По-моему, несмотря на неосведомленность в батальных делах, у меня это прилично выходит. В общем, за несколько минут пираты не сделали ни одного выстрела из арбалета, а в рукопашной им против Ивана и Огано делать оказалось нечего. И в этой связи мне все чаще и чаще думается: а кто такие Иван и Огано? Пираты в отставке или нечто большее? По-моему, нечто большее.
Последним на палубе остался Серый Кит. Он бешено вращал глазами и истерично брызгал слюной. По-моему, обломок собирался его просто и без затей заломать. Не уверена, что вынесла бы этот мерзкий хруст еще раз, но тут случилось нечто, что избавило меня от отвратительного зрелища. Закатное солнце уже пряталось за горизонт, лучи косо стелились вдоль гладкой поверхности моря, и на один из лучей прямо из завихрения воздуха впрыгнул солнечный зверь. Неторопливо потрусил прямиком к нам, предрекая, что кому-то из нас жить оставалось считаные мгновения.
– Стойте! – Я вскочила между Иваном и Серым Китом и требовательно распростерла руки. – Стойте! Иван, отойди на корму. Иван, я прошу, отойди на корму!
Наверное, было в моем голосе что-то такое, отчего обломок, поджав губы, послушался. Я просто должна была знать, к кому именно направляется солнечный зверь, а сделать это, пока все мы сгрудились вместе, представлялось невозможным. Иван отошел в свой коридор, Огано сидел, привалившись спиной к правому борту, Серый Кит в злобе трясся у капитанской рубки, а я в одиночестве осталась в центре палубы. Тварь не замечал никто, но я прекрасно видела, что солнечный зверь трусит прямиком к нам; с каждой секундой все яснее вырисовывалась его морда с вершковыми зубами в красной пасти. При полном безветрии огненные языки пламени колыхались на боках, будто волнуемые бризом, а холодные, злые глаза перебегали с одного из нас на другого. И когда мне стало окончательно ясно, что сегодня жертвой падет не кто-нибудь, а именно Серый Кит, я не смогла удержаться и превратила трагедию в фарс. Растрепала волосы, бросила нож, скрючила пальцы, замогильным голосом понесла какую-то несусветную ахинею и, широко раскрыв глаза, дико ими завращала. Серый Кит что-то почувствовал, в страхе оглянулся, уставился прямо на тварь, но не увидел ничего, кроме заходящего солнца. Я шаманила, трясла руками и космами и, когда солнечный зверь, раскрыв пасть, спрыгнул с луча на палубу около пирата, выкрикнула какое-то непонятное слово и взметнула руки вверх. Серый Кит вскрикнул, испуганно оглянулся и бросил саблю. Черты его лица исказились, он обеими руками обхватил голову, раскрыл рот и истошно завыл. Кровь пошла носом у пирата, он побледнел, руки безвольно упали вдоль тела и, прошептав: «Баба в море – дурной знак!» – предводитель «джентльменов удачи» рухнул на палубу. Его душа розоватой сущностью выпорхнула к небу, солнечный зверь молниеносно прыгнул за добычей, зычно лязгнули челюсти (милая бумага, даже цепь не звенела в трюме столь оглушительно), и все было кончено.
Иван смотрел на меня внимательно, опустив страшные орудия усекновения и размозжения голов. Молчал, и лишь губы его выдавали напряженную работу мысли. Губы обломок поджал и несколько раз повел челюстью. Потом подошел ближе и, ухмыльнувшись, бросил:
– Кажется, я чего-то не знаю?
Отнекиваться смысла не было. Я лишь кивнула. Огано, глядя мне прямо в глаза, расплывался в улыбке. Кажется, я чего-то не знаю?
Облегчение + любопытство
Милая бумага, делюсь пережитым уже в спокойной обстановке, на борту «Эскипы», ставшей за недели путешествия родной. За Николайе обидно, но, думаю, старик прожил яркую жизнь, и жалеть его нечего. Иван остановил пиратский бот, подождал, когда «Эскипа», ведомая двумя последними пиратами, подойдет ближе, и коротко обрисовал им положение. Или они уходят в шлюпке на все четыре стороны, или он, разогнав бот, распустит яхту, а с нею и пиратов, на доски. Или того хлеще, просто сойдет на «Эскипу» и побросает «джентльменов» на удачу за борт, причем без всякой шлюпки. Пираты долго не могли вымолвить ни слова, но, когда в дверной косяк рубки, гудя и трепеща, вонзился огромный нож кока, со всех ног поспешили к спасительной шлюпке. Больше мы их не видели, и уверена, что не увидим в дальнейшем.
