Красными и черными штрихами на буроватом фоне кто-то нарисовал странную фигуру с двумя головами и множеством рук, – точнее, рук и щупалец вперемешку. Да и головы… Одна явно принадлежала человеку, но была обведена кругом, похожим на нимб, зато вторая больше всего походила на рисунок, сделанный очень маленьким ребенком, желавшим изобразить бяку. На неестественно удлиненном левом плече фигуры вторая голова вырастала полуовальной каплей – лысая; и на плоскости, обозначающей лицо, располагались один над другим два разновеликих глаза – нижний, очень большой, опушенный длинными ресницами, и верхний, маленький, узкий, то ли прищуренный, то ли припухший; ниже и чуть сбоку – короткий толстый клюв, слегка похожий на клюв попугая; и, почти сливаясь с условно обозначенной линией плеча, пугающе растягивался невероятно большой рот.
Внезапно идиллический танец прервался, фигуры распались на составные части, – и кочевники, опустив на песок клубки со множеством щупалец, двинулись к автомобилю. Выражение их лиц не допускало двойственного толкования – кочевники вполне однозначно угрожали зрителям. Ольшес дал задний ход, и машина поползла по шоссе, уходя от приближающихся людей. Ласкьяри, словно проснувшись, негромко вскрикнула:
– В чем дело?!
– Дело в том, что мы им, кажется, помешали, – спокойно ответил Даниил Петрович, разворачивая автомобиль.
– Ерунда!
– Вы уверены, что вообще можно смотреть на их танцы?
– Разумеется. Любому. Ах, вот оно что… Дело в вашем присутствии, я думаю. Они почуяли чужака.
– Вот как? – пробормотал Ольшес, прибавляя скорость. – Вы так думаете? А я думаю иначе… но это не важно.
Некоторое время они ехали молча – Ольшес вел машину со скоростью, не слишком превышающей местные понятия о быстрой езде, – но вот Ласкь-яри заговорила:
– Если не ваше присутствие смутило их – то что же?
– По-моему, они почувствовали, что я включил запись.
– Запись? – с недоумением посмотрела на него девушка.
– Да, это… ну, скажем, киносъемка.
– Но у вас нет кинокамеры.
– Она встроена в автомобиль и совершенно незаметна. Вы ведь советовали переделать машину, – рассмеялся Ольшес. – Вот я и последовал вашему совету. Поменял мотор, а заодно и поставил кое-какую аппаратуру.
– Вот как? В таком случае я попрошу вас продемонстрировать мне полные возможности нового мотора.
– С удовольствием.
Въезжая на улицы Столицы, Ольшес сбросил скорость, и Ласкьяри, глубоко вздохнув, прошептала:
? Прекрасно…
Ольшес глянул на нее. Девушка побледнела, но держалась в общем неплохо.
– Значит, вы довольны?
– Да. Чтобы догнать ваш автомобиль, потребуется наш самолет. А его за пять минут не поднимешь. Ваш космический корабль… он ведь недалеко. Сколько времени вам понадобится, чтобы до него добраться?.
– Ласкьяри, а вы твердо убеждены, что нам придется удирать?
– Да.
– Скажите, а почему вы так озабочены нашим спасением?
– Можно подумать, вы не знаете, – неожиданно огрызнулась Ласкьяри, на мгновение утратив дипломатическую выдержку.
Ольшес рассмеялся:
– Предположим, знаю. И даже считаю себя вправе задать вопрос. В случае… э-э… изменения ситуации… вы будете концентрировать свои усилия на господине консуле – или мы также можем рассчитывать на ваше сочувствие?
Ласкьяри с тоской в голосе сказала:
– Да ведь вы же ненормальные. И господин консул, я уверена, в случае опасности последним уйдет от нее. Сначала он будет пытаться спасти своих людей…
– Очень верное наблюдение.
– А потому у меня нет выбора.
– …Насколько можно понять из обстоятельств, переворот внутри дворца уже совершился, – говорил Ольшес. – Правитель дал нам разрешение на выход в город под давлением. И во главе новой группировки стоит первый министр. Его дочь знает многое, хотя и далеко не в курсе всех дел. Она не знает, например, на какой день назначено официальное объявление о смене власти… хотя я лично полагаю, что сие знаменательное событие произойдет в дни празднества, о котором нам до сих пор ничего официально неизвестно. И еще Ласкьяри не знает замыслов отца относительно нас. Но подозревает, что замыслы эти не блещут оригинальностью и гуманностью. Во всяком случае, если не первый министр, так по крайней мере таинственная организация, которая мечтает о захвате власти, не имея на то права…
– Кстати, – перебил Ольшеса Росинский, – а вы узнали, что означает это выражение – «право на власть»?
