Я не мог смириться и порвать с ней даже после женитьбы. Должен сказать, она хотела этого. Мысль, что приходится делить меня с другой, была ей невыносима. Не сомневаюсь, что тогда она меня любила. Наша связь продолжалась. Жена моя и любовница почти одновременно почувствовали наступление беременности. Это совпадение заронило во мне пагубную мысль принести законного сына в жертву незаконнорождённому. Я поделился этим замыслом с Валери. К моему величайшему удивлению, она об этом и слышать не хотела. В ней уже пробудился материнский инстинкт, она не желала расставаться со своим ребёнком. Как памятник собственному безумию я сохранил письма, которые она писала мне в ту пору; нынче ночью я их перечёл. Как я устоял перед её доводами и мольбами? Должно быть, у меня помутился разум. Она словно предчувствовала несчастье, которое обрушилось на меня сегодня. Но я приехал в Париж, а власть моя над ней была безгранична; я грозил, что брошу её, что она никогда меня не увидит, и она покорилась. Произвести преступную подмену было поручено Клодине Леруж и моему слуге. И вот теперь титул виконта де Коммарена носит сын моей любовницы, который час назад был арестован.Г-н Дабюрон и не надеялся получить столь определённое признание, да притом так скоро. В душе он порадовался за молодого адвоката, чей благородный образ мыслей произвёл на него большое впечатление.— Итак, господин граф, — задал он вопрос, — вы признаете, что господин Ноэль Жерди рождён в законном браке и что он единственный, кто имеет право носить ваше имя?— Да, сударь. Увы, когда-то я радовался исполнению своего замысла, словно одержал великую победу! Дитя моей Валери было здесь, рядом со мной, и радость до того опьяняла меня, что я обо всем забыл. Я перенёс на него любовь, которую питал к его матери, а вернее, если такое возможно, я любил его ещё больше. Мысль о том, что он будет носить моё имя, унаследует все моё состояние в ущерб другому ребёнку, приводила меня в восторг. А другого я ненавидел, я не желал его видеть. Я не помню, чтобы когда-нибудь поцеловал его. Доходило до того, что сама Валери, добрая душа, упрекала меня в чёрствости. И только одно омрачало моё счастье. Графиня де Коммарен обожала ребёнка, которого считала своим сыном, и буквально не спускала его с колен. Не могу передать, как я страдал, видя, что жена покрывает поцелуями дитя моей возлюбленной. Я старался, когда только можно было, удалять от неё мальчика, а она не понимала, в чем дело, и воображала, будто я не хочу, чтобы сын любил её. Она скончалась с этой мыслью, сударь, отравившей её последние дни. Она умерла от горя, но умерла, как святая, — не жалуясь, не ропща, произнеся слова прощения и простив меня в душе.Невзирая на спешку, г-н Дабюрон не смел прервать графа и перейти к короткому допросу относительно фактов, имеющих прямое отношение к делу.Он думал о том, что неестественное возбуждение графа вызвано только лихорадкой и вот-вот может смениться полным изнеможением; опасался, что, если перебьёт старика, у того уже не хватит сил возобновить рассказ.— Я не пролил по ней ни единой слезы, — продолжал граф. — Что она внесла в мою жизнь? Горе и угрызения совести. Но божье правосудие покарало меня прежде людского. Однажды мне сообщили, что Валери уже давно обманывает меня, что она неверна мне. Сперва я не хотел верить; это казалось мне дико, противоестественно. Я скорей усомнился бы в себе самом, чем в ней. Я взял её из мансарды, где она за тридцать су гнула спину по шестнадцать часов. Она была всем обязана мне. Я так давно привык считать её своей собственностью, что рассудок мой отвергал самое мысль о её измене. Я не мог позволить себе ревновать. Тем не менее я навёл справки, приставил людей наблюдать за ней, унизился до слежки. Да, мне сказали правду. У этой несчастной был любовник, причём давно уже, лет десять. Кавалерийский офицер. Он навещал её, соблюдая величайшую осторожность. Как правило, уходил он около полуночи, но время от времени оставался на ночь и уходил на рассвете. Когда его посылали в гарнизоны, расположенные далеко от Парижа, он брал отпуск, чтобы её повидать, и во время отпуска безвылазно оставался у неё дома. Однажды вечером мои соглядатаи донесли, что он у неё. Я бросился туда. Мой приход её не смутил. Она приняла меня, как обычно, бросилась мне на шею. Я уже думал, что меня обманули, и готов был все ей рассказать, как вдруг на рояле заметил замшевые перчатки, какие носят военные. Я сдержал себя, потому что не знал, как далеко может увлечь меня ярость, и удалился, не проронив ни слова. Больше я её не видел. Она писала мне, но я не распечатывал писем. Она пыталась ко мне пробраться, попасться мне на пути, но напрасно: слугам были даны указания, которые они не смели нарушить.