Это не фраза, а правда. Мне дороже всего кремень, как ты его ни поверни и ни ударь, все-таки из него искры, а не ореховая скорлупа. Мне все проповедуют: "Надо, мол, людей брать, как они есть". Прекрасно, господа, но ведь и я человек и меня, в таком случае надо брать, каков - "Фелица, я развратен" {2}. Вас не надуешь, и слава богу. <...>
Читали Вы пресловутый "Дым"? {3} У меня одна мерка. Не художественно? - не спокойно? - дрянь, форма? Сам с ноготь, борода с локоть. Борода состоит из брани всего русского, в минуту, когда в России все стараются быть русскими. А тут и труженик честный _посредник_ представлен жалким дураком, потому что не знает города Нанси. В России-де все гадко и глупо и _все надо_ гнуть насильно и на иностранный манер. На этом основании и дурак Литвинов _изучил_ иностранную агрономию, чтобы ему, дураку, _применять_ ее в своем имении. Ясно, осел. Не все ли это равно, что под русскую брыкуху запрягать паровоз? Этого мало. Между всеми русскими негодяями и дураками оказывается порядочный герой, истосковавшийся по аристократическому кругу, который будто бы презирает, и бросающий женщину, которую будто бы уважает и любит, только из-за того, что нанюхался волос женщины, которую с детства знает и признает окончательно для себя непригодной. Мало того, этому краеугольному камню русских и порядочных людей (в глазах автора) ни разу и на ум не пришло, что женщина, которую он сманывает, жена другого - имя которого она носит и т. д. Неужели это прогресс? Мужики за это оглоблей бьют. Порядочные люди борются, насколько сил хватает, а жулики-прогрессисты об этом не думают.
В чем же, спрашивается, _гражданский подвиг_ рассказа (литературный - в уродстве и несообразности целого)? Очевидно, что главная цель умилостивить героев "Русского слова" и тому подобных, которые так взъелись на автора за "Отцов и детей" {4}. Эта цель достигнута, к стыду автора. Вот почему мне грустно, и я не пишу к Тургеневу. Что я буду писать? И в том и в другом случае я вижу один и тот же мотив - эгоистическое чесание (извините за выражение) избалованного пупка. Но, по-моему, так не должен жить человек, кто бы он ни был. Этим не растет ни народ, ни государство, ни общество. А наша дура критика сидит разиня рот и не понимает, в чем дело. Но довольно об этом.
Неужели мы за все лето не увидимся? Как вы живете-можете? Что прелестная Софья Андреевна, которой мы оба с женой земно кланяемся? Что тетенька Татьяна Александровна? Что рояль, настроили ли? Дьяков, говорят, вернулся. Мы сидим безо ржи окончательно, да, кажется, я буду без яровой пшеницы, и мои кони могут зимой играть на лире. Травы отвратительны.
Не слыхали ли чего о Московско-Курской чугунке? Неужели и до Тулы не пойдет она в этом году? Право, пора. Кажется, ты более заботишься о прогрессе на словах, чем на деле.
Что издание Вашего романа? Я первый его покупатель. Я все строюсь, то есть все исправляю чужие грехи, и уже дошел до того, что чувствую страх при виде топора и лопатки каменщика. Хуже гильотины. Неужели вы не обрадуете меня строчкой?
Крепко жму Вашу руку.
А. Фет.
Все сказанное о "Дыме" я не говорил бы, если бы не было внушительного тона. Если бы автор просто рассказывал, я бы сказал: "Да! и это бывает". Мало ли что бывает на свете. Но когда мне бессовестного глупца рекомендуют в идеалы для подражания, тогда я низко кланяюсь и говорю: "Что же! Дай бог Вам, но только не мне". Человек только потому не зверь, что он человек, и эгоизма проповедовать нечего, когда его ежедневно трубой легионов архангелов проповедует природа.
Можно проповедовать воздержание, любовь ко врагу и самопожертвование, и некоторые делали это с большим успехом, но что значат слова: "Старайся ежедневно как можно плотнее и повкуснее пообедать, а в голодный год вдвое?" {5}
Der Herr говорит в прологе "Фауста" предстоящему дьяволу, клевещущему на природу человека (следовательно, на творца этой природы):
Und steh beschamt, wenn du bekennen musst:
Ein guter Mensch in seinem _dunklen_ Drange
Ist sich des rechten Weges wohl bewusst {*}.
{* И посрамлен да будет сатана!
Знай: чистая душа в своем исканье _смутном_
сознаньем истины полна (нем.).