– Не совсем.
– Как это – не совсем? – удивился Елисеев.
– Давайте я лучше буду говорить по порядку, – предложил Ольшес.
– Ну, извольте, – согласился Адриан Станиславович.
– Первое, что лично меня заставило насторожиться, – начал Даниил Петрович, – так это неоднократно повторявшийся вопрос: «Почему именно эта страна?» Поневоле нам навязывалась мысль, что Тофет чем-то отличается от прочих государств на Ауяне. Анализ различий Тофета и других стран привел к выводу, что здесь действительно имеется какая-то закавыка. С одной стороны, Тофет – наиболее технологически развитая и богатая страна. С другой – в ней же якобы благополучно существуют почти первобытные племена степных кочевников…
– Якобы?.. – тут же ухватился за слово Елисеев, но Даниил Петрович, словно не расслышав, продолжил:
– Причем, заметьте, нам никаких пояснений по поводу этих племен не дают, несмотря на наши вопросы и неоднократные просьбы Хедде-на разрешить ему встречу с кочевниками. Из ряда намеков, обмолвок и прочего я составил некую картину… правда, неизвестно, насколько она соответствует реальности, но все же это лучше, чем ничего.
– Вы не будете так любезны…
– Буду. Непременно. Значит, так. Право на власть – традиционное понятие, и оно каким-то образом связано с кочевыми племенами. То есть, судя по всему, это самое право дается не просто рождением, но и еще какими-то обстоятельствами, однако в чем оно выражается – я пока не знаю. Я только предполагаю, что правом на власть в То-фете называют внезапно возникающую способность общаться с морскими существами – разумными, как я думаю, – и посредниками в общении выступают именно кочевники. Но возможно, посредничество тут ни при чем… Но эти люди совсем не так дики, как нас хотят убедить, и потому нам не позволяют с ними встречаться. И потому нам не верят, когда мы утверждаем, что случайно оказались именно в Тофете, – подозревают, что мы каким-то образом узнали о морском феномене и хотим тайком к нему подобраться. А именно связь с морем каким-то образом позволила Тофету обогнать другие государства Ауяны в развитии.
Елисеев приложил руку ко лбу и тяжело вздохнул.
– Даниил Петрович, – устало сказал он, – что-то мне кажется. Что ваша разыгравшаяся фантазия…
– Сегодня ночью Ласкьяри показала мне морских чудищ, Адриан Станиславович. Фантазия тут ни при чем. Кстати, там, возле Желтого залива, где кочевники встречаются с морскими жителями, я видел на скалах гигантский рисунок. Это конструкт, объединяющий человека и жителя моря – я не знаю, как называются эти существа…
Глава 7
…Автомобиль осторожно выполз на берег и остановился, коснувшись передними колесами воды. Сегодня залив светился едва заметно, и его бледная зелень, уходя вдаль, сливалась с небом. И кочевников не было поблизости – Оль-шес предварительно проехал по окрестностям, осмотрелся.
Помедлив немного, Даниил Петрович вышел из машины. Прошелся по берегу, задумчиво полюбовался смутно видимым рисунком на скалах, поднял камешек, бросил в воду. Он, собственно, не знал, на что рассчитывал, когда ехал сюда. Почему-то Ольшесу казалось, что этой ночью ему непременно нужно быть у залива, но почему? Впрочем, интуиция – мать информации, и коль скоро он явился на побережье, что-нибудь да узнает. Может быть, кочевники придут все-таки, попозже? Хотя вчера в это время они уже танцевали здесь… А может быть, морские чудища выйдут на песок, увидя его, Ольшеса? Даниил Петрович обернулся к изображению на скалах, всмотрелся в него еще раз. Это существо… кажется, морские жители похожи на осьминогов… если, конечно, можно судить по этому рисунку. Осьминоги…
«Дарейт!..»
Слово ворвалось в мысли Ольшеса так звучно и явственно, что Даниил Петрович невольно переспросил вслух:
– Как?
