..
– Увы! Моя история похожа на историю многих молодых людей и может уместиться в двух словах: слабохарактерность и неопытность.
– Да, это слишком справедливо; ваша история похожа на историю почти всех молодых людей и в Европе, и в Америке.
В эту минуту послышался сильный шум. Донна Розарио и граф разговаривали при входе в палатку; они стояли таким образом, что не могли видеть того, что происходило в долине.
– Что это? – спросила молодая девушка.
– Вероятно, до нас долетают отголоски торжества; угодно вам присутствовать при церемонии?
– К чему? Эти крики и этот шум меня пугают.
– Однако мне показалось, что вы просили дона Тадео...
– Это была моя прихоть, – отвечала донна Розарио, – зато она так же скоро прошла, как была задумана.
– Но намерением дона Тадео не было ли...
– Кто может знать намерения дона Тадео? – перебила донна Розарио с заглушаемым вздохом.
– Он кажется очень вас любит, – отважился заметить Луи.
– Иногда я сама так думаю. В другое же время мне кажется, что он с трудом может выносить мое присутствие; он отталкивает меня, мои ласки надоедают ему.
– Странное поведение, – заметил граф, – этот дворянин ваш родственник, конечно?
– Не знаю, – отвечала молодая девушка простодушно, – когда я вспоминаю мои детские годы, я вижу смутный образ молодой и прекрасной женщины, черные глаза которой беспрестанно улыбаются мне, а губы покрывают меня жаркими поцелуями; потом вдруг память отказывается мне служить, память совсем мне изменяет, и тогда, как ни стараюсь я проникнуть в прошлое, припоминаю только дона Тадео, заботящегося обо мне всегда и везде так, как отец заботится о дочери.
– Но, может быть, он в самом деле ваш отец? – заметил граф.
– О! Нет, нет, он мне не отец.
– Почему вы в этом уверены?
– Послушайте, как в сердцах всех молодых девушек, и в моем сердце потребность любить какое-нибудь существо, которое связывало бы меня с жизнью, сильно дает себя чувствовать... Однажды я вдруг заболела тяжкой болезнью, в продолжение которой дон Тадео целый месяц день и ночь не отходил от моего изголовья, ни на минуту не отдыхая. Когда я стала поправляться, дон Тадео, обрадовавшись, что я возвратилась к жизни, потому что он уже опасался потерять меня, улыбался мне с нежностью, целовал мои руки и лоб, словом, обнаруживал сильнейший восторг.
«О! – сказала я ему, когда в голове моей вдруг промелькнула внезапная мысль. – О! Вы мой отец! Один отец может показывать такую преданность к своему ребенку». И бросившись к нему на шею, я спрятала голову на груди его и залилась слезами. Дон Тадео встал; лицо его покрылось смертельной бледностью, черты страшно исказились; он грубо оттолкнул меня и начал ходить большими шагами по комнате.
«Ваш отец, я? – вскричал он отрывистым голосом. – Донна Розарио, вы с ума сошли! Бедное дитя, не повторяйте никогда этих слов; ваш отец умер, мать также умерла, давно, очень давно; я не отец ваш, слышите ли? Не повторяйте никогда этого слова! Я только ваш друг. Да, отец ваш, умирая, поручил вас мне, вот почему я вас воспитываю... я даже вам не родня!» Волнение дона Тадео было чрезвычайно; он говорил еще многое другое, чего я не припомню, потом вышел... Увы! С этого дня я уже ни разу не смела спрашивать его о моих родных.
Наступило молчание. Молодые люди размышляли. Простой и трогательный рассказ донны Розарио сильно взволновал графа. Наконец он заговорил трепещущим голосом:
– Позвольте мне любить вас, донна Розарио. Молодая девушка вздохнула.
– К чему нас приведет эта любовь, дон Луи? – отвечала она с горечью. – К смерти, может быть!
– О! – вскричал Луи с жаром. – Смерть была бы для меня дорогой гостьей, если бы я мог умереть за вас...
В эту минуту несколько человек ворвались в палатку с громкими криками. Движением, быстрым как мысль, граф бросился перед молодой девушкой, с пистолетом в каждой руке. Но точно будто небо хотело исполнить желание, только что им произнесенное: прежде чем Луи имел время оборониться, он упал на землю, пораженный несколькими ударами кинжала. Падая, он заметил как сквозь сон, что два человека схватили донну Розарио и убежали вместе с ней.