Я сыта круизом по самое горло. Больше не могу. Неспешно идем на «Эскипе», волоча бот на буксире. Огано понемногу приходит в себя и сейчас, когда над головой не давящий потолок трюма, а синее-синее небо и кругом не тесные стены, а морской простор, я получила возможность как следует рассмотреть нашего случайного попутчика. Вот что поразило меня в первый же день, когда я увидела его на палубе при солнечном свете, – светлые, невероятно светлые глаза, еще светлее, чем мои. Времени на разглядывание тогда было немного, и мое любопытство изрядно придавили отчаяние и паника, зато сейчас я только и делала, что подозрительно косилась на бородача. Кто такой этот Огано, где его дом и почему из ежедневных разговоров мне ничего не становится о нем ясно?
– Поразительное умение! – восхищалась я ночью, а Иван молча вымораживал меня внимательным взглядом. – Вот уже несколько дней мы говорим о том о сем, но до сих пор Огано даже не намекнул, кто он, откуда, кто его родители и куда он направлялся, когда попал к пиратам в трюм!
– Предлагаешь задать эти вопросы в лоб?
– Нет, но мне это кажется странным, Ваня. Если ты вынужден будешь общаться с сотней человек несколько дней подряд, в ста случаях из ста хоть что-нибудь узнаешь об их прошлом, настоящем и будущем. Один неплохо рисует и не оставляет надежд на карьеру живописца, другой обладает задатками чиновника и надеется высоко взобраться по карьерной лестнице. Здесь же полная пустота. Его ответы ничего не значат и не проливают никакого света, он человек без прошлого и без будущего. А глаза? Ты видел его глаза?
Обломок мрачно кивнул. Не обратить внимания на эти странные глаза оказалось просто невозможно.
– Я уже где-то видел этот взгляд, – задумчиво пробормотал Иван. – Только не помню где.
– Неужели на всем Перасе найдется еще хоть пара таких странных глаз?
– Буду весьма удивлен, если Фанес не сможет сосчитать хотя бы до двух, – буркнул Иван. – У природы в ходу странное правило: вещей или вовсе не существует, или их больше одного.
– Вспомни, где ты видел эти глаза!
Я умоляла, уговаривала – тщетно. Сама устала. Кажется, подняло голову мое любопытство, то самое, что несколько месяцев назад бросило меня по Ивановым следам, определило в школу фехтования и загнало ночью на пустынный морской берег. Теперь мне подавай секреты таинственного пленника пиратов!
Иван вел себя странно, а именно – спокойно. Мне казалось, что обломок должен просто вытрясти из Огано ответы на наши вопросы, но Иван вел себя холодно-отстраненно. Как-то за обедом в кают-компании спросил, где Огано удобнее сойти на берег. Тот спросил, куда направляемся мы, а узнав, что в Гелиополис, ответил, что этот порт его устраивает как нельзя лучше. Виною тому, что я чуть не подавилась, – мой неистребимый сыщицкий азарт. Милая бумага, пошло не в то горло, поперхнулась.
Любопытство + прозрение
Я извелась. Мало того, что никак не могла понять Ивана, так еще тайны Огано навалились! В последнее время мне стало казаться, что я не столько тащу обломка под венец, сколько сама неудержимо валюсь туда как в пропасть, а Иван держит меня из последних сил и не дает упасть. А вот если мой суженый превратится в медведя, в ураган или еще какое-нибудь стихийное бедствие, удержать его я не смогу ни при каком раскладе, будь мы связаны хоть десятком венцов сразу. После тесного общения с обломком это сделалось яснее ясного. И однажды, когда я чрезмерно увлеклась переживаниями по поводу Огановых тайн, Иван, усмехаясь, сунул что-то мне под нос. Я не сразу обратила на это внимание, а когда обратила, меня едва удар не хватил. Лихорадочно блестящие глаза, отсутствующий взгляд, нездоровый румянец, алчно приоткрытый рот – все это смотрело на меня с собственного лица, отраженного в серебряном зерцале.
– Дыши глубже и прикрой рот, – бросил обломок, – охолони, придержи коней. Ты не даешь ему прохода, играй тоньше.
– Тоньше?
– Да, тоньше. Ты производишь столько же шума, сколько слон в посудной лавке. Образно говоря.