Трудно было поверить, неужели и впрямь сам граф де Коммарен, всегда отличавшийся ледяным высокомерием, презрительной сдержанностью, произносит эти слова, без утайки рассказывает всю свою жизнь, и кому? Человеку, совсем ему незнакомому.Для графа настал час отчаяния, близкого к безумию, когда отказывает всякая осторожность, потому что чрезмерно сильному чувству нужен выход.Какой теперь смысл хранить тайну, которую он так бдительно сберегал долгие годы? И вот он избавился от неё, подобно несчастному, который изнемог под бременем непомерно тяжёлой ноши, и бросает её на землю, не думая ни о том, где её оставляет, ни о том, что она возбудит алчность прохожих.— Ничто, — продолжал он, — ничто не сравнится с тогдашними моими страданиями. Я любил эту женщину всем своим существом. Она была частью меня самого. Расставшись с ней, я словно с кровью оторвал её от себя. Не могу передать, какой гнев вскипал во мне, стоило мне её вспомнить. Я с равным неистовством и презирал и желал её, и проклинал и любил. Её ненавистный облик неотступно следовал за мной. Никакими силами я не мог заставить себя забыть её. Я так и не утешился в этой потере. Но это не все. Меня одолевали чудовищные сомнения при мысли об Альбере. В самом ли деле я его отец? Вы понимаете, как мучительно мне было думать: «Быть может, я принёс своего сына в жертву чужому!» Этот незаконнорождённый, носивший имя Коммаренов, внушал мне ужас. На смену нежной дружбе пришло непобедимое отвращение. Сколько раз в ту пору я боролся с безумным желанием убить его! Позже я сумел обуздать своё отвращение, но окончательно преодолеть его мне так и не удалось. Альбер был примерным сыном, сударь, и все же между нами всегда стояла невидимая стена, а он не понимал, в чем дело. Часто я порывался обратиться в суд, во всем признаться, объявить, кто мой законный наследник; меня удерживала мысль о репутации нашего столь чтимого рода. Я не решался пойти на скандал. Я боялся покрыть наше имя позором, навлечь на него насмешки, ведь спасти его от бесчестья было бы не в моих силах.На этих словах голос старика аристократа пресёкся. Он в отчаянии закрыл лицо руками. По его морщинистым щекам скатились две крупные слезы и тут же высохли.Тем временем дверь кабинета приотворилась и в щели возникло лицо протоколиста.Г-н Дабюрон подал ему знак сесть на место.— Сударь, — обратился он к г-ну де Коммарену голосом, смягчившимся от сочувствия, — вы совершили огромную ошибку, нарушив законы божеские и человеческие, и сами видите, сколь пагубны её последствия. Ваш долг, так же как наш, состоит в том, чтобы исправить её.— Таково и моё намерение, сударь. Да что я говорю! Моё пламенное желание!— Я могу быть уверен, что вы поняли меня? — настаивал г-н Дабюрон.— Да, сударь, — отвечал старик, — да, я вас понял.— Для вас послужит утешением, — добавил следователь, — узнать, что господин Ноэль Жерди во всех отношениях достоин высокого положения, которое вы ему возвратите. Быть может, вы признаете, что его характер закалился куда сильнее, чем если бы он воспитывался при вас. Нужда — самый искусный учитель. Это человек весьма одарённый, притом один из самых порядочных и благородных. У вас будет сын, достойный своих предков. И в конце концов, виконт Альбер — не Коммарен, так что никто из членов вашей семьи не покрыл себя бесчестьем.— Не правда ли? — оживился граф и добавил: — Настоящий Коммарен не остался бы в живых ни часу: бесчестье смывается кровью.Услышав рассуждение старого аристократа, следователь погрузился в глубокое раздумье.— Значит, вы, сударь, не сомневаетесь, — спросил он, — в том, что виконт виновен?Г-н де Коммарен устремил на следователя взгляд, в котором читалось удивление.