Не сомневайся, Прошенька, к концу года переселишься из госпиталя домой. Тогда мы…
Она не договорила, но по обещающему взгляду, по страстно искривленным сухим губам и без слов все ясно. Надеется баба реабилитировать себя, забеременеть и родить нормального ребеночка. И не было бы в этом ничего позорного, присутствуй здесь любовь. А вот любви-то Прохор и не заметил.
— Поживем — побачим, — неопределенно пробормотал он, опасливо глядя на спину отвернувшегося танкиста — спит или притворяется? — Вот что, шли бы вы домой. Сейчас мне судно потребуется, а в вашем присутствии не опростаюсь.
Галилея запротестовала, попыталась скормить болящему супругу краснобокое яблочко, подвинула к краю тумбочки банку с молоком. Ей тоже в тягость затянувшееся посещение госпиталя, хочется поскорей очутиться на свежем воздухе, но удерживают приличия. Она, как и муж, косится на спину танкиста — спит или не спит, осудит или поймет?
— Кому сказано пошли вон! — не сдержавшись, зверем прорычал больной. — Или пояснить другими словами? — добавил он, невольно вспомнив повадки покойного вечного комбата.
Марк пулей вылетел за дверь. Галилея поколебалась, но все же решилась поспешно чмокнуть мужа в небритую щеку.
— Ну, если ты так хочешь… Только не волнуйся, тебе это вредно… Не скучай, на следующей неделе мы тебя навестим, — несвязно бормотала она пятясь к выходу из палаты. — Деревенской сметанки принесу… Маркуша свой дневник покажет… Одни пятерки…
Прохор отвернулся к стене. Ему было горько и тошно, будто сестра по ошибке сунула в рот парализованному вместо целительной таблетки пару горошин горького перца.
Сразу после того, как Галилея с сыном покинули палату, вовратились ее обитатели. Молча устроились на своих койках. Только Семенчук присел на кровать старшины. Склоился к его лицу, сочувственно зашептал.
— Все вижу, друг, все понимаю. Только зря ты берешь близко к сердцу, как бы оно не разорвалось. Конечное дело, жинка у тебя — далеко не сладость, нам обоим не повезло: твоя — сухая скелетина, моя — жидкая квашня. Смешать бы их вместе, разболтать да поделить пополам, получились бы две нормальные бабы. Что до сынка — выправится парень, придет в норму.
Благожелательный шепот — бальзам на рану. Сидякин постепенно отошел, даже заулыбался. Представил себе супругу Семенчука, жирную до такой степени, что кажется с потного лица вот-вот жир закапает. Действительно, разболтать их с Галилеей да поделить пополам.
— Главное, не бабы, главное наше с тобой житье-бытье, — продолжал шептать Федька. — Я долго думал, куда податься одноногому, каким делом заняться, чтобы пропитаться? И не просто пропитаться, а — повкусней да пожирней. К станку не поставят, ставить латки на обувку не хочется, да и копеечное это дело… И вот, наконец, придумал. Для нас двоих.
— Интересно, — помотал головой Прохор. — На паперти или на рынке показывать уродство?
— Зачем нам показывать! — возмутился Семенчук. — Этим пусть твой заморыш занимается… И ему подобные. А мы станем дань собирать. Представляешь? Наберем уродов и бабок пострашней, застращаем. Никуда не денутся. Каждый вечер по полтинику с головы…
Фраза о нищем «заморыше» уколола в самое сердце. Его сын будет стоять на улице с протянутой рукой? Неужели Семка Видов, будь он жив, позволил бы своему сыну попрошайничать? Ни за что! А разве Прошка хуже своего вечного соперника?
Сидякин вначале возмутился, был бы здоров — врезал обидчику по морде. Семенчук насмешливо следил за гримасами парализованного. Дескать, злись не злись — никуда не денешься, сделаешь так, как скажу. Потому-что некуда тебе, инвалиду несчастному, деваться, к жене не поедешь, ты ей просто не нужен — ни дома, ни в постели, а кто еще приютит-приголубит героя войны? Из госпиталя выставят, места здесь на вес золота.
Приблизительно так же думал пришедший в себя Прохор. Постепенно унизительная «работа» Марка уже не казалась ему невозможной. Ибо война выгнала на улицы миллионы беспризорных детей, неприкаянных дедов и старух, они оказались никому не нужными отходами, каждый зарабатывает на кусок хлеба чем может: одни — воровством, другие — проституцией, третии — уродством. Чем Марк лучше или хуже своих ободранных войной сверстников?