И когда этот dunklen Drang не действует, испортился, люди делаются гадки до отвращения.
В художественном произведении напряженность великое дело. Но она должна быть к центру, а не из окружности вон. Чем она выше к центру, тем лучше, - Гамлет, Фауст, Макбет. Чем она выше вон из окружности тем уродливей, болезненней, хуже. _Дядя Том_ и прочее. 25-го июня у нас выборы судей. Черкните и аукнитесь! Видите, сколько я накакографил.
23
1 января 1870 года.
С Новым годом и старым счастьем! <...> Сию минуту кончил шестой том "Войны и мира" и рад, что отношусь к нему совершенно свободно, хотя штурмую с Вами рядом. Какая милая и умная _женщина_ княгиня Черкасская, как я обрадовался, когда она меня спросила: "Будет ли он продолжать?" Тут все так и просится в продолжение - этот 13-летний Болконский, очевидно, будущий декабрист. Какая пышная похвала руке мастера, у которого все выходит живое, чуткое. Но, ради бога, не думайте о продолжении этого романа. Все они пошли спать вовремя, и будить их опять будет для этого романа, круглого, уже не продолжение - а канитель. Чувство меры так же необходимо художнику, как и сила. Кстати, даже недоброжелатели, то есть не понимающие интеллектуальной стороны Вашего дела, говорят: "По силе он феномен, он точно слом между нами ходит". Я ненавижу _умных и ученых_ людей. Я изучал Горация, я любовался нравственно-слабой, жирной эпикурейской фигурой, либерально набожным сластолюбцем, наполненным преданий афинского приличия и того героического строя, который двигал всем классическим миром, как движет теперь даже атеистами, - христианство. Я радовался всякой остроумной догадке или доказательству ученого комментатора насчет того или другого места или подробности. Но мне противно было, когда к моему герою относились, как к книжке или кнуту, которым надо пробирать. Одно _умное_ или _жестокое_ (Островский) слово меня приводит в озлобление, и я сам начинаю говорить жестокие слова: "_Пистолет. Кавказ_". Так, например, из писем и писаний Тургенева я вижу, что он теперь выдумал умное слово _свобода_, связывая его с знанием, то есть наукой. Очевидно, что он раз приискал такое слово, но не сообразит, что это понятия двух разнородных, не имеющих ничего общего, порядков. То, что я хочу сказать, я еще и сам хорошо не обдумал, а только чувствую, что тут нет противоречия. Свободы приобрести нельзя, а можно с ней родиться. Дуб свободен, плющ не свободен, ему нужна чужая подпорка, и тут ничем не поможешь - он плющ. Еврипид, несмотря на божественное могущество гения, несвободен, в нем прет вся Греция, с которой он управиться не может, да и в голову ему это не приходит, как листу, уносимому потоком плыть к истоку. _Шиллер_, величайший певец свободы, не свободен - в нем прет немец и вся история, в Гете прет тот же немец, но на этом немце, с его наукой и историей, едет Гете, потому-то немцы и кричат, что он предатель и эгоист. Только слабоумные люди видят в науке колдовство, а в жизни простоту и тривиальную будничность, тогда как это совсем наоборот. Как бы высоко ни забралась математика, астрономия, это все дело рук человеческих - и всякий может шаг за шагом туда взлезть, проглядеть все до нитки, а в жизни ничего не увидишь - хоть умри - тут-то тайна-то и есть. <...> Я могу признавать пользу и интерес статистических данных. Но когда меня хотят оседлать таким силлогизмом: статистика - цифры, цифры непогрешимы - ergo статистика точная наука, - я говорю - э-ге! вон куда метнул! Я сую всю пищу без разбора в один желудок, который варит и отделяет, стало быть, кровь и желчь, кость и сало, все равно, хотя по удельному весу, по субстанциям это небо и земля. Во все живые явления, выражаемые статистическими цифрами, ежесекундно вторгается океан саморазличнейших исчислимых жизней, что говорить о цифрах, выражающих данные статистики, все равно, что о носах, будь это чукотский, птичий нос или нос корабля или чайника. Словом, владеть своим я по отношению к лошади, человеку, грамматике, физике, танцам - значит быть свободным, а выдумать какое-нибудь новое слово вроде _учиться, чтобы быть свободным_, и носиться с ним, припевая: "Акей аб! акей ось!" - значит старый романс:
Тебя забыть, искать _свободы_!
Но цепи я рожден носить...