И ответом – вздох над заливом, над скалами, в воздухе, светящемся вокруг мягкой зеленью:
– Дарейт…:
Ольшес сел на песок. Обхватил колени руками. Подумал, потом громко сказал:
– И что дальше?
А дальше…
Даниил Петрович ощутил непонятную слабость, его руки безвольно опустились, он медленно лег, вытянулся на песке и закрыл глаза…
…Зеленоватые перламутровые слои всколыхнулись перед глазами, и ощущение краткого полета пронзительно и остро вошло в мысль и тело. Ольшес понял, что он уже не на берегу, но как он очутился в безмолвной, плотной тьме – он не смог бы объяснить. Да он и не хотел ничего объяснять… Тьма была бездонной и чужой, она принадлежала иному миру, в ней чувствовалась откровенная первобытность, и предела ей не было.
Опора исчезла, Ольшес плыл в бесконечности, и тьма сначала растворила инспектора в себе, стремительно и бесповоротно, а затем, когда Ольшес окончательно почувствовал себя частью непроницаемого мрака, когда его собственное бытие стало неважным и ненужным – тьма обрела оттенки, в ней стали различимы синие и коричневые пятна, алые сполохи в глубине – недостижимые и манящие… и наконец снова возник зеленоватый перламутровый туман. И в нем проявилось движение. Скользнула бесшумно тень, вторая…
Кто-то в тумане жил.
Зеленые пласты расслоились, разорвались, распались клочьями, открыв завешенную прежде картину нового мира. И мир этот показался Олыпесу чем-то знакомым, но инспектор не мог вспомнить, где и когда он видел малиновые шары, синие живые воронки, желтые и оливковые безлистые кусты с длинными гибкими ветвями… Мысль билась лихорадочно: «Знаю, знаю…» Но воспоминание не! приходило… И от беспомощности хотелось закричать, ударить кулаком в стену… вот только стены рядом не нашлось. А среди странных ярких растений началось нечто…
Силуэты то ли многоруких, то ли многоногих; существ кружились между диковинными цветами, взмывали вверх, опускались, и Ольшес видел, что их движения не хаотичны, что здесь есть система и порядок, и напряженно вглядывался, пытаясь уловить смысл танца. Но все ускользало от него, словно он пытался поймать рукой струйку дыма, – и невозможно оказалось зафиксировать даже простейшую мысль, все таяло, как зеленый туман, оставляя лишь образы и цвета…
Внезапно по глазам ударил резкий свет; туман спрессовался, сгустился, стал волнами. Белые барашки пены бежали к скалам, лучи белого чужого солнца горели бликами на воде, и вновь Ольшес видел и не узнавал, и это отчаянно мучило его. Хотелось закрыть глаза, уйти – но пути к отступлению не было. И Ольшес понял, что настал один из тех моментов, когда у человека нет возможности выбора… и смог подумать, что в любой ситуации нам только кажется, что мы выбираем, как поступить, а на деле выбора вовсе не существует, он уже предрешен всеми нашими предыдущими жизнями, и все, любая мелочь, даже давнишняя тайная мысль, случайно мелькнувшая, неосознанная, забытая – все отбрасывает тень в будущее… и когда будущее становится настоящим, нас удивляет собственный поступок, нас удивляет его результат…
Теперь он видел скалы и прилепившиеся к ним каменные кубы – это были чьи-то дома… И к этим кубам сверху, по едва заметному выступу, подбирались фигурки, одетые в скафандры… но это не были земляне, и это не были жители Ауяны, у Ольшеса не было в том сомнений.:. Инспектор словно плыл в воздухе, приближаясь к домам, но внезапно огненно-белая вспышка прорезала день, затмив полуденные лучи, и каменный куб распался, и под обломками каменных плит взметнулись и упали гибкие щупальца… и невыносимая боль души отбросила Ольшеса в сторону, вниз, и он явственно увидел в руках одной из фигурок, одетых в скафандры, оружие… и все встало на свои места. Все стало понятным и однозначным. Те, кто приходит с неба, – враги, убийцы…
И Ольшес понял вопрос и взорвался внутренним криком:
– Нет!..
Не было рассуждений, способных убедить, доказать. Только боль – и уверенность: должны понять. Не враги, нет! Ольшес все свои душевные силы бросил вовне, к тем, в каменных кубах:
– Нет!..
Мы пришли не для войны!.. И снова наплыл зеленый туман, мягко погрузив в себя воспаленный мозг.