Тогда с неслыханными усилиями Луи приподнялся на колено, а потом успел наконец встать на ноги. Он заметил похитителей, бежавших к лошадям, которых недалеко от палатки держал за поводья индеец. Граф прицелился в бежавших злодеев, закричав слабым голосом:
– Убийцы! Убийцы!
И выстрелил. Один из похитителей упал с яростным проклятием. Истощенный сверхъестественным усилием, граф зашатался как пьяный; кровь зашумела в его ушах, зрение помутилось и он без чувств упал на землю.
ГЛАВА XXX
Протестация
Три всадника прискакали в Вальдивию с такой быстротой, что едва прошло полтора часа, как они уже проехали пространство, отделявшее их от города. Они встретили на дороге дона Панчо Бустаменте, который отправлялся на церемонию с отрядом копьеносцев и с многочисленным штабом. Мрачные Сердца проехали, не обратив на себя внимания встретившихся с ними. Дон Тадео бросил иронический взгляд на своего врага.
– Посмотрите, – сказал он с насмешливой улыбкой дону Грегорио, – Бустаменте воображает уже себя протектором; какую величественную позу он принимает!
– Э! – возразил дон Грегорио, смеясь. – Он однако ж должен знать, что между чашей и губами довольно места для несчастья.
Десять часов пробило в ту минуту, когда два чилийца и француз въезжали в Вальдивию. Город был почти пуст; все, кого неотложные дела не удерживали дома, отправились в долину, где возобновлялся договор между чилийцами и ароканами. Эта церемония очень интересовала жителей провинции; она была для них гарантией будущего спокойствия, то есть доставляла им возможность безопасно вести торговлю с индейцами. Более чем все другие провинции Чили, Вальдивия опасается своих страшных соседей, будучи совершенно отделена от республики и предоставлена своим собственным силам: малейшее недовольство индейцев уничтожает ее торговлю.
Впрочем, если жители по большей части ушли из города, зато многочисленный гарнизон, – какого никогда еще не бывало в мирное время, – состоящий из полутора тысяч человек, в последние два дня, а особенно в прошлую ночь, был усилен двумя кавалерийскими полками и артиллерийским батальоном.
К чему было собирать такую сильную армию? Немногие жители, остававшиеся в городе, чувствовали неопределенное беспокойство, в котором не могли дать себе отчета.
Есть одно странное обстоятельство, которое мы хотим привести здесь, хотя не беремся объяснить его, потому что оно всегда казалось нам необъяснимым. Когда какое-нибудь важное событие должно совершиться в стране, смутное предчувствие как будто предостерегает жителей; магнетический ток пробегает по жилам у всех, тягостное стеснение сжимает грудь каждого, атмосфера становится тяжелее, солнце теряет свой блеск и не иначе как шепотом испуганные жители сообщают один другому свои впечатления. Словом, в воздухе разлито что-то угрожающее. И это роковое предчувствие так всеобще, что когда событие совершится, когда кризис пройдет, каждый восклицает инстинктивно: «Я это чувствовал!»
Никто однако же не мог бы сказать, почему он предвидел катастрофу. Не потому ли, что чувство самосохранения, которое Господь вложил в сердце человека, это чувство до того сильно, что когда приближается опасность, оно немедленно предупреждает его: «Берегись!»
Вальдивия в эту минуту находилась под гнетом неизвестного опасения. Немногие граждане, оставшиеся в городе, спешили возвратиться в свои жилища. Многочисленные кавалерийские и пехотные патрули обходили улицы. Пушки катились с грохотом проезжали по улицам и занимали позицию на углах главных площадей. Около ратуши толпилось множество офицеров и солдат, другие выходили из нее с озабоченным видом. Посыльные беспрестанно скакали взад и вперед с различными приказаниями.
Между тем на углах улиц люди в широких плащах, в шляпах, надвинутых на глаза, разговаривали с работниками и матросами и составляли вооруженные группы, которые с каждой минутой увеличивались. В этих группах блистало оружие, ружья, штыки и копья. Эти таинственные люди беспрестанно переходили с одного места на другое и позади их, как бы по волшебству, тотчас образовывались баррикады.
Въехав в город, дон Тадео и его товарищи, все в масках, добрались сквозь толпы народа до Большой Площади. Во всех городах испанской Америки, в середине главных площадей обыкновенно бывают фонтаны. К такому-то фонтану дон Тадео подъехал со своими товарищами. Человек сто, по-видимому ожидавшие их приезда, тотчас подошли к ним.