Вот почему Ваша интеллектуальная свобода так мне дорога и так бесит и волнует всех почти без исключения. Зашла речь у Черкасских об второй части эпилога, и все стали меня бить, зачем я это написал {1}. Я попробовал защищаться, но увидал, что это глупо.
Около меня сидел Ив. Аксаков, он еще не читал. "Жаль, - сказал я, - я бы послушал, что Вы скажете". - "Я уверен, что найду непременно много блестящих и верных мыслей". Я крепко пожал ему руку, сказав, это ему приятно будет услыхать. Но для других это "_Иудин соблазн, если нам не безумие_". И иначе быть не может. Как же можно, в самом деле, трогать руками книжки и науки. Если б это было можно, то это бы значило и доказывало, что мы знаем науки, как знаем свои отличные носовые платки, которые мы и любим и трогаем. Ведь это хорошо колодезнику сесть верхом на перекладину и с лопатой опускаться на дно работать, а мы должны подойти, взглянуть и крикнуть, - ах, какая неизмеримая, страшная, таинственная глубина. Если ты, тетенька, осмелилась когда-нибудь подумать подойти к колодцу- то я тата скажу, и тогда век не забудешь. Попробуй - как колодезник, который только сейчас расчищал на дне ключи, сказать, что там нет ничего таинственного, чего бы не было и здесь, на поверхности, - они его сочтут или за тупого человека, или за фарсера {шутника, балагура (от фр. farceur).}. <...> У Вас руки мастера, пальцы, которые чувствуют, что тут надо надавить, потому что в искусстве это выйдет лучше, - а это само собой всплывет. Это чувство осязания, которого обсуждать отвлеченно нельзя. На следы этих пальцев можно указать на созданной фигуре, и то нужен глаз да глаз. Не стану распространяться о тех критиках по поводу шестой части: "Как это грубо, цинично, неблаговоспитанно и т. д.". Приходилось и это слышать. Это не более, как рабство перед книжками. Такого конца в книжках нет - ну, стало быть, никуда не годится, потому что _свобода_ требует, чтобы книжки были все похожи и толковали на разных языках одно и то же. "А то книжка - и не похожа - на что же это похоже?" Так как то, что в этом случае кричат дураки, не ими найдено, а художниками, то в этом крике доля правды. Если бы Вы, подобно всей древности, подобно Шекспиру, Шиллеру, Гете и Пушкину, были певцом героев, Вы бы не должны сметь класть их спать с детьми. Орест, Електра, Гамлет, Офелия, даже Герман и Доротея существуют как герои, и мне возиться с детьми невозможно, как невозможно Клеопатре в день пиршества кормить грудью ребенка. Но Вы вырабатывали перед нами будничную изнанку жизни, беспрестанно указывая на органический рост на ней блестящей чешуи героического. На этом основании, на основании правды и полного гражданского права этой будничной жизни, Вы обязаны были продолжать указывать на нее до конца, независимо от того, что эта жизнь дошла до конца героического Knalleffekt {шумный успех (нем).}. Эта лишне пройденная дорожка вытекает прямо из того, что Вы с начала пути пошли на гору не по правому обычному ущелью, а по левому. Не этот неизбежный конец нововведения, а нововведение самая задача. Признавая прекрасным и плодотворным замысел, необходимо признать и его следствие. Но тут является художественное _но_. Вы пишете подкладку вместо лица, Вы перевернули содержание. Вы вольный художник, и Вы вполне правы. "Ты сам свой высший суд". Но художественные _законы_ для всяческого содержания неизменны и неизбежны, как смерть. И первый закон - _единство представления_. Это единство в искусстве достигается совсем не так, как в жизни. Ах! бумаги мало, а кратко сказать не умею! В жизни - Демосфен на площади, с кипящей филиппикой на устах, и Демосфен, все потерявший, одно и то же лицо, а в искусстве одна статуя в Риме, а другая в Париже, и обе прелестны, но не совместимы. В жизни и Пьер и Каратаев могли вонять во вшах и потом надеть чистое белье и фраки, оставаясь, в существе, теми же, какими были в грязи. Но в искусстве Пьер это может и должен пережить, как Петя должен быть убит, а Каратаев так и должен остаться пристреленным под березкой. Тронуть его оттуда невозможно, как невозможно заставить Милосскую стирать белье. Гектор, Ахиллес - характеры, а Алтиной, Нарцисс - красота, а не характеры, - даром, что мужчины. Елена, Офелия, Гретхен, Наташа {2}, как ни вертись художник, - красота, а не характер. Художник хотел нам показать, как настоящая женская духовная красота отпечатывается под станком брака, и художник вполне прав. Мы поняли, почему Наташа сбросила Knalleffekt, поняли, что ее не тянет петь, а тянет ревновать и напряженно кормить детей. Поняли, что ей не нужно обдумывать пояса, ленты и колечки локонов. Все это не вредит целому представлению о ее духовной красоте. Но зачем было напирать на то, что она стала неряха. Это может быть в действительности, но это нестерпимый натурализм в искусстве... Это шаржа, нарушающая гармонию. Кланяйтесь всем
Ваш А. Фет.
