Казалось бы, эта тема исчерпана, но это было не так. Для миссис Паркер она никогда не могла быть исчерпана.
Они проезжали мимо маленькой лачуги из досок и жести, возле нее двое ребятишек шлепали по воде босиком.
– Это, наверно, уже город начинается, – с надеждой сказала Эми Паркер.
Сейчас, когда ее подруга предстала перед ней в ином свете, ей хотелось отодвинуться и поглядеть на нее. И оттого, что это было невозможно, ей стало жарко.
– Скорей бы доехать, – сказала она. – Мне уже надоело.
Миссис О’Дауд не ответила, она только посасывала свои влажные губы, словно давно притерпелась к бесконечности.
Поглядывая налево и направо в поисках хоть чего-нибудь, чем можно отвлечься, миссис Паркер желала бы сказать своей подруге какие-то ласковые, ободряющие слова, но что-то ей мешало. И опять припустил дождь, разъединивший их, как стена. Вода заплескивала колесные спицы. Женщины начали примиряться с этой нескончаемой дорогой. Под колесами шипела вода. Я потом это исправлю, думала Эми Паркер, в которой не было ни черствости, ни жестокости. Потом, мысленно сказала она, но не сейчас. Слишком далеко ее отнесло дождем. Она плыла против сильного течения, в котором приплясывала цирковая танцовщица и нагой волосатый О’Дауд.
А миссис О’Дауд принялась напевать – ей взгрустнулось.
Дорога, впрочем, круто нырнула в Уллуну, ныне ставшую островом. Теперь колеса скрипели по твердой мостовой, пробираясь сквозь стадо овец, загородившее им путь.
Сейчас-то уж можно надеяться, что они увидят своих мужей.
– Думаете, мы легко их найдем? – спросила Эми Паркер. Стоило ей склониться в сторону, как рука ее прошлась бы по спинам замызганных овец.
– Город-то не больно велик, – отозвалась миссис О’Дауд.
Пока двуколка продвигалась вперед в уютном запахе теплой шерсти, общая надежда снова сблизила женщин. Они, казалось, ехали по сгрудившимся овечьим спинам и, слушая дробный стук овечьих катышков и кваканье лягушек, удовлетворенно вздыхали.
Так они въехали в город, миновали мельницу, пустырь, на котором раньше располагался цирк, и белесую колокольню с давно остановившимися часами. Внизу, у церкви, кого-то хоронили в высокой мокрой траве.
– Ах боже, какой ужас, – сказала миссис О’Дауд, не зная, то ли смотреть, то ли отвернуться. Тело ее покрылось мурашками. Эти похороны напомнили, что и ее когда-нибудь зароют в землю, и потому были приняты близко к сердцу.
А Эми Паркер рассматривала веретенообразные зонты родственников усопшего так, будто за всю дорогу к Уллуне, на подступе к наводнению, у нее впервые открылись глаза. Нет, умирать ей еще нельзя.
Они въехали в город, где лавки ломились от скобяных товаров, и перчаток, и мороженого из кокосовых орехов, и дряблой свеклы, но все жители, даже старики, ушли к кромке воды.
– Вот вы не поверите, – сказала женщина, которая шла по боковой улочке, неся за лапы хохлатого селезня, – вы не поверите, какое у нас в городе светопреставление, тут и жертвы, тут и добровольцы, да еще губернатор приехал, ему в «Дубе» простыни сушат и птицы разной полный двор натащили.
– Мы ищем своих мужей. – сказала миссис О’Дауд, – Стэна Паркера и Мика О’Дауда. Они здесь на спасательных работах. Вы таких не встречали?
Нет, женщина их не встречала.
– Они большие такие, – продолжала миссис О’Дауд. – А у моего черные усы.
Нет, женщина их не видела. Взгляд у нее был пустой, словно она силилась собрать в памяти осколки своей жизни, чтобы, сложив их один к другому, показать ее этим приезжим женщинам.
– В пятницу нас чуть не смыло… – начала она.
Но тут селезень, которого она держала за лапы, поднял от земли свою хохлатую голову и зашипел, а миссис О’Дауд к тому же была не охотница до чужих рассказов.
– Как проехать к воде? – оборвала она женщину.
Та повернулась всем телом и показала, вытянув руку во всю длину. Ее влажные распущенные волосы взметнулись. Она была похожа на вестницу с небес.
– Вон туда, – сказала она, и казалось, это прошипел раздвоенный тонкий язык, просунутый меж ядовитых зубов, ибо женщина была щербата. – Не первый поворот и не второй. Видите балкон? Там свернете направо. Вода уже прямо на выгоне.
