Последний, вместе с Маленковым и Хрущевым, числился среди его любимцев и многократно заверял главу партии в своей преданности. Вот почему, ознакомившись с его письмом из тюрьмы, обозленный генсек в бешенстве написал: «Подлец и проститутка!» Другие вожди тоже чувствовали себя подло обманутыми, и потому не стеснялись писать свирепые и матерные резолюции.
Можно сказать с полным основанием, что решающими факторами в изобличении обвиняемых служили: свидетельские показания их подчиненных и коллег, немалое количество документов, которые были захвачены в их сейфах, магнитофонные записи, которые секретно делало НКВД в течение достаточно длительного времени. Именно это было главным, а вовсе не пресловутые самооговоры «под пыткой»!
Современному читателю может показаться удивительным, что уже в то время применялась магнитофонная запись. Однако удивляться вовсе не следует. СССР был широко связан с Германией и применял в следственной практике все новинки техники. Сохранилось одно удивительно интересное свидетельство. Вячеслав Рудольфович Менжинский как-то без. всякого смущения сказал наркому по иностранным делам Г.В. Чичерину (1872-1936):
«ОГПУ обязано знать все, что происходит в Советском Союзе, начиная от Политбюро и кончая сельским советом. И мы достигли того, что наш аппарат прекрасно справляется с этой задачей».
Г. Беседовский, соратник Чичерина, бежавший в 1929 г. на Запад (с ним Чичерин однажды поделился этим «секретом»), позже так передавал свое впечатление:
«Я вышел от Чичерина в подавленном состоянии. Всемогущество ОГПУ и его всепроникающая осведомленность не составляли для меня тайны. Я имел возможность лично наблюдать за границей, как отделы ОГПУ наблюдают за жизнью в посольствах и за всеми сотрудниками, начиная от посла и кончая последним швейцаром. Но там, в заграничной обстановке, это могло еще если не оправдываться, то, по крайней мере, объясняться специальным положением каждого специального аппарата, находящегося за границей, в обстановке непрерывной борьбы и столкновений с окружающей действительностью. Но здесь, внутри СССР, такая система шпионажа, когда ОГПУ держит под наблюдением всех высших сановников Советской Республики, не могла найти никакого объяснения, кроме одного: постепенного перерастания аппарата ОГПУ из одного орудия государственного управления в механизм всесильного полицейско-террористического властвования, не имеющего перед собой никаких задач и целей, кроме одной — утверждения своего всепроникающего полицейского террора».
Был и еще один источник получения важнейших сведений из-за границы. Советская разведка в разных странах проникала даже в руководящие органы неприятельских разведок, откуда, благодаря этому, «выкачивала» важные сведения. Тот же Г. Беседовский вспоминает:
«В связи с покупкой шифров я вспоминаю один разговор, который происходил на квартире Довгалевского во время игры в покер. Одно время эта игра была постоянным занятием всех высших советских чиновников Парижа. В частности, и Довгалевский и Пятаков отдавали много времени игре в покер. Я также иногда принимал участие в их игре, происходившей обычно на квартире Довгалевского. Вскоре, однако, я прекратил играть, так как часто обыгрывал дочиста своих партнеров и мне было неловко перед ними. Однажды я застал за игрой в покер Яновича. Он сильно нервничал, так как ему не везло и он успел проиграть Довгалевскому несколько тысяч франков. На мое ироническое замечание, что ему незачем волноваться, так как осталось еще немало дураков, бесплатно отдающих шифры, Янович с огорчением ответил: „Да что там я на этом заработал? Тысчонку долларов. Вот у нас одному дяде счастье привалило с румынами. Это было дело. Удалось ему, через одну бабу, подъехать к руководителю румынской сигуранцы в Бессарабии, и он имеет теперь в своих руках все румынские шифры и самую секретную информацию обо всем, что происходит в Бессарабии и Румынии. Вот тут была награда“. Я был удивлен этим заявлением и не удержался, чтобы не задать Яновичу несколько вопросов. Обстановка игры в покер и несколько выпитых рюмок водки создали в нем расположение отвечать. Я сказал ему: „Неужели румыны могут прозевать такой факт, как работа на ОГПУ одного из руководителей сигуранцы?