Ольшес открыл глаза. Светало, и зеленоватые блики на море и в воздухе исчезли, поглощенные утренней зарей. Даниил Петрович долго лежал на спине, бездумно глядя на плывущие в небе облака – легкие, изящные, полупрозрачные… и. даже не пытался осмыслить происшедшее. Он просто наслаждался привычной реальностью. Наконец инспектор попытался встать – но обнаружил, что это не такое-то простое дело. Все его тело словно налилось свинцом, ноги не сгибались, слабость сделала руки чужими и незнакомыми. Ольшес повторил попытку, сконцентрировав внимание на действиях каждой мышцы. Он чувствовал рассогласованность мускулатуры и сосредоточился на том, чтобы избавиться от странного ощущения, что у него исчезли суставы, но при этом отросло по крайней мере шесть лишних конечностей. Постепенно ему удалось вернуть нормальную координацию. Он встал на оставшиеся у него две ноги и направился к автомобилю.
Елисеев шел по аллее, перебирая в памяти подробности последнего разговора с Ольшесом. Морские чудища… связь их с уровнем технического развития и богатством Тофета… нелепость какая-то. И все же – не напрасно ведь Хеддену не разрешают встречаться с кочевниками. Безусловно, что-то за этим кроется. Консул решил свернуть на лужайку, посидеть в тишине, обдумать все по пунктам, не торопясь. Лужайка скрывалась слева от аллеи, за густой стеной цветущего кустарника. Елисеев раздвинул ветви – и замер.
На скамье, расслабленно привалясь к высокой резной спинке, сидел Ольшес. Он развлекался.
Над цветами, устилавшими лужайку сплошным ковром, кружились с гудением то ли лохматые мухи, то ли шмели. Время от времени они опускались на цветки и, вытягивая хоботки, пили нектар. А Ольшес бросал в мух мелкие камешки, сшибая мохнатых насекомых. Мухи валились в траву, обиженно взревывая, потом выползали на травинки, чистили крылышки и снова взлетали, чтобы как ни в чем не бывало заняться своими делами. Елисеев стоял за кустом, наблюдая, – ему было очень интересно, промахнется ли Даниил Петрович хоть раз. Но долго заниматься наблюдением консулу не пришлось, потому что второй помощник вскоре окликнул его:
– Не надоело вам там стоять, Адриан Станиславович?
– Ну, знаете! – Елисеев вышел из укрытия. – Я был уверен, что вы просто не могли меня заметить.
– Мог, еще как, – насмешливо произнес Ольшес. – Вас было слышно, еще когда вы в сад спускались.
– Н-да…
Елисеев уселся рядом с Ольшесом, и Даниил Петрович, вроде бы даже не шевельнувшись, изменил позу. От расслабленности не осталось и следа… и Елисеев, покосившись на второго помощника, хмыкнул под нос.
– Даниил Петрович, – заговорил консул, – я все думал о том, что мне сообщили. Видите ли, мне кажется…
– Извините, – перебил его Ольшес, – лучше сначала я вам кое-что расскажу. Очень интересное. Сегодня ночью я снова ездил к Желтому заливу…
– …И все-таки я не понимаю, – нервно говорил Росинский, постукивая пальцами по подлокотникам кресла. – Какая может быть связь между этими… дарейтами – так вы их назвали? – и технологическим уровнем Тофета, а тем более с деньгами и с тем, что Ласкьяри определяет как право на власть. Не понимаю!
– Боюсь, не вы один пребываете в состоянии столь трогательного недоумения, уважаемый Валентин Лукьянович, – язвительно сказал Хедден. – Боюсь, что все мы несколько огорошены… или ошарашены… или, в конце концов, просто растеряны и чувствуем себя дураками. Но меня лично утешает то обстоятельство, что Даниил Петрович сумел в такой необычной обстановке объяснить неведомым существам нашу основную позицию. Если, конечно, он верно воспринял вопрос.
– Уверяю вас, ошибиться было невозможно, – сказал Ольшес.
– А мне вот что интересно, – сказал Кор-сильяс. – Когда были здесь эти… сволочи в скафандрах?
– К сожалению, под картинкой не было даты.
– Жаль, – очень серьезно произнес Корсильяс.
– Мне тоже, – согласился с ним Ольшес.
