Он долго расхаживал по просторному кабинету, где часто проводились всякие совещания, и вдруг его озарила такая до­гадка. Безусловно, к сегодняшней акции приложил руку чело­век, хорошо знавший о делах в Прокуратуре и даже о секрет­ных заседаниях. Но и в случае давнего налета на следственную часть преступник точно вскрыл сейф, где находился дипломат прокурора Азларханова, не ошибся, хотя у них в распоряжении было всего несколько часов. Значит, навел человек, работаю­щий в этих стенах. Отсюда вытекала и другая мысль – не сто­ял ли за обоими преступлениями один и тот же человек? С та­кими выводами покинул Камалов в тот день Прокуратуру, и уверенность в своей правоте крепла в нем час от часу.
На другой день папки с делами по налету на Прокуратуру лежали у него на столе, но ему не удалось притронуться к ним ни в тот день, ни на следующий. Текучка каждодневных неот­ложных дел не давала ни минуты покоя, хотя, чем бы он ни за­нимался, помнил: ему важно установить, не стоит ли за смер­тью Айдына и ростовского уголовника по уличке Кощей один и тот же человек или одна и та же группа людей.
В конце недели ему все же удалось одолеть бумаги, и стало ясно, почему следствие зашло в тупик, другого исхода не мог­ло и быть, кто-то ловко перевел стрелки на Ростов. Поднял он дела и по ростовским бандам, интересы залетных рэкетиров никаким образом не пересекались с прокурором Азлархановым, и для них вряд ли представлял интерес его кейс с компрометирующими документами. Ростовчан больше всего инте­ресовали наличные суммы, которые они в пытках отбирали у председателей колхозов, директоров хлопкозаводов и мясокомбинатов, и в каждом случае чувствовалась твердая рука ме­стных наводчиков. Камалову становилось ясно, что убийцу Кощея и милиционера следует искать в Ташкенте, понял он и другое, что человек, организовавший налет на Прокуратуру, вряд ли представлял уголовный мир в чистом виде, тут прежде всего возникали интересы должностные, а может, даже поли­тические. Но какие? Это обязательно следовало четко объяснить, ведь в нашем сознании за семьдесят лет укоренилось, что убийство или другое преступление может быть только уго­ловным. Предстояло не только отыскать убийцу, но и сломать сложившийся стереотип, и не у масс, а прежде всего у своего брата юриста-законодателя, которым до сих пор кажется, что этого у нас нет, а для этого нет почвы, хотя у нас есть все, что у других, да, кроме того, еще и тьма своих пороков, рожденных только нашим родным обществом.
Возбуждать новое расследование по давнему делу проку­рор не стал, боялся вспугнуть противников. Следовало плотнее заняться смертью Айдына, и в случае удачи он наверняка выходил на одних и тех же людей.
Но не проходило и дня, когда он в свободную минуту не включил бы диктофон с рассказом полковника Джураева, он интуитивно чувствовал, что в старом преступлении кроется ключ к сегодняшним событиям. Однажды ему пришла в голо­ву вроде совершенно нелепая мысль – встретиться с вдовой убитого милиционера. Может, она внесет какую-нибудь яс­ность в давние события? Не насторожило ли ее что-нибудь в смерти мужа? Идея была так себе, как говорили в студенческие годы, на «троечку», но она не покидала его целую неделю, и он, как-то особо не раздумывая, поехал к вдове домой.
Неопрятная, помятая жизнью старуха, видимо довольно-таки часто прикладывающаяся к бутылке, встретила его, мягко говоря, недружелюбно. Впрочем, на теплую встречу он не рассчитывал, потому что узнал, что за эти годы из Прокуратуры никто ее не проведывал, не интересовался ее жизнью, хотя муж прослужил у них на вахте почти десять лет и, что ни говори, погиб на боевом посту, таковы уж традиции нашей великой страны, нет внимания ни к живым, ни к мертвым.
В грязной неприбранной комнате на столе стояла пустая бутылка из-под портвейна, и старуха, видимо, жаждала опох­мелиться, и ничто другое, казалось, ее в жизни не интересова­ло. На вопросы, которые прокурор Камалов готовил долго и тщательно, отвечала односложно: «не знаю», «не помню», «дав­но это было». Камалов уже собирался уходить, проклиная себя за «мудрое» решение, как вдруг в комнату вбежал мальчишка, школьник с ранцем за плечами, видимо, он жил где-то непо­далеку.