– Ну, – спросил дон Тадео Валентина, – как вы находите вашу прогулку?
– Восхитительной! – отвечал молодой человек. – Только мне кажется, что здесь скоро загремят выстрелы и засвистят пули.
– Надеюсь, – холодно отвечал дон Тадео.
– О! Все равно; я очень рад, что не пропустил этого случая.
– Неужели?
– Право так!.. Это удивительно, как много узнаешь в путешествии! – прибавил он в заключение.
Люди, собравшиеся около фонтана, окружили дона Тадео и его товарищей. Это были Мрачные Сердца, на которых можно было совершенно положиться.
– Сеньоры, – сказал дон Тадео, – борьба скоро начнется; я хочу наконец, чтобы вы узнали человека, который повелевает вами.
Говоря это, он сбросил маску. Трепет восторга пробежал по рядам Мрачных Сердец.
– Дон Тадео де Леон! – закричали они с удивлением, смешанным с уважением к человеку, который пострадал за общее дело.
– Да, сеньоры, – отвечал дон Тадео, – перед вами тот, кого тиран осудил на смерть, а Бог чудесно спас для того, чтобы он сделался ныне орудием его мщения.
Все Мрачные Сердца шумно столпились вокруг дона Тадео. Эти люди, в высшей степени впечатлительные, чрезвычайно суеверные, не сомневались более в победе, потому что во главе их стоял тот, кого Господь спас таким чудным образом. Дон Тадео внутренне рассчитывал на этот восторг, чтобы увеличить жар Мрачных Сердец и влияние, которым он пользовался; результат был именно таков, какого он ожидал.
– Все ли на своих местах? – спросил он.
– Все.
– Розданы ли оружие и снаряды?
– Розданы.
– Все ли баррикады сделаны? У всех ли городских ворот поставлены караулы?
– У всех.
– Хорошо. Теперь, братья мои, ждите.
Тишина восстановилась. Все эти люди давно знали дона Тадео, ценили его и питали к нему безграничную дружбу; теперь же, когда они узнали, что Король Мрака и дон Тадео было одно и то же лицо, они готовы были умереть за него.
В то время, когда дон Тадео разговаривал таким образом с Мрачными Сердцами, пехотный полк встал перед ратушей, по правую и левую стороны которой разместились два эскадрона копьеносцев.
– Внимание, – тихо сказал дон Тадео.
Трепет нетерпения пробежал по рядам людей, собравшихся вокруг него.
– Э! Э! – прошептал Валентин с той насмешливой улыбкой, которая была ему свойственна. – Начинается! Кажется, мы скоро позабавимся!
Двери ратуши с шумом растворились. Генерал, сопровождаемый блестящим штабом, занял место на верхних ступенях большой лестницы; потом показалось несколько сенаторов в парадных мундирах; все они столпились вокруг него. По знаку генерала раздался барабанный бой. Когда восстановилась тишина, один из сенаторов, державший в руке сверток бумаги, сделал несколько шагов вперед и приготовился читать.
– Ба! – сказал генерал, останавливая его за руку. – Зачем терять время на чтение этого вздора? Предоставьте все мне...
Сенатор, внутренне обрадовавшийся, что избавили его от обязанности довольно щекотливой, свернул бумагу и отошел назад. Генерал гордо подбоченился, оперся кончиком шпаги о землю и сказал голосом резким и громким, который слышен был на всей площади:
– Граждане и народ Вальдивийской провинции, сенат, соединившийся в конгрессе Сантьяго, принял единогласно следующие решения:
1. Различные провинции Чилийской республики отныне будут составлять независимые штаты, соединенные под названием Конфедерации Соединенных Штатов Южной Америки.
2. Доблестный и мужественный дон Панчо Бустаменте избран протектором чилийской конфедерации: граждане и народ! Кричите вместе со мной «Да здравствует протектор дон Панчо!»
Офицеры, столпившиеся вокруг генерала, и солдаты, расставленные на площади, закричали во все горло:
– Да здравствует протектор! Народ оставался безмолвен.
– Гм! – прошептал генерал. – Восторг не велик.
Вдруг из группы, собравшихся около фонтана, вышел человек и с решимостью подошел шагов на двадцать к солдатам. Этот человек был дон Тадео; лицо его было спокойно, походка тверда. Он поднял руку.