? Не это главное, – сказал консул. – Во всяком случае, в данный момент. Мне кажется, сейчас важно то, что разъяснились наконец некоторые странности отношения к нам. Понятно, почему нас не выпускали в город так долго. Ясно, почему Хеддену не разрешали выезд в степи, встречу с кочевниками, которые, как утверждает Даниил Петрович, на самом деле никакие не кочевники или, по крайней мере, не дикари. Но неясно, почему, все-таки нам позволили ходить по улицам в любое время. Тут что-то не так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Внезапно идиллический танец прервался, фигуры распались на составные части, – и кочевники, опустив на песок клубки со множеством щупалец, двинулись к автомобилю. Выражение их лиц не допускало двойственного толкования – кочевники вполне однозначно угрожали зрителям. Ольшес дал задний ход, и машина поползла по шоссе, уходя от приближающихся людей. Ласкьяри, словно проснувшись, негромко вскрикнула:
– В чем дело?!
– Дело в том, что мы им, кажется, помешали, – спокойно ответил Даниил Петрович, разворачивая автомобиль.
– Ерунда!
– Вы уверены, что вообще можно смотреть на их танцы?
– Разумеется. Любому. Ах, вот оно что… Дело в вашем присутствии, я думаю. Они почуяли чужака.
– Вот как? – пробормотал Ольшес, прибавляя скорость. – Вы так думаете? А я думаю иначе… но это не важно.
Некоторое время они ехали молча – Ольшес вел машину со скоростью, не слишком превышающей местные понятия о быстрой езде, – но вот Ласкь-яри заговорила:
– Если не ваше присутствие смутило их – то что же?
– По-моему, они почувствовали, что я включил запись.
– Запись? – с недоумением посмотрела на него девушка.
– Да, это… ну, скажем, киносъемка.
– Но у вас нет кинокамеры.
– Она встроена в автомобиль и совершенно незаметна. Вы ведь советовали переделать машину, – рассмеялся Ольшес. – Вот я и последовал вашему совету. Поменял мотор, а заодно и поставил кое-какую аппаратуру.
– Вот как? В таком случае я попрошу вас продемонстрировать мне полные возможности нового мотора.
– С удовольствием.
Въезжая на улицы Столицы, Ольшес сбросил скорость, и Ласкьяри, глубоко вздохнув, прошептала:
? Прекрасно…
Ольшес глянул на нее. Девушка побледнела, но держалась в общем неплохо.
– Значит, вы довольны?
– Да. Чтобы догнать ваш автомобиль, потребуется наш самолет. А его за пять минут не поднимешь. Ваш космический корабль… он ведь недалеко. Сколько времени вам понадобится, чтобы до него добраться?.
– Ласкьяри, а вы твердо убеждены, что нам придется удирать?
– Да.
– Скажите, а почему вы так озабочены нашим спасением?
– Можно подумать, вы не знаете, – неожиданно огрызнулась Ласкьяри, на мгновение утратив дипломатическую выдержку.
Ольшес рассмеялся:
– Предположим, знаю. И даже считаю себя вправе задать вопрос. В случае… э-э… изменения ситуации… вы будете концентрировать свои усилия на господине консуле – или мы также можем рассчитывать на ваше сочувствие?
Ласкьяри с тоской в голосе сказала:
– Да ведь вы же ненормальные. И господин консул, я уверена, в случае опасности последним уйдет от нее. Сначала он будет пытаться спасти своих людей…
– Очень верное наблюдение.
– А потому у меня нет выбора.
– …Насколько можно понять из обстоятельств, переворот внутри дворца уже совершился, – говорил Ольшес. – Правитель дал нам разрешение на выход в город под давлением. И во главе новой группировки стоит первый министр. Его дочь знает многое, хотя и далеко не в курсе всех дел. Она не знает, например, на какой день назначено официальное объявление о смене власти… хотя я лично полагаю, что сие знаменательное событие произойдет в дни празднества, о котором нам до сих пор ничего официально неизвестно. И еще Ласкьяри не знает замыслов отца относительно нас. Но подозревает, что замыслы эти не блещут оригинальностью и гуманностью. Во всяком случае, если не первый министр, так по крайней мере таинственная организация, которая мечтает о захвате власти, не имея на то права…
– Кстати, – перебил Ольшеса Росинский, – а вы узнали, что означает это выражение – «право на власть»?
– Не совсем.
– Как это – не совсем? – удивился Елисеев.