24
Московско-Курской ж. д. Полустанция Еропкино. 26 марта <1876 г>.
"Дух бодр - плоть же немощна".
Все это время, дорогой граф, проводил я под гнетом собственного бессилия. И теперь еще с небывалым напряжением держу перо. Теперь как будто побольше сил, хотя я даже на урок к Оле не всхожу по лестнице, а она ходит ко мне.
Сегодня серенький вешний день, и мои поехали сеять под борону с 5 молодыми матками. Матки пошли покойно. По саду ручьи. Брат Петр Афанасьевич чуть не ежедневно поет Вам с графиней хвалебные гимны в минуты, когда отрывается от убийственно-напорного изучения английского языка. Мы с Олей прошли историю до конвента и консульства. Но все это не утоляет духовной жажды. Утоляет ее сознание, что на Руси сидит в Ясной Поляне человек, способный написать "Каренину". "Ouandoque bonus dormitat Homerus" {Иногда дремлет и добрый Гомер (лат.).}, говорит Гораций. Есть и в "Карениной" скучноватые главы. Мне скажут: "Они необходимы для связи целого". Я скажу: "Это не мое дело". Но зато все целое и подробности, это - червонное золото. В некоторых операх есть трио без музыки: все три голоса (в "Роберте") поют свое, а вместе выходит, что душа улетает на седьмое небо.
Такое трио поют у постели больной - Каренина, муж и Вронский. Какое содержание и какая форма! Я уверен, что Вы сами достигаете этой высоты только в минуты светлого вдохновения, а то сейчас является так называемая "трезвая правда Решетникова" {1}, с тупым раздуванием озлобленных ноздрей. Та грубая, зверская ненависть, которая с самых, по-видимому, вершин воспитания и науки нет-нет в каждом столетии заявит себя не только петролейщицами, но и разбиванием своих (Вандомская) и чужих (Милосская) памятников высокого. Не смей-де быть высоким, - я подл, будь и ты таким, а то убью.
Жена говорит, что теперь в моду взойдет объясняться в любви посредством инициалов {2}.
Гомер дает каждому, что тот может взять. Но что тот-то может взять? Наверное, то, чего не стоит и подымать.
А небойсь чуют они все, что этот роман есть строгий; неподкупный суд всему нашему строю жизни. От мужика и до говядины принца. Чуют, что над ними есть глаз, иначе вооруженный, чем их слепорожденные гляделки.
То, что им кажется несомненно честным, хорошим, желательным, изящным, завидным, оказывается тупым, грубым, бессмысленным и смешным. Последнего они в своем английском проборе ужасно не любят. А дело-то выходит бедовое. Вот Тургенев все пишет рассказы вроде "Часы", да вперед засылает соглядатаев осведомиться: хорошо ли публика почивала, да в духе ли? - И увы! все спрашивают друг друга: зачем это он все говорит. А тут и англичане говорят: "Это глубокая пахота, тут все корешки повыворотило". Заметьте: у Тургенева нет теперь рассказа без _ссыльного отца_. Это единственная соль, которой заправляется непосыпанная резка из старой, третьегодичной соломы. Но с Вами никогда не кончишь. На святой собираюсь с Марьей Петровной в Питер спросить Боткина: "Что делать?" А на обратном пути хотим заехать к Вам с 7-часовым поездом в Тулу, прислав за день телеграмму. Напишите, возможно ли это? Все, все мы Вам и графине усердно кланяемся и желаем здоровья.
Преданный Вам А. Шеншин.
25
Московско-Курской ж. д. Полустанция Еропкино.
