Вор, а я полагаю, что это был вор, — пояснил словоохотливый г-н Мартен, — проник в сад до дождя, а убрался после, в точности как вы предполагали, господин судебный следователь. Это обстоятельство легко установить, ежели сравнивать следы на садовой стене со стороны улицы, которые он оставил, когда поднимался и когда спускался. Следы представляют собой царапины, сделанные носками его сапог. Одни из них чистые, а другие грязные. Молодчик — должен сказать, он ловок — забирался, подтягиваясь на руках, а вот когда вылезал, то позволил себе роскошь воспользоваться лестницей, которую, забравшись на стену, отбросил наземь. Очень хорошо видно, где он её поставил: на земле заметны углубления, оставленные стойками, а на верху стены повреждена штукатурка.— Это все?— Нет, сударь, не все. На гребне стены сорваны три бутылочных осколка. Ветки акаций, нависающие над стеной, согнуты или сломаны. А на колючке одной из веток я обнаружил клочок серой кожи, на мой взгляд, от перчатки. Вот он.Следователь жадно схватил этот клочок. Да, действительно, он вырван из серой перчатки.— Господин Мартен, надеюсь, вы действовали так, чтобы не возбудить ни малейшего подозрения в доме, где проводили расследование? — спросил г-н Дабюрон.— Само собой, сударь. Сперва я без всяких помех обследовал стену со стороны улицы. Потом оставил в ближнем кабачке шляпу и представился маркизе д'Арланж управляющим одной из герцогинь, живущих по соседству, которая находится в полном отчаянии, оттого что у неё улетел любимый говорящий попугай. Мне милостиво позволили поискать его в саду, ничуть не усомнившись, что я слуга этой самой герцогини, поскольку я весьма красноречиво расписывал её горе…— Господин Мартен, — прервал его следователь, — вы показали себя ловким и предприимчивым человеком, я весьма доволен вами и сообщу об этом кому следует.И пока агент, гордый услышанной похвалой, пятился, согнувшись в дугу, к двери, г-н Дабюрон позвонил.Ввели Альбера.— Ну как, сударь, решились вы рассказать, где провели вечер вторника? — без всяких околичностей задал вопрос следователь.— Я уже все вам рассказал.— Нет, сударь, нет, и я с сожалением вынужден уличить вас в том, что вы мне солгали.От такого оскорбления Альбер покраснел, глаза его сверкнули.— Мне известно, что вы делали в тот вечер, — объявил следователь. — Я же предупреждал вас, что правосудие узнает все, что ему необходимо знать. — Г-н Дабюрон перехватил взгляд Альбера и медленно произнёс: — Я виделся с мадемуазель Клер д'Арланж.При звуках этого имени замкнутое, напряжённое лицо обвиняемого смягчилось.Казалось, он испытывает безграничное блаженство, словно человек, чудом избегший неминуемой опасности, которую он не в силах был отвести. И все-таки он промолчал.— Мадемуазель д'Арланж сказала мне, где вы были вечером во вторник, — не отступал судебный следователь.Альбер все не мог решиться.— Поверьте честному слову, я не подстраиваю вам ловушку. Она мне все сказала. Понимаете, все.И тогда Альбер заговорил. Его показания полностью, до мельчайших подробностей совпадали с показаниями Клер. Отныне никаким сомнениям не оставалось места.Чистосердечие м-ль д'Арланж не могло вызывать никаких подозрений. Либо Альбер невиновен, либо она его сообщница.Но могла ли она сознательно стать сообщницей столь гнусного преступления? Нет, даже заподозрить её в этом было невозможно.Но где же тогда искать убийцу?Ведь правосудию, когда оно обнаруживает преступление, нужен преступник.— Сударь, вы обманывали меня, — строго сказал следователь Альберу. — Вы рисковали головой, но, что куда серьёзней, ваше поведение могло ввести правосудие в непростительное заблуждение. Почему вы мне сразу не сказали правду?— Сударь, — отвечал Альбер, — мадемуазель д'Арланж, согласившись на свидание со мной, вверила мне свою честь.— И вы бы скорей погибли, чем обмолвились об этом свидании? — иронически спросил г-н Дабюрон. — Что ж, это прекрасно и достойно давних рыцарских времён.— Я вовсе не такой герой, как вы полагаете, — спокойно отвечал обвиняемый. — Я солгал бы, если бы сказал, что не надеялся на Клер. Я ждал её. Знал, что, услышав о моем аресте, она сделает все, чтобы спасти меня. Но мой арест от неё могли скрыть, и этого я опасался. В таком случае я решил — в той мере, в какой могу быть уверен в себе, — не упоминать её имя.