– Чего вы хотите? – закричал ему генерал.
– Я хочу опротестовать вашу декларацию, – неустрашимо отвечал вождь Мрачных Сердец.
– Говорите, я вас слушаю.
Дон Тадео поклонился, улыбаясь.
– Именем чилийского народа, – сказал он ясным и звучным голосом, – сенат Сантьяго, составленный из негодяев, подкупленных генералом Бустаменте, объявлен изменником республики!
– Что осмеливаетесь вы говорить, презренный? – вскричал генерал с гневом.
– Удержитесь от оскорблений и позвольте мне окончить мой протест, – холодно отвечал дон Тадео.
Невольно подчиняясь героическому мужеству человека, который один, без оружия, перед стройным рядом ружей, направленных на него, осмеливался говорить таким громким и твердым голосом, генерал молчал; побежденный тем влиянием, которое всегда производят великие характеры.
– Именем народа, – продолжал дон Тадео, спокойный и бесстрастный, – дон Панчо Бустаменте объявлен изменником республики и как изменник лишен своей власти. Да здравствует Чили!
– Да здравствует Чили! – вскричал весь народ, собравшийся на площади.
– О! Какая дерзость! – вскричал генерал. – Солдаты, схватите его.
Но быстрее мысли, дон Грегорио и Валентин бросились к дону Тадео и увлекли его в середину группы.
– Какой же вы храбрец! – вскричал Валентин, пожимая руку дону Тадео. – Я люблю вас!
Между тем генерал, взбешенный в высшей степени тем, что дон Тадео ускользнул от него, скомандовал солдатам стрелять: страшный залп раздался как громовый удар, несколько человек упало убитых и раненых.
– Да здравствует Чили! Долой протектора! – закричал народ.
Раздался другой залп, потом третий. Земля в минуту была усыпана мертвыми и умирающими.
Мрачные Сердца не рассеялись, а напротив приготовились выдержать начинающуюся борьбу и отвечать выстрелами на выстрелы войска.
– Гм! – печально прошептал генерал. – Я взялся за неприятное поручение.
Однако ж, как солдат по характеру одаренный в высшей степени тем бесстрастным повиновением, которое отличает всех военных, он приготовился или победить, или храбро умереть на своем посту.
ГЛАВА XXXI
Испанец и индеец
Не из боязни, как могут подумать, Бустаменте отлучился из Вальдивии в ту критическую минуту, когда один из его подчиненных с высоты ступеней ратуши так смело провозглашал его протектором перед остолбеневшей толпой. Бустаменте был один из тех искателей приключений, образцы которых часто встречаются в Америке; привыкшие ставить на карту свою жизнь, не боясь ничего на свете, эти люди жертвуют всем для того, чтобы достичь своих целей. Бустаменте надеялся, что с помощью войск, сосредоточенных им в этой отдаленной провинции, жители ее, захваченные врасплох, окажут лишь незначительное сопротивление. Он думал, что после этой первой победы, ему стоит только соединить свои войска с войском Антинагюэля, и тогда он легко овладеет провинцией Кончепчьйон, а оттуда явится в Сантьяго совершенно вовремя, чтобы предупредить всякое волнение со стороны жителей столицы и заставить их признать смену правительства, уже совершенную им в отдаленных провинциях республики.
В плане генерала не было недостатка в смелости и изобретательности; шансы на успех были велики. К несчастью для Бустаменте, Мрачные Сердца, осведомители которых находились всюду, узнали об этом плане и воспрепятствовали его осуществлению, воспользовавшись случаем, который враг их сам доставил им.
Мы видели, как началась борьба в Вальдивии между двумя партиями. Генерал, еще не знавший что случилось, был совершенно уверен в успехе. Оставшись один в своей палатке с Антинагюэлем, он опустил за собой закрывавший ее полог и пригласил токи садиться.
– Садитесь, вождь, – сказал он, – и поговорим.
– Я готов к услугам моего белого отца, – отвечал индеец, кланяясь.
Бустаменте внимательно рассматривал человека, находившегося перед ним, и старался прочесть на его лице различные чувства, волновавшие его; но черты индейца были неподвижны: на них не отражалось ничего.
– Будем говорить откровенно и честно, как друзья, – сказал Бустаменте.
Антинагюэль наклонил голову в знак согласия. Бустаменте продолжал:
– В эту минуту народ Вальдивии провозглашает меня протектором новой конфедерации, составленной из всех штатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Увы! Моя история похожа на историю многих молодых людей и может уместиться в двух словах: слабохарактерность и неопытность.
