– Морис, я уверена, что нам будет прелесть как хорошо в этом…
Я оборвал эту фразу поцелуем. И, продолжая целовать ее, я расстегнул все пуговицы ее рубашки, а затем пришел черед застежки лифчика. Ее грудь была упругой на ощупь, почти твердой. Сделав это открытие, я потянулся к земле, увлекая следом за собой Диану. Она высвободилась из моих объятий и отступила назад.
– Я хочу полностью раздеться, – сказала она. – Для встречи с тобой я должна быть голой.
Она сняла рубашку, и на этот раз я не счел нужным придираться к ее поэтическому слогу. Если она хотела, чтобы я не просто делал вид, а действительно считал ее неординарной личностью, она теперь добилась этого с куда большим успехом, чем во всех предыдущих попытках. Обнаружилось, что ее груди (кроме того, что они полные и упругие) высоко приподняты, с крупными, выпуклыми сосками; а через несколько секунд моему взгляду предстали все аккуратные формы ее тела, вся фигура с длинными, стройными ногами. В то короткое время, что Диана затратила на раздевание, ее лицо изменилось, размякло от возбуждения, утратило живость, остроту взгляда и напряженность подбородка, веки потяжелели, четкая линия губ расплылась. Расправив плечи и втянув живот, она медленно села на землю, поросшую короткой травой, и как будто только теперь заметила меня.
– Ты тоже, – сказала она.
Эта идея застигла меня врасплох и показалась пикантной, но не особо привлекательной. Мужчина, раздеваясь, теряет достоинство; более того, мужчина, оказавшийся в раздетом виде вне стен дома, чувствует себя очень уязвимым, и на это есть причины. С точки зрения стороннего наблюдателя, голая женщина, увиденная им на улице, может быть или ярой солнцепоклонницей, или жертвой насильника; мужчина в подобных обстоятельствах видится сексуальным маньяком или просто сумасшедшим. Но все же я подчинился, тем более что воздух был теплым. Диана ждала сидя, не глядя на меня, мягко и ритмично сводя плечи и прижимая локти к полной груди. Было ясно, что ей хотелось сбросить одежду не ради нас двоих, и уж точно не ради меня, а ради себя самой. Этим она высказывала нечто свое, нечто присущее ей одной; ведь было установлено, что тем, кто страдает нарциссизмом, безразлично внимание или невнимание других людей. В этом заключался парадокс, если вспомнить, как вела себя Диана, будучи полностью одетой; но у меня не было сейчас времени на разгадывание загадок: я всей душой приветствовал ее внимание к своему телу.
И как я вскоре убедился, Диану в большей степени заботила верхняя половина этого тела. Придется согласиться, что с эстетической и сексуальной точек зрения ее выбор был во многом оправдан. Каким бы привлекательным ни было лицо одетой женщины, оно еще более привлекательно, когда женщина голая; и тогда, а в некоторых случаях только тогда оно становится самым привлекательным из всего, что у нее имеется. Шея, плечи, предплечья, не говоря уже о грудях, – все обладает индивидуальной прелестью или, по крайней мере, какими-то персональными особенностями; ниже талии вы наталкиваетесь на чудовищное отсутствие деталей и незначительное наличие голой анатомии. Я занимался некоторое время изучением приоритетных достоинств Дианы, ощущая ее безоговорочное и подчас шумное одобрение. Но в конце концов должно было наступить стремительное переключение на анатомию и в конечном итоге на отсутствие деталей. И сразу же наслаждение, которое испытывала Диана, спало.
Тут я понял (все-таки), что у меня есть возможность выбора. Очевидно, можно было вернуться, насколько это возможно, к тому, что доставляло ей наибольшее удовольствие, и в то же время почти совсем – но не полностью – оставить то, к чему я только что приступил по собственной инициативе: это будет некое сексуальное подобие того, что бывает, когда вы играете сонату на фортепиано и одновременно закусываете, не прерывая своего музицирования, бутербродами с блюда. Или же, не прилагая никаких усилий, можно было забыть о ней и, что важнее, забыться самому. Сегодня мне хотелось какого-то освобождения намного сильнее, чем когда-либо раньше, но, с другой стороны, в конце всего этого мне, надо признать, хотелось бы видеть Диану удовлетворенной и благодарной – если такое вообще достижимо. Так что я остановился на первом варианте и фактически внес в него кое-какие улучшения, сыграв, метафорически выражаясь, настойчивую коду, богатую орнаментальными деталями и трудными проходами по клавишам в обе руки, которая длилась еще довольно долго после того, как исчез последний бутерброд. (Во всяком случае, это были вкусные бутерброды, если уж речь идет о бутербродах.)