Огромное желтое чудовище уже пожирало траву.
– Полвыгона залило. Вода до самого дома Трелоуни дошла. Через окна влилась и новую мебель погубила.
Миссис О’Дауд поцокала языком – быть может, просто из сочувствия, но послушная лошадь приняла это на свой счет и двинулась по направлению к месту страшных событий.
Все до единого жители Уллуны были вовлечены в наводнение, одни наблюдали за разливом, другие помогали потерпевшим, а третьих вытаскивали из лодок, на которых они вплывали из одного сна в другой. Некоторых пробовали будить, но выносили на землю мертвыми. От этих наблюдающие обычно отворачивались, то ли из деликатности, то ли из страха понять, о чем свидетельствовали эти застывшие лица. Только Баб Квигли, приехавший со своей сестрой Долл, спокойно выносил улыбки мертвых.
– Это добрый старик, – сказал он, восторженно улыбаясь лицу старика. – Глядите-ка. Он добрый. Хороший. Сразу видно. – И он тронул улыбку старика, которого нашли на дереве висящим вниз головой.
Многие, даже те, кто мог выпить хоть бочку и за словом в карман не лез, брезгливо отвернулись и сказали, что такого допускать нельзя. Долл Квигли пришлось увести брата и держать его за руку.
Где-то он нашел любопытный круглый камешек, обтесанный и отполированный другими наводнениями, и сейчас, лишившись свободы действий, стоял и смотрел на свой камень в тесной толпе наблюдающих. Баб Квигли был рослый молодой человек, но смотреть он мог и на камешек, ему было все равно. Сейчас мир сосредоточился в его руке.
Среди людей, глядевших на разлив, шли нескончаемые разговоры. Как всегда в таких сборищах, кто-то выражал свои чувства слишком бурно, но нашлись люди, говорившие дельно, с чувством ответственности за всех, и на их лицах была уверенность, что они могут найти какой-то выход. Одни говорили, что надо прорыть канал к северу; другие утверждали, что канал, бесспорно, надо рыть только к югу. Некоторые, уже повидавшие на своем веку наводнения, считали, что вода, очевидно, спадет, судя по тому, что она перестала прибывать, по направлению ветра, по плотности туч и еще по тому, что чуют их кости.
А губернатор, привезенный местными властями, задавал вопросы, демонстрируя свое сочувствие и свой такт. Он стоял, вывернув одну ступню в сторону воды – просто потому, что из-за какой-то давней раны такая поза была ему удобнее, но кое-кто из жителей заподозрил в этом особый смысл. Они смотрели на носок его тонкого английского ботинка и ждали чего-то необыкновенного. Но губернатор в пальто из отличного материала, с бархатным воротником, все так же излучал тактичность. Он был седоват, курил сигару, и ее изысканный жемчужный дымок словно по недоразумению вливался в окружающее.
– Разумеется, мы соберем средства и дадим одежду, – произнес губернатор, чуть высвобождая шею из хорошо пригнанного воротничка, и туманное сострадание еще больше заволокло его благовоспитанный взор. – Но пока что, – он слегка понизил голос из уважения к ситуации, – хватает ли людям супа?
Мэр сказал, что, по его мнению, супа хватает благодаря щедротам местных землевладельцев и скотоводов и что этим занимаются дамы, в особенности супруга одного скотовода, а жестянщик дал в пользование печки. Мэр стоял рядом с губернатором, расставив ноги и чуть согнув колени. Руки его висели ладонями наружу и напоминали гроздья бананов.
Все это время люди стояли вокруг или устремлялись в стороны, куда их влекло волнение или любопытство. Многие накинули на себя мешки, не от бедности, а из практических соображений – мешки все же защищали от воды. Люди придерживали мокрые мешки руками, скрещенными на груди, как у готических статуй. И когда они наклоняли головы, было похоже, что они молятся. Некоторые и в самом деле молились, шепча про себя либо обрывки слышанных в церкви молитв, либо собственные корявые слова. Но большинство просто придерживало намокшие мешки. И мокрыми мешками пахло в воздухе. У некоторых на плечах и груди белела кашица из отрубей или половы.