– Да, это слишком справедливо; ваша история похожа на историю почти всех молодых людей и в Европе, и в Америке.
В эту минуту послышался сильный шум. Донна Розарио и граф разговаривали при входе в палатку; они стояли таким образом, что не могли видеть того, что происходило в долине.
– Что это? – спросила молодая девушка.
– Вероятно, до нас долетают отголоски торжества; угодно вам присутствовать при церемонии?
– К чему? Эти крики и этот шум меня пугают.
– Однако мне показалось, что вы просили дона Тадео...
– Это была моя прихоть, – отвечала донна Розарио, – зато она так же скоро прошла, как была задумана.
– Но намерением дона Тадео не было ли...
– Кто может знать намерения дона Тадео? – перебила донна Розарио с заглушаемым вздохом.
– Он кажется очень вас любит, – отважился заметить Луи.
– Иногда я сама так думаю. В другое же время мне кажется, что он с трудом может выносить мое присутствие; он отталкивает меня, мои ласки надоедают ему.
– Странное поведение, – заметил граф, – этот дворянин ваш родственник, конечно?
– Не знаю, – отвечала молодая девушка простодушно, – когда я вспоминаю мои детские годы, я вижу смутный образ молодой и прекрасной женщины, черные глаза которой беспрестанно улыбаются мне, а губы покрывают меня жаркими поцелуями; потом вдруг память отказывается мне служить, память совсем мне изменяет, и тогда, как ни стараюсь я проникнуть в прошлое, припоминаю только дона Тадео, заботящегося обо мне всегда и везде так, как отец заботится о дочери.
– Но, может быть, он в самом деле ваш отец? – заметил граф.
– О! Нет, нет, он мне не отец.
– Почему вы в этом уверены?
– Послушайте, как в сердцах всех молодых девушек, и в моем сердце потребность любить какое-нибудь существо, которое связывало бы меня с жизнью, сильно дает себя чувствовать... Однажды я вдруг заболела тяжкой болезнью, в продолжение которой дон Тадео целый месяц день и ночь не отходил от моего изголовья, ни на минуту не отдыхая. Когда я стала поправляться, дон Тадео, обрадовавшись, что я возвратилась к жизни, потому что он уже опасался потерять меня, улыбался мне с нежностью, целовал мои руки и лоб, словом, обнаруживал сильнейший восторг.
«О! – сказала я ему, когда в голове моей вдруг промелькнула внезапная мысль. – О! Вы мой отец! Один отец может показывать такую преданность к своему ребенку». И бросившись к нему на шею, я спрятала голову на груди его и залилась слезами. Дон Тадео встал; лицо его покрылось смертельной бледностью, черты страшно исказились; он грубо оттолкнул меня и начал ходить большими шагами по комнате.
«Ваш отец, я? – вскричал он отрывистым голосом. – Донна Розарио, вы с ума сошли! Бедное дитя, не повторяйте никогда этих слов; ваш отец умер, мать также умерла, давно, очень давно; я не отец ваш, слышите ли? Не повторяйте никогда этого слова! Я только ваш друг. Да, отец ваш, умирая, поручил вас мне, вот почему я вас воспитываю... я даже вам не родня!» Волнение дона Тадео было чрезвычайно; он говорил еще многое другое, чего я не припомню, потом вышел... Увы! С этого дня я уже ни разу не смела спрашивать его о моих родных.
Наступило молчание. Молодые люди размышляли. Простой и трогательный рассказ донны Розарио сильно взволновал графа. Наконец он заговорил трепещущим голосом:
– Позвольте мне любить вас, донна Розарио. Молодая девушка вздохнула.
– К чему нас приведет эта любовь, дон Луи? – отвечала она с горечью. – К смерти, может быть!
– О! – вскричал Луи с жаром. – Смерть была бы для меня дорогой гостьей, если бы я мог умереть за вас...
В эту минуту несколько человек ворвались в палатку с громкими криками. Движением, быстрым как мысль, граф бросился перед молодой девушкой, с пистолетом в каждой руке. Но точно будто небо хотело исполнить желание, только что им произнесенное: прежде чем Луи имел время оборониться, он упал на землю, пораженный несколькими ударами кинжала. Падая, он заметил как сквозь сон, что два человека схватили донну Розарио и убежали вместе с ней.