Тоньше… Что значит – тоньше? Но я на самом деле прикрыла рот и, перед тем как лишний раз показаться Огано на глаза, стала считать до ста. Помогло. Мало того, Иван, как исполняющий обязанности капитана, нашел для меня, юнги, прорву срочной работы, и следить за Огано не стало никакой возможности. Но однажды я совершенно случайно заметила маленькую странность в его поведении, ма-а-ахонькую странность, на которую сначала даже не обратила внимания.
Штормило. Дул сильный ветер, гремел гром, сверкали молнии. Качало изрядно. Мы коротали время в кают-компании. У старика Николайе обнаружилась добрая подборка каких-то настольных игр, от карт до лото. Грохотало так, что мы перестали различать отдельные раскаты, и все небесное непотребство слилось для нас в одну сплошную, нескончаемую какофонию. Да к тому же молнии повадились прыгать с небес как заведенные одна за другой. В общем, гремело и сияло за иллюминаторами непрерывно. И в какой-то момент я обратила внимание на холодный, просто ледяной взгляд Ивана, призывающий меня… к чему? Ну конечно! Огано несколько раз подряд положил на стол не те фишки, хотя в его умении командовать армией лотошных нумерованных бочат я уже имела возможность убедиться! Вот на что обратил внимание обломок, вот что говорил его ледяной взгляд! Вместо девятки Огано положил на стол бочонок с цифрой восемь, а вместо «пятьдесят» – «шестьдесят». На шутку с его стороны похоже не было, наш компаньон вел игру со всей серьезностью. Ошибся? Вот я, к примеру, не ошибаюсь. Если нужно положить на карточку бочонок с цифрой девять, я никогда не положу восьмерку, разве что Иван насильно вольет в меня бутылку мадеры. Но мадеру мужчины потребляли умеренно, я бы сказала – эстетски, и ничем похожим на пьяное умопомешательство не пахло. В таком случае что? Не видит? Но как же тогда…
Иван даже ухом не повел. Сделал вид, что бочата расставлены как положено, каждый на своем месте. Так и доиграли, а потом обломок предложил сыграть в карты, и до самой полуночи мужчины провели за карточным столом. У меня, как у юнги, обнаружилась масса дел, и досиживать с ними я не стала. Едва голова коснулась подушки, меня будто украли из этого мира.
Буря улеглась, настало утро, и небо просияло. Ярко светило солнце, и сообразно всеобщей умиротворенности душа пела. До Гелиополиса было уже рукой подать, и все мы предвкушали миг, когда сойдем на твердую землю. Ивановых познаний в кораблевождении хватило на то, чтобы, сверяясь с навигационной линзой капитана, в точности восстановить наш маршрут, только в обратном порядке. Мы оставили за кормой острова Мадерас, Заховорнас, Ифидис, Псифео, Котрику, скоро должен был показаться материк. Еще несколько раз мы садились за стол в кают-компании и превращали его в игорный. Я смутно прозревала замысел Ивана, но ручаться за это не могла: обломку зачем-то понадобилось играть с Огано еще и еще раз.
Милая бумага, до порта остаются считаные мили. Я критически оглядела себя в зерцало. Н-да-а-а-а… Кровь с молоком, грудь норовит порвать моряцкую куртку, на руках мозоли и цыпки, румянец не помещается на щеках. Круиз определенно пошел мне на пользу, не считая пары лет жизни, потерянных мною в плену. Впрочем, приобрела я гораздо больше. Иван пока не ответил на мое предложение. Молчит.
Гелиополисский порт. К причалу обломок вызвал морскую полицию, по акту передал им пиратский бот и предоставил необходимые разъяснения. Да, вот еще что: Огано попросил в полицейские дела его не впутывать и обойтись без его свидетельских показаний. Так сказать, все лавры без сожаления передал Ивану. Возможно, обломок этого ждал, ибо хитрая ухмылка оживила его плотно сжатые губы. До позднего вечера наш попутчик просидел в кубрике, не высовывая наружу и носа. Ему повезло, что осмотр «Эскипы» полиция отложила до утра. Старика Николайе все знали и любили. Акватория порта, где швартовались прогулочные яхты, с нашим прибытием стала похожа на место проведения какой-нибудь регаты: кругом оказалось полно судов, везде толпился народ. Для торжественного сошествия на берег я надела изящный дамский туалет, до круиза самый любимый, а надев, с грустью отметила, что корсет перестал быть мне впору. В груди стал тесноват, в талии, наоборот, велик. Придется перешивать. Решено! Как заскучаю, организую увеселительные морские прогулки для дам, страдающих тучностью и чрезмерной ленью. Отбоя не будет от юнг изрядного возраста!