Пока они ходили, переговаривались, стояли, осмелясь думать или вспоминать, легко можно было бы вскрыть шкатулки их душ и увидеть аккуратно или безалаберно уложенную там всякую всячину. Некоторых вдруг прорывало. Жена одного лавочника, например, не могла сдержать страсти к полисмену, целыми ночами она металась, комкая простыни, и губы ее, искусанные от вожделения, сильно распухли. Но Долл Квигли, которая почти не двигалась со своего места на раскисшей земле, разве только чтобы унять брата,рвавшегося посмотреть китайца, – Долл, степенную Долл словно свет лампы озарял изнутри. Глядя на плещущуюся воду, она вспоминала своего отца. Ее слабая, тонущая и снова всплывавшая улыбка задерживалась на лицах монахинь, научивших ее писать каллиграфическим почерком, чем так гордилась ее семья. Долл Квигли сидела с монашками, которые трудились над какими-то рукоделиями. Их конусообразные безымянные лица зажгли в Долл тот теплый свет, что наполнял ее внутри.
Но люди хмурились и говорили: «Ох, эти Квигли!»
Потому что Баб Квигли сновал взад и вперед, требуя какого-то китайца, или, что еще хуже, стоял и с такой непосредственностью глядел на людей в упор, что не было сомнений – он читает их мысли.
– Смотрела бы она за ним получше, – ворчали в толпе.
И наконец Долл Квигли пришлось оторваться от всплесков прошлого и сказать:
– Тихо, Баб. Людям это неприятно. Стань здесь и смотри, кто приплывет в лодках.
– Скоро все кончится, – вздохнул он.
Его словно свежепромытые глаза чутко воспринимали каждое явление.
– Смотри, – сказал он, – дождь меньше. Скоро кончится.
Но сколько ни твердили люди, что вода спадает, а дождь прекращается, – все это были одни домыслы. Никто не верил, что так будет, а многие в душе и не желали этого. Некоторые, следя глазами за пальцем Баба Квигли, смотрели в небо – уж второй раз сегодня в разрыве туч появился голубой, даже ярко-голубой просвет. И в этой голубизне летели черные птицы, построившись в виде стрелы. Пусть не голубь, а целая стайка птиц, все же это предвещает перемены, – так позволил себе пошутить губернатор, и те, кто охранял его от давки, надсадно захохотали.
Без привычного дождевого покрова лица казались нескромно нагими.
– Как видно, лодки будут причаливать здесь, – сказала миссис О’Дауд. – Может, тут и наших найдем.
Женщины, остановив двуколку немного поодаль от толпы, закрепили цепью колесо и, надев на морду лошади мешок, из которого сечка высыпалась задолго до Уллуны, на затекших ногах, в тяжелой, промокшей одежде заковыляли к воде. Как это глупо, с досадой думала Эми Паркер, выдержать такой долгий, трудный путь и под конец обнаружить, что все тело словно деревяшка. Она крепче стянула на плечах мокрый мешок и с виду казалась еще более сердитой, чем на самом деле.
– Ты Стэна видела? – спросила она у Долл Квигли.
– Нет, Эми, не видела. Но мы мало где были.
Безответная Долл Квигли решила, что Эми Паркер сердится на нее, но приняла это как нечто естественное.
И постепенно все остальное тоже становилось естественным. Эми Паркер стояла в толпе, скрывавшей ее скованность, рядом со своими друзьями, под первыми несмелыми лучами солнца, которые мало-помалу становились все резче и назойливей. В деревьях, окруженных искрящейся коричневой водой, зашелестел зеленый свет. Ветряная мельница блеснувшими крыльями резанула по остаткам серой мглы. А вдали показалась лодка, которую все наперебой старались опознать, сыпали шутками и даже бились об заклад.
Но Эми Паркер вдруг обуял страх, что это окажется та самая лодка, а она не найдет что сказать мужу на людях. Еще более чужой, чем чужие лица вокруг, представлялась ей сейчас его кожа, а это было все, что она могла сейчас о нем вспомнить.
– Это Эрни, – решительно сказал кто-то, вглядываясь из-под руки. – Ну, точно, это Эрни Оукс.
– Нам, соломенным вдовам, – сказала миссис О’Дауд, – и за полмили не узнать своих мужей с трехдневной щетиной на подбородке.
– Это Эрни Оукс, точно вам говорю, – произнес самоуверенный голос.
Но Эми Паркер с легким презрением отвернулась, уже поняв, что это та самая лодка. Она знала это. Ветер растрепал прядь ее волос и смешал с улыбкой, и то была многозначащая улыбка. Уверенность вернула ей лицо мужа, все до мельчайшей морщинки; она знала это лицо, как свое собственное, она как будто держала его в ладонях, ощупывала губами, и так жадно, что она быстро огляделась, не смотрят ли на нее.
Но, разумеется, никто не смотрел.
А миссис О’Дауд кричала ей:
– Видите? Это же наши ребятки, что б вы там ни говорили. Вот и мой черный дьявол, как бы он всех остальных не спихнул в воду!