В этом не было ни капли бравады. Альбер говорил то, что думал и чувствовал. Г-н Дабюрон пожалел о своём ироническом тоне.— Сударь, — благожелательно сказал он, — сейчас вас отведут в тюрьму. Пока я ещё ничего не могу сказать, кроме одного: больше вас не будут содержать в строгом заключении. К вам будут относиться, как к арестанту, который, по всей видимости, невиновен.Альбер поклонился и поблагодарил. Вошёл жандарм и увёл его.— А теперь пригласите Жевроля, — велел г-н Дабюрон протоколисту.Однако начальника сыскной полиции не оказалось, его только что вызвали в префектуру, но найденный им свидетель, мужчина с серьгами, дожидался в галерее.Его пригласили в кабинет.Это был невысокий, коренастый, прочно скроенный и крепкий как дуб человек, на чью широкую спину свободно можно взвалить три мешка зёрна.Светлые волосы и бакенбарды, казалось, делали ещё темней его загорелое лицо, прокалённое солнцем тропиков, продублённое непогодами и морскими ветрами.У него были широкие, жёсткие, мозолистые руки с узловатыми пальцами, и пожатие их, надо думать, было подобно тискам. В ушах висели большие серьги с вырезами в форме якоря.Одет он был, как обычно одеваются нормандские рыбаки, когда едут в город или на рынок.Протоколисту пришлось чуть ли не заталкивать его в кабинет.Этот морской волк робел и смущался.Вошёл он походкой вразвалку, как ходят моряки, привычные к бортовой и килевой качке, когда с удивлением обнаруживают под ногами твёрдую землю, или, как они полупрезрительно говорят, коровью палубу.Он в нерешительности мял в руках мягкую войлочную шляпу, украшенную маленькими свинцовыми медальками, прямо-таки точную копию августейшей шапки блаженной памяти короля Людовика XI, уснащённую вдобавок шерстяным шнурком из тех, какие плетут деревенские девушки с помощью простейшего устройства, состоящего из нескольких воткнутых в пробку булавок.Г-ну Дабюрону достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что за человек стоит перед ним.Да, никаких сомнений, это был тот самый мужчина с лицом кирпичного цвета, о котором говорил мальчишка из Ла-Жоншер.А уж усомниться в том, что это честный человек, было совершенно невозможно. У него было доброе, открытое лицо.— Ваша фамилия? — задал вопрос судебный следователь.— Мари Пьер Леруж.— Вы что же, родственник Клодины Леруж?— Я её муж, сударь.Как! Муж убитой жив, а полиция и не подозревает о его существовании?Именно так и подумал г-н Дабюрон.Чего же тогда стоит весь поразительный прогресс техники?Сейчас, как и двадцать лет назад, если у правосудия возникли сомнения, приходится тратить уйму времени и денег, чтобы получить ничтожную справку. В большинстве случаев проверить общественное положение свидетеля или обвиняемого стоит огромных трудов.В пятницу днём отправили запрос на сведения о Клодине, сегодня уже понедельник, а ответа нет как нет.И хотя существует фотография, электрический телеграф, имеются тысячи возможностей, неизвестных раньше, они не используются.— Но ведь все считали её вдовой, — заметил следователь, — и она сама выдавала себя за вдову.— Так это она чтоб как-то оправдать своё поведение. Да мы так и условились между собой. Я ведь ей сказал, что для неё я умер.— Вот как… А вы знаете, что она пала жертвой чудовищного преступления?— Господин из полиции, который нашёл меня, сказал мне об этом, — помрачнев, отвечал моряк и глухо пробурчал: — Дрянная она была женщина.— Как! Вы, муж, и так отзываетесь о ней?— Эх, сударь, уж я-то имею на это право. Покойный мой отец, который знал её в молодости, предупреждал меня. А я смеялся, когда он мне говорил: «Ой, смотри, она нас всех опозорит». И он оказался прав. Из-за неё меня разыскивала полиция, точно я злодей какой и прячусь и меня надо искать. Небось всюду, где обо мне справлялись, показывая судебную повестку, люди про себя думали: «Это неспроста. Видать, он что-то натворил». За что мне такое, сударь? Леружи от века были честными людьми. Спросите в наших местах, и вам скажут: «Слово Леружа надёжней подписи». Да, она дрянная женщина, и я говорил ей, что она скверно кончит.— Вы ей это говорили?— Сотни раз, сударь.