Тогда с неслыханными усилиями Луи приподнялся на колено, а потом успел наконец встать на ноги. Он заметил похитителей, бежавших к лошадям, которых недалеко от палатки держал за поводья индеец. Граф прицелился в бежавших злодеев, закричав слабым голосом:
– Убийцы! Убийцы!
И выстрелил. Один из похитителей упал с яростным проклятием. Истощенный сверхъестественным усилием, граф зашатался как пьяный; кровь зашумела в его ушах, зрение помутилось и он без чувств упал на землю.
ГЛАВА XXX
Протестация
Три всадника прискакали в Вальдивию с такой быстротой, что едва прошло полтора часа, как они уже проехали пространство, отделявшее их от города. Они встретили на дороге дона Панчо Бустаменте, который отправлялся на церемонию с отрядом копьеносцев и с многочисленным штабом. Мрачные Сердца проехали, не обратив на себя внимания встретившихся с ними. Дон Тадео бросил иронический взгляд на своего врага.
– Посмотрите, – сказал он с насмешливой улыбкой дону Грегорио, – Бустаменте воображает уже себя протектором; какую величественную позу он принимает!
– Э! – возразил дон Грегорио, смеясь. – Он однако ж должен знать, что между чашей и губами довольно места для несчастья.
Десять часов пробило в ту минуту, когда два чилийца и француз въезжали в Вальдивию. Город был почти пуст; все, кого неотложные дела не удерживали дома, отправились в долину, где возобновлялся договор между чилийцами и ароканами. Эта церемония очень интересовала жителей провинции; она была для них гарантией будущего спокойствия, то есть доставляла им возможность безопасно вести торговлю с индейцами. Более чем все другие провинции Чили, Вальдивия опасается своих страшных соседей, будучи совершенно отделена от республики и предоставлена своим собственным силам: малейшее недовольство индейцев уничтожает ее торговлю.
Впрочем, если жители по большей части ушли из города, зато многочисленный гарнизон, – какого никогда еще не бывало в мирное время, – состоящий из полутора тысяч человек, в последние два дня, а особенно в прошлую ночь, был усилен двумя кавалерийскими полками и артиллерийским батальоном.
К чему было собирать такую сильную армию? Немногие жители, остававшиеся в городе, чувствовали неопределенное беспокойство, в котором не могли дать себе отчета.
Есть одно странное обстоятельство, которое мы хотим привести здесь, хотя не беремся объяснить его, потому что оно всегда казалось нам необъяснимым. Когда какое-нибудь важное событие должно совершиться в стране, смутное предчувствие как будто предостерегает жителей; магнетический ток пробегает по жилам у всех, тягостное стеснение сжимает грудь каждого, атмосфера становится тяжелее, солнце теряет свой блеск и не иначе как шепотом испуганные жители сообщают один другому свои впечатления. Словом, в воздухе разлито что-то угрожающее. И это роковое предчувствие так всеобще, что когда событие совершится, когда кризис пройдет, каждый восклицает инстинктивно: «Я это чувствовал!»
Никто однако же не мог бы сказать, почему он предвидел катастрофу. Не потому ли, что чувство самосохранения, которое Господь вложил в сердце человека, это чувство до того сильно, что когда приближается опасность, оно немедленно предупреждает его: «Берегись!»
Вальдивия в эту минуту находилась под гнетом неизвестного опасения. Немногие граждане, оставшиеся в городе, спешили возвратиться в свои жилища. Многочисленные кавалерийские и пехотные патрули обходили улицы. Пушки катились с грохотом проезжали по улицам и занимали позицию на углах главных площадей. Около ратуши толпилось множество офицеров и солдат, другие выходили из нее с озабоченным видом. Посыльные беспрестанно скакали взад и вперед с различными приказаниями.
Между тем на углах улиц люди в широких плащах, в шляпах, надвинутых на глаза, разговаривали с работниками и матросами и составляли вооруженные группы, которые с каждой минутой увеличивались. В этих группах блистало оружие, ружья, штыки и копья. Эти таинственные люди беспрестанно переходили с одного места на другое и позади их, как бы по волшебству, тотчас образовывались баррикады.
Въехав в город, дон Тадео и его товарищи, все в масках, добрались сквозь толпы народа до Большой Площади. Во всех городах испанской Америки, в середине главных площадей обыкновенно бывают фонтаны. К такому-то фонтану дон Тадео подъехал со своими товарищами. Человек сто, по-видимому ожидавшие их приезда, тотчас подошли к ним.