– Давайте я лучше буду говорить по порядку, – предложил Ольшес.
– Ну, извольте, – согласился Адриан Станиславович.
– Первое, что лично меня заставило насторожиться, – начал Даниил Петрович, – так это неоднократно повторявшийся вопрос: «Почему именно эта страна?» Поневоле нам навязывалась мысль, что Тофет чем-то отличается от прочих государств на Ауяне. Анализ различий Тофета и других стран привел к выводу, что здесь действительно имеется какая-то закавыка. С одной стороны, Тофет – наиболее технологически развитая и богатая страна. С другой – в ней же якобы благополучно существуют почти первобытные племена степных кочевников…
– Якобы?.. – тут же ухватился за слово Елисеев, но Даниил Петрович, словно не расслышав, продолжил:
– Причем, заметьте, нам никаких пояснений по поводу этих племен не дают, несмотря на наши вопросы и неоднократные просьбы Хедде-на разрешить ему встречу с кочевниками. Из ряда намеков, обмолвок и прочего я составил некую картину… правда, неизвестно, насколько она соответствует реальности, но все же это лучше, чем ничего.
– Вы не будете так любезны…
– Буду. Непременно. Значит, так. Право на власть – традиционное понятие, и оно каким-то образом связано с кочевыми племенами. То есть, судя по всему, это самое право дается не просто рождением, но и еще какими-то обстоятельствами, однако в чем оно выражается – я пока не знаю. Я только предполагаю, что правом на власть в То-фете называют внезапно возникающую способность общаться с морскими существами – разумными, как я думаю, – и посредниками в общении выступают именно кочевники. Но возможно, посредничество тут ни при чем… Но эти люди совсем не так дики, как нас хотят убедить, и потому нам не позволяют с ними встречаться. И потому нам не верят, когда мы утверждаем, что случайно оказались именно в Тофете, – подозревают, что мы каким-то образом узнали о морском феномене и хотим тайком к нему подобраться. А именно связь с морем каким-то образом позволила Тофету обогнать другие государства Ауяны в развитии.
Елисеев приложил руку ко лбу и тяжело вздохнул.
– Даниил Петрович, – устало сказал он, – что-то мне кажется. Что ваша разыгравшаяся фантазия…
– Сегодня ночью Ласкьяри показала мне морских чудищ, Адриан Станиславович. Фантазия тут ни при чем. Кстати, там, возле Желтого залива, где кочевники встречаются с морскими жителями, я видел на скалах гигантский рисунок. Это конструкт, объединяющий человека и жителя моря – я не знаю, как называются эти существа…
Глава 7
…Автомобиль осторожно выполз на берег и остановился, коснувшись передними колесами воды. Сегодня залив светился едва заметно, и его бледная зелень, уходя вдаль, сливалась с небом. И кочевников не было поблизости – Оль-шес предварительно проехал по окрестностям, осмотрелся.
Помедлив немного, Даниил Петрович вышел из машины. Прошелся по берегу, задумчиво полюбовался смутно видимым рисунком на скалах, поднял камешек, бросил в воду. Он, собственно, не знал, на что рассчитывал, когда ехал сюда. Почему-то Ольшесу казалось, что этой ночью ему непременно нужно быть у залива, но почему? Впрочем, интуиция – мать информации, и коль скоро он явился на побережье, что-нибудь да узнает. Может быть, кочевники придут все-таки, попозже? Хотя вчера в это время они уже танцевали здесь… А может быть, морские чудища выйдут на песок, увидя его, Ольшеса? Даниил Петрович обернулся к изображению на скалах, всмотрелся в него еще раз. Это существо… кажется, морские жители похожи на осьминогов… если, конечно, можно судить по этому рисунку. Осьминоги…
«Дарейт!..»
Слово ворвалось в мысли Ольшеса так звучно и явственно, что Даниил Петрович невольно переспросил вслух:
– Как?
И ответом – вздох над заливом, над скалами, в воздухе, светящемся вокруг мягкой зеленью:
– Дарейт…:
Ольшес сел на песок. Обхватил колени руками. Подумал, потом громко сказал:
– И что дальше?