Я отодвинулся от нее совсем на чуть-чуть. Диана посмотрела пристально мне в глаза. Ее лицо раскраснелось и казалось набухшим под глазами и вокруг рта.
– Боже, – сказала она, – как сладко. Какое нескончаемое удовольствие. Хочется не забыть каждое мгновение от самого начала и до конца. Ты мне скажи, я понравилась тебе?
– Ты была бесподобна. Ты и сейчас бесподобна.
Она улыбнулась и скользнула взглядом по своему телу. Она лежала еще некоторое время, безмятежно раскинувшись, но затем поджала подбородок, скрестила ноги и, приподнявшись рывком, села. Когда она снова взглянула на меня, ее глаза смотрели искоса, припухлость почти исчезла, уступив место привычному выражению легкой обеспокоенности с оттенком дерзости.
На этот раз она сказала:
– Морис, это был просто экстаз. Даже не знаю, как тебе… удается это. А тебе было хорошо? Нет слов, ты заслужил, чтобы получить удовольствие.
– Все было великолепно.
Я снова обнял ее и быстро пробежал по основным пунктам, получившим ранее глубокую проработку, но на этот раз в возвышенной, беспристрастной манере, просто проигрывая главный мотив своего неустанного восхищения ее прелестями. Прошло несколько минут, и я сказал:
– Диана…
– Что?
– Диана, ты когда-нибудь ложилась в постель более чем с одним человеком? Одновременно, я имею в виду.
– Морис, как тебе не… Ну было, ложилась, если честно. Очень давно. До того, как встретила Джека.
– Тебе понравилось? Полагаю, вместе с тобой были мужчины?
– Морис… Да, двое мужчин. Если можно назвать их мужчинами. Я думала, что все это затевается ради меня, но они на самом деле интересовались только друг другом. Один сменял другого, по очереди устраиваясь в серединке, и все, что они хотели от меня, мне совсем не нравилось. Мне совсем надоело, стало скучно до невозможности, и я просто ушла, бросив их там за этим занятием. Осталось совершенно мерзкое впечатление. Но…
– Не сомневаюсь, что мерзкое. Но все было бы абсолютно по-другому, если б вы…
– Ты хочешь сказать, я и Джойс.
– Ну да. Она всегда…
– Морис, ты не должен злиться на меня, я ведь знаю, что с тобой это часто случается, но я должна спросить тебя кое о чем. Почему, откуда у тебя возникают такие желания? Ведь это все настолько несерьезно. Может, ты действительно стареешь? Я хочу задать тебе еще один вопрос. Можно?
– Валяй.
– Ну… как часто вы с Джойс занимаетесь любовью в постели?
– Когда как. Наверное, раз в неделю. Иногда даже реже.
– Вот в чем дело. Тебе хочется вроде как придать пикантности всему этому, и ты нашел такой вот противный способ. У тебя прелестная молодая жена, которая просто обожает тебя, но тебе понадобилось положить глаз и на меня, и даже этого тебе мало. Знаешь, это уже напоминает… ну как некоторые – на заднем сиденье машины или через прозрачное белье, и на словах и все такое.
– Прости, Диана, забудь. Я ничего тебе не говорил. Я сделал ошибку. Мне показалось, что ты именно такой человек, к кому можно обратиться с подобным предложением. Прошу прощения.
– Что ты имеешь в виду под «именно таким человеком»?
– Ну, жаждущим новых впечатлений, новых ощущений. Человек, которому хочется… расширить границы своего познания. (Голова Дианы удобно легла на мое плечо, видимо, чтобы не встретиться со мной глазами.) Человек, который смотрит неординарно на все вокруг и который сам неординарен во всяких вещах…
– Морис, разве я говорила, что меня не интересуют новые ощущения? Просто мне безумно захотелось узнать, откуда у тебя подобные желания. Разве не об этом я спросила тебя?
– Виноват, да, об этом. Ну конечно лее. И знаешь, у нас было бы по-другому, не как в том случае с двумя парнями. Я делаю с тобой то, что тебе нравится, разве нет? (Здесь я провел короткую демонстрацию кое-каких вещей из того, о чем шла речь.) Разве не так, любимая?