— А где жить будем? На улице — милиция прихватит, ночлежек, насколько мне известно, в России не существует.
— Нет проблем, старшина! Под Москвой проживали мои бабка и дед. По всем законам их изба принадлежит ине. Как единственному наследнику. А войдем в силу, поднакопим деньжат — собственный дом отстроим… Значит, по рукам?
До чего же не хочется соглашаться! Сидякин морщился, искал другие возможности безбедного существования и не находил их. От мысли проживания с Галелеей наотрез отказался, одна мысль о том, что придется ложиться с немилой бабой в постель, оглаживать ее костлявое тело, целовать морщинистые, всегда крепко сжатые губы, его бросало в дрожь.
— По рукам? — не отставал Семенчук. — Входишь в компанию или надумал другой вариант?
— А как же твоя жирная половина?
— Считай, нет. Уехала к матери на Волгу. Выпишусь — подам на развод… Согласен?
— Пока не надумал… До выписки еще дожить надо, — пробурчал Прохор, фактически соглашаясь. — Вот, даст Бог, оклемаюсь.
— Конечное дело, оклемаешься, — щедро пообещал Федька. — У меня рука легкая, сказал — сбудется, не сомневайся… А я завтра выписываюсь, — ликующе объявил он. — Пока ты будешь отлеживать бока, поищу… работничков.
— Поищи… Только без меня Марка не трогай.
— Заметано!…
Глава 16
… Признание матери не было для меня неожиданностью, я давно уже подозревал о непростой гибели отца. Но некоторые подробности просто поразили.
Тем более, сама обстановка разговора, напряженность и невероятная ярость, сквозившапя в каждом материнском слове…
Карп Видов.
Отшумели майские дожди, отгремели грозы и пришло долгожданное тихое лето. В этот июньские день Клавдия поднялась рано — около шести утра. Нагладила сыну черный, выходной костюм, белоснежную, недавно купленную рубашку, положила рядом цветастый модный галстук. Потом привычно полила цветы. Минут десять постояла, не сводя взгляда с упрямого лица вечного комбата. Будто разговаривала с ним.
Видишь, Семочка, вот и поднялся сын, вот и ступил на очередную ступеньку своей жизни. Дай Бог, чтобы он пошел по твоим стопам, не свернул в сторону, не завяз в гнилом болоте… Нет, нет, этого быть не может, испуганно отвергла дурацкие предположения Клавдия, ведь говорят, что яблоко падает недалеко от яблони, поэтому что-нибудь плохое для Карпуши заказано… Как я живу? Обычными воспоминаниями о прошлом счастьи с тобой. Перебираю в памяти каждую крупицу, каждую секунду. Тихо радуюсь и скорблю, одновременно.
Так — каждое утро. Нечто вроде утренней молитвы.
В восемь, без будильника и материнских напоминаний, поднялся Карп. Распахнул балконную дверь, минут десять — привычная зарядка. Прижав к губам кухонное полотенце, Клавдия смотрела на сильное, мускулистое тело сына и видела… мужа. Тот, собираясь на службу, тоже никогда не отказывался от утренней зарядки, разминал размягченные сном мышцы.
— Карпуша, что подать на завтрак? — спросила она, заранее зная, что попросит сын. — Яйца в мешочек? Кашку с маслицем?
— Ну, что ты, мама, будто с малышом говоришь, — ломким голосом укорил Клавдию недавний десятиклассник. — Знаешь ведь, что завтракаю одной овсяной кашей. Без молока и масла.
— Но сегодня особый день…
— Подумаешь, особый! Обычное занудливое собрание. Для учителей — галочка, для нас — обычное мероприятие.
Наспех позавтракав, Карп натянул наглаженную рубашку и костюм, но от цветастого галстука наотрез отказался. Дескать, неужели мать считает его вонючим пижоном? Ребята со смеху лопнут. Спорить, доказывать обратное — бесполезно, ибо Карп взял от отца его непомерное упрямство, умение настоять на своем, если даже это «свое» неправильно.
Проводив сына, Клавдия присела к кухонному столу, достала из посудного шкафчика спрятанную там связку писем, принялась перебирать их, поминутно поглядывая на приставленную к графину с водой пожелтевшую от времени фотокарточку. Будто сверяла свое настроение с изображенными там военными — тремя мужчинами и женщиной.
Через полчаса спохватилась: дел-то столько по дому, а она бездельничает. Специально выпросила у главврача поликлинники отгул за переработанное время — накрыть праздничный стол, сбегать на рынок купить что-нибудь повкусней, убраться в квартире.
