– Не сомневаюсь в этом.
– Когда я буду при исполнении… своих обязанностей. Да. В конце концов тебе придется познакомиться со мной именно в этой функции, поверь. Это относится ко всем, но у одних это знакомство короткое, у других длительное.
– А я к какому типу людей отношусь?
– Ты из тех, очевидно, кто склонен оценивать меня по достоинству. Подумай – и ты поймешь, что я прав. Ах да… – Он запустил пальцы в жилетный кармашек своего старомодного костюма, вытащил небольшой блестящий предмет и вручил его мне. – Небольшой подарок на память.
Это было очень красивое серебряное распятие времен, судя по всему, позднего итальянского Возрождения, но выглядело оно так, будто отлили его всего лишь час назад.
Он кивнул утвердительно:
– Симпатичная вещь, правда? Впрочем, не навязываю своего мнения. Не знаю, как это осуществить, но мне хотелось бы сделать так, чтобы для людей моего ранга стало бы неимоверно трудной задачей лепить на скорую руку такие вот вещицы.
– Так это твое… изображение?
– Да, я; это – частица меня.
– Разве это не означало выдать себя?
– Мм. Полагаю, мне стало скучно в какой-то момент. И я подумал: почему бы и нет? Затем я подумал, что заявить о себе – это прямая дорога к крупным неприятностям. Но оказалось, что волноваться не стоило, правда? Ведь почти ничего не изменилось, как ты сам можешь заметить.
– Но ты только что говорил мне, что Церковь важна?
– Важна – в какой-то мере. Без нее не обойтись. В конце концов, Он был когда-то частью меня. До свидания, Морис.
Распятие дернулось, завертелось у меня на ладони, выскользнуло из руки прежде, чем я успел сжать пальцы в кулак; оно упало на пол, но не вертикально, а под углом, и покатилось к стене. Я бросился торопливо ловить его и услышал за спиной его добродушный смешок с оттенком истинного удовольствия; затем, сразу после того как серебро сверкнуло, исчезая в щели между плинтусом и полом, послышался глубокий нарастающий рокот, который вскоре превратился в шум трактора и звук телевизора. Я оказался у переднего окна задолго до того, как звуки достигли своего нормального звучания, как раз вовремя, чтобы увидеть уникальное зрелище: окружающие предметы, двигаясь все быстрей, входили в свой обычный ритм, частички пыли и клубы дыма ускоряли свой полет, человек возвращался к жизни, его рука описывала дугу с увеличивающейся скоростью – и вот носовой платок вернулся на свое место в кармане. Затем все стало на свои места – как полагается.
Я отошел от окна, зашагал бесцельно по комнате. Сердце ударило два раза подряд в какую-то долю секунды и остановилось, я качнулся вперед и ухватился за спинку стула, и тут оно бухнуло с такой силой у меня в груди, что меня согнуло пополам, колени подкосились, и я чуть не опрокинул стул. Появилась боль в спине – как раз в тот момент, когда моя рука находилась на полпути к пояснице, она начала разливаться по телу и как-то по-новому пульсировать. Я почувствовал, что у меня вспотели ладони и грудь, а дыхание участилось. Все страхи и симптомы, о которых я идумать забыл во время посещения молодого человека, снова вернулись ко мне. Я отыскал бутылку виски, отхлебнул немного, заставил себя остановиться, проглотил три пилюли, запив их водой. Я понял, что необходимо сделать две вещи – и как можно скорее.
В дверях я, поборов секундную нерешительность, ступил за порог и двинулся торопливо по коридору. Когда я вошел к Эми, она смотрела на экран, где была таблица с результатами крикетных матчей, Виктор лежал у нее на коленях.
– Который теперь час?
Она ответила, не двинувшись с места:
– Двадцать минут пятого.
– Посмотри, пожалуйста, у себя на наручных часах. Нет, лучше покажи мне.
Маленький циферблат, который она носила на запястье, показывал четыре часа двадцать две минуты. Я посмотрел на свои часы: на них четыре сорок шесть. Повода для страха больше не существовало, и мои чувства вернулись в прежнее состояние.
Продолжая смотреть на экран, Эми начала:
– Итак, теперь я обманываю тебя насчет времени.
– Нет, ты меня не обманула. Дело в том…
– Ты ведь подумал, что я вру. Я тебе сказала, а ты не поверил. Тебе понадобилось самому взглянуть.