3 мая <1876 г.>
<...> Письмо Ваше до того для меня значительно и чревато содержанием, что я только, как Федор Федорович {1}, когда ему нечего говорить, готов протяжным голосом повторять: "Ja-j-j-a". <...> Жизнь (день прекрасный, солнечный, соловьи поют, и я купил отличную вороную матку рысистую) снова фактически отодвигает меня от самого края нирваны, в которую все время mit Sehnsucht {с тоской (нем.).} смотрело мое недовольство и мука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Читали Вы пресловутый "Дым"? {3} У меня одна мерка. Не художественно? - не спокойно? - дрянь, форма? Сам с ноготь, борода с локоть. Борода состоит из брани всего русского, в минуту, когда в России все стараются быть русскими. А тут и труженик честный _посредник_ представлен жалким дураком, потому что не знает города Нанси. В России-де все гадко и глупо и _все надо_ гнуть насильно и на иностранный манер. На этом основании и дурак Литвинов _изучил_ иностранную агрономию, чтобы ему, дураку, _применять_ ее в своем имении. Ясно, осел. Не все ли это равно, что под русскую брыкуху запрягать паровоз? Этого мало. Между всеми русскими негодяями и дураками оказывается порядочный герой, истосковавшийся по аристократическому кругу, который будто бы презирает, и бросающий женщину, которую будто бы уважает и любит, только из-за того, что нанюхался волос женщины, которую с детства знает и признает окончательно для себя непригодной. Мало того, этому краеугольному камню русских и порядочных людей (в глазах автора) ни разу и на ум не пришло, что женщина, которую он сманывает, жена другого - имя которого она носит и т. д. Неужели это прогресс? Мужики за это оглоблей бьют. Порядочные люди борются, насколько сил хватает, а жулики-прогрессисты об этом не думают.
В чем же, спрашивается, _гражданский подвиг_ рассказа (литературный - в уродстве и несообразности целого)? Очевидно, что главная цель умилостивить героев "Русского слова" и тому подобных, которые так взъелись на автора за "Отцов и детей" {4}. Эта цель достигнута, к стыду автора. Вот почему мне грустно, и я не пишу к Тургеневу. Что я буду писать? И в том и в другом случае я вижу один и тот же мотив - эгоистическое чесание (извините за выражение) избалованного пупка. Но, по-моему, так не должен жить человек, кто бы он ни был. Этим не растет ни народ, ни государство, ни общество. А наша дура критика сидит разиня рот и не понимает, в чем дело. Но довольно об этом.
Неужели мы за все лето не увидимся? Как вы живете-можете? Что прелестная Софья Андреевна, которой мы оба с женой земно кланяемся? Что тетенька Татьяна Александровна? Что рояль, настроили ли? Дьяков, говорят, вернулся. Мы сидим безо ржи окончательно, да, кажется, я буду без яровой пшеницы, и мои кони могут зимой играть на лире. Травы отвратительны.
Не слыхали ли чего о Московско-Курской чугунке? Неужели и до Тулы не пойдет она в этом году? Право, пора. Кажется, ты более заботишься о прогрессе на словах, чем на деле.
Что издание Вашего романа? Я первый его покупатель. Я все строюсь, то есть все исправляю чужие грехи, и уже дошел до того, что чувствую страх при виде топора и лопатки каменщика. Хуже гильотины. Неужели вы не обрадуете меня строчкой?
Крепко жму Вашу руку.
А. Фет.
Все сказанное о "Дыме" я не говорил бы, если бы не было внушительного тона. Если бы автор просто рассказывал, я бы сказал: "Да! и это бывает". Мало ли что бывает на свете. Но когда мне бессовестного глупца рекомендуют в идеалы для подражания, тогда я низко кланяюсь и говорю: "Что же! Дай бог Вам, но только не мне". Человек только потому не зверь, что он человек, и эгоизма проповедовать нечего, когда его ежедневно трубой легионов архангелов проповедует природа.
Можно проповедовать воздержание, любовь ко врагу и самопожертвование, и некоторые делали это с большим успехом, но что значат слова: "Старайся ежедневно как можно плотнее и повкуснее пообедать, а в голодный год вдвое?" {5}
Der Herr говорит в прологе "Фауста" предстоящему дьяволу, клевещущему на природу человека (следовательно, на творца этой природы):
Und steh beschamt, wenn du bekennen musst:
Ein guter Mensch in seinem _dunklen_ Drange
Ist sich des rechten Weges wohl bewusst {*}.
{* И посрамлен да будет сатана!
Знай: чистая душа в своем исканье _смутном_
сознаньем истины полна (нем.).
И когда этот dunklen Drang не действует, испортился, люди делаются гадки до отвращения.