– Сухроб, внучек, – кинулась вдруг старушка навстречу.
Судя по ее реакции, он давно уже здесь не был. Обняв вну­ка, помогла ему снять ранец и, проходя мимо стола, ловко уб­рала пустую бутылку, и вся она как-то сразу преобразилась, стала мягче, добрее, появился интерес к жизни.
Незваный гость молча, не попрощавшись, двинулся к двери, когда старуха вдруг сказала вдогонку – и он вынужден был остановиться.
– Я вот такое вспомнила, может, сгодится. Когда меня привезли в больницу, муж был еще живой и в памяти, только очень слабый, жизнь из него уходила на глазах. Он все время шептал, глядя на меня: «Сухроб, Сухроб…» Так зовут нашего внука, теперь он уже школьник. Дед очень любил его. Я поняла так, что он хочет увидеть его в последний раз, попрощаться. Дали машину, и его тотчас привезли, а он глядит мимо внука и все твердит себе: «Сухроб, Сухроб…» Мы подумали, что он уже бредит, а через полчаса бедняжка уже отмучился.
Прокурор машинально выслушал старушку, поблагодарил ее и с облегчением покинул комнату, где он явно был лишний. Всю дорогу от пригородного поселка Келес до Прокуратуры, а это путь немалый, он жалел о потерянном времени и испыты­вал какой-то внутренний дискомфорт от встречи с вдовой ми­лиционера, которого никогда не видел, испытывал личную ви­ну за их судьбу, за их бедность и неустроенность.
Поднимаясь к себе на четвертый этаж, как обычно без лифта, он вспомнил мальчишку, симпатичного, смышленого, и подумал, какое у него красивое имя – Сухроб, и с удовольст­вием повторил его несколько раз. И вдруг на пороге собствен­ной приемной его пронзила такая неожиданная мысль, что он, не замечая никого, буквально вбежал в кабинет и бросился к телефону.
Набрав номер полковника Джураева, расслабил узел гал­стука. Даже забыв поздороваться, он спросил прямо в лоб, не по-восточному:
– Эркин Джураевич, скажите, пожалуйста, не видели ли вы в тот день в Прокуратуре Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, нынешнего заведующего Отделом административных органов ЦК?
Полковник Джураев, не понимая, почему прокурор взвол­нован из-за такого пустяка, ответил спокойно, не раздумывая:
– Да, я хорошо помню тот день. Он тогда был всего лишь одним из районных прокуроров Ташкента, кстати, самого не­благополучного. Он стоял у колонны на втором этаже бледный, расстроенный. Я подумал, что он чрезвычайно, подавлен оттого, что ранее знал Амирхана Даутовича, или оттого, что понял, какой рискованной работой занят, и что может ждать его в определенных обстоятельствах.
– Скажите, а он мог видеть, куда определили дипломат?
– Да, конечно. Я передал кейс открыто начальнику следст­венной части, а кабинет Алима Ходжаевича находится на вто­ром этаже, так что мимо Акрамходжаева пронесли, он долго стоял там у колонны, и хорошо помню его растерянное лицо.
– Это уже интересно… – закончил вдруг прокурор Камалов туманно, и разговор оборвался, потому что он буквально задыхался от волнения. Впервые он получил хотя бы косвен­ную улику на Сухроба Акрамходжаева, более того, интуиция, которой он часто доверял, подсказывала, что он напал на вер­ный след.
Часть V
Лицензия на отстрел
Душевный разлад Японца; налет на квартиру майора ОБХСС; сигарета для Беспалого; признания налетчика прокурору ре­спублики; арест Сенатора в древнем Самарканде; тюрьма с романтическим названием «Матросская тишина»; наручники для человека из Верховного суда; арест первого секретаря ЦК; собы­тия в Ферганской долине; Кувасай в огне; миллион за жизнь прокурора; смерть Арифа в собственной засаде; люди Сабира-бобо подливают бензин в огонь; автокатастрофа по заказу из тюрьмы; 1990 год – год Лошади
С Артуром Александровичем Шубариным в последнее время происходило что-то странное. Всегда собранный, воле­вой, постоянно заряженный на борьбу, он переживал какой-то непонятный внутренний кризис. Впрочем, внешне вряд ли ко­му это казалось заметным, кроме жены и Коста, с которым Шубарин после смерти Ашота сблизился, и не только потому, что тот стал его телохранителем.