– Да, дорогой. То, что мне нравится.
– Кстати, Джойс считает тебя самым удивительным созданием среди всех, кого она…
– Правда? Что она говорила обо мне?
– Ну, говорила, что она начинает понимать, в чем притягательность лесбиянства, когда смотрит на тебя, и ей очень хотелось бы удостовериться в материальности твоей фигуры, и все такое прочее. Так что, понимаешь, Диана, ты была бы просто-таки в центре внимания. В конце концов, Джойс и я, у нас это стало делом обыденным… Дорогая, ты понимаешь, что я хочу сказать, но с тобой мы оба…
– Ты делился с ней своими планами?
– Еще нет.
– И не делай этого, пока мы еще раз не поговорим на эту тему. Морис…
– Да?
– Что еще Джойс говорила обо мне?
Я выложил еще несколько выдумок и преувеличений: мол, Джойс, конечно же, восхищалась внешним видом Дианы, но если в ее восхищении и имелся амурный элемент, я был об этом в неведении. Все, что я говорил, не оставляло особого следа в памяти, но оказывало ощутимое воздействие. Диана задышала глубже и одновременно стала напрягать и расслаблять плечи. Я вошел в нее.
Чуть позже, полностью одевшись и чувствуя от этого приятное облегчение, что характерно для всех ситуаций, связанных с супружеской изменой, я подчинился приказанию Дианы исчезнуть куда-нибудь минут на пять и выбрался из ложбинки, которую, как теперь выяснилось, я до этого момента не воспринимал как реальность в полном смысле этого слова. Даже сетчатый узор травинок, отпечатавшийся на моих руках и коленных чашечках (замеченный мною, когда я одевался), не был напоминанием о том, что мы и в самом деле лежали на траве, среди травы; и все, окружавшее овраг – колючие кусты, песчаные и каменистые склоны земляного вала и деревья за валом, – было до сего момента на грани небытия. Теперь же все это, освещенное более тусклым светом облачного неба, стало на свои места. Я зашагал легкой походкой по проселку в сторону леса. Воздух был густым и душным, не было и намека на ветер. Прошагав ярдов сто, я свернул в направлении асфальтовой дороги, во-первых, чтобы помочиться, и, во-вторых, чтобы определить – неспешно, без какой-либо суеты – свое местонахождение по отношению к гостинице. Я направился по гребню холма, огибая особо лесистые участки, заросшие главным образом дубами и ясенями с вкраплениями падуба, ореха и бузины; я рассудил, что это та самая роща, которая видна из окон гостиницы; впервые я забрел так далеко от дома.
Идти было трудно, то и дело попадались скользкие травянистые кочки, участки сырой почвы, тут и там в земле встречались ямы глубиной в целый фут и больше. По мере того как я приближался к вершине холма, в поле зрения появился стройный ряд дымовых труб с их керамическими колпаками-горшками над крышей «Лесовика», сама крыша с пологими черепичными скатами и, наконец, весь корпус дома и малые строения вокруг него. Крыло, где размещались гостиничные номера, было скрыто массивными стенами самой старой постройки – постоялого двора. Стоя на холме – никому не видимый, вне всякого сомнения, на фоне зеленого склона, уходящего еще выше за моей спиной, – я увидел, как машина подъезжает и затем сворачивает во двор (возможно, это та самая компания из Кембриджа, которая вчера сделала заказ по телефону), потом я заметил, что кто-то стоит в обеденном зале и выглядывает в окно – в одно из тех окон, что обращены в мою сторону. Кто бы ни был этот человек – один из официантов, я полагаю, в перерыве между сервировкой обеденных столиков, – он вряд ли мог разглядеть меня, но все же не имело смысла подвергать себя излишнему риску.
Я хотел вернуться тем же путем, что и пришел, но заметил узкую тропинку, идущую через лес к проселку. Тропа уведет на десятки метров в сторону от нужного места, но зато избавит меня от крутизны, кустов и ям, с которыми я столкнулся минуту назад по пути наверх.
Я двинулся по тропе и сразу же почувствовал поистине жуткий страх. Поначалу это не беспокоило меня. Мне хорошо знакома беспричинная тревога, когда вроде бы совсем ниоткуда она накатывает на тебя, сопровождаемая набором стандартных симптомов – от учащенного пульса и прерывистого дыхания до покалывания в затылке, внезапного и обильного потоотделения, сильного желания закричать. Затем, когда сердце тяжело забилось, все ощущения, сопутствующие страху, но сами по себе не такие уж пугающие, уступили место самому страху.