– Ну, – спросил дон Тадео Валентина, – как вы находите вашу прогулку?
– Восхитительной! – отвечал молодой человек. – Только мне кажется, что здесь скоро загремят выстрелы и засвистят пули.
– Надеюсь, – холодно отвечал дон Тадео.
– О! Все равно; я очень рад, что не пропустил этого случая.
– Неужели?
– Право так!.. Это удивительно, как много узнаешь в путешествии! – прибавил он в заключение.
Люди, собравшиеся около фонтана, окружили дона Тадео и его товарищей. Это были Мрачные Сердца, на которых можно было совершенно положиться.
– Сеньоры, – сказал дон Тадео, – борьба скоро начнется; я хочу наконец, чтобы вы узнали человека, который повелевает вами.
Говоря это, он сбросил маску. Трепет восторга пробежал по рядам Мрачных Сердец.
– Дон Тадео де Леон! – закричали они с удивлением, смешанным с уважением к человеку, который пострадал за общее дело.
– Да, сеньоры, – отвечал дон Тадео, – перед вами тот, кого тиран осудил на смерть, а Бог чудесно спас для того, чтобы он сделался ныне орудием его мщения.
Все Мрачные Сердца шумно столпились вокруг дона Тадео. Эти люди, в высшей степени впечатлительные, чрезвычайно суеверные, не сомневались более в победе, потому что во главе их стоял тот, кого Господь спас таким чудным образом. Дон Тадео внутренне рассчитывал на этот восторг, чтобы увеличить жар Мрачных Сердец и влияние, которым он пользовался; результат был именно таков, какого он ожидал.
– Все ли на своих местах? – спросил он.
– Все.
– Розданы ли оружие и снаряды?
– Розданы.
– Все ли баррикады сделаны? У всех ли городских ворот поставлены караулы?
– У всех.
– Хорошо. Теперь, братья мои, ждите.
Тишина восстановилась. Все эти люди давно знали дона Тадео, ценили его и питали к нему безграничную дружбу; теперь же, когда они узнали, что Король Мрака и дон Тадео было одно и то же лицо, они готовы были умереть за него.
В то время, когда дон Тадео разговаривал таким образом с Мрачными Сердцами, пехотный полк встал перед ратушей, по правую и левую стороны которой разместились два эскадрона копьеносцев.
– Внимание, – тихо сказал дон Тадео.
Трепет нетерпения пробежал по рядам людей, собравшихся вокруг него.
– Э! Э! – прошептал Валентин с той насмешливой улыбкой, которая была ему свойственна. – Начинается! Кажется, мы скоро позабавимся!
Двери ратуши с шумом растворились. Генерал, сопровождаемый блестящим штабом, занял место на верхних ступенях большой лестницы; потом показалось несколько сенаторов в парадных мундирах; все они столпились вокруг него. По знаку генерала раздался барабанный бой. Когда восстановилась тишина, один из сенаторов, державший в руке сверток бумаги, сделал несколько шагов вперед и приготовился читать.
– Ба! – сказал генерал, останавливая его за руку. – Зачем терять время на чтение этого вздора? Предоставьте все мне...
Сенатор, внутренне обрадовавшийся, что избавили его от обязанности довольно щекотливой, свернул бумагу и отошел назад. Генерал гордо подбоченился, оперся кончиком шпаги о землю и сказал голосом резким и громким, который слышен был на всей площади:
– Граждане и народ Вальдивийской провинции, сенат, соединившийся в конгрессе Сантьяго, принял единогласно следующие решения:
1. Различные провинции Чилийской республики отныне будут составлять независимые штаты, соединенные под названием Конфедерации Соединенных Штатов Южной Америки.
2. Доблестный и мужественный дон Панчо Бустаменте избран протектором чилийской конфедерации: граждане и народ! Кричите вместе со мной «Да здравствует протектор дон Панчо!»
Офицеры, столпившиеся вокруг генерала, и солдаты, расставленные на площади, закричали во все горло:
– Да здравствует протектор! Народ оставался безмолвен.
– Гм! – прошептал генерал. – Восторг не велик.
Вдруг из группы, собравшихся около фонтана, вышел человек и с решимостью подошел шагов на двадцать к солдатам. Этот человек был дон Тадео; лицо его было спокойно, походка тверда. Он поднял руку.