Капитаны взяли нас в плотное кольцо, и пришлось несколько раз кряду рассказывать о злоключениях на море. Потом нас потащили в приморский кабачок, который, впрочем, оказался вполне респектабельным заведением и на должном уровне принял светскую даму-героиню дня (то есть меня, милая бумага). Под самый вечер туда даже заглянул портовый полицейский комиссар с каким-то высокопоставленным морским чиновником, и оба самолично поздравили нас с удачей.
Перед уходом мы еще раз завернули на «Эскипу». Иван дал Огано знак, наш компаньон, никем не замеченный, вышел из кубрика и быстренько нырнул в повозку, предусмотрительно подогнанную нами к самому пирсу. Молчали. Огано равнодушно пялился в окно на городские пейзажи, и у меня создалось впечатление, что ему абсолютно все равно, где именно выйти. Повозка въехала в наш квартал, однако, не доезжая сотни метров до дома, Иван возницу остановил:
– Давай прощаться, дружище?
Милая бумага, кто же прощается таким холодным голосом? Таким голосом объявляют мат сопернику, но никак не прощаются с товарищем, с которым разделили трудную долю. Мы выбрались из коляски, мужчины крепко пожали друг другу руки, и напоследок Иван предложил Огано помощь. Наш попутчик вежливо отказался. На то обломок лишь пожал плечами и, ухмыляясь, бросил:
– Понятно, чего же не понять? У слепых своя гордость.
Огано замер как громом пораженный. Даже шаг не закончил, нога так и осталась в воздухе. Я забыла вдохнуть. И только Иван улыбался своей хитрющей улыбкой, холодно косясь на того, кого назвал слепым. Милая бумага, я никогда не постигну обломка…
Азарт + альтруизм
– Кофе Мария варит необыкновенный… – Иван исполнял для Огано роль гида в моем собственном доме, пока я сервировала стол. Обошлась без прислуги – время неурочное, та придет лишь утром. – С миндалем и косточками абрикоса, смолотыми в песок.
Мой гость угрюмо кивнул. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы читать его мысли. Место слепого на острове Призрения, среди прочих калек и убогих, а не в городе – вот о чем думал наш попутчик, и легкая тень не сходила с бледного чела.
Иван молчал, молчала и я, хотя вопросы отчаянно просились наружу и изъязвили мне кончик языка. Зуд, признаться, нестерпимый.
– Донесете на меня? – мрачно вопросил Огано после чашки кофе.
Вопрос призрения убогих, калечных и увечных целиком и полностью находится в ведении Коллегии по этике и эстетике, штат ее разветвлен и почти всесилен. Уложение о телесной соразмерности и физической полноценности жителей Пераса проистекает из заповеди Фанеса всеблагого о совершенстве божьего творения, следствием чего всякое отклонение от нормы объявлено богомерзким и недобрым. Разумеется, я помню это, милая бумага, но никак не получается приладить мудрость всеблагого к Огано.
– Я не состою в штате Коллегии, – усмехнулся Иван. – Кроме того, пиетета перед этой организацией не испытываю и помогать ей не собираюсь. Моего слова достаточно?
Огано кивнул, затем перевел вопросительный взгляд на меня, и я просто потерялась. Милая бумага, только что я написала «слепой перевел вопросительный взгляд на…», а тогда, признаться, пребывала в уверенности, что меня саму нужно отправить на остров Призрения! Один калека среди нас все же имелся! Сама себе представлялась идиоткой! Безголовая! Полная дура! Не понимала, как Огано ориентируется в пространстве, среди людей и предметов! Не понимала, как можно быть слепым и словно видеть все вокруг! Не понимала, как слепой может драться и даже убивать людей! Не понимала, причин его слепоты, не понимала, не понимала, не понимала! Но очень хотела понять…
– Вдохни поглубже и закрой рот.
Совет Ивана пришелся как нельзя более кстати. Я медленно опустилась в кресло.
– Поправляй, если ошибусь. – Иван сжалился надо мной. Огано кивнул, и обломок размеренно заговорил: – Ты не родился таким. Твоя слепота приобретенная. Результат нервного потрясения или ранения…
Огано молча кивал, не отводя белесых глаз от Ивана.