Лодка двигалась на веслах, рассекая свежий ветер, в котором миссис О’Дауд рисовались паруса. Кто-то сказал, что на этот раз, наверно, подобрали Тинглей и маленькую Мери Хант. И в самом деле, там была Мери Хант с полосатой кошкой в руках. И старая миссис Тингл тоже – сейчас виден был даже ее зоб. А лодка шла вперед на веслах и после многих усилий, поворотов и маневров, и уханья, и советов причалила к берегу, где стояла толпа.
И тогда Стэн Паркер, даже не привстав – так велика была его усталость, – поднял глаза и увидел на берегу свою жену. Она стояла в темной промокшей одежде, мешок сполз с плеч, и ветер сушил ее волосы. Стэн Паркер не удивился. Он не махал рукой и не отпускал шуток, как другие, увидевшие своих знакомых или родных. Но он глядел на нее, и этого было ему достаточно.
– А вам разве нечего сказать мужу? – спросила миссис О’Дауд свою приятельницу.
Но Эми Паркер даже не взглянула на нее. Она смотрела только на мужа и, как ей казалось, никогда еще не проникала так глубоко в его глаза. И что ж тут было говорить.
– Ну вот, – сказала Эми, – глупости какие. – Она прикусила залетевшую ей в рот прядку и нахмурилась.
А Стэн Паркер вспомнил, как он однажды вошел в комнату, где она стояла над эмалированным тазом, убирая с лица свои темные волосы, и белая кожа ее бедер светилась зеленоватым светом. Летом в той комнате всегда стоял зеленый полумрак от куста белых роз под окошком.
– Эй, – сказал Осси Пибоди, наклонясь к нему, – твоя хозяюшка приехала.
– Да, – коротко ответил Стэн Паркер.
И Осси Пибоди больше не подступался к скрытой от чужих глаз жизни своего приятеля.
Было решено, что вся гурьба, приехавшая с гор на тележке Пибоди, нынче же вечером отправится домой. Интерес к наводнению угасал. Некоторые отмечали и показывали, насколько спала вода, – хоть и немного, но все же спала. Стоять на размокшей земле у края желтой воды было холодно. Люди стали разбредаться по улицам. В одном окне засветилась лампа. Там женщина наливала чай, высоко держа чайник над чашкой, и темно-красная струйка казалась неподвижной.
Паркеры шли навстречу друг другу в меркнувшем свете дня.
– А что с коровами? – спросил Стэн Паркер, потому что ему следовало заговорить первым.
– За ними старик присматривает.
Они стеснялись разговаривать друг с другом, пока шли к тележке Пибоди вместе с остальными. Но они были рядом. Они чувствовали, как соприкасается их одежда. А в тележке, пока они ждали свиного окорока, обещанного для матушки Осси Пибоди, тесная близость заменила собою все слова.
– Ну, будьте здоровы, – сказала миссис О’Дауд, уже похлестывая свою лошадь.
Она уезжала отдельно со своим мужем и парой бутылок.
– Увидимся по эту сторону Килларни, – крикнула миссис О’Дауд.
И двуколка О’Даудов скрылась в мирной ночной темноте.
И вся эта ночь до конца была мирной. У кого-то из сидевших в тележке оказался кулек с мятными леденцами, который пустили по кругу. Пока они ждали окорок, жесткие пальцы то и дело ныряли в кулек. Эми Паркер, не любившая мятных леденцов, взяла один, откусила кусочек и выплюнула, а надкушенную липкую половинку, не промахнувшись в темноте, сунула прямо в губы мужа. Смеясь, он взял зубами твердую конфетку, и мятный запах пробрал его до самых глаз.
– Эй, мальчонка, ты чей? – крикнул кто-то.
Где-то в темноте плакал ребенок.
– Вы подумайте, – сказала жена мясника, подходя со свиным окороком, завернутым в рекламные страницы местной газеты, – он все бродит туда-сюда, туда-сюда. И весь день он плачет, этот малыш. «Ты откуда?» – спрашиваю. Молчит. Только смотрит. И плачет. «Тогда иди к нам, – говорю, – я тебе дам вкусного пирожка». А он знай себе плачет. И опять туда-сюда. Я уж думаю – отведу его в полицию и сдам. Как приблудыша, ну, конечно, чтоб все по-хорошему было. Понимаете, люди это не выдерживают. Мне говорят: да уймите же как-нибудь ребенка. Будто это мой. И плачет, и плачет. Как последний христианин на земле. Ну вот вам, Осси, – уж такая славная свининка, какой ваша мамаша еще не едала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70