– Потому что ты не посмотрела на свои часы.
– Я смотрела время как раз перед тем, как ты вошел.
– Прости, дочка, но я ведь не знал об этом, я просто хотел убедиться.
– Ладно, папа.
– Прости.
– Тебе, конечно, не хочется смотреть вместе со мной «Пиратскую планету», да? – спросила она тем же тоном. – Начнется в шесть минут шестого.
– Зависит от того, как управлюсь с делами, но я постараюсь.
– Ладно.
После этого я спустился в свой кабинет, взял фонарь (один из тех двух, которыми мы с Дианой пользовались ночью на кладбище и который еще светил), принес из мастерской тот же молоток и долото, плюс к ним ломик, и вернулся в столовую. Потребовались считанные минуты, чтобы снять на приличном пространстве часть коврового покрытия, но пол был сплошь из крепких досок и превосходно сохранился после ремонта, сделанного моим предшественником. Я произвел немало шума, причинил кое-какие разрушения и обильно вспотел, отдирая первую доску. На дранке и штукатурке под ней были только катыши пыли и целые гроздья паутины; ничего не обнаружилось и дальше между стыками, насколько позволял увидеть слабеющий луч моего фонаря. Если следовать предположению, что распятие и после падения в щель продолжало вести себя столь же необычно, то оно могло находиться в каком угодно месте под полом, если вообще не умчалось за пределы досягаемости. Но я не видел иного выхода, кроме как продолжить начатое дело.
Время шло, не принося результатов. Я возился с четвертой доской, когда появились Ник и Люси.
– Привет, папа, что тут у тебя происходит?
– Просто… – Я взглянул на них, и меня поразило, насколько они подходят друг другу. – Уронил одну вещицу в щель в полу. И довольно дорогую. Вот и решил, что надо отыскать ее.
– Какую именно вещицу? – В голосе Ника слышалось недоверие.
– Ну, одна семейная реликвия. Дед подарил ее мне.
– А ты бы не мог… Я хочу сказать, в какую щель она провалилась? Такое впечатление, что ты…
– Нет, она катилась, понимаешь. Даже не знаю. Ник переглянулся с Люси:
– Ты как себя чувствуешь, папа, только честно?
– Я в полном порядке. Только чуточку жарко.
– Это не связано с привидениями и всеми остальными событиями, которые тут случились в последнее время? Если это так, я очень прошу тебя ничего не утаивать.
– Никакой связи, честно. Только этот вот…
– Ты ведь знаешь, что можно смело рассказывать нам обо всем, – сказала Люси. – Мы ведь не станем думать, что у тебя какое-то умственное расстройство, и не будем рассказывать никому, если тебе этого не хочется. Все останется между нами.
– Нет, в самом деле, – сказал я, подумав о том, что использование множественного числа придавало обещанию Люси некоторую необязательность. – Не надо волноваться; если не смогу сразу найти свою вещицу, то брошу это занятие.
Я снова взялся за ломик, сознавая, что, уходя, они обменялись у меня за спиной быстрыми, молчаливыми взглядами. Еще минут пять или около того, и я вынул четвертую доску. И снова ничего, вернее, кое-что есть – небольшой предмет на расстоянии вытянутой руки. Мои пальцы коснулись металла. То, что я держал в руке, лишь отдаленно напоминало то распятие, которое дал мне молодой человек: все в пятнах, потертое, местами залипшее грязью почти до черноты. В своем теперешнем виде оно не могло служить вещественным доказательством каких-либо чудес; непредвзятый наблюдатель просто занесет его в бесконечный список любопытных находок, обнаруженных в старинных домах. Я заставил себя думать о чем-нибудь другом, но все равно меня переполняло что-то вроде ярости вперемешку с разочарованием. Эти и подобные им чувства время от времени прорывались в мое сознание, пока я укладывал обратно доски и ковровое покрытие, вкладывая в работу все свои силы. Когда дело было сделано, эмоции нахлынули в полную силу.