“ Янович только засмеялся в ответ: „Знаете, это такой гусь, которого никогда не поймают. Он буквально перепорол почти всю Бессарабию. Арестованных коммунистов пытает в своем кабинете, чуть ли не сдирая с них кожу. Как могут румыны подумать, что такой гусь является нашим секретным сотрудником?“
Я остолбенел. Наш секретный сотрудник, пытающий румынских коммунистов, — это была действительно дьявольская выдумка. Я сказал Яновичу, что считаю такой факт позором и дискредитированием для всего советского правительства, так как это ничем не отличается от самых худших методов самых отвратительных охранок. Это, пожалуй, превосходит такие методы. Янович только усмехнулся в ответ: «Да бросьте вы эту ерундистику разводить. Знаете, что значит иметь такого сотрудника? Мы сами его попросим, чтобы он порол побольше, лишь бы он мог продолжать свою работу для нас. А когда произойдет революция в Румынии, пускай румынские коммунисты поставят его к стенке. Заступаться за него мы не станем. А пока что он выполняет объективно революционную работу и тем, что служит для нас, и тем, что порет крестьян. Кстати, благодаря его информации мы знаем иногда даже, с кем танцует жена посла в Париже. (Янович посмотрел при этом в сторону Довгалевского, который покраснел.) Потанцует жена посла с несколькими румынами, и нам это сразу же известно. Да и не только это. Ведь румынская сигуранца обменивается своими сведениями с разведками других стран, и мы имеем в своих руках такие сведения, которые стоят сотни тысяч долларов. А вы вздумали вдруг вспоминать о нескольких лишних выпоротых бессарабских крестьянах; это просто накладные расходы в нашей работе, и больше ничего».
Совершенно ясно, что при таких отношениях с сигуранцей и другими иностранными разведками можно было получать самые секретные сведения относительно тайной деятельности той части советских военных деятелей, которые находились в оппозиции. Особой продажностью среди этих разведок отличалась именно сигуранца. А так как Якир родом был из Кишинева, то на него в первую очередь в Румынии имелось огромное секретное досье, самая главная часть которого и перешла затем в руки Ежова.
Таким образом, никакой необходимости в так называемых «пытках» не было. И гораздо больше оснований полагать, что сторонники оппозиции в НКВД просто разукрашивали гримом всю восьмерку для того, чтобы создать вполне определенное впечатление и таким образом скомпрометировать их показания. Нельзя забывать, что все сторонники оппозиции в ЧК-НКВД имели громадный опыт и работали в своей сфере с самого начала революции, еще под руководством Дзержинского. Поэтому они прекрасно знали, как употреблять все виды дезинформации и обмана.
8 июня следствие завершилось, и прокурор СССР подписал официальное обвинительное заключение. 9 июня под расписку оно было передано подследственным для ознакомления. Следователи в очень сжатые сроки проделали громадную работу. Суду предстояло рассмотреть дело, материалы которого составляли 15 томов!
Как же на этом предварительном следствии Тухачевский рисовал картину предстоящей войны с Германией, представляя себя «великим экспертом»? Весьма интересно сравнить его «прогнозы» с тем, что в 1941 г. случилось в действительности!
Итак, слово Тухачевскому:
«Вряд ли можно допустить (?), чтобы Гитлер мог серьезно надеяться на разгром СССР. Максимум, на что Гитлер может надеяться, это на отторжение от СССР отдельных территорий. И такая задача очень трудна».
«Белорусский театр военных действий только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву. Однако я считаю такую задачу совершенно фантастической».
