Над столом жужжали осточертевшие мухи, возле коновязи ржали застоявшиеся жеребцы, на крыльце писаря вели нескончаемую баланду…
Дождавшись возвращеия писаря, Романов пошел в его канцелярию, бывшую кухоньку. Сдал препроводительную щуплому солдатику, которому впору в детсад ходить, а не воевать. Приладил на спину тощую котомку. И заторопился.
— Где размещается моя рота?
— Скажу ординарцу — проводит…
— На кой ляд мне провожатые — сам найду! Только выдай ориентиры.
Угодливо и торопливо писарь описал маршрут. С такими подробностями, что новый комроты-3 с трудом удержал зевоту. С детства не выносил пустословия, когда вместо двух трех слов тебя поливают, будто цветы из лейки.
Воспользоваться писарской информацией не пришлось. Когда Романов подошел к яблоньке попрощаться с Нечитайло, возле калитки остановилась бричка, запряженная худющей лошадью. Казалось ребра вот-вот проткнут ей кожу. Рядом с солдатом-возницей сидит старшина в новенькой гимнастерке с распахнутым воротом. Мощный, выпирающий подбородок скрывается под редкой козлиной бородкой, хитрые сощуренные глазки изучают окружающую местность. Обычно старшины — толстые, с брюшком, хохлы, а этот — сухой, подтянутый, по внешности — типичный русак.
Проворно спрыгнув с доски, заменяюшей сидение, он рысцой подбежал к столу под яблоней. Рывков бросил сложенную лодочкой руку к козырьку фуражки.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу старшему лейтенанту?
— Рекомендую, Романов, — не отвечая, начштаба повернулся к новому ротному. — Твой старшина. Прохор Сидякин. Пройдоха, каких мало, мошенник — некуда штампы ставить, подлиза и ворюга.
Странно, но оскорбительная характеристика не вызвала у старшины ни гнева, ни обиды. Наоборот, губы растянулись в угодливой улыбке. Только узкие глаза метнули в сторону писаря и часового опасливый взгляд — слышали ли они унизительные выражения начальства?
— Ну, зачем вы так, товарищ капитан…Нынче без обмана шагу не шагнещь. Война все спишет. А я, ежели и обманываю, то не себе на пользу — солдатикам и взводным.
— Тушенку трофейную продал старшине первой тоже на пользу своим солдатикам?
Голос Нечитайлы посуровел, на скулах забегали желваки. Сидякин сделал вид — не расслышал, даже согнутую ладонь приложил к правому уху, хитрец.
— Простите, товарищ капитан, не понял… К тому же, тороплюсь. Обувь с починки везу… Поехали, товарищ старший лейтенант?
Успокоившись, на прощание пообещав разобраться с жуликом, капитан снова принялся укачивать раненную руку….
Батальон вывели на краткий отдых и пополнение, но, судя по вызову командира в штаб полка, этот отдых вот-вот завершится. Наверно, обстановка на передовой обострилась. Не зря Нечитайло вскользь упомянул о предстоящем марше.
Третяя рота расположилась в узкой лесозащитной полосе. Солдаты обжили наспех сооруженные шалаши, взводные жили в палатках. Отдельная палатка — для командира роты. Ничего особенного — вместо кровати топчан, рядом с ним — кривоногий, сколоченный из горбыля, столик, поставленные стоймя яжики из-под боеприпасов изображают табуретки.
Сгустилсь вечерние тени, вот-вот наступят сумерки, плавно переходящие в ночную тьму. Но Романову спать не хотелось — мучила боль в раненной ноге. Разве принять двести граммов «лекарства»? В полку, в котором до ранения служил Роман, не чурались лишней стопки. Но такой уж у Романова организм — не переносит спиртного!
После короткого разговора с командирами взводов ротный немного успокоился. Боль не отступила, но сделалась как бы привычной. Кажется, ребята подстать Нечитайло, знающие, обстрелянные, не подведут.
Когда, посапывая от показного старания, в палатку вошел старшина и поставил перед ротным обычный ужин: перловую каша и две жирные сельди, старший лейтенант не выдержал.
— Прохор… как тебя по батюшке?
— Назарович… Только не надо по батющке, вам разрешается по имени.
— Ладно, буду — по имени, — легко согласился Романов. — Тут такое дело, Проша, нога измучила. Дергает, словно электроток пропускают. Вот и решил… Кто из медиков имеется поблизости? — неожиданно, в последний момент, передумал просить принести водку. — Перевязать бы, что ли?
— Санитар есть, да толку с него — еще навредит. Я мигом Клавку приведу!