– Ты попал в лапы молодчикам из Коллегии и после положительного вердикта загремел на остров Призрения. Отдал острову несколько лет и однажды… а может быть, не однажды, понял в себе нечто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Последним на палубе остался Серый Кит. Он бешено вращал глазами и истерично брызгал слюной. По-моему, обломок собирался его просто и без затей заломать. Не уверена, что вынесла бы этот мерзкий хруст еще раз, но тут случилось нечто, что избавило меня от отвратительного зрелища. Закатное солнце уже пряталось за горизонт, лучи косо стелились вдоль гладкой поверхности моря, и на один из лучей прямо из завихрения воздуха впрыгнул солнечный зверь. Неторопливо потрусил прямиком к нам, предрекая, что кому-то из нас жить оставалось считаные мгновения.
– Стойте! – Я вскочила между Иваном и Серым Китом и требовательно распростерла руки. – Стойте! Иван, отойди на корму. Иван, я прошу, отойди на корму!
Наверное, было в моем голосе что-то такое, отчего обломок, поджав губы, послушался. Я просто должна была знать, к кому именно направляется солнечный зверь, а сделать это, пока все мы сгрудились вместе, представлялось невозможным. Иван отошел в свой коридор, Огано сидел, привалившись спиной к правому борту, Серый Кит в злобе трясся у капитанской рубки, а я в одиночестве осталась в центре палубы. Тварь не замечал никто, но я прекрасно видела, что солнечный зверь трусит прямиком к нам; с каждой секундой все яснее вырисовывалась его морда с вершковыми зубами в красной пасти. При полном безветрии огненные языки пламени колыхались на боках, будто волнуемые бризом, а холодные, злые глаза перебегали с одного из нас на другого. И когда мне стало окончательно ясно, что сегодня жертвой падет не кто-нибудь, а именно Серый Кит, я не смогла удержаться и превратила трагедию в фарс. Растрепала волосы, бросила нож, скрючила пальцы, замогильным голосом понесла какую-то несусветную ахинею и, широко раскрыв глаза, дико ими завращала. Серый Кит что-то почувствовал, в страхе оглянулся, уставился прямо на тварь, но не увидел ничего, кроме заходящего солнца. Я шаманила, трясла руками и космами и, когда солнечный зверь, раскрыв пасть, спрыгнул с луча на палубу около пирата, выкрикнула какое-то непонятное слово и взметнула руки вверх. Серый Кит вскрикнул, испуганно оглянулся и бросил саблю. Черты его лица исказились, он обеими руками обхватил голову, раскрыл рот и истошно завыл. Кровь пошла носом у пирата, он побледнел, руки безвольно упали вдоль тела и, прошептав: «Баба в море – дурной знак!» – предводитель «джентльменов удачи» рухнул на палубу. Его душа розоватой сущностью выпорхнула к небу, солнечный зверь молниеносно прыгнул за добычей, зычно лязгнули челюсти (милая бумага, даже цепь не звенела в трюме столь оглушительно), и все было кончено.
Иван смотрел на меня внимательно, опустив страшные орудия усекновения и размозжения голов. Молчал, и лишь губы его выдавали напряженную работу мысли. Губы обломок поджал и несколько раз повел челюстью. Потом подошел ближе и, ухмыльнувшись, бросил:
– Кажется, я чего-то не знаю?
Отнекиваться смысла не было. Я лишь кивнула. Огано, глядя мне прямо в глаза, расплывался в улыбке. Кажется, я чего-то не знаю?
Облегчение + любопытство
Милая бумага, делюсь пережитым уже в спокойной обстановке, на борту «Эскипы», ставшей за недели путешествия родной. За Николайе обидно, но, думаю, старик прожил яркую жизнь, и жалеть его нечего. Иван остановил пиратский бот, подождал, когда «Эскипа», ведомая двумя последними пиратами, подойдет ближе, и коротко обрисовал им положение. Или они уходят в шлюпке на все четыре стороны, или он, разогнав бот, распустит яхту, а с нею и пиратов, на доски. Или того хлеще, просто сойдет на «Эскипу» и побросает «джентльменов» на удачу за борт, причем без всякой шлюпки. Пираты долго не могли вымолвить ни слова, но, когда в дверной косяк рубки, гудя и трепеща, вонзился огромный нож кока, со всех ног поспешили к спасительной шлюпке. Больше мы их не видели, и уверена, что не увидим в дальнейшем.