«Вопрос заключается в том, является ли захват Ленинграда, Ленинградской и Калининской областей действительным решением политической и экономической задачи по подысканию сырьевой базы. На этот последний вопрос приходится ответить отрицательно. Ничего, кроме дополнительных хозяйственных хлопот, захват всех этих территорий Германии не даст. Многомиллионный город Ленинград с хозяйственной точки зрения является большим потребителем. Единственно, что дал бы Германии подобный территориальный захват, — это владение всем юго-восточным побережьем Балтийского моря и устранение соперничества с СССР в военно-морском флоте. Таким образом, с военной точки зрения результат был бы большой, зато с экономической — ничтожный».
«Итак, территорией за которую Германия, вероятнее всего, будет драться, является Украина. Следовательно, на этом театре войны наиболее вероятно появление главных сил германских армий». (1937. Показания маршала Тухачевского. — «Военно-исторический журнал». 1991, № 8, с. 45-46.)
Что видно отсюда? А вот что: картина, нарисованная Тухачевским, представляет собой полную противоположность тому, что было в СССР в 1941 г. в действительности. Какой отсюда вывод? Их два:
1. Или слава о «несравненных» стратегических способностях и умении «все предвидеть» со стороны Тухачевского непомерно раздута, так как он обнаружил полную непредусмотрительность и несостоятельность.
2. Или он намеренно старался ввести в заблуждение советское партийно-государственное руководство, прикрывая подлинный план немецкого вторжения, относительно которого имел тайное соглашение с руководством немецкого рейхсвера.
Так как первый вывод в свете всего известного отпадает, то остается, следовательно, второй. И, таким образом, этот второй вывод неоспоримо доказывает наличие военно-оппозиционного заговора.
Пусть кто хочет, попробует опровергнуть настоящее заключение. Едва ли это ему удастся.
А указание на какие-то «неправильности» следствия не стоят ничего! Ибо у следствия могли быть свои соображения. Уинстон Черчилль, политик мирового класса, уж, конечно, знал, что говорил: «Правда обладает такой ценностью, что должна быть окружена стражей из лжи».
В этот же день 9 июня Якир написал три письма: Сталину, Ворошилову и Ежову. Два письма ниже воспроизводятся.
Первое письмо:
« тов. Сталин. , ибо я всё сказал, всё отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей — Следствие закончено. верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».
Второе письмо:
«К. Ворошилову.
В память многолетней, в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной. С такой же просьбой я обратился к Н. И. Ежову».
Эти письма не встретили никакого положительного отклика.
На письме Якира появились следующие резолюции:
«Подлец и проститутка. И. Сталин».
«Совершенно точное определение. К. Ворошилов».
«Мерзавцу, сволочи и бляди — одна кара — смертная казнь. Л. Каганович».
Б. Соколов и тут вполне справедливо замечает: «Нельзя не признать, что резолюция Сталина и его товарищей вполне соответствуют содержанию письма. В самом деле, что можно сказать о человеке, который признается в активном участии в заговоре и тут же заявляет о своей честности». (С. 425.)
На втором письме, К. Ворошилову, появилась следующая резолюция: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще».
Понятно на этих примерах, что письма и других подсудимых встретили прием не лучше.
ГЛАВА 10. МЕТОДЫ ДОПРОСОВ. НАСКОЛЬКО СПРАВЕДЛИВ ТЕЗИС О ПЫТКАХ?
Власть утверждается не теми сторонниками, с которыми ее завоевывали.
Макиавелли
У Б. Викторова, как и у других авторов, части статей и книг, посвященные методам следствия и вытекающим отсюда выводам, весьма уязвимы. Во-первых, применение физических мер воздействия (само по себе аморальное!) вовсе еще не говорит о лживости показаний. Известно, что буржуазные разведки и полиция систематически применяют избиения и пытки к революционерам и уголовникам, часто даже к подозреваемым, добиваясь правдивых показаний. (Это очень хорошо видно из зарубежных фильмов, в том числе из знаменитого сериала «Спрут», посвященного борьбе полиции с мафией.) Таким же образом в течение веков поступали при царях на Руси и в странах Запада. И никто не отрицал на этом основании подобных показаний, тщательно корректировавшихся другими данными и документами. Во-вторых, не следует забывать вот еще о каком обстоятельстве.