— Это какую Клавку?
— Батальонную фельдшерицу. Понятливая бабенка и грамотная.
— Так она же уехала с комбатом?
Старшина хитро улыбнулся. Так, слегка, уголками губ. Чтобы показать свое отношение к командирским шалостям и, одновременно, не дай Бог, не выглядеть этакой ехидиной. Испортить отношение с начальством — легче легкого, а вот восстановить потрудней! Тем более, с таким строгим и самолюбивым, как капитан Видов.
— Они завсегда вместе ездят, но ночуют в командирском блиндаже… Тоже вместе, — не удержался он. — Наверное, уже — там.
Не спрашивая разрешения, Сидякин исчез. Словно растворился в подступающей к леску темноте.
Значит, ппж — походно-полевая жена, брезгливо подумал Романов. Конечно, в этом нет ничего уливительного, тем более, позорного. Когда ходишь по самому краю, разделяющему жизнь и смерть, многое считается ребячьей шалостью. Но странное чувство недовольства охватило ротного. Странное — потому, что он знал: женщины на фронте — самый ходовой товар
Что касается совести, то ее отлично успокаивает расхожая фраза: война все спишет.
Мужчин не обвиняют — мужик есть мужик, трудно ему без бабы. А вот женщин презирают, именуют подстилками.
Поэтому, когда фельдшерица вошла в палатку, Романов встретил ее недобрым взглядом. Надо же, молоденьая, не старше двадцати лет, а уже распущенная, продавшая тело за трофейные «сувениры» и защиту от остальных оголодавших мужчин.
— Добрый вечер, товарищ старший лейтенант, — официально поздоровалась Клавдия, снимая с плеча санитарную сумку. — Болит? Ничего страшного — сейчас перевяжу, сделаю укольчик, к утру будете, как новенький… Полей мне на руки, Проша.
Пока женшина мыла над ведром узкие выцветшие ручки, Романов с интересом разглядывал ее. Настоящая русская красавица, не толстая, но и не худая, с высокой грудью, курносая. Вот только — какой-то грустный взгляд. Будто она удивляется нелепому своему положению в окружении одних мужиков.
Удивительно, но презрение исчезло, негодование превратилось в добрую насмешку. Старший лейтенант невольно искал в душе оправдательные мотивы, заставившие красавицу отдаться комбату. О так называемой «любви» даже смешно думать — какая там любовь в воюющей армии?
— Ой, забыла представиться! — по девчоночьи ойкнула фельдшерица. — Старшина медслужбы Клавдия Терещенко. Вы можете не представляться — Прошка все о вас по дороге сюда рассказал… Снимайте штаны.
— Это как — снимать? — не понял Романов.
Стоящий в отдалении старшина неодобрительно что-то буркнул и вышел из палатки. Видимо, решил, что ротный стесняется его, а не женщину.
— Очень просто. Через голову не получится, значит, придется снять сапоги… И не стесняйтесь на подобии малолетней школьницы. К тому же, как известно, медиков не стесняются.
Романов не стеснялся, просто больная нога при попытках освободить ее от тисков кирзача ответила таким взрывом боли, что комроты с трудом удержался от стона. А что будет, когда он примется за брюки!
— Значит, болит? А я-то, глупая, решила — стесняетесь. Помочь?
— Обойдусь, — сердито буркнул Романов.
Извиваясь ужом, морщась, ничего не видя сквозь пелену слез, он, наконец, стянул сапог и штанину брюк. Облегченно откинулся на постель, часто задышал, закрыл глаза. Побежденная боль утихла, но можно не сомневаться — разматывание бинта и обработка раны снова разбудят ее.
— Придется немного потерпеть… Бинт присох, будем потихоньку отмачивать… Ежели — невмоготу, скажите, передохнем.
— Делайте свое дело, старшина, не обращайте на меня внимания — выдержу. Не со слабосильным интеллигентом говорите — с фронтовиком.
— Боль она всегда одинакова — и у интеллигентов, и у вояк, — не скрывая улыбки, проговорила фельдшерица. — Правда, переносят ее по разному: одни орут в полный голос, другие молчат, но до крови кусают губы. За время службы я на всяких навидалась: и на сильных, и на слабых.
Не прекращая говорить, она осторожно разбинтовывала тугую госпитальную повязку. В ожидании боли Романов напрягся, стиснул зубы. Ничего не произошло — ловкие женские пальчики почти безболезненно освободили рану, принялись ощупывать ее края.