В художественном произведении напряженность великое дело. Но она должна быть к центру, а не из окружности вон. Чем она выше к центру, тем лучше, - Гамлет, Фауст, Макбет. Чем она выше вон из окружности тем уродливей, болезненней, хуже. _Дядя Том_ и прочее. 25-го июня у нас выборы судей. Черкните и аукнитесь! Видите, сколько я накакографил.
23
1 января 1870 года.
С Новым годом и старым счастьем! <...> Сию минуту кончил шестой том "Войны и мира" и рад, что отношусь к нему совершенно свободно, хотя штурмую с Вами рядом. Какая милая и умная _женщина_ княгиня Черкасская, как я обрадовался, когда она меня спросила: "Будет ли он продолжать?" Тут все так и просится в продолжение - этот 13-летний Болконский, очевидно, будущий декабрист. Какая пышная похвала руке мастера, у которого все выходит живое, чуткое. Но, ради бога, не думайте о продолжении этого романа. Все они пошли спать вовремя, и будить их опять будет для этого романа, круглого, уже не продолжение - а канитель. Чувство меры так же необходимо художнику, как и сила. Кстати, даже недоброжелатели, то есть не понимающие интеллектуальной стороны Вашего дела, говорят: "По силе он феномен, он точно слом между нами ходит". Я ненавижу _умных и ученых_ людей. Я изучал Горация, я любовался нравственно-слабой, жирной эпикурейской фигурой, либерально набожным сластолюбцем, наполненным преданий афинского приличия и того героического строя, который двигал всем классическим миром, как движет теперь даже атеистами, - христианство. Я радовался всякой остроумной догадке или доказательству ученого комментатора насчет того или другого места или подробности. Но мне противно было, когда к моему герою относились, как к книжке или кнуту, которым надо пробирать. Одно _умное_ или _жестокое_ (Островский) слово меня приводит в озлобление, и я сам начинаю говорить жестокие слова: "_Пистолет. Кавказ_". Так, например, из писем и писаний Тургенева я вижу, что он теперь выдумал умное слово _свобода_, связывая его с знанием, то есть наукой. Очевидно, что он раз приискал такое слово, но не сообразит, что это понятия двух разнородных, не имеющих ничего общего, порядков. То, что я хочу сказать, я еще и сам хорошо не обдумал, а только чувствую, что тут нет противоречия. Свободы приобрести нельзя, а можно с ней родиться. Дуб свободен, плющ не свободен, ему нужна чужая подпорка, и тут ничем не поможешь - он плющ. Еврипид, несмотря на божественное могущество гения, несвободен, в нем прет вся Греция, с которой он управиться не может, да и в голову ему это не приходит, как листу, уносимому потоком плыть к истоку. _Шиллер_, величайший певец свободы, не свободен - в нем прет немец и вся история, в Гете прет тот же немец, но на этом немце, с его наукой и историей, едет Гете, потому-то немцы и кричат, что он предатель и эгоист. Только слабоумные люди видят в науке колдовство, а в жизни простоту и тривиальную будничность, тогда как это совсем наоборот. Как бы высоко ни забралась математика, астрономия, это все дело рук человеческих - и всякий может шаг за шагом туда взлезть, проглядеть все до нитки, а в жизни ничего не увидишь - хоть умри - тут-то тайна-то и есть. <...> Я могу признавать пользу и интерес статистических данных. Но когда меня хотят оседлать таким силлогизмом: статистика - цифры, цифры непогрешимы - ergo статистика точная наука, - я говорю - э-ге! вон куда метнул! Я сую всю пищу без разбора в один желудок, который варит и отделяет, стало быть, кровь и желчь, кость и сало, все равно, хотя по удельному весу, по субстанциям это небо и земля. Во все живые явления, выражаемые статистическими цифрами, ежесекундно вторгается океан саморазличнейших исчислимых жизней, что говорить о цифрах, выражающих данные статистики, все равно, что о носах, будь это чукотский, птичий нос или нос корабля или чайника. Словом, владеть своим я по отношению к лошади, человеку, грамматике, физике, танцам - значит быть свободным, а выдумать какое-нибудь новое слово вроде _учиться, чтобы быть свободным_, и носиться с ним, припевая: "Акей аб! акей ось!" - значит старый романс:
Тебя забыть, искать _свободы_!
Но цепи я рожден носить...
Вот почему Ваша интеллектуальная свобода так мне дорога и так бесит и волнует всех почти без исключения. Зашла речь у Черкасских об второй части эпилога, и все стали меня бить, зачем я это написал {1}. Я попробовал защищаться, но увидал, что это глупо.