В следственном аппарате НКВД все время кипела страшная борьба, так как там постоянно находилось значительное число тщательно законспирированных следователей-фракционеров и начальников разных направлений. Противники Сталина намеренно фабриковали массу фальшивых дел, стараясь выиграть время, затормозить следствие, увести из-под удара «своих» и подставить «чужих», создать путем чудовищной лавины массовых арестов обстановку дикого страха и паники в стране, чтобы их влиятельные сторонники, находившиеся на свободе, могли ею воспользоваться для военного переворота. Это обстоятельство (а вовсе не «маниакальный страх» Сталина!) и объясняет, почему следователей и их начальников периодически расстреливали, как изобличенных врагов, какими они и являлись на деле. В-третьих, упорное запирательство — в традициях всех заговорщических организаций. Кто же станет в заговоре по доброй воле признаваться?! Ведь за это орден не получишь! И Ленин, когда его царские следователи пытались изобличить в антигосударственной деятельности, все решительно отрицал! Тем не менее революционной работой он все-таки занимался.
Все следователи Ежова работали в атмосфере страшнейших внутренних и внешних (часто зарубежных) интриг, подвергаясь из-за кулис давлению, шантажу и угрозам. Против каждого пускались в ход всякие провокации, защититься от которых было невозможно, так как противоположную сторону представляли опытнейшие политики и чекисты-профессионалы с громадным опытом, полученным еще во времена Дзержинского, обладавшим обширными досье на своих врагов, каждый шаг, каждое слово которых брались тотчас на учет.
Бешеные удары наносились по самому Ежову, по Фриновскому, по тем следователям, которым они больше всего доверяли. Возможностей оппозиция имела еще много: «свои» люди имелись везде, никакие «чистки» не могли выявить всех.
Сталин и Молотов требовали быстрых результатов, исходя из сложности положения. Нужно правильно понимать обстановку того времени. Рассматривалось дело об опасном военном заговоре во главе с маршалом и двумя заместителями наркома обороны (Тухачевский, Гамарник). Конечно же, высшее руководство, как всегда бывает в подобных случаях, находилось в большом страхе и тревоге, понимая, какие возможности находились в руках заговорщиков. Именно поэтому Сталин и Молотов требовали от НКВД скорейшего изобличения виновных, требовали список руководителей заговора. Ежов, по необходимости, в свою очередь давил на своего заместителя Фриновского и на следователей.
Следователи (даже самые честные!) нервничали: неумение выдать «результаты» в кратчайший срок можно было в таком деле расценивать не только как доказательство профессиональной непригодности, но и как злостный саботаж и тайную оппозицию со всеми вытекающими отсюда ужасными последствиями.
Поэтому, понятно, они, тоже по необходимости, упрощали процесс расследования, а прокуратура, по тем же причинам (как во времена Дзержинского!) ради быстрых результатов на многое «закрывала глаза». Важен был только быстрый результат!
Среди следователей главную роль играл Ушаков. Самые трудные допросы, самые упрямые арестованные поручались именно ему. Он допрашивал Аронштама и Фишмана, людей близких к Тухачевскому, никак не желавших выдавать известные им факты его тайной деятельности.