— Главное — нет воспаления… Отлично, очень хорошо… Кровь засохла — тоже неплохо… Неделю тому назад мне довелось перевязывать рану у сержанта из второй роты. Здоровенный парняга, а плакал, мамочку звал. А вы терпеливый..
Закончив перевязку, фельдшерица присела рядом с побледневшим ротным.
Не глядя на одевающегося командира, принялась неторопливо собирать в сумку лекарства и инструменты.
— Удалось выпросить в полку медикаменты? — равнодушно поинтересовался Романов, с трудом справившись с тесными галифе и кирзачами. — Или зря съездили?
Длинные ресницы недоуменно поднялись, голубые глаза брызнули солнечными лучами. В них — и насмешливый вызов, и задумчивое недоумение.
— Почему зря? Обезболевающего выпросила, кое-что из перевязочных средств… Спасибо мужу — помог.
Короткое словечко «муж» произнесено с наивной гордостью и вызовом. Дескать, наверняка, вам наговорили нелепости типа походно-полевой жены, состоящей при комбате в качестве временной любовницы. Так вот, она вовсе не любовница и не командирская подстилка — самая, что ни на есть, законная супруга!
— Мужу?
— Удивляетесь? — смущенно потупилась фельдшерица. — А чему удивляться-то? Да, комбат, или, как его прозвали недоумки, вечный комбат, доводится мне мужем. Что из этого? Правда, мы с ним незарегистрированы и невенчаны, но разве в этом заключается прочность брака?
Все же «ппж», подумал Романов, но это прозвище потеряло для него режущую до крови остроту, сделалось более чистым, почти стерильным. Может быть, потому, что женщина ничего не скрывала и ничего не стыдилась.
По всем человеческим законам нужно бы прекратить бесстыдные распросы, перестать травмировать фельдшерицу, но в Николая будто черт вселился.
— Как же на ваши отношения с капитаном смотрят окружающие?
Очередной дурацкий вопрос! Если вдуматься, какое дело любящим друг друга «супругам» до осуждающих взглядов и многозначительных перешептываний? Ежели верить откровениям Клавдии, они с Видовым не скрывают своей связи, считают ее не мимолетной прихотью, а союзом на всю жизнь.
Приблизительно так она и ответила. После недолгого молчания снова принялась откровенничать.
— Мы с Семочкой и Прошкой в одной школе учились, на одной деревенской улице жили. Хорошие они ребятишки, чистые, — неожиданно рассмеялвась. — Ухаживали за мной, соперничали, а когда я выбрала Семку, Прошка не ушел… Вот так!
Несмотря на скучную тривиальность ситуации — сентиментальная школьная любвишка выросла до настоящей любви — невзирая на несложившийся любовный треугольник. Романов с неслабеющим вниманием слушал исповедь женщины. Такое не в каждом романе прочитаешь, не в каждом кинофильме увидишь.
— Через несколько месяцев уеду к маме… Рожать… Нет, не подумайте чего, не боюсь — с удовольствием разрешилась бы в дивизионном госпитале — муж запретил даже думать… Страсть как не хочется оставлять Семенку одного. Слишком он азартный — всегда впереди всех. Далеко ли до беды?
Снова — странная, если не сказать большего, откровенность! Ведь женщина впервые видит старшего лейтенанта и вдруг выложила все. И о «замужестве», и о беременности, и о своих страхах за жизнь супруга. Без малейшего намека на смущение. Одно из двух: либо стерильно чистая натура, либо талантливая артистка.
— Заболталась я, — поднялась Клавдия. — Семка ожидает, волнуется. Надо бежать… Рана не болит?
— В норме, — недовольно проскрипел ротный. Ему не хотелось, чтобы фельдшерица уходила. — Спасибо.
Клавдия будто подслушала желание раненного, отложила уже надетую на плечо санитарную сумку, присела. Помолчали. Говорить не о чем, все уже сказано. Ротный задумчиво смотрел на огонек керосиновой лампы, Клавдия разглаживала подол форменной юбки. Недавнее интересное общение переросло в тягостное чувство, когда и расставаться не хочется и дальнейшая беседа никак не склеивается.
— Отстань со своим интервью! — за пологом палатки послышался густой, недовольный голос. — Сам подумай, кто я такой, чтобы писать обо мне? Отставной козы барабанщик, зачуханный пехотный капитан, вечный комбат… Правильно говорю, Прошка, или неправильно?
В ответ послушное мяуканье сытого кота. Старшина знает легко воспламеняющийся нрав командира, боится возражать. Скажешь что-нибудь не то — вкатит такую дыню, не сразу очухаешься. Острый с шершавинками язык капитана отлично знают не только в батальоне, но и в вышестоящих штабах. Отсюда и старшинское мурлыканье.