Я сыта круизом по самое горло. Больше не могу. Неспешно идем на «Эскипе», волоча бот на буксире. Огано понемногу приходит в себя и сейчас, когда над головой не давящий потолок трюма, а синее-синее небо и кругом не тесные стены, а морской простор, я получила возможность как следует рассмотреть нашего случайного попутчика. Вот что поразило меня в первый же день, когда я увидела его на палубе при солнечном свете, – светлые, невероятно светлые глаза, еще светлее, чем мои. Времени на разглядывание тогда было немного, и мое любопытство изрядно придавили отчаяние и паника, зато сейчас я только и делала, что подозрительно косилась на бородача. Кто такой этот Огано, где его дом и почему из ежедневных разговоров мне ничего не становится о нем ясно?
– Поразительное умение! – восхищалась я ночью, а Иван молча вымораживал меня внимательным взглядом. – Вот уже несколько дней мы говорим о том о сем, но до сих пор Огано даже не намекнул, кто он, откуда, кто его родители и куда он направлялся, когда попал к пиратам в трюм!
– Предлагаешь задать эти вопросы в лоб?
– Нет, но мне это кажется странным, Ваня. Если ты вынужден будешь общаться с сотней человек несколько дней подряд, в ста случаях из ста хоть что-нибудь узнаешь об их прошлом, настоящем и будущем. Один неплохо рисует и не оставляет надежд на карьеру живописца, другой обладает задатками чиновника и надеется высоко взобраться по карьерной лестнице. Здесь же полная пустота. Его ответы ничего не значат и не проливают никакого света, он человек без прошлого и без будущего. А глаза? Ты видел его глаза?
Обломок мрачно кивнул. Не обратить внимания на эти странные глаза оказалось просто невозможно.
– Я уже где-то видел этот взгляд, – задумчиво пробормотал Иван. – Только не помню где.
– Неужели на всем Перасе найдется еще хоть пара таких странных глаз?
– Буду весьма удивлен, если Фанес не сможет сосчитать хотя бы до двух, – буркнул Иван. – У природы в ходу странное правило: вещей или вовсе не существует, или их больше одного.
– Вспомни, где ты видел эти глаза!
Я умоляла, уговаривала – тщетно. Сама устала. Кажется, подняло голову мое любопытство, то самое, что несколько месяцев назад бросило меня по Ивановым следам, определило в школу фехтования и загнало ночью на пустынный морской берег. Теперь мне подавай секреты таинственного пленника пиратов!
Иван вел себя странно, а именно – спокойно. Мне казалось, что обломок должен просто вытрясти из Огано ответы на наши вопросы, но Иван вел себя холодно-отстраненно. Как-то за обедом в кают-компании спросил, где Огано удобнее сойти на берег. Тот спросил, куда направляемся мы, а узнав, что в Гелиополис, ответил, что этот порт его устраивает как нельзя лучше. Виною тому, что я чуть не подавилась, – мой неистребимый сыщицкий азарт. Милая бумага, пошло не в то горло, поперхнулась.
Любопытство + прозрение
Я извелась. Мало того, что никак не могла понять Ивана, так еще тайны Огано навалились! В последнее время мне стало казаться, что я не столько тащу обломка под венец, сколько сама неудержимо валюсь туда как в пропасть, а Иван держит меня из последних сил и не дает упасть. А вот если мой суженый превратится в медведя, в ураган или еще какое-нибудь стихийное бедствие, удержать его я не смогу ни при каком раскладе, будь мы связаны хоть десятком венцов сразу. После тесного общения с обломком это сделалось яснее ясного. И однажды, когда я чрезмерно увлеклась переживаниями по поводу Огановых тайн, Иван, усмехаясь, сунул что-то мне под нос. Я не сразу обратила на это внимание, а когда обратила, меня едва удар не хватил. Лихорадочно блестящие глаза, отсутствующий взгляд, нездоровый румянец, алчно приоткрытый рот – все это смотрело на меня с собственного лица, отраженного в серебряном зерцале.
– Дыши глубже и прикрой рот, – бросил обломок, – охолони, придержи коней. Ты не даешь ему прохода, играй тоньше.
– Тоньше?
– Да, тоньше. Ты производишь столько же шума, сколько слон в посудной лавке. Образно говоря.