Позже, на его собственном процессе, посвященном его преступной деятельности, Фриновский как можно больше вины старался свалить на Ушакова: он-де вообще был «липач» и для собственного удовольствия избивал арестованных, не желавших давать ему нужных показаний. (Он сумел добыть почти по 20 показаний даже на Буденного и Щаденко!) Такое обвинение весьма подозрительно. Зачем Ушакову было брать на себя дело столь щекотливое, ввиду высокого ранга обвиняемых? А вдруг оправдаются?! И что тогда? Нет, выгоднее в подобных случаях действовать по приказу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Можно сказать с полным основанием, что решающими факторами в изобличении обвиняемых служили: свидетельские показания их подчиненных и коллег, немалое количество документов, которые были захвачены в их сейфах, магнитофонные записи, которые секретно делало НКВД в течение достаточно длительного времени. Именно это было главным, а вовсе не пресловутые самооговоры «под пыткой»!
Современному читателю может показаться удивительным, что уже в то время применялась магнитофонная запись. Однако удивляться вовсе не следует. СССР был широко связан с Германией и применял в следственной практике все новинки техники. Сохранилось одно удивительно интересное свидетельство. Вячеслав Рудольфович Менжинский как-то без. всякого смущения сказал наркому по иностранным делам Г.В. Чичерину (1872-1936):
«ОГПУ обязано знать все, что происходит в Советском Союзе, начиная от Политбюро и кончая сельским советом. И мы достигли того, что наш аппарат прекрасно справляется с этой задачей».
Г. Беседовский, соратник Чичерина, бежавший в 1929 г. на Запад (с ним Чичерин однажды поделился этим «секретом»), позже так передавал свое впечатление:
«Я вышел от Чичерина в подавленном состоянии. Всемогущество ОГПУ и его всепроникающая осведомленность не составляли для меня тайны. Я имел возможность лично наблюдать за границей, как отделы ОГПУ наблюдают за жизнью в посольствах и за всеми сотрудниками, начиная от посла и кончая последним швейцаром. Но там, в заграничной обстановке, это могло еще если не оправдываться, то, по крайней мере, объясняться специальным положением каждого специального аппарата, находящегося за границей, в обстановке непрерывной борьбы и столкновений с окружающей действительностью. Но здесь, внутри СССР, такая система шпионажа, когда ОГПУ держит под наблюдением всех высших сановников Советской Республики, не могла найти никакого объяснения, кроме одного: постепенного перерастания аппарата ОГПУ из одного орудия государственного управления в механизм всесильного полицейско-террористического властвования, не имеющего перед собой никаких задач и целей, кроме одной — утверждения своего всепроникающего полицейского террора».
Был и еще один источник получения важнейших сведений из-за границы. Советская разведка в разных странах проникала даже в руководящие органы неприятельских разведок, откуда, благодаря этому, «выкачивала» важные сведения. Тот же Г. Беседовский вспоминает:
«В связи с покупкой шифров я вспоминаю один разговор, который происходил на квартире Довгалевского во время игры в покер. Одно время эта игра была постоянным занятием всех высших советских чиновников Парижа. В частности, и Довгалевский и Пятаков отдавали много времени игре в покер. Я также иногда принимал участие в их игре, происходившей обычно на квартире Довгалевского. Вскоре, однако, я прекратил играть, так как часто обыгрывал дочиста своих партнеров и мне было неловко перед ними. Однажды я застал за игрой в покер Яновича. Он сильно нервничал, так как ему не везло и он успел проиграть Довгалевскому несколько тысяч франков. На мое ироническое замечание, что ему незачем волноваться, так как осталось еще немало дураков, бесплатно отдающих шифры, Янович с огорчением ответил: „Да что там я на этом заработал? Тысчонку долларов. Вот у нас одному дяде счастье привалило с румынами. Это было дело. Удалось ему, через одну бабу, подъехать к руководителю румынской сигуранцы в Бессарабии, и он имеет теперь в своих руках все румынские шифры и самую секретную информацию обо всем, что происходит в Бессарабии и Румынии. Вот тут была награда“. Я был удивлен этим заявлением и не удержался, чтобы не задать Яновичу несколько вопросов. Обстановка игры в покер и несколько выпитых рюмок водки создали в нем расположение отвечать. Я сказал ему: „Неужели румыны могут прозевать такой факт, как работа на ОГПУ одного из руководителей сигуранцы?