— Но почему? Поверьте, друг мой, никто в вашей честности не сомневается и ни в чем вас не подозревает. Когда вы её предупреждали?— В первый раз, сударь, давно, лет тридцать назад. Тщеславна она была, слов нет как, и пришла ей охота лезть в дела больших людей. Это её и сгубило. Она говорила, что, храня их тайны, можно хорошо заработать, а я ей ответил, что она только навлечёт на себя позор. Помогать большим людям скрывать их пакости и рассчитывать, что это принесёт счастье, все равно что набить тюфяк колючками и надеяться сладко выспаться. Да разве она послушает!— Но вы же, её муж, могли ей запретить, — заметил г-н Дабюрон.Моряк с глубоким вздохом опустил голову.— Эх, сударь, она вертела мной, как хотела.Вести допрос свидетеля, задавая ему короткие вопросы, когда не имеешь ни малейшего представления о том, что он сообщит, значит терять время впустую. Вам кажется, что вы приближаетесь к самому важному, а на самом деле отдаляетесь от истины. Лучше уж позволить свидетелю говорить, а самому спокойно слушать и только слегка направлять его, когда он станет слишком уклоняться. Это куда надёжней и короче. На том и порешил г-н Дабюрон, проклиная в душе отсутствие Жевроля, который мог бы вполовину сократить этот допрос, обо всей важности которого следователь даже не подозревал.— А в какие же дела лезла ваша жена? — поинтересовался г-н Дабюрон. — Расскажите, друг мой, только честно. Имейте в виду: здесь полагается говорить не просто правду — всю правду.Леруж положил шляпу на стул. Говоря, он то ломал себе пальцы, так что они похрустывали в суставах, то всей пятернёй чесал в затылке. Это помогало ему думать.— В день святого Жана тому будет уже тридцать пять лет. Я влюбился в Клодину. Она была такая красивая, ладная, пригожая, а голос — слаще мёда. В наших местах не было девушки красивей её. Стройная, как мачта, гибкая, как лозинка, точёная и ловкая, как гоночная шлюпка. Чёрные волосы, сахарные зубы, глаза искрятся, как старый сидр, а дыхание свежее, чем морской бриз. Одна беда — у неё ни гроша, а мы жили в достатке. Мать её, тридцатишестимужняя вдова, была, прошу прощения, совсем негодная баба, а папаша мой — ходячая добродетель. Когда я сказал ему, что хочу жениться на Клодине, он только выругался, а через неделю отправил меня на шхуне нашего соседа в Порто, чтоб из меня выдуло дурь. Я вернулся через полгода худой как щепка, но такой же влюблённый. Мечтая о Клодине, я высох, как будто меня держали на медленном огне. Я до того рехнулся, что уже есть и пить не мог, а тут мне ещё передали, что и она ко мне неравнодушна, потому как я парень дюжий и на других девушек не пялюсь. Короче, видя, что меня не переупрямить, что я чахну на глазах и того гляди лягу на кладбище по соседству с покойной матушкой, отец сдался. Однажды вечером, когда мы вернулись с рыбной ловли и я за ужином не съел ни куска, он сказал: «Ладно, женись на своей потаскухе, только чтоб этому конец настал!» Я это хорошо запомнил, потому что, когда он назвал мою любимую таким словом, у меня в глазах потемнело. Я готов был убить его. Нет, ежели женишься против воли родителей, счастья не жди.Старый моряк погрузился в воспоминания. Он уже не рассказывал, а рассуждал. Следователь попытался направить его на нужный путь:— Давайте поближе к делу.— Сударь, я к этому и веду, но, чтобы понять, надо начать с начала. Значит, женился я. Вечером после свадьбы родственники и гости ушли, мы остались с женой, и тут вдруг я вижу, что отец сидит один в уголке и плачет. Сердце у меня сжалось, и появилось какое-то недоброе предчувствие. Но оно быстро прошло. Если любишь жену, первые полгода пролетают как в сказке. Все видишь как бы сквозь туман, который скалы превращает в дворцы либо в церкви, так что неопытному недолго и заблудиться. Два года прожили мы мирно, если не считать нескольких размолвок. Клодина прямо-таки вила из меня верёвки. А уж хитра она была! Могла бы взять меня, связать, отвести на рынок и продать, а я бы только млел. Главный её недостаток — была она страшная кокетка. Все, что я зарабатывал, а дела у меня шли неплохо, она спускала на наряды. Каждое воскресенье у неё обнова — платье, бусы, чепец, короче, всякие чёртовы штучки, которые придумали торговцы на погибель женщинам. Соседи, конечно, осуждали её, но я считал, что все так и должно быть. Она родила мне сына, которого мы назвали по имени моего отца Жаком, и на его крещение я, чтоб ей угодить, одним махом потратил триста с лишком пистолей из своих холостяцких сбережений, на которые собирался прикупить лужок; я на него давно уже зубы точил, потому как он вклинивался между двумя нашими участками.