— Я только вчера вечером вернулся в Париж, — отвечал он, — и не знаю, что произошло. Знаю только, что человеку, занимающему столь высокое положение, как Альбер, не предъявляют необоснованных обвинений. Уж если вы его арестовали, значит, вы располагаете не только подозрениями, но и неопровержимыми уликами.Г-н Дабюрон прикусил язык, не в силах скрыть досаду. Осторожность изменила ему, он чересчур поспешил. Уповая на то, что мысли графа находятся в полном смятении, он чуть было не пробудил в нем недоверие. Подобного промаха подчас не исправить при всей хитрости и осторожности. Под конец допроса, в решающую минуту, он может свести на нет все усилия.Свидетель, который все время начеку, — не тот свидетель, на которого можно положиться: он боится себя скомпрометировать, оценивает важность вопросов и взвешивает каждое своё слово.С другой стороны, правосудие, равно как и полиция, имеет склонность во всем сомневаться, всех подозревать и строить любые предположения.В самом ли деле граф не имел никакого отношения к убийству в Ла-Жоншер? Ещё несколько дней назад он наверняка сделал бы все возможное, чтобы выручить Альбера, хотя и не был уверен, что тот — его сын. Как явствовало из его рассказа, он почитал это необходимым для спасения своей чести.Не из тех ли он людей, которые любой ценой устраняют нежелательных свидетелей? Об этом и размышлял г-н Дабюрон.Наконец, он не вполне понимал, каковы в этом деле истинные интересы графа, и эта неясность тоже его беспокоила. Все это вместе не на шутку удручало следователя, и оттого г-н Дабюрон испытывал недовольство собой.— Сударь, — спокойнее заговорил он, — когда вам стало известно, что ваша тайна раскрыта?— Вчера вечером мне сообщил об этом сам Альбер. Он поведал мне всю эту прискорбную историю с каким-то странным видом: я не понял, что у него на уме. Разве только…Граф осёкся, словно ошеломлённый неправдоподобностью предположения, которое готово было сорваться у него с языка.— Что разве только? — жадно переспросил следователь.— Сударь, — отозвался граф, уклоняясь от прямого ответа. — Не будь Альбер преступник, он был бы герой.— Значит, господин граф, — живо подхватил следователь, — у вас есть основания верить в его невиновность?В голосе г-на Дабюрона столь явственно слышалась досада, что г-н де Коммарен не мог не воспринять это как оскорбление. Он выпрямился, явно уязвлённый, и произнёс:— Я не являюсь свидетелем защиты, точно так же как не являюсь свидетелем обвинения. Я вижу свой долг в том, чтобы помочь восстановить истину, вот и все.«Ну вот, — подумал г-н Дабюрон, — теперь я ещё и обидел его. Сколько же ещё ошибок я наделаю!»— Факты таковы, — продолжал граф. — Вчера вечером Альбер рассказал мне об этих проклятых письмах; начал он с того, что расставил мне ловушку, потому что у него ещё были сомнения: к господину Жерди попали не все мои письма. Между мной и Альбером вспыхнул весьма жаркий спор. Он заявил мне, что решился уступить все права Ноэлю. Я, напротив, стоял на том, что необходимо во что бы то ни стало заключить полюбовное соглашение. Альбер посмел мне перечить. Как ни старался я склонить его на свою точку зрения, все было бесполезно. Напрасно я пытался играть на самых, как мне казалось, чувствительных струнах его сердца. Он твёрдо объявил, что откажется даже вопреки моей воле и удовлетворится теми скромными средствами существования, которые я соглашусь ему обеспечить. Я предпринял ещё одну попытку переубедить его, говоря, что этот шаг сделает невозможной женитьбу, которой он пылко желает вот уже два года, но он отвечал, что уверен в чувствах своей невесты мадемуазель д'Арланж.Для следователя это имя прозвучало, как пушечный выстрел.Он так и подскочил в кресле.Чувствуя, что краснеет, он схватил со стола первую попавшуюся папку и, чтобы скрыть смущение, поднёс её к самому лицу, словно пытаясь прочитать неразборчиво написанное слово.Теперь он начинал понимать, за какую задачу взялся. Он чувствовал, что волнуется, как ребёнок, что обычное спокойствие и проницательность изменили ему. Он сознавал, что способен совершить какой угодно промах. И зачем он ввязался в это расследование? Он хотел сохранить беспристрастие, но разве это зависит от его желания, разве это в его власти?