Инструменты и фонарь валялись на полу, где я их бросил; я же мерил комнату шагами, пытаясь овладеть своими чувствами, – вот только нужно было определить, что конкретно, какое именно чувство угнетает меня? Как будто подсказывая ответ, пустой стакан недавнего посетителя, стоявший на низком столике между креслами, попал в поле зрения. Я быстро схватил его и увидел следы человеческих пальцев на его боках и следы человеческих губ на кромке. И что из этого? Отнести стакан медиуму в общество спиритов, судебному эксперту, хранителю Ватиканского музея? Я швырнул его с размаха в заднюю стенку камина; дыхание стало частым, на глазах выступили слезы. Да, я чувствовал разочарование, в полном смысле этого слова: в нем – за его холодность и пренебрежение, в себе – за то, что не смог задать ему существенный вопрос или выдвинуть мало-мальски существенное обвинение, а также из-за тривиальности тех фундаментальных истин, которые я вроде как узнал. И, кроме того, во мне оставался страх. Я всегда думал, что кончина человека – самая ужасная вещь на свете, но, услышав эти короткие, сухие полунамеки о загробной жизни, это заявление, что я никогда не освобожусь от него, я теперь по-иному смотрел на вещи.
Непреодолимое желание оказаться вне стен дома охватило меня и помогло справиться со слезами. Надо было еще кое-что закончить перед уходом. Пара минут под душем и смена белья избавила меня от пота и грязи. Одевшись, я отправился на поиски Люси и по счастливой случайности наткнулся на нее в большой спальне, где она с удивительным усердием расчесывала свои короткие волосы. Люси была одна.
– Люси, я сейчас ухожу, буду обратно очень поздно. Пожалуйста, передай всем остальным. Я поговорю с Дэвидом перед уходом.
– Поняла, можешь не волноваться.
– И еще, не могла бы ты помочь мне в одном вопросе? Я хотел бы, чтоб к полуночи все были уже в постели и, желательно, спали. Я понимаю, естественно, что ты не можешь заставить их уснуть, но Джойс сама быстро засыпает, а вот если б ты попыталась отправить Ника в постель как можно раньше, я был бы тебе очень благодарен.
– Сделаю все, что в моих силах, будь спокоен. Да, Морис… это касается твоих привидений или речь идет о ком-то, кого ты хочешь повидать без свидетелей?
Она сделала этот намек на мои амурные похождения (я не знал до этого, а точнее, мне не приходило в голову задуматься, знает она о них или нет) с похвальной тактичностью.
– Это мои привидения, – сказал я.
– Ясно. Я тебе не нужна в качестве свидетеля?
– Спасибо за предложенную помощь, Люси, но я уверен, что он не придет, если там будет еще кто-нибудь, кроме меня. Скажи мне, ты действительно веришь, что я уже видел его раньше?
– Я по-прежнему думаю, что тебе показалось, но я могу и ошибаться. Ты нашел ту вещь, которую искал под полом?
– Да.
– Она представляет какой-то интерес?
– Нет.
– Что-то вроде записей в том блокноте?
То ли ее осенила догадка, то ли это был результат логических рассуждений.
– Да, нечто в этом роде.
– Только обязательно расскажи мне потом, что произошло, если вообще что-нибудь произойдет.
– Расскажу обязательно. Спасибо, Люси. Напоследок оставалось разыскать Дэвида. Пусть проследит, чтобы немногие посетители «со стороны», ожидаемые к ужину, также покинули бар и обеденный зал до полуночи. Было практически невыполнимой задачей отправить в свои номера клиентов, проживающих в гостинице, но вряд ли им придет в голову предаваться долгому пьяному разгулу в баре, когда у нас совсем недавно состоялись похороны. По крайней мере, я полагал, что разговор с Дэвидом – это все, что мне осталось сделать, но вдруг налетел на Джойс и Диану у самой автостоянки.
На плечах и в ушах снова блестели украшения, и они опять напустили на лица такое выражение, будто их пригласили на званый ужин с коктейлями на веранде, и у них явно испортилось настроение, когда они увидели меня.
Я подумал сначала, что они нервничают (что было бы вполне понятно), предвидя возможную неловкую ситуацию, потом решил, что их возмущает вмешательство какой-либо третьей стороны, а потом увидел, что их просто раздражает мое появление.
Я не смог придумать ничего более оригинального, как воскликнуть бодрым тоном: «Привет». Все остальные слова, казалось, содержат в себе долю иронии или непристойный намек.
Они обменялись уже знакомым мне взглядом, молча совещаясь друг с другом, и Джойс сказала:
– Мы решили съездить в деревню и посидеть в каком-нибудь баре.