А дальше…
Даниил Петрович ощутил непонятную слабость, его руки безвольно опустились, он медленно лег, вытянулся на песке и закрыл глаза…
…Зеленоватые перламутровые слои всколыхнулись перед глазами, и ощущение краткого полета пронзительно и остро вошло в мысль и тело. Ольшес понял, что он уже не на берегу, но как он очутился в безмолвной, плотной тьме – он не смог бы объяснить. Да он и не хотел ничего объяснять… Тьма была бездонной и чужой, она принадлежала иному миру, в ней чувствовалась откровенная первобытность, и предела ей не было.
Опора исчезла, Ольшес плыл в бесконечности, и тьма сначала растворила инспектора в себе, стремительно и бесповоротно, а затем, когда Ольшес окончательно почувствовал себя частью непроницаемого мрака, когда его собственное бытие стало неважным и ненужным – тьма обрела оттенки, в ней стали различимы синие и коричневые пятна, алые сполохи в глубине – недостижимые и манящие… и наконец снова возник зеленоватый перламутровый туман. И в нем проявилось движение. Скользнула бесшумно тень, вторая…
Кто-то в тумане жил.
Зеленые пласты расслоились, разорвались, распались клочьями, открыв завешенную прежде картину нового мира. И мир этот показался Олыпесу чем-то знакомым, но инспектор не мог вспомнить, где и когда он видел малиновые шары, синие живые воронки, желтые и оливковые безлистые кусты с длинными гибкими ветвями… Мысль билась лихорадочно: «Знаю, знаю…» Но воспоминание не! приходило… И от беспомощности хотелось закричать, ударить кулаком в стену… вот только стены рядом не нашлось. А среди странных ярких растений началось нечто…
Силуэты то ли многоруких, то ли многоногих; существ кружились между диковинными цветами, взмывали вверх, опускались, и Ольшес видел, что их движения не хаотичны, что здесь есть система и порядок, и напряженно вглядывался, пытаясь уловить смысл танца. Но все ускользало от него, словно он пытался поймать рукой струйку дыма, – и невозможно оказалось зафиксировать даже простейшую мысль, все таяло, как зеленый туман, оставляя лишь образы и цвета…
Внезапно по глазам ударил резкий свет; туман спрессовался, сгустился, стал волнами. Белые барашки пены бежали к скалам, лучи белого чужого солнца горели бликами на воде, и вновь Ольшес видел и не узнавал, и это отчаянно мучило его. Хотелось закрыть глаза, уйти – но пути к отступлению не было. И Ольшес понял, что настал один из тех моментов, когда у человека нет возможности выбора… и смог подумать, что в любой ситуации нам только кажется, что мы выбираем, как поступить, а на деле выбора вовсе не существует, он уже предрешен всеми нашими предыдущими жизнями, и все, любая мелочь, даже давнишняя тайная мысль, случайно мелькнувшая, неосознанная, забытая – все отбрасывает тень в будущее… и когда будущее становится настоящим, нас удивляет собственный поступок, нас удивляет его результат…
Теперь он видел скалы и прилепившиеся к ним каменные кубы – это были чьи-то дома… И к этим кубам сверху, по едва заметному выступу, подбирались фигурки, одетые в скафандры… но это не были земляне, и это не были жители Ауяны, у Ольшеса не было в том сомнений.:. Инспектор словно плыл в воздухе, приближаясь к домам, но внезапно огненно-белая вспышка прорезала день, затмив полуденные лучи, и каменный куб распался, и под обломками каменных плит взметнулись и упали гибкие щупальца… и невыносимая боль души отбросила Ольшеса в сторону, вниз, и он явственно увидел в руках одной из фигурок, одетых в скафандры, оружие… и все встало на свои места. Все стало понятным и однозначным. Те, кто приходит с неба, – враги, убийцы…
И Ольшес понял вопрос и взорвался внутренним криком:
– Нет!..
Не было рассуждений, способных убедить, доказать. Только боль – и уверенность: должны понять. Не враги, нет! Ольшес все свои душевные силы бросил вовне, к тем, в каменных кубах:
– Нет!..
Мы пришли не для войны!.. И снова наплыл зеленый туман, мягко погрузив в себя воспаленный мозг.