Тоньше… Что значит – тоньше? Но я на самом деле прикрыла рот и, перед тем как лишний раз показаться Огано на глаза, стала считать до ста. Помогло. Мало того, Иван, как исполняющий обязанности капитана, нашел для меня, юнги, прорву срочной работы, и следить за Огано не стало никакой возможности. Но однажды я совершенно случайно заметила маленькую странность в его поведении, ма-а-ахонькую странность, на которую сначала даже не обратила внимания.
Штормило. Дул сильный ветер, гремел гром, сверкали молнии. Качало изрядно. Мы коротали время в кают-компании. У старика Николайе обнаружилась добрая подборка каких-то настольных игр, от карт до лото. Грохотало так, что мы перестали различать отдельные раскаты, и все небесное непотребство слилось для нас в одну сплошную, нескончаемую какофонию. Да к тому же молнии повадились прыгать с небес как заведенные одна за другой. В общем, гремело и сияло за иллюминаторами непрерывно. И в какой-то момент я обратила внимание на холодный, просто ледяной взгляд Ивана, призывающий меня… к чему? Ну конечно! Огано несколько раз подряд положил на стол не те фишки, хотя в его умении командовать армией лотошных нумерованных бочат я уже имела возможность убедиться! Вот на что обратил внимание обломок, вот что говорил его ледяной взгляд! Вместо девятки Огано положил на стол бочонок с цифрой восемь, а вместо «пятьдесят» – «шестьдесят». На шутку с его стороны похоже не было, наш компаньон вел игру со всей серьезностью. Ошибся? Вот я, к примеру, не ошибаюсь. Если нужно положить на карточку бочонок с цифрой девять, я никогда не положу восьмерку, разве что Иван насильно вольет в меня бутылку мадеры. Но мадеру мужчины потребляли умеренно, я бы сказала – эстетски, и ничем похожим на пьяное умопомешательство не пахло. В таком случае что? Не видит? Но как же тогда…
Иван даже ухом не повел. Сделал вид, что бочата расставлены как положено, каждый на своем месте. Так и доиграли, а потом обломок предложил сыграть в карты, и до самой полуночи мужчины провели за карточным столом. У меня, как у юнги, обнаружилась масса дел, и досиживать с ними я не стала. Едва голова коснулась подушки, меня будто украли из этого мира.
Буря улеглась, настало утро, и небо просияло. Ярко светило солнце, и сообразно всеобщей умиротворенности душа пела. До Гелиополиса было уже рукой подать, и все мы предвкушали миг, когда сойдем на твердую землю. Ивановых познаний в кораблевождении хватило на то, чтобы, сверяясь с навигационной линзой капитана, в точности восстановить наш маршрут, только в обратном порядке. Мы оставили за кормой острова Мадерас, Заховорнас, Ифидис, Псифео, Котрику, скоро должен был показаться материк. Еще несколько раз мы садились за стол в кают-компании и превращали его в игорный. Я смутно прозревала замысел Ивана, но ручаться за это не могла: обломку зачем-то понадобилось играть с Огано еще и еще раз.
Милая бумага, до порта остаются считаные мили. Я критически оглядела себя в зерцало. Н-да-а-а-а… Кровь с молоком, грудь норовит порвать моряцкую куртку, на руках мозоли и цыпки, румянец не помещается на щеках. Круиз определенно пошел мне на пользу, не считая пары лет жизни, потерянных мною в плену. Впрочем, приобрела я гораздо больше. Иван пока не ответил на мое предложение. Молчит.
Гелиополисский порт. К причалу обломок вызвал морскую полицию, по акту передал им пиратский бот и предоставил необходимые разъяснения. Да, вот еще что: Огано попросил в полицейские дела его не впутывать и обойтись без его свидетельских показаний. Так сказать, все лавры без сожаления передал Ивану. Возможно, обломок этого ждал, ибо хитрая ухмылка оживила его плотно сжатые губы. До позднего вечера наш попутчик просидел в кубрике, не высовывая наружу и носа. Ему повезло, что осмотр «Эскипы» полиция отложила до утра. Старика Николайе все знали и любили. Акватория порта, где швартовались прогулочные яхты, с нашим прибытием стала похожа на место проведения какой-нибудь регаты: кругом оказалось полно судов, везде толпился народ. Для торжественного сошествия на берег я надела изящный дамский туалет, до круиза самый любимый, а надев, с грустью отметила, что корсет перестал быть мне впору. В груди стал тесноват, в талии, наоборот, велик. Придется перешивать. Решено! Как заскучаю, организую увеселительные морские прогулки для дам, страдающих тучностью и чрезмерной ленью. Отбоя не будет от юнг изрядного возраста!