– Неплохая мысль. Мне тоже нужно сейчас по делам. Поезжайте, меня не надо ждать.
– Что-нибудь оставить тебе поесть к твоему возвращению?
– Нет, не надо. Ну, увидимся.
Пока она усаживалась неторопливо в «мини-купер», я забрался быстро в свой «фольксваген», размышляя, почему Диана не проронила ни слова. Сколько я помню ее, в любом разговоре, в самом коротком обмене фразами две трети реплик всегда принадлежало ей, а иначе она не успокоится. И в самой манере ее поведения в эти десять – пятнадцать секунд сквозило детское послушание, почти раболепие. Не знаю, что именно происходило между этими двумя особами, но времени у них было более чем достаточно на любые фантазии. Я посмотрел на свои часы и обнаружил, что уже ровно восемь.
Мое настроение, которое начало понемногу улучшаться, снова резко испортилось, когда я подумал о тех четырех часах, которые надо чем-то заполнить. Я по-прежнему не имел четкого представления, куда и зачем гоню свою машину, и сама езда на большой скорости без определенной цели усиливала тревожное желание убежать куда-нибудь подальше. Из-за этого у меня вскоре появилось ощущение, будто меня преследует некто или нечто враждебное. Но именно «будто»; я абсолютно ясно понимал, что никто и ничто не гонится за мной, – впрочем, я не помню случая, чтобы сильное обманчивое впечатление вроде этого хоть в какой-то мизерной степени удалось бы развеять, четко осознав его обманчивость.
Я разогнался до восьмидесяти миль на шоссе А-595, и какие-то секунды спасли меня от столкновения с бензовозом, и только потом мне пришло в голову, что никакая, даже самая большая скорость не поможет человеку убежать от самого себя. Я нашел, что банальность этой мысли успокаивает, после чего смог переключиться на менее быструю езду.
Я остановился у пивной «Георг» на подъезде к Ройстону, съел пару бутербродов с ветчиной, выпил полторы пинты бочкового пива, принял пилюлю, купил фляжку виски «Белая лошадь» и поехал дальше. В Кембридже я зашел в кино, высидел сорок минут на сеансе широкоэкранного вестерна (в котором помимо долгих разговоров и еще более долгих пауз один человек выстрелил в другого и промахнулся), после чего я решил, что для моего слишком напряженного нервного состояния будет лучше уйти. В плохие дни посещение кино иногда приводит к тому, что у меня появляется удивительно сильное предчувствие скорой смерти, вызванное этим характерным сочетанием темноты, ощущаемого, но невидимого присутствия посторонних людей, огромных, неестественно окрашенных, быстро сменяющихся образов и голосов, которые звучат не совсем как голоса. Я бродил некоторое время по улицам, считая шаги и уверяя себя, что какое-то интересное событие должно произойти между тремястами и тремястами пятьюдесятью, и оно докажет всем: Оллингтон знает, о чем говорит, его предсказаниям можно доверять. Счет перевалил уже за триста сорок, но на моем пути не появилось ничего хотя бы отдаленно интересного, не встретилось даже ни одной симпатичной женщины, так что я удовольствовался книжным киоском, увиденным сквозь витрину большого универсального магазина. У них было еще открыто, я вошел и купил книжку в мягкой обложке, вещь, о которой я никогда не слышал, написанная автором, чье первое произведение (сатира провинциальных нравов, как я вспомнил) получило в свое время похвальные отзывы. В маленьком баре «Университетского герба», где подавали только коктейли, я убил на нее сорок минут своего времени, после чего вышел на улицу и бросил книжку в урну по пути к своей машине. К надуманности, свойственной всей художественной литературе, автор добавил кое-что чисто индивидуальное: во-первых, неспособность оставить даже самые расхожие фразы неукрашенными какими-либо словесными рюшами, финтифлюшками, завитушками, наталкивающими на воспоминание о тех варварских культурах, чьи предметы культа и строения сплошь орнаментированы; во-вторых, укоренившуюся привычку развивать повествование посредством резких, скомканных переходов от одного вяло прописанного эпизода к другому; в-третьих, упорное следование своему методу подачи характеров, который заключается в том, что, изобразив книжного героя с помощью одного стереотипа, автор затем «раскрывает» характер другим заранее известным стереотипом. Но ладно, было бы странно ожидать чего-то другого. Это ведь литературное произведение, роман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29