Около меня сидел Ив. Аксаков, он еще не читал. "Жаль, - сказал я, - я бы послушал, что Вы скажете". - "Я уверен, что найду непременно много блестящих и верных мыслей". Я крепко пожал ему руку, сказав, это ему приятно будет услыхать. Но для других это "_Иудин соблазн, если нам не безумие_". И иначе быть не может. Как же можно, в самом деле, трогать руками книжки и науки. Если б это было можно, то это бы значило и доказывало, что мы знаем науки, как знаем свои отличные носовые платки, которые мы и любим и трогаем. Ведь это хорошо колодезнику сесть верхом на перекладину и с лопатой опускаться на дно работать, а мы должны подойти, взглянуть и крикнуть, - ах, какая неизмеримая, страшная, таинственная глубина. Если ты, тетенька, осмелилась когда-нибудь подумать подойти к колодцу- то я тата скажу, и тогда век не забудешь. Попробуй - как колодезник, который только сейчас расчищал на дне ключи, сказать, что там нет ничего таинственного, чего бы не было и здесь, на поверхности, - они его сочтут или за тупого человека, или за фарсера {шутника, балагура (от фр. farceur).}. <...> У Вас руки мастера, пальцы, которые чувствуют, что тут надо надавить, потому что в искусстве это выйдет лучше, - а это само собой всплывет. Это чувство осязания, которого обсуждать отвлеченно нельзя. На следы этих пальцев можно указать на созданной фигуре, и то нужен глаз да глаз. Не стану распространяться о тех критиках по поводу шестой части: "Как это грубо, цинично, неблаговоспитанно и т. д.". Приходилось и это слышать. Это не более, как рабство перед книжками. Такого конца в книжках нет - ну, стало быть, никуда не годится, потому что _свобода_ требует, чтобы книжки были все похожи и толковали на разных языках одно и то же. "А то книжка - и не похожа - на что же это похоже?" Так как то, что в этом случае кричат дураки, не ими найдено, а художниками, то в этом крике доля правды. Если бы Вы, подобно всей древности, подобно Шекспиру, Шиллеру, Гете и Пушкину, были певцом героев, Вы бы не должны сметь класть их спать с детьми. Орест, Електра, Гамлет, Офелия, даже Герман и Доротея существуют как герои, и мне возиться с детьми невозможно, как невозможно Клеопатре в день пиршества кормить грудью ребенка. Но Вы вырабатывали перед нами будничную изнанку жизни, беспрестанно указывая на органический рост на ней блестящей чешуи героического. На этом основании, на основании правды и полного гражданского права этой будничной жизни, Вы обязаны были продолжать указывать на нее до конца, независимо от того, что эта жизнь дошла до конца героического Knalleffekt {шумный успех (нем).}. Эта лишне пройденная дорожка вытекает прямо из того, что Вы с начала пути пошли на гору не по правому обычному ущелью, а по левому. Не этот неизбежный конец нововведения, а нововведение самая задача. Признавая прекрасным и плодотворным замысел, необходимо признать и его следствие. Но тут является художественное _но_. Вы пишете подкладку вместо лица, Вы перевернули содержание. Вы вольный художник, и Вы вполне правы. "Ты сам свой высший суд". Но художественные _законы_ для всяческого содержания неизменны и неизбежны, как смерть. И первый закон - _единство представления_. Это единство в искусстве достигается совсем не так, как в жизни. Ах! бумаги мало, а кратко сказать не умею! В жизни - Демосфен на площади, с кипящей филиппикой на устах, и Демосфен, все потерявший, одно и то же лицо, а в искусстве одна статуя в Риме, а другая в Париже, и обе прелестны, но не совместимы. В жизни и Пьер и Каратаев могли вонять во вшах и потом надеть чистое белье и фраки, оставаясь, в существе, теми же, какими были в грязи. Но в искусстве Пьер это может и должен пережить, как Петя должен быть убит, а Каратаев так и должен остаться пристреленным под березкой. Тронуть его оттуда невозможно, как невозможно заставить Милосскую стирать белье. Гектор, Ахиллес - характеры, а Алтиной, Нарцисс - красота, а не характеры, - даром, что мужчины. Елена, Офелия, Гретхен, Наташа {2}, как ни вертись художник, - красота, а не характер. Художник хотел нам показать, как настоящая женская духовная красота отпечатывается под станком брака, и художник вполне прав. Мы поняли, почему Наташа сбросила Knalleffekt, поняли, что ее не тянет петь, а тянет ревновать и напряженно кормить детей. Поняли, что ей не нужно обдумывать пояса, ленты и колечки локонов. Все это не вредит целому представлению о ее духовной красоте. Но зачем было напирать на то, что она стала неряха. Это может быть в действительности, но это нестерпимый натурализм в искусстве... Это шаржа, нарушающая гармонию. Кланяйтесь всем
Ваш А. Фет.