“ Янович только засмеялся в ответ: „Знаете, это такой гусь, которого никогда не поймают. Он буквально перепорол почти всю Бессарабию. Арестованных коммунистов пытает в своем кабинете, чуть ли не сдирая с них кожу. Как могут румыны подумать, что такой гусь является нашим секретным сотрудником?“
Я остолбенел. Наш секретный сотрудник, пытающий румынских коммунистов, — это была действительно дьявольская выдумка. Я сказал Яновичу, что считаю такой факт позором и дискредитированием для всего советского правительства, так как это ничем не отличается от самых худших методов самых отвратительных охранок. Это, пожалуй, превосходит такие методы. Янович только усмехнулся в ответ: «Да бросьте вы эту ерундистику разводить. Знаете, что значит иметь такого сотрудника? Мы сами его попросим, чтобы он порол побольше, лишь бы он мог продолжать свою работу для нас. А когда произойдет революция в Румынии, пускай румынские коммунисты поставят его к стенке. Заступаться за него мы не станем. А пока что он выполняет объективно революционную работу и тем, что служит для нас, и тем, что порет крестьян. Кстати, благодаря его информации мы знаем иногда даже, с кем танцует жена посла в Париже. (Янович посмотрел при этом в сторону Довгалевского, который покраснел.) Потанцует жена посла с несколькими румынами, и нам это сразу же известно. Да и не только это. Ведь румынская сигуранца обменивается своими сведениями с разведками других стран, и мы имеем в своих руках такие сведения, которые стоят сотни тысяч долларов. А вы вздумали вдруг вспоминать о нескольких лишних выпоротых бессарабских крестьянах; это просто накладные расходы в нашей работе, и больше ничего».
Совершенно ясно, что при таких отношениях с сигуранцей и другими иностранными разведками можно было получать самые секретные сведения относительно тайной деятельности той части советских военных деятелей, которые находились в оппозиции. Особой продажностью среди этих разведок отличалась именно сигуранца. А так как Якир родом был из Кишинева, то на него в первую очередь в Румынии имелось огромное секретное досье, самая главная часть которого и перешла затем в руки Ежова.
Таким образом, никакой необходимости в так называемых «пытках» не было. И гораздо больше оснований полагать, что сторонники оппозиции в НКВД просто разукрашивали гримом всю восьмерку для того, чтобы создать вполне определенное впечатление и таким образом скомпрометировать их показания. Нельзя забывать, что все сторонники оппозиции в ЧК-НКВД имели громадный опыт и работали в своей сфере с самого начала революции, еще под руководством Дзержинского. Поэтому они прекрасно знали, как употреблять все виды дезинформации и обмана.
8 июня следствие завершилось, и прокурор СССР подписал официальное обвинительное заключение. 9 июня под расписку оно было передано подследственным для ознакомления. Следователи в очень сжатые сроки проделали громадную работу. Суду предстояло рассмотреть дело, материалы которого составляли 15 томов!
Как же на этом предварительном следствии Тухачевский рисовал картину предстоящей войны с Германией, представляя себя «великим экспертом»? Весьма интересно сравнить его «прогнозы» с тем, что в 1941 г. случилось в действительности!
Итак, слово Тухачевскому:
«Вряд ли можно допустить (?), чтобы Гитлер мог серьезно надеяться на разгром СССР. Максимум, на что Гитлер может надеяться, это на отторжение от СССР отдельных территорий. И такая задача очень трудна».
«Белорусский театр военных действий только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву. Однако я считаю такую задачу совершенно фантастической».