Когда Карп пришел домой, все блестело, в центре праздничного стола — бутылка шампанского, в вазе — фрукты, на тарелках и тарелочках разложены закуски, из кухни плывет умопомрачительный аромат жаренного-паренного. Безулыбчивая мать сменила обычные разношенные тапочки на лакировки, вместо «рабочего» халата — нарядное платье.
— Ну, похвастайся успехами, Карпуша.
Клавдия еще неделю тому назад знала о золотом аттестате, ее пригласил к себе директор школы и долго благодарил за сына-отличника. Пророчил ему блестящую будущность крупного ученого или литератора.
Видов-младший молча положил на край стола аттестат с золотым обрезом, рядом пристроил коробочку с медалью. Дескать, ничего особенного не произошло, удалось успешно сдать выпускные экзамены. Обычное дело.
Клавдия, так же деланно равнодушно, бегло пробежалась по оценкам аттестата. Сплошные пятерки. Открыла и снова закрыла коробочку с медалью. Поколебалась и перенесла гербовую бумагу и медаль на комод, положила возле портрета мужа. Как бы отчиталась перед ним за результаты многотрудной работы по воспитанию сына.
Новоявленный золотой мелалист аккуратно повесил пиджак на спинку стула и придвинулся к столу. Он изрядно проголодался и не скрывал этого.
— Погоди кушать. Подойди ко мне.
Пришлось подчиниться. В голосе матери — непривычная сухость, обычно она говорит более мягко. Что-то произошло. На самом деле ничего не случилось, строгость и сухость — лекарственное средство против закипающих слез.
— Что случилось, мама?
— Куда намереваешься поступить?
Странный вопрос, уже давно обсужденный и решенный! Стоит ли снова возвращаться к нему?
— Мы ведь уже говорили об этом? В юридический.
— Не передумал? Может быть, в военное училище?
Упоминание об армейской карьере — не новинка. С одной стороны, Клавдия хотела, чтобы сын пошел по стопам отца, с другой, страшилась. Вдруг — война! Вслед за мужем потерять сына казалось ей чудовищной несправедливостью, злобной насмешкой судьбы.
— Мамочка, ну какой из меня офицер? Нет, нет, только в институт!
Все ясно — упрямец ни за что не согласится с материнскими доводами. Пора переходить к главному. Помолчав, женщина неожиданно взяла сына под руку. Заговорила таким же строгим голосом. глядя не на Карпа — на фотографию мужа.
— Я тебе никогда раньше не говорила об этом. Сегодня ты стал взрослым, пришла пора узнать правду… Твоего отца, капитана Видова… убили.
Карп с удивлением посмотрел на мать.
— Я знаю, мама… Но на фронте всегда убивают. Такова мерзость любой войны. Понимаю, тебе больно говорить об этом…
— Больно — не то слово, сынок… Но ты не понял. Отца убили свои. В спину.
— Как это «свои», — юноша недоумевающе вздернул густые, отцовские брови. — Кто?
— Именно об этом я и хочу поговорить с тобой…
Несколько слезинок все же пробились и одна за другой покатились по щекам. Клавдия поспешно слизала их языком, оставшиеся убрала носовым платком. Карп не заметил — смотрел на отцовский портрет.
Большинство женщин, переживших подобные потрясения, через несколько лет более или менее спокойно могут говорить о своей беде. Для Клавдии — проблема. Поэтому говорила она короткими, отрывистыми фразами, часто страдальчески морщилась и торопилась поднести к мокрым глазам смятый носовой платок.
— Может быть, случайный выстрел? — спросил Карп, когда Клавдия закончила нелегкое повествование. — У кого-нибудь рука дрогнула?
— Хочется так думать, но, наверно, стреляли специально. Многие бойцы и командиры не любили комбата, слишком он был резок в выражениях, любил посмеяться, а от обычной насмешки до злой издевки недалеко. Кто-нибудь из обиженнных выбрал удобный момент и отплатил капитану…
По наивному представлению подростка советское оружие должно было стрелять только во врага, командиры и рядовые обязательно помогали друг другу, выносили из-под огня раненных, торжественно хоронили убитых. Он еще не понимал всей мерзости жизни, всей сложности отношений между людьми.
— И что ты собираешься делать?
— Найти убийцу и поглядеть в его глаза! — выпалила Клавдия, сжав в кулачке мокрый носовой платок. С такой злостью и силой, что Карп от неожиданности вздрогнул. — Я не успею, ты найдешь!