Ольшес открыл глаза. Светало, и зеленоватые блики на море и в воздухе исчезли, поглощенные утренней зарей. Даниил Петрович долго лежал на спине, бездумно глядя на плывущие в небе облака – легкие, изящные, полупрозрачные… и. даже не пытался осмыслить происшедшее. Он просто наслаждался привычной реальностью. Наконец инспектор попытался встать – но обнаружил, что это не такое-то простое дело. Все его тело словно налилось свинцом, ноги не сгибались, слабость сделала руки чужими и незнакомыми. Ольшес повторил попытку, сконцентрировав внимание на действиях каждой мышцы. Он чувствовал рассогласованность мускулатуры и сосредоточился на том, чтобы избавиться от странного ощущения, что у него исчезли суставы, но при этом отросло по крайней мере шесть лишних конечностей. Постепенно ему удалось вернуть нормальную координацию. Он встал на оставшиеся у него две ноги и направился к автомобилю.
Елисеев шел по аллее, перебирая в памяти подробности последнего разговора с Ольшесом. Морские чудища… связь их с уровнем технического развития и богатством Тофета… нелепость какая-то. И все же – не напрасно ведь Хеддену не разрешают встречаться с кочевниками. Безусловно, что-то за этим кроется. Консул решил свернуть на лужайку, посидеть в тишине, обдумать все по пунктам, не торопясь. Лужайка скрывалась слева от аллеи, за густой стеной цветущего кустарника. Елисеев раздвинул ветви – и замер.
На скамье, расслабленно привалясь к высокой резной спинке, сидел Ольшес. Он развлекался.
Над цветами, устилавшими лужайку сплошным ковром, кружились с гудением то ли лохматые мухи, то ли шмели. Время от времени они опускались на цветки и, вытягивая хоботки, пили нектар. А Ольшес бросал в мух мелкие камешки, сшибая мохнатых насекомых. Мухи валились в траву, обиженно взревывая, потом выползали на травинки, чистили крылышки и снова взлетали, чтобы как ни в чем не бывало заняться своими делами. Елисеев стоял за кустом, наблюдая, – ему было очень интересно, промахнется ли Даниил Петрович хоть раз. Но долго заниматься наблюдением консулу не пришлось, потому что второй помощник вскоре окликнул его:
– Не надоело вам там стоять, Адриан Станиславович?
– Ну, знаете! – Елисеев вышел из укрытия. – Я был уверен, что вы просто не могли меня заметить.
– Мог, еще как, – насмешливо произнес Ольшес. – Вас было слышно, еще когда вы в сад спускались.
– Н-да…
Елисеев уселся рядом с Ольшесом, и Даниил Петрович, вроде бы даже не шевельнувшись, изменил позу. От расслабленности не осталось и следа… и Елисеев, покосившись на второго помощника, хмыкнул под нос.
– Даниил Петрович, – заговорил консул, – я все думал о том, что мне сообщили. Видите ли, мне кажется…
– Извините, – перебил его Ольшес, – лучше сначала я вам кое-что расскажу. Очень интересное. Сегодня ночью я снова ездил к Желтому заливу…
– …И все-таки я не понимаю, – нервно говорил Росинский, постукивая пальцами по подлокотникам кресла. – Какая может быть связь между этими… дарейтами – так вы их назвали? – и технологическим уровнем Тофета, а тем более с деньгами и с тем, что Ласкьяри определяет как право на власть. Не понимаю!
– Боюсь, не вы один пребываете в состоянии столь трогательного недоумения, уважаемый Валентин Лукьянович, – язвительно сказал Хедден. – Боюсь, что все мы несколько огорошены… или ошарашены… или, в конце концов, просто растеряны и чувствуем себя дураками. Но меня лично утешает то обстоятельство, что Даниил Петрович сумел в такой необычной обстановке объяснить неведомым существам нашу основную позицию. Если, конечно, он верно воспринял вопрос.
– Уверяю вас, ошибиться было невозможно, – сказал Ольшес.
– А мне вот что интересно, – сказал Кор-сильяс. – Когда были здесь эти… сволочи в скафандрах?
– К сожалению, под картинкой не было даты.
– Жаль, – очень серьезно произнес Корсильяс.
– Мне тоже, – согласился с ним Ольшес.
? Не это главное, – сказал консул. – Во всяком случае, в данный момент. Мне кажется, сейчас важно то, что разъяснились наконец некоторые странности отношения к нам. Понятно, почему нас не выпускали в город так долго. Ясно, почему Хеддену не разрешали выезд в степи, встречу с кочевниками, которые, как утверждает Даниил Петрович, на самом деле никакие не кочевники или, по крайней мере, не дикари. Но неясно, почему, все-таки нам позволили ходить по улицам в любое время. Тут что-то не так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31