Коста, не сумевший вписаться в нормальное общество, об­ладал своего рода поразительной щепетильностью в деньгах и делах, ему можно было поручать любые суммы, любые финан­совые тайны, он знал, что верность, принципиальность – его главный капитал, на том и держался. Вот почему после смерти Ашота Коста стал его доверенным человеком.
В связи с ростом кооперативных предприятий и легализа­цией индивидуальной трудовой деятельности центр интересов Шубарина из Лас-Вегаса переместился в Ташкент, и местная промышленность, державшаяся на его энтузиазме и хватке, там быстро захирела.
Даже система «айсберг», некогда разработанная им и дове­денная до совершенства его мозговым трестом – Христосом Яновичем Георгади и Анатолием Николаевичем Кимом, помнившим нэп не по книгам, дававшая, как казалось ее созда­телям, баснословные доходы, не шла ни в какое сравнение с теми, поистине фантастическими, сумасшедшими прибыля­ми, что открылись с кооперативными возможностями.
Коста обратил внимание на душевный разлад шефа, пото­му что тот день ото дня перепоручал ему такие дела, о которых он еще полгода назад и мечтать не мог. Теперь уже Коста мета­лся как белка в колесе, хотя шеф, конечно, не прохлаждался на кортах и в саунах, он просто-напросто на глазах терял интерес к делу. Правда, выручал хозяина компьютер, который он при­вез из Америки, умная машина держала в памяти всю вновь созданную структуру кооперативных, индивидуальных и арен­дных предприятий, и нажатием кнопки он получал любую ин­формацию. С такой техникой можно было позволить себе рас­слабиться время от времени.
Кончались и богатые застолья, которые он так любил в Лас-Вегасе, хотя к его услугам сегодня был собственный ре­сторан в Ташкенте: Коста подозревал, что с нынешними компаньонами он вряд ли ощущал сердечную близость. Иногда Коста думал, может, гибель Ашота, беспредел, царящий вок­руг, испугали шефа?
Но, уничтожив банду Лютого, они тут же перестроили структуру безопасности, и на ее организацию выделили столь­ко денег, сколько запросил Карен. И сегодня под началом Карена оказались лучшие боевики столицы республики. Коста пришлось даже оборудовать для них два спортивных зала в подвалах «Лидо», где они проводили в занятиях целые дни.
Артур Александрович редко ходил с пистолетом, хотя по настоянию Карена его машину буквально нашпиговали ору­жием, переоборудовали и саму «Волгу». Через гараж ЦК Файзиев разжился пуленепробиваемыми стеклами с бывшей ма­шины самого Рашидова, а заводские умельцы бронировали дверцы, хотя Шубарин и не настаивал на такой безопасности. Нет, страха он, конечно, не испытывал, тут было что-то другое, непонятное Коста.
Последнее время он часто пропадал в доме Якова Наумо­вича Гольдберга, человека, ведавшего овчинно-шубным про­изводством, поговаривали, что у скорняка одна из лучших частных библиотек в Ташкенте. Знал Коста, что прошлогодний визит в Америку Шубарин нанес по вызову родственников Гольдберга, ведал и о том, что полгода назад Яков Наумович подал прошение о выезде в США и сейчас активно готовился к отъезду. Однажды Коста подумал, может, шеф решил эмигри­ровать за океан и оттого охладел к делам? Как-то, обедая вдво­ем в чайхане, Коста прямо спросил об этом. Хозяин не оби­делся на вопрос и ответил ему как несмышленышу.