В течение следующих нескольких секунд меня не оставляла мысль: «Неужели я сейчас умру?» – но довольно скоро я почувствовал уверенность, что, если что и случится, причина кроется где-то вне меня. А какая угроза, в чем она, где? – оставалось только гадать. Нечто пугающее, да; нечто чудовищное, настолько чудовище, что сам факт его существования, сам его приход и вообще присутствие будет труднее вынести, чем реальную угрозу лично мне. У меня непроизвольно затряслась голова. Я услышал (или мне показалось, что я слышу) шелестящий звук, словно ветер играет в траве, и увидел (не сомневаюсь, что увидел), как зеленая масса плюща на соседнем дубе мелко задрожала, ее листики затрепыхались туда-сюда, как будто от ветра, но никакого ветра не было. А дальше, сразу за дубом, в чаще, двигалась какая-то тень, но я был уверен, что в лесу, кроме меня, нет ни души, а солнце в тот момент не светило. Это было то самое место, за которым наблюдал, как утверждали очевидцы, Андерхилл, его привидение, и то, что привело его в ужас, находилось именно здесь. На большом кусте папоротника, растущем рядом с тропой, один из стеблей вдруг оторвался, издав резкий звук, и полетел, завертевшись, словно лист, подхваченный бурей, двигаясь рывками, в ту сторону, где возникло пятно тени. Я не стал ждать и проверять, видна ли по-прежнему эта тень, я побежал опрометью вниз по тропе, проскочил лес и вылетел на проселок, по которому шагал минут пять назад, и понесся дальше по проселку, теперь уже в обратном направлении – туда, где на краю ложбины сидела Диана с сигаретой в руке.
При моем приближении она повернула голову, придав этому движению светское изящество, от которого не осталось и следа, когда она увидела мое лицо.
– Что случилось? Ты не на скачках, куда так мчишься? Ты не…
– Пошли, – сказал я, отдуваясь. Должно быть, я выкрикнул это во весь голос.
– Что случилось? Тебе плохо? Что случилось?
– Ничего, все в порядке. Надо двигать. Быстрей. Диана больше ничего не говорила, лишь только встревожилась не на шутку, когда я подсадил ее и сам сел в грузовик, развернул его не очень ловко и погнал как можно быстрее по проселку к шоссе. Там я свернул в сторону от деревни. Проехав с милю, я высмотрел пастбище с открытыми воротами, заехал туда и заглушил мотор. К этому времени дыхание у меня восстановилось, дрожь в теле прошла, а страх оставался – пусть как воспоминание, которое упорно сопровождало меня с того момента, как я выскочил из леса. Я по-прежнему чего-то боялся! Открыв крышку в приборной панели – да, там в отделении для мелких вещей лежала плоская фляжка, почти полная, – я машинально отметил, что поступил правильно, разбавив предусмотрительно виски водой для лучшего вкуса, и тут же выпил содержимое до последней капли.
Я сообразил, что придется придумать какое-нибудь объяснение для Дианы, которая, сидя рядом со мной, продолжала хранить неестественное для нее молчание, но в голове у меня царила пустота. Я все же заговорил, надеясь, что слова натолкнут меня на нужную мысль:
– Диана, извини за все. Я вдруг почувствовал себя совершенно ужасно. Мне нужно было убраться с того места. Не могу объяснить, что именно случилось, но чувство было просто отвратительное.
– Стало плохо, ты хочешь сказать? Заболел?
– Не совсем так, нет, болезнь здесь ни при чем… Боюсь, что я не могу описать это ощущение. Наверное, какой-то нервный срыв. Ладно, теперь все позади.
– Морис… – Впервые в ее голосе прозвучала искренняя неуверенность насчет тех фраз, которые должны были прозвучать после обычного призывного возгласа.
– Да, дорогая?
– Морис… скажи мне кое-что, только честно. Это не уловка? Может, ты таким образом даешь мне понять, что не хочешь иметь со мной никаких дел, а?
– Уловка? Какая тут может быть уловка?
– Ну, возможно, у тебя кошки заскребли на душе после того, что произошло, ты почувствовал вину и все такое, и ты раздул в себе все это, и разыграл что-то вроде приступа тошноты, и таким способом даешь понять, что на этом наши отношения кончаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29