Приступ неженской ярости прогнал слезливую слабость. Будто вдова увидела перед собой силуэт убийцы мужа — неясный, расплывчатый, нечеткий.
— Ты никого не подозреваешь?
Вопрос — закономерен, но Клавдия заколебелась — до чего же тяжко подозревать, не имея ни малейшего основания, кого-нибудь из однополчан, людей, с которыми она прошла через кровь и муки войны!
— Подозреваю, — тихо ответила она, вспомнив старшину Сидякина. — Был в батальоне один человек, не просто однополчанин — друг детства. Мой и Семкин. Завистливый и по своему преданный. Но утверждать не берусь, не хочу брать на себя тяжкий грех… Хочу предварительно разобраться.
— Но, мама, прошло без малого пятнадцать лет, многие не дожили до Победы, многие умерли в мирное время от ран.
— Мишка Нечитайло не погиб и не умер, — с оттенком досады сообщила Клавдия. — Ах, да, ты его не знаешь… Тогда он был начштаба батальона. С него и начнем.
— А ты все эти годы не пыталась найти подонка?
— Пыталась, как не пыталась. Не раз с Нечитайло беседовала, просила вспомнить, но тот заупрямился: столько лет, дескать, прошло, пора забыть о трагедии. Это ему легко забыть, Семчик был для него просто командиром, а мне как это сделать? Может быть, Мишка тебя постесняется.
Конечно, Карп не остался равнодушным к планам матери, мало того, его потрясли подробности гибели отца, но сейчас он думал совсем о другом. Одноклассница Наташка, наконец, согласилась вместе с ним пойти в кино… Сегодня решающий вечер…
— И когда мы поедем к твоему фронтовому другу? — замирая, спросил он.
— Надеюсь, не сегодня?
— Нет, сынок, не сегодня. Судя по твоему взволнованому виду, вечер у тебя занят более приятными делами… Свидание, да?
Врать матери не хотелось — у них сложились дружеские отношения, говорить правду тоже не совсем удобно. Поэтому Карп ограничился смущенным смехом.
— Извини, мама, есть хочу зверски…
Перед выпускными экзаменами Карп неожиданно влюбился. Приглянулась ему вялая, флегматичная девица, не отличающаяся ни особой красотой, ни умом. Даже девичье кокетство отсутствует. Обычный середнячок. Говорят, что противоположности сходятся, может быть, именно это толкнуло друг к другу молодых, еще неопытных, людей.
Встретились они вечером в скверике рядом с кинотеатром. Наташка — в легком летнем платьице — сидела на лавочке и читала какую-то брошюрку. Наверняка, из серии душещипательных сентиментальных романчиков о безответной любви.
— Опаздываешь, кавалер, — равнодушно бросила она. — Лишних пять минут ожидаю, думала — не придешь.
Карп не опоздал, наоборот, пришел за полчаса до назначеного времени, но возражать не стал. Вдруг девушка обидится. Молча показал заранее купленные билеты. В ответ — такой же равнодушный кивок.
Фильм показывали — так себе, ничего интересного. Молодые люди уезжают на очередную стройку коммунизма, по дороге ссорятся, потом он выбивается в бригадиры, влюбляется в другую девчонку… Короче говоря, надоевшая муть. Карп смотрел на экран «вполглаза», думал вовсе не о разворачивающихся там событиях, его волновали случайные прикосновения к пухлому девичьему плечику.
— Понравилось? — спросила Наталья, когда они, сойдя с трамвая, неторопливо двинулись к многоэтажному дому. — Лично мне — не очень.
— Мне тоже, — признался Карп. — Обычная мура.
Как поступить возле входа в подъезд — поцеловать или ограничиться дружеским рукопожатием? Сверстники утверждают, что девчонки только и ожидают страстных поцелуев, сопровождаемых заверениями в вечной любви. Но вдруг Наташка оскорбится и влепит нахальному кавалеру пощечину?
Обычно Видов более решителен, а тут, будто его подменили. Идет, боясь прикоснуться к девушке. О том, чтобы взять ее под руку — Боже сохрани. Когда до подъезда остались считанные шаги, он, наконец, решился на некоторую вольность.
— Когда мы встретимся? — спросил, замирая от возможного отказа.
— Давай завтра, — равнодушно предложила Наташа. Будто речь шла не о свидании с парнем, а о посещении с матерью рынка. — Вечером, как сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51