Он был бы рад отложить беседу с графом, но это уже было невозможно. Опыт следователя подсказывал ему, что это обернётся новой ошибкой. Поэтому он продолжил тягостный разговор и задал вопрос:— Итак, господин виконт обнаружил, вне всякого сомнения, весьма благородные чувства, и все же не упоминал ли он в разговоре с вами о вдове Леруж?— Упоминал, — отозвался граф, который, казалось, внезапно вспомнил некую подробность, прежде представлявшуюся ему незначительной, — определённо упоминал.— Должно быть, он утверждал, что свидетельство этой женщины сделает всякую борьбу с господином Жерди бесполезной.— Именно, сударь. Не говоря уже о его собственном желании, он отказывался исполнить мою волю, ссылаясь как раз на Клодину.— Прошу вас, господин граф, со всей возможной точностью передать мне ваш разговор с виконтом. Будьте добры, напрягите память и постарайтесь пересказать как можно точнее, что он сказал.Г-н де Коммарен без особых затруднений последовал этой просьбе. К нему уже начало возвращаться спасительное спокойствие. Пульс, участившийся из-за перипетий допроса, стал ровным, как прежде. Мысли графа прояснились, и сцена, разыгравшаяся накануне вечером, припомнилась ему до мельчайших подробностей. У него в ушах ещё звучали интонации Альбера, он ещё видел выражение его лица.Во время рассказа, необычайно живого, точного и ясного, убеждение г-на Дабюрона все крепло.Следователя восстанавливало против Альбера именно то, что накануне вызвало восхищение графа."Поразительная комедия! — думал он. — Решительно, папаша Табаре видит людей насквозь. Этот молодой человек обладает не только немыслимой дерзостью, но и дьявольской изворотливостью. Поистине его вдохновлял гений злодейства. Это чудо, что мы сумели его разоблачить. Как он все предвидел и подготовил! Как искусно провёл разговор с отцом, чтобы ввести графа в заблуждение на случай, если произойдёт непредвиденное! Каждая его фраза, тщательно обдуманная, должна отвести от него подозрение. И как тонко он осуществил свой замысел! Как позаботился о деталях! Не упустил ничего, даже изысканного дуэта с любимой женщиной. Неужели он в самом деле предупредил Клер? Возможно.Я мог бы это узнать, но придётся встречаться, разговаривать с ней… Бедняжка! Полюбить подобного человека! Но теперь его замысел просто очевиден. Спор с графом — это его спасительная соломинка. Он и ни к чему не обязывает, и позволяет выиграть время.Вероятно, Альбер ещё немного поупрямился бы, а потом сдался на уговоры отца. Ещё и поставил бы себе в заслугу свою уступчивость, потребовал бы вознаграждения за то, что снизошёл к просьбам графа. А когда Ноэль явился бы со своими обличениями, он столкнулся бы с господином де Коммареном-старшим, который бы все дерзко отрицал и вежливо спровадил его, а если бы понадобилось, то и велел бы выгнать взашей, как самозванца и обманщика".Поразительно, хотя и объяснимо, то, что г-н де Ком-марен, рассказывая, пришёл к тому же, что и следователь, к таким же или весьма близким выводам.В самом деле, почему Альбер так настойчиво поминал Клодину? Граф прекрасно помнил, что в запальчивости бросил ему: «Кто же решится на такой великодушный шаг ради собственного удовольствия?» Теперь это благородное бескорыстие разъяснилось.Когда граф завершил рассказ, г-н Дабюрон заключил:— Благодарю вас, сударь. Не могу пока сообщить ничего определённого, но у правосудия есть весьма основательные причины предполагать, что во время описанной вами сцены виконт Альбер, как искусный комедиант, сыграл заранее заученную роль.— И прекрасно сыграл, — прошептал граф. — Ему удалось меня обмануть…Его прервало появление Ноэля, который вошёл, держа в руках чёрный шагреневый портфель с монограммой.Адвокат поклонился старому аристократу, а тот встал и отошёл в другой конец комнаты, чтобы не мешать разговору.— Сударь, — вполголоса обратился Ноэль к следователю, — все письма вы найдёте в этом портфеле. Прошу вашего позволения удалиться как можно скорее, потому что госпоже Жерди час от часу делается все хуже.Последние слова Ноэль произнёс несколько громче, и граф их услышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40