Г-н Дабюрон был вне себя от нетерпения, но что он мог поделать?— Ну, ну, — подгонял он всякий раз, когда видел, что Леруж собирается остановиться.— Одним словом, — продолжал тот, — все было хорошо, но как-то утром я заметил, что около нашего дома крутится слуга графа де Коммарена, чей замок находился в четверти лье от нас, на том конце деревни. Этот проходимец по имени Жермен не нравился мне. Ходили слухи, будто он замешан в исчезновении Томасины, красивой девушки из нашей деревни, которая нравилась молодому графу. Я спросил у жены, чего нужно этому шалопаю, и она мне сказала, что он приходил звать её в кормилицы. Сперва я и слышать об этом не хотел. Мы не настолько были бедны, чтобы Клодина отнимала у нашего сына молоко. Ну, тут она начала меня уговаривать. Дескать, она раскаивается в своём кокетстве и что так швыряла деньгами. Ей тоже хочется заработать, потому как стыдно ей бездельничать, когда я спины не разгибаю. Она хотела подкопить денег, чтобы нашему малышу, когда он вырастет, не пришлось ходить в море. Ей обещали очень хорошо заплатить, и эти деньги мы смогли бы отложить, чтобы поскорее восполнить те триста пистолей. Ну, а когда она упомянула про этот чёртов лужок, я сдался.— А она не сказала вам, — спросил следователь, — какое поручение хотят ей дать?Леруж был потрясён. Он подумал, что не зря говорят, будто правосудие все видит и все знает.— Не сразу, — отвечал он. — Через неделю почтарь принёс Клодине письмо, в котором ей велели приехать в Париж за ребёнком. Дело было вечером. «Ну вот, — сказала она, — завтра я еду на службу». Я молчал, но, когда она утром одевалась для поездки в дилижансе, объявил, что еду с ней. Она не спорила, даже наоборот, расцеловала меня, и я растаял. В Париже жена должна была взять младенца у некой госпожи Жерди, которая жила на бульваре. Мы с Клодиной договорились, что она пойдёт одна, а я буду ждать её в нашей гостинице. Но когда она ушла, я весь извёлся. Через час я не выдержал и пошёл бродить около дома этой дамы. Я расспрашивал слуг, людей, которые выходили оттуда, и узнал, что она любовница графа де Коммарена. Мне это так не понравилось, что, будь я по-настоящему хозяином, жена возвратилась бы домой без этого ублюдка. Я всего лишь простой моряк и знаю, что мужчина может и забыться. Особенно если выпьет. Случается, приятели затащат. Но когда у мужчины есть жена и дети, а он путается с другой и отдаёт ей то, что принадлежит его семье, я считаю, это скверно, очень скверно. Вы согласны со мной, сударь?Судебный следователь от ярости и нетерпения уже ёрзал в кресле и думал: «Нет, этак он никогда не кончит!»— Да, да, вы правы, тысячу раз правы, — ответил он, — но не будем отвлекаться. Рассказывайте дальше.— Клодина, сударь, была упряма, как мул. Три дня мы с нею препирались, и наконец между двумя поцелуями она вырвала у меня согласие. И тут она мне сообщила, что возвращаться мы будем не в дилижансе. Эта дама боится, что её малыш утомится в пути, и потому распорядилась, чтобы нас везли с остановками в её экипаже и на её лошадях. Вот как её содержали! Я по глупости обрадовался: дескать, смогу посмотреть в своё удовольствие места, по которым будем проезжать. И вот мы с детьми, моим и тем, другим, сели в роскошную карету, запряжённую великолепными лошадьми, а вёз нас кучер в ливрее. Жена была вне себя от радости. Она все целовала меня и позванивала пригоршнями золотых монет. А я сидел с дурацким видом, как всякий муж, обнаруживший дома деньги, которые он не приносил. Видя, какое у меня лицо, и надеясь меня развеселить, Клодина решилась открыть мне правду. «Послушай», — говорит она мне… — тут Леруж прервался и пояснил: — Понимаете, это жена мне говорит.— Да, да… Продолжайте.— Так вот, значит, говорит она мне, тряхнув карманом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40