— Вот я и говорю: не трать на меня дефицитную пленку, не порть блокноты. Лучще поговори с сержантом Свиридовым — настоящий герой, без подделки. Скромняга, каких мало…
Тихий, едва слышный, мужской голос возразил.
— С солдатами уже общался — все они говорят о вас… Хорошо говорят — позавидуешь!… Ну, ладно, не хотите интервью, не надо, напишу статью без беседы. А вот сфотографироваться-то можно? К чему это вас обязывает?
Ответить Видов не успел — мимо попытался прошмыгнуть низкорослый солдатик, на ходу расстегивая брючной ремень.
— Погоди, — остановил комбат корреспондента и ухватил солдатика за рукав гимнастерки. — Куда торопишься — в сортир? Ты бы еще загодя штаны спустил. Понос прохватил, что ли?
— Извините, товарищ капитан…
— Извиняться станешь перед бабой… Ладно, шагай! — солдатик смущенно застегнул ремень и на этот раз медленно пошел к отхожему месту, а капитан снова повернулся к журналисту. — Пошли, писака, познакомишься с новым ротным. Ежели появится желание — возьми у него желанное интервью и отстань от меня.
Полог откинулся и в палатку вошел коренастый, широкоплечий командир. На высокий чистый лоб упрямо падает русый локон, уши по-ребячьи — в растопырку, мятые капитанские погоны — крылышками.
— Нечитайло сказал — новый ротный-три объявился… Клавка, а ты что здесь делаешь? Смотрите, люди добрые, жена сбежала к свежему мужику! — капитан изобразил зверскую гримасу и вдруг звонко, по-мальчишески, расхохотался. — Не злись, Клавка, шучу.
Лицо женщины озарилось ласковой улыбкой.
— Перестань дурачиться, Семенко! Перевязала рану комроты…
— Какую рану? Самострел, что ли? Не успел появиться и уже нацелился в госпиталь… Не везет третьей роте, ну, никак не везет!
— Прекрати издеваться над человеком. — негромко прикрикнула фельдшерица. — Старший лейтенант прибыл с незажившей до конца ногой.
Видов недоверчиво ухмыльнулся, с неожиданной нежностью погладил «супругу» по спине. Слишком доверчивая, дескать, всем безоглядно верит.
Романов с интересом наблюдал за окружающими его людьми. На фронте вообще не особенно следуют уставным требованиям, могут и матерком запустить и со среднеазиатским ишаком сравнить, но — Семенка, Прошка, Клавка? Кажется, фельдшерица не погрешила против истины — армейская судьба свела в одной части трех закадычных друзей.
— А если — коллективный снимок, согласитесь? — снова заныл репортер и, не дожидаясь согласия, принялся налаживать свою «лейку». — Я — мигом.
— Чую, не отстанешь, банный лист, — обреченно вздохнул комбат. Ну, ежели коллективку — давай, щелкай.
Видов бесцеремонно подвинул в сторону нового ротного, уселся на его постель. Сидякин осторожно пристроился рядом. Клавдия обняла мужчин за плечи. Романов торопливо застегнул ворот гимнастерки, пригладил волосы.
Корреспондент торопясь защелкал затвором фотоаппарата. Вспыхнула магниевая вспышка… Еще одна… Еще…
— Ну, вот что, бездельники, — поднялся батальонный, — балдейте-перевязывайтесь, а мне пора в штаб. Нечитайло, небось, все глаза проглядел. Завтра по утрянке — марш-марш, так что готовь ротный свою подбитую ходулю.
Старшина вышел вслед за комбатом — проводить. Не успели они покинуть палатку, Клавдия тоже заторопилась.
— Проша, где ты? — полог откинулся, в проеме — улыбающаяся физиономия старшины. — Проводишь?
— Конечное дело, провожу.
На одном слабом, покатом женском плече повисла санитарная сумка, на втором — автомат. На пышной прическе — надетая набекрень пилотка.
— Я тоже пройдусь — засиделся, — поднялся Романов. — Заодно проверю несение службы дежурными.
— Ни в коем случае! — строго приказала фельдшерица. — До утра — никаких прогулок. Завтра находитесь, а сейчас, считайте — под домашним арестом. И не вздумайте нарушать, доложу комбату — накажет!
Романов скрыл насмешливую улыбку, покорно кивнул…
Дорога не извивалась между немногочисленных, чахлых лесных островков — прямой линией вонзалась в горизонт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51