– Да, сейчас можно эмигрировать куда хочешь, и многие, с кем я был связан делами в последние пятнадцать лет, уже уехали в Бельгию, Данию, Голландию, Западную Германию, Италию, Францию, Израиль и, конечно, в США, и отовсюду мне могут прислать вызов, только попроси. Кстати, в боль­шинстве из этих стран я бывал, и ясно представляю себе их жизнь, и вполне вижу свое место там хоть в деловом мире, хоть в мафии. Но, дорогой Коста, есть вещи необъяснимые, одна из них русская душа, русскому человеку противопоказана чужбина, нашей душе нужно нечто большее, чем богатство, по­ложение, комфортная жизнь. Поэтому ни о какой Америке не может быть и речи. Хотя тамошние друзья, мне очень многим обязанные, разработали уже не один проект совместного со мной предприятия. Через них я без особых потерь могу перевести свои капиталы на Запад и, только ступив на ту землю, могу иметь на счету около десяти миллионов, а с такой сум­мой можно и там развернуться. Но для этого мне пришлось бы обворовать Отечество как следует, под видом всяких отхо­дов, неликвидов, металлолома, вывезти через Прибалтику, где в портах есть свои люди, стратегически важные материалы и сырье, разумеется, потратив на взятки и подкуп должностных лиц не один миллион. Все это реально, осуществимо и, к сожа­лению, делается каждый день и, насколько я знаю, через даль­невосточные порты. Но такой путь не по мне. Свой контакт с Западом я вижу иначе, – я должен учиться современным хозяйственным отношениям, как принято во всем мире, напри­мер: банковскому делу. Я сейчас приглядываюсь, чья система более подходяща для нас, ведь в каждой стране своя система финансов, есть свои нюансы. Для меня важна и сама страна, ее люди, как они относятся к России, и что их связывает – и не только ее преуспевающая банковская система. Могу сказать сразу – Америка отпадает, и не потому, что там нечему учить­ся, – у нас с ними нет никаких общих корней. Другое дело Ев­ропа, с которой у нас общая история и даже кровное родство, она нам ближе и физически, и духовно, чем США. Возможно, ты скажешь, что и мы зачастую не в ладах с законом, да, так: но мы не разваливаем государство и не вывозим его сырьевые богатства и ценности за кордон, к дяде, а это, на мой взгляд, существенная разница.
Похоже, Шубарин с перестройкой связывал слишком большие надежды, поверил в нее безоговорочно, и сейчас, видя вокруг разгул стихии и анархии, еще больший упадок и развал экономики, чем во времена пресловутого застоя, испытывал разочарование.
А какой беспредел, разгул преступности царил вокруг! Он пугал даже такого бывалого человека, как Японец. Особенно стремительно росла и принимала изощренные формы преступность в самой Москве, где, казалось бы, есть силы и сред­ства для борьбы с ней, да и правительство и законодатели все живут в столице, отчего же они не видят, или не хотят видеть, что творится повсюду в Белокаменной, что называется, у са­мых стен Кремля; ссылаются на Нью-Йорк и Чикаго, где, мол, вроде бы еще страшнее жить, чем в Москве, но от этого советскому человеку не легче.
Один его прилет из США, откуда он возвращался с компь­ютером известной фирмы «ИБМ» со всеми возможными при­ставками и печатным устройством к нему, да еще и с видео – и аудиоаппаратурой для себя и для Якова Наумовича, мог вы­литься в сюжет для американского боевика, хотя американ­ским в нем были лишь товары из-за океана, все остальное на­ше, доморощенное и без малейшей игры воображения. Конеч­но, о его возвращении знали, он не раз звонил из Лос-Анджелеса московским друзьям, у которых тоже было немало инте­ресов в Америке, многим он вез оттуда деловые предложения, бумаги, подарки – и его встречали в аэропорту Шереметьево. Зная о том, что он будет возвращаться с большим багажом, Аркадий Исаакович приехал встречать своего старого друга и компаньона на новеньком автофургоне «тойота». Кроме шофера, молодого, крепко сбитого малого, с ним были еще два таких же молчаливых парня, которых Шубарин поначалу принял за грузчиков, они действительно помогли получить и загрузить коробки в багажный отсек. Но потом как-то незаметно оказа­лись в салоне и сели странно, порознь, каждый у окошка, с ле­вой стороны по ходу движения.
Старые компаньоны заняли кресла в правом ряду, рядом с выходной дверью, и быстроходная машина рванула в город, где в доме у встречавшего уже был накрыт стол и собрались друзья, ждавшие вестей из-за океана. Шубарин, пробывший в Америке больше месяца, старался выведать, как идут дела у нас, а москвич, – как у них, так, перебивая друг друга вопроса­ми, не заметили, как вырвались на загородную трассу, совер­шенно неосвещенную, отчего дорога после роскошных амери­канских хайвеев казалась мрачной и убогой, к тому же лил дождь, холодный, осенний, со шквалистым ветром справа.
Вдруг молчавший все время шофер сказал:
– Шеф, они уже проявились на хвосте, вероятнее всего, у них форсированные двигатели и минут через пять – семь на затяжном подъеме, где справа лесок, наверняка станут прижи­мать слева.
Встречавший, извинившись, прервал разговор и спокойно сказал:
– Игорь, Слава, будьте начеку, опустите стекла, первую очередь дайте поверх машин, если не отступятся, бог им судья, пуль не жалейте, думаю, многие пострадавшие будут вам признательны за это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50