«Вопрос заключается в том, является ли захват Ленинграда, Ленинградской и Калининской областей действительным решением политической и экономической задачи по подысканию сырьевой базы. На этот последний вопрос приходится ответить отрицательно. Ничего, кроме дополнительных хозяйственных хлопот, захват всех этих территорий Германии не даст. Многомиллионный город Ленинград с хозяйственной точки зрения является большим потребителем. Единственно, что дал бы Германии подобный территориальный захват, — это владение всем юго-восточным побережьем Балтийского моря и устранение соперничества с СССР в военно-морском флоте. Таким образом, с военной точки зрения результат был бы большой, зато с экономической — ничтожный».
«Итак, территорией за которую Германия, вероятнее всего, будет драться, является Украина. Следовательно, на этом театре войны наиболее вероятно появление главных сил германских армий». (1937. Показания маршала Тухачевского. — «Военно-исторический журнал». 1991, № 8, с. 45-46.)
Что видно отсюда? А вот что: картина, нарисованная Тухачевским, представляет собой полную противоположность тому, что было в СССР в 1941 г. в действительности. Какой отсюда вывод? Их два:
1. Или слава о «несравненных» стратегических способностях и умении «все предвидеть» со стороны Тухачевского непомерно раздута, так как он обнаружил полную непредусмотрительность и несостоятельность.
2. Или он намеренно старался ввести в заблуждение советское партийно-государственное руководство, прикрывая подлинный план немецкого вторжения, относительно которого имел тайное соглашение с руководством немецкого рейхсвера.
Так как первый вывод в свете всего известного отпадает, то остается, следовательно, второй. И, таким образом, этот второй вывод неоспоримо доказывает наличие военно-оппозиционного заговора.
Пусть кто хочет, попробует опровергнуть настоящее заключение. Едва ли это ему удастся.
А указание на какие-то «неправильности» следствия не стоят ничего! Ибо у следствия могли быть свои соображения. Уинстон Черчилль, политик мирового класса, уж, конечно, знал, что говорил: «Правда обладает такой ценностью, что должна быть окружена стражей из лжи».
В этот же день 9 июня Якир написал три письма: Сталину, Ворошилову и Ежову. Два письма ниже воспроизводятся.
Первое письмо:
« тов. Сталин. , ибо я всё сказал, всё отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей — Следствие закончено. верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».
Второе письмо:
«К. Ворошилову.
В память многолетней, в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной. С такой же просьбой я обратился к Н. И. Ежову».
Эти письма не встретили никакого положительного отклика.
На письме Якира появились следующие резолюции:
«Подлец и проститутка. И. Сталин».
«Совершенно точное определение. К. Ворошилов».
«Мерзавцу, сволочи и бляди — одна кара — смертная казнь. Л. Каганович».
Б. Соколов и тут вполне справедливо замечает: «Нельзя не признать, что резолюция Сталина и его товарищей вполне соответствуют содержанию письма. В самом деле, что можно сказать о человеке, который признается в активном участии в заговоре и тут же заявляет о своей честности». (С. 425.)
На втором письме, К. Ворошилову, появилась следующая резолюция: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще».
Понятно на этих примерах, что письма и других подсудимых встретили прием не лучше.
ГЛАВА 10. МЕТОДЫ ДОПРОСОВ. НАСКОЛЬКО СПРАВЕДЛИВ ТЕЗИС О ПЫТКАХ?
Власть утверждается не теми сторонниками, с которыми ее завоевывали.
Макиавелли
У Б. Викторова, как и у других авторов, части статей и книг, посвященные методам следствия и вытекающим отсюда выводам, весьма уязвимы. Во-первых, применение физических мер воздействия (само по себе аморальное!) вовсе еще не говорит о лживости показаний. Известно, что буржуазные разведки и полиция систематически применяют избиения и пытки к революционерам и уголовникам, часто даже к подозреваемым, добиваясь правдивых показаний. (Это очень хорошо видно из зарубежных фильмов, в том числе из знаменитого сериала «Спрут», посвященного борьбе полиции с мафией.) Таким же образом в течение веков поступали при царях на Руси и в странах Запада. И никто не отрицал на этом основании подобных показаний, тщательно корректировавшихся другими данными и документами. Во-вторых, не следует забывать вот еще о каком обстоятельстве.