– Чего вы хотите? – закричал ему генерал.
– Я хочу опротестовать вашу декларацию, – неустрашимо отвечал вождь Мрачных Сердец.
– Говорите, я вас слушаю.
Дон Тадео поклонился, улыбаясь.
– Именем чилийского народа, – сказал он ясным и звучным голосом, – сенат Сантьяго, составленный из негодяев, подкупленных генералом Бустаменте, объявлен изменником республики!
– Что осмеливаетесь вы говорить, презренный? – вскричал генерал с гневом.
– Удержитесь от оскорблений и позвольте мне окончить мой протест, – холодно отвечал дон Тадео.
Невольно подчиняясь героическому мужеству человека, который один, без оружия, перед стройным рядом ружей, направленных на него, осмеливался говорить таким громким и твердым голосом, генерал молчал; побежденный тем влиянием, которое всегда производят великие характеры.
– Именем народа, – продолжал дон Тадео, спокойный и бесстрастный, – дон Панчо Бустаменте объявлен изменником республики и как изменник лишен своей власти. Да здравствует Чили!
– Да здравствует Чили! – вскричал весь народ, собравшийся на площади.
– О! Какая дерзость! – вскричал генерал. – Солдаты, схватите его.
Но быстрее мысли, дон Грегорио и Валентин бросились к дону Тадео и увлекли его в середину группы.
– Какой же вы храбрец! – вскричал Валентин, пожимая руку дону Тадео. – Я люблю вас!
Между тем генерал, взбешенный в высшей степени тем, что дон Тадео ускользнул от него, скомандовал солдатам стрелять: страшный залп раздался как громовый удар, несколько человек упало убитых и раненых.
– Да здравствует Чили! Долой протектора! – закричал народ.
Раздался другой залп, потом третий. Земля в минуту была усыпана мертвыми и умирающими.
Мрачные Сердца не рассеялись, а напротив приготовились выдержать начинающуюся борьбу и отвечать выстрелами на выстрелы войска.
– Гм! – печально прошептал генерал. – Я взялся за неприятное поручение.
Однако ж, как солдат по характеру одаренный в высшей степени тем бесстрастным повиновением, которое отличает всех военных, он приготовился или победить, или храбро умереть на своем посту.
ГЛАВА XXXI
Испанец и индеец
Не из боязни, как могут подумать, Бустаменте отлучился из Вальдивии в ту критическую минуту, когда один из его подчиненных с высоты ступеней ратуши так смело провозглашал его протектором перед остолбеневшей толпой. Бустаменте был один из тех искателей приключений, образцы которых часто встречаются в Америке; привыкшие ставить на карту свою жизнь, не боясь ничего на свете, эти люди жертвуют всем для того, чтобы достичь своих целей. Бустаменте надеялся, что с помощью войск, сосредоточенных им в этой отдаленной провинции, жители ее, захваченные врасплох, окажут лишь незначительное сопротивление. Он думал, что после этой первой победы, ему стоит только соединить свои войска с войском Антинагюэля, и тогда он легко овладеет провинцией Кончепчьйон, а оттуда явится в Сантьяго совершенно вовремя, чтобы предупредить всякое волнение со стороны жителей столицы и заставить их признать смену правительства, уже совершенную им в отдаленных провинциях республики.
В плане генерала не было недостатка в смелости и изобретательности; шансы на успех были велики. К несчастью для Бустаменте, Мрачные Сердца, осведомители которых находились всюду, узнали об этом плане и воспрепятствовали его осуществлению, воспользовавшись случаем, который враг их сам доставил им.
Мы видели, как началась борьба в Вальдивии между двумя партиями. Генерал, еще не знавший что случилось, был совершенно уверен в успехе. Оставшись один в своей палатке с Антинагюэлем, он опустил за собой закрывавший ее полог и пригласил токи садиться.
– Садитесь, вождь, – сказал он, – и поговорим.
– Я готов к услугам моего белого отца, – отвечал индеец, кланяясь.
Бустаменте внимательно рассматривал человека, находившегося перед ним, и старался прочесть на его лице различные чувства, волновавшие его; но черты индейца были неподвижны: на них не отражалось ничего.
– Будем говорить откровенно и честно, как друзья, – сказал Бустаменте.
Антинагюэль наклонил голову в знак согласия. Бустаменте продолжал:
– В эту минуту народ Вальдивии провозглашает меня протектором новой конфедерации, составленной из всех штатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59