованной преступностью, в следственном изоляторе КГБ следователи Прокуратуры старались закрепить показания важного свиде­теля. Камалов понимал, Сенатора нужно арестовать как можно скорее, пока он не узнал, что Беспалый остался жив и надежно упрятан. Но арестовать заведующего Отделом административ­ных органов ЦК так же трудно, как и хана Акмаля, по сложив­шейся традиции следовало поставить в известность руководи­телей республики, и вряд ли кто гарантировал бы в таком слу­чае, что разговор не станет известным ему. Камалову не хоте­лось упускать Сенатора, человек, имевший тесные контакты с уголовным миром, представлял угрозу и на нелегальном поло­жении.
А обстановка в республике складывалась не в пользу пере­стройки, он-то хорошо знал, как неспокойно по всей Ферган­ской долине, то тут, то там вывесят зеленое знамя ислама, то появятся вдруг во множестве листовки: «Узбекистан – узбе­кам!», «Русские, убирайтесь в Россию!» А иным должностным лицам приходили письма с угрозами, и обо всем этом знали и в Прокуратуре, и в ЦК.
Шел четвертый год перестройки, а обещанных благ, повы­шения жизненного уровня не ощущалось и в обозримом буду­щем не предвиделось. Пропали товары первой необходимости, резко выросли цены на продукты питания, ударившие прежде всего по многодетным дехканским семьям. За хлопок платили гроши, и по-прежнему он оставался монокультурой, обрекал на голодное существование богатый край. Как тут не зреть не­довольству. И такие люди, как Сенатор, чтобы спасти свою шкуру, отвлечь от себя внимание, могли поднести спичку к пороховой бочке народного гнева.
Прокурор знал, что хан Акмаль в Москве умело затягивал следствие, пытался торговаться за жизнь и до сих пор не выдал своих богатств, а если между ним и Сенатором был какой-то сговор, не оставил ли он его своим преемником в крае, и не у него ли хранятся астрономические суммы, награбленные у простых дехкан? Вот такой неожиданный виток мыслей закру­тился вдруг у прокурора Камалова. И в это время у него раз­дался звонок, докладывал Уткур Рашидович.
– Завтра он проводит совещание в Самарканде, и у него на руках авиабилет на первый рейс.
– Прекрасно, нам лучше взять его на выезде, меньше шу­ма будет.
Арест Акрамходжаева вызвал в республике широкий резо­нанс, хотя тут, кажется, уже привыкли ко всяким неожиданно­стям. Конечно, сыграла роль и его известность, люди помнили нашумевшие статьи по правовым вопросам, в последние годы его имя в крае было на слуху. Но мало кто знал или догадывал­ся, что к этому приложил руку духовный наставник хана Ак­маля, человек в белом, Сабир-бобо из Аксая.
В тот же день, когда в Самарканде защелкнулись наручни­ки на запястьях Сенатора и прямым авиарейсом его отправи­ли в Москву, Сабир-бобо уже знал об аресте человека, которо­му они с ханом Акмалем вручили свою судьбу и пять миллио­нов денег. Не зря же аксайский Крез говорил Сухробу Ахмедо­вичу: «Вы постоянно будете находиться под присмотром на­ших людей», и хотя задержание Акрамходжаева проводилось тайно и без особого шума, оно тут же стало известно в Аксае.
Сабир-бобо прекрасно понимал, что в аресте хана Акмаля виноват лишь один человек – прокурор Камалов, вот он-то и спутал все их карты. Приезжал человек из ЦК после ареста ха­на Акмаля еще раз тайно в Аксай, Сабир-бобо потребовал встречи, нужно было объяснить, почему он не предупредил об акции прокурора республики. Зная ситуацию в крае, Сабир-бобо решил попортить настроение прокурору Камалову, чтобы не очень обольщался своей победой. Он сам набросал текст ли­стовки, где сообщалось об аресте Сухроба Ахмедовича Акрам­ходжаева, подавал он это как произвол над местной интелли­генцией ставленниками Москвы и просил народ встать на за­щиту видного юриста. Листовки тайно отпечатали в типогра­фиях Намангана, а гонцы развезли их по всем областям Узбе­кистана.
Человека из ЦК определили в Москве в тюрьму под ро­мантическим названием «Матросская тишина». Нового чело­века с воли встретили радушно, к тому же многие его здесь знали, а те, что не знали, слышали о нем, читали статьи. Один, невинно осужденный в застойное время, глядя на современ­ные суды и сплошные отказы от прежних показаний, как-то сказал в сердцах:
– Повезло же нашим казнокрадам и чиновникам, на воле в свое время грабили народ по своим законам, и в тюрьму, и в психушку упекали кого хочешь, а сегодня, когда сами попа­лись, судят их по демократическим законам, им презумпцию невиновности подавай, над которой они вчера смеялись, чуть что – о правах человека кричат.
Окружение Сухроба Ахмедовича правами пользовалось умело. Сенатор, конечно, ведал, что вести с воли в тюрьму сте­каются с невероятной быстротой, но знание обстановки в ре­спублике постояльцами «Матросской тишины» потрясло его. Порою казалось, что они сидят в чайхане на Бадамзаре и об­суждают прошедший вчера пленум.
Слухи слухами, но сокамерники все-таки жадно ловили слова доктора юридических наук, им нужно было получить подтверждение своим выводам, планам, мечтам. И, четко уло­вив их настроение, он старался укрепить их дух, ибо развал уголовного дела каждого из них в конце концов шел ему толь­ко на пользу, хотя и тут, в общей, казалось бы, беде, он ни с кем из них не хотел объединяться, солидаризироваться, он был, как всегда, сам по себе.
У него спрашивали: неужели новые политические силы в крае столь сильны, что может произойти отделение Узбеки­стана от Союза? Он, не задумываясь, отвечал: да, при опреде­ленных обстоятельствах это может случиться, и с обычным своим коварством добавлял: в таком случае для нас, граждан Туркестана, российский суд не будет указом, и мы вернемся домой. Конечно, такой расклад устраивал казнокрадов, и они с восторгом внимали каждому слову человека с воли.
У него спрашивали: а как народ воспринимает судебные процессы, где мы все как один отказываемся от своих прежних показаний и утверждаем, что оговорили себя под нажимом следователей. И опять он им отвечал словами хана Акмаля: народу сумели внушить, что вы пострадали за него, за его бла­го, пусть незаконным путем, но хотели получить справедли­вую цену за хлопок. Сегодня везде и во всем винят центр, вы ведь читаете газеты, это должно стать и нашей тактикой, – так заканчивал новый арестант свои беседы.
С первого дня Сенатор пытался навести справки о хане Акмале, но никто с ним не сталкивался, даже старожилы – аксайский Крез содержался отдельно. Конечно, сокамерники допытывались у новичка, за что же арестовали его, и тут он бле­фовал напропалую, намекал, что за идейные разногласия, хотя и узнал перед самым отлетом в Самарканд, что Беспалый ос­тался жив. Когда «москвич» лично защелкнул на запястьях на­ручники, Сенатор понял, что его жизнь зависит от жизни Бес­палого, да и от жизни Камалова тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50