В следственном аппарате НКВД все время кипела страшная борьба, так как там постоянно находилось значительное число тщательно законспирированных следователей-фракционеров и начальников разных направлений. Противники Сталина намеренно фабриковали массу фальшивых дел, стараясь выиграть время, затормозить следствие, увести из-под удара «своих» и подставить «чужих», создать путем чудовищной лавины массовых арестов обстановку дикого страха и паники в стране, чтобы их влиятельные сторонники, находившиеся на свободе, могли ею воспользоваться для военного переворота. Это обстоятельство (а вовсе не «маниакальный страх» Сталина!) и объясняет, почему следователей и их начальников периодически расстреливали, как изобличенных врагов, какими они и являлись на деле. В-третьих, упорное запирательство — в традициях всех заговорщических организаций. Кто же станет в заговоре по доброй воле признаваться?! Ведь за это орден не получишь! И Ленин, когда его царские следователи пытались изобличить в антигосударственной деятельности, все решительно отрицал! Тем не менее революционной работой он все-таки занимался.
Все следователи Ежова работали в атмосфере страшнейших внутренних и внешних (часто зарубежных) интриг, подвергаясь из-за кулис давлению, шантажу и угрозам. Против каждого пускались в ход всякие провокации, защититься от которых было невозможно, так как противоположную сторону представляли опытнейшие политики и чекисты-профессионалы с громадным опытом, полученным еще во времена Дзержинского, обладавшим обширными досье на своих врагов, каждый шаг, каждое слово которых брались тотчас на учет.
Бешеные удары наносились по самому Ежову, по Фриновскому, по тем следователям, которым они больше всего доверяли. Возможностей оппозиция имела еще много: «свои» люди имелись везде, никакие «чистки» не могли выявить всех.
Сталин и Молотов требовали быстрых результатов, исходя из сложности положения. Нужно правильно понимать обстановку того времени. Рассматривалось дело об опасном военном заговоре во главе с маршалом и двумя заместителями наркома обороны (Тухачевский, Гамарник). Конечно же, высшее руководство, как всегда бывает в подобных случаях, находилось в большом страхе и тревоге, понимая, какие возможности находились в руках заговорщиков. Именно поэтому Сталин и Молотов требовали от НКВД скорейшего изобличения виновных, требовали список руководителей заговора. Ежов, по необходимости, в свою очередь давил на своего заместителя Фриновского и на следователей.
Следователи (даже самые честные!) нервничали: неумение выдать «результаты» в кратчайший срок можно было в таком деле расценивать не только как доказательство профессиональной непригодности, но и как злостный саботаж и тайную оппозицию со всеми вытекающими отсюда ужасными последствиями.
Поэтому, понятно, они, тоже по необходимости, упрощали процесс расследования, а прокуратура, по тем же причинам (как во времена Дзержинского!) ради быстрых результатов на многое «закрывала глаза». Важен был только быстрый результат!
Среди следователей главную роль играл Ушаков. Самые трудные допросы, самые упрямые арестованные поручались именно ему. Он допрашивал Аронштама и Фишмана, людей близких к Тухачевскому, никак не желавших выдавать известные им факты его тайной деятельности.
Позже, на его собственном процессе, посвященном его преступной деятельности, Фриновский как можно больше вины старался свалить на Ушакова: он-де вообще был «липач» и для собственного удовольствия избивал арестованных, не желавших давать ему нужных показаний. (Он сумел добыть почти по 20 показаний даже на Буденного и Щаденко!) Такое обвинение весьма подозрительно. Зачем Ушакову было брать на себя дело столь щекотливое, ввиду высокого ранга обвиняемых? А вдруг оправдаются?! И что тогда? Нет, выгоднее в подобных случаях действовать по приказу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76