24
Московско-Курской ж. д. Полустанция Еропкино. 26 марта <1876 г>.
"Дух бодр - плоть же немощна".
Все это время, дорогой граф, проводил я под гнетом собственного бессилия. И теперь еще с небывалым напряжением держу перо. Теперь как будто побольше сил, хотя я даже на урок к Оле не всхожу по лестнице, а она ходит ко мне.
Сегодня серенький вешний день, и мои поехали сеять под борону с 5 молодыми матками. Матки пошли покойно. По саду ручьи. Брат Петр Афанасьевич чуть не ежедневно поет Вам с графиней хвалебные гимны в минуты, когда отрывается от убийственно-напорного изучения английского языка. Мы с Олей прошли историю до конвента и консульства. Но все это не утоляет духовной жажды. Утоляет ее сознание, что на Руси сидит в Ясной Поляне человек, способный написать "Каренину". "Ouandoque bonus dormitat Homerus" {Иногда дремлет и добрый Гомер (лат.).}, говорит Гораций. Есть и в "Карениной" скучноватые главы. Мне скажут: "Они необходимы для связи целого". Я скажу: "Это не мое дело". Но зато все целое и подробности, это - червонное золото. В некоторых операх есть трио без музыки: все три голоса (в "Роберте") поют свое, а вместе выходит, что душа улетает на седьмое небо.
Такое трио поют у постели больной - Каренина, муж и Вронский. Какое содержание и какая форма! Я уверен, что Вы сами достигаете этой высоты только в минуты светлого вдохновения, а то сейчас является так называемая "трезвая правда Решетникова" {1}, с тупым раздуванием озлобленных ноздрей. Та грубая, зверская ненависть, которая с самых, по-видимому, вершин воспитания и науки нет-нет в каждом столетии заявит себя не только петролейщицами, но и разбиванием своих (Вандомская) и чужих (Милосская) памятников высокого. Не смей-де быть высоким, - я подл, будь и ты таким, а то убью.
Жена говорит, что теперь в моду взойдет объясняться в любви посредством инициалов {2}.
Гомер дает каждому, что тот может взять. Но что тот-то может взять? Наверное, то, чего не стоит и подымать.
А небойсь чуют они все, что этот роман есть строгий; неподкупный суд всему нашему строю жизни. От мужика и до говядины принца. Чуют, что над ними есть глаз, иначе вооруженный, чем их слепорожденные гляделки.
То, что им кажется несомненно честным, хорошим, желательным, изящным, завидным, оказывается тупым, грубым, бессмысленным и смешным. Последнего они в своем английском проборе ужасно не любят. А дело-то выходит бедовое. Вот Тургенев все пишет рассказы вроде "Часы", да вперед засылает соглядатаев осведомиться: хорошо ли публика почивала, да в духе ли? - И увы! все спрашивают друг друга: зачем это он все говорит. А тут и англичане говорят: "Это глубокая пахота, тут все корешки повыворотило". Заметьте: у Тургенева нет теперь рассказа без _ссыльного отца_. Это единственная соль, которой заправляется непосыпанная резка из старой, третьегодичной соломы. Но с Вами никогда не кончишь. На святой собираюсь с Марьей Петровной в Питер спросить Боткина: "Что делать?" А на обратном пути хотим заехать к Вам с 7-часовым поездом в Тулу, прислав за день телеграмму. Напишите, возможно ли это? Все, все мы Вам и графине усердно кланяемся и желаем здоровья.
Преданный Вам А. Шеншин.
25
Московско-Курской ж. д. Полустанция Еропкино.
3 мая <1876 г.>
<...> Письмо Ваше до того для меня значительно и чревато содержанием, что я только, как Федор Федорович {1}, когда ему нечего говорить, готов протяжным голосом повторять: "Ja-j-j-a". <...> Жизнь (день прекрасный, солнечный, соловьи поют, и я купил отличную вороную матку рысистую) снова фактически отодвигает меня от самого края нирваны, в которую все время mit Sehnsucht {с тоской (нем.).} смотрело мое недовольство и мука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32