Капитаны взяли нас в плотное кольцо, и пришлось несколько раз кряду рассказывать о злоключениях на море. Потом нас потащили в приморский кабачок, который, впрочем, оказался вполне респектабельным заведением и на должном уровне принял светскую даму-героиню дня (то есть меня, милая бумага). Под самый вечер туда даже заглянул портовый полицейский комиссар с каким-то высокопоставленным морским чиновником, и оба самолично поздравили нас с удачей.
Перед уходом мы еще раз завернули на «Эскипу». Иван дал Огано знак, наш компаньон, никем не замеченный, вышел из кубрика и быстренько нырнул в повозку, предусмотрительно подогнанную нами к самому пирсу. Молчали. Огано равнодушно пялился в окно на городские пейзажи, и у меня создалось впечатление, что ему абсолютно все равно, где именно выйти. Повозка въехала в наш квартал, однако, не доезжая сотни метров до дома, Иван возницу остановил:
– Давай прощаться, дружище?
Милая бумага, кто же прощается таким холодным голосом? Таким голосом объявляют мат сопернику, но никак не прощаются с товарищем, с которым разделили трудную долю. Мы выбрались из коляски, мужчины крепко пожали друг другу руки, и напоследок Иван предложил Огано помощь. Наш попутчик вежливо отказался. На то обломок лишь пожал плечами и, ухмыляясь, бросил:
– Понятно, чего же не понять? У слепых своя гордость.
Огано замер как громом пораженный. Даже шаг не закончил, нога так и осталась в воздухе. Я забыла вдохнуть. И только Иван улыбался своей хитрющей улыбкой, холодно косясь на того, кого назвал слепым. Милая бумага, я никогда не постигну обломка…
Азарт + альтруизм
– Кофе Мария варит необыкновенный… – Иван исполнял для Огано роль гида в моем собственном доме, пока я сервировала стол. Обошлась без прислуги – время неурочное, та придет лишь утром. – С миндалем и косточками абрикоса, смолотыми в песок.
Мой гость угрюмо кивнул. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы читать его мысли. Место слепого на острове Призрения, среди прочих калек и убогих, а не в городе – вот о чем думал наш попутчик, и легкая тень не сходила с бледного чела.
Иван молчал, молчала и я, хотя вопросы отчаянно просились наружу и изъязвили мне кончик языка. Зуд, признаться, нестерпимый.
– Донесете на меня? – мрачно вопросил Огано после чашки кофе.
Вопрос призрения убогих, калечных и увечных целиком и полностью находится в ведении Коллегии по этике и эстетике, штат ее разветвлен и почти всесилен. Уложение о телесной соразмерности и физической полноценности жителей Пераса проистекает из заповеди Фанеса всеблагого о совершенстве божьего творения, следствием чего всякое отклонение от нормы объявлено богомерзким и недобрым. Разумеется, я помню это, милая бумага, но никак не получается приладить мудрость всеблагого к Огано.
– Я не состою в штате Коллегии, – усмехнулся Иван. – Кроме того, пиетета перед этой организацией не испытываю и помогать ей не собираюсь. Моего слова достаточно?
Огано кивнул, затем перевел вопросительный взгляд на меня, и я просто потерялась. Милая бумага, только что я написала «слепой перевел вопросительный взгляд на…», а тогда, признаться, пребывала в уверенности, что меня саму нужно отправить на остров Призрения! Один калека среди нас все же имелся! Сама себе представлялась идиоткой! Безголовая! Полная дура! Не понимала, как Огано ориентируется в пространстве, среди людей и предметов! Не понимала, как можно быть слепым и словно видеть все вокруг! Не понимала, как слепой может драться и даже убивать людей! Не понимала, причин его слепоты, не понимала, не понимала, не понимала! Но очень хотела понять…
– Вдохни поглубже и закрой рот.
Совет Ивана пришелся как нельзя более кстати. Я медленно опустилась в кресло.
– Поправляй, если ошибусь. – Иван сжалился надо мной. Огано кивнул, и обломок размеренно заговорил: – Ты не родился таким. Твоя слепота приобретенная. Результат нервного потрясения или ранения…
Огано молча кивал, не отводя белесых глаз от Ивана.
– Ты попал в лапы молодчикам из Коллегии и после положительного вердикта загремел на остров Призрения. Отдал острову несколько лет и однажды… а может быть, не однажды, понял в себе нечто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52