– Жил нищий в великолепном Самарканде. С утра приходил он к южным воротам, открывающим путь в священный Аллакенд. По-разному просят милостыню у прохожих. Этот же всегда тянул руку со словами: «Подайте бедному», и вздыхал: «О, если бы я был правителем Самарканда…» Так он прожил многие годы, и никто не слыхал от него других слов… Тамерлан покорил Самарканд, и ему рассказали о странном нищем. Великий хромец приказал привести его. Нищий был в лохмотьях, черен от солнца и грязи, от пыли и жира. «Вымойте его и облачите в одежды правителя», – приказал победитель мира. Нищий молчал.
Его отвели в баню, умастили благовониями, надели золотой халат, подпоясали драгоценным мечом и посадили на трон. Он молчал.
Все склонились перед ним. Сам великий кивнул головой, а он все молчал.
«Ты – правитель Самарканда. Твое желание исполнилось. Скажи же нам что-либо», – молвил Тимурленг. Нищий молчал.
«Говори же!» – приказал Бич Божий. И правитель Самарканда протянул свою руку в золотом рукаве и сказал: «Подайте бедному нищему…»
«Отрубите дураку голову!» – гневно повелел могучий.
Над кишлаком скользнул самолет. Он прошел низко, и грохот наполнил двор Ишхаева. Рассказчик умолк, и все подняли головы. Исхак продолжал:
– Некоторые говорят, что гнев Тамерлана был справедливым. Другие утверждают, что в словах нищего таилась глубокая мудрость. Кто знает? Передают, что, чувствуя горечь наступающей смерти, властитель мира произнес: «Не зная поражения, я победил всех. Я хотел завоевать весь мир, и немногое еще мне оставалось сделать. Железо и яд были бессильны против меня. И вот я умираю. Что осталось мне? Ложе смерти делает равными всех. И меня и того нищего, кто хотел быть правителем Самарканда. Я исполнил его желание, и я же лишил его жизни. Но что дурного я сделал с ним и с тысячами тысяч других? Ничего, если рассудить. Они умерли немногим раньше, и только. Человек смертен».
Снова прошел самолет над двором Шарипа Ишхаева. Маленький, медленный. Гости Ишхаева видели и не такие самолеты.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Покрытые плащом

I
Бодро пыхтел смонтированный на грузовом автомобиле дизель силовой установки. Его быстрое «тух-тух-тух» весело разносилось по долине. В клетке вышки, дрожа, вращалась штанга бура.
Километрах в трех с небольшим выше окраины Дуаба долину пересекала складка, как назвал ее Ефимов. Складка чувствовалась и на скатах берегов долины. Обследование с земли ничего не говорило, но у воздушного наблюдателя нашлись серьезные основания для размышлений. Вероятно, именно здесь прошла рваная линия сброса. Тысячелетие сгладило очертания, срезало острые края, засыпало провалы. Десять столетий – ничтожный срок для земной коры. Однако по долине проходили поверхностные воды с их быстрой работой, и надпись на мраморной плите служила драгоценной подсказкой.
Как многие молодые люди, Ефимов искренне считал, что настоящий человек должен обладать выдержкой, уметь обдумывать свои поступки и ничего не делать под влиянием минуты. Его давно влекла мысль о поездке на работу в Среднюю Азию. Он делал нужные шаги, но мало говорил о своих проектах. Лишь за неделю до отъезда Ефимов рассказал о них одному своему старшему по возрасту приятелю.
Тот не слишком долго думал, чтобы осудить намерения Ефимова. Были перечислены непривычный и вредный для северянина климат, тяжелые условия полевой работы в чужой обстановке, незнание языка и главное – отрыв от Москвы. Лишь работа в центральном научном институте обеспечивает настоящее и будущее. Сорвешься, отстанешь, заленишься, говорил друг.
Замечание Ефимова о необходимости для молодого специалиста иметь стаж практической работы было небрежно отвергнуто: «А разве мы здесь, в институте, не ведем практической работы?»
Друзья расстались после довольно холодного рукопожатия. Сейчас Ефимов вспомнил своего друга с долей злорадства: «Хотел бы я посмотреть, что бы он делал на моем месте? Он, с его поговоркой – в сомнении воздерживайся. Нет, брат, в полевой работе как в бою. Нужно решать и делать, когда на тебя смотрят люди, а не тома чужих трудов, на которых некоторые строят свои научные успехи!»
Чужой климат? Ефимов научился наслаждаться бездонным азиатским небом. Ему уже не мешало злое, давящее солнце. Он полюбил древние памятники и желтую землю. И еще больше он полюбил грандиозный размах человеческого труда советских дней Средней Азии, и не могло быть ничего лучшего, чем его работа.
За право любить он расплатился по?том и жаждой, сожженной кожей, дрожью в холодные ночи. Он переживал свойственное многим пришельцам с севера увлечение спокойным, изысканно-вежливым, мудро-гостеприимным народом. Счастливый, он встретил только руки друзей, и это навсегда останется для него щитом от неизбежных в жизни огорчений и обид, которые уже никогда не перейдут в разочарование…
II
Ибадулла стоял у буровой вышки. «Способнейший человек», – думал Ефимов, глядя на Ибадуллу. Даже издали был понятен интерес, с которым Ибадулла наблюдал за работой. Вот он заговорил с мастером, показывает рукой…
«Спрашивает, – думал Ефимов. – А ведь какой был вначале связанный, необщительный. Теперь не тот стал человек, развернулся и больше не видит во мне чужого. Как приглядывается! Через две недели сам сможет бурить, если понадобится…»
Ефимов томился в ожидании. После проходки первых тридцати метров можно будет перенести вышку на новое место и начать сравнивать керны – образцы извлеченных буром горных пород. Ефимов не позволял себе мечтать, что бур может скоро попасть в водоносный слой. Терпеливое исследование грунтов, установление района сброса – пока не больше…
А вдруг вода здесь, под самыми ногами?! Чтобы не отдаваться праздным мечтам, Ефимов окликнул Ибадуллу:
– Давайте займемся на полчаса!
Пользуясь свободными минутами, они проходили алгебру, геометрию, тригонометрию, начальную физику.
Сообразительность и память Ибадуллы поражали Ефимова. За один час удавалось пройти то, на что в средней школе уходит неделя. С первых же уроков Ефимов убедился – это было еще в дни обследования сухого русла, – что усвоение отнюдь не было механическим. Ибадулла умел мыслить, а его память была как чистая книга, в которой написанное однажды оставалось навсегда. Как-то Ефимов сказал своему ученику:
– Память у вас изумительная. Помните, Шаев сказал о знаменитом путешественнике Пржевальском? Говорили, что Пржевальскому было достаточно один раз прочесть книгу, чтобы знать ее наизусть. Вы не пробовали так сделать? Испытать себя?
– Мою память много развивали, – отвечал Ибадулла. Сам он никогда не думал о своих способностях: он думал о годах, бесплодно потраченных на изучение корана и сложной казуистики толкований.
– Каким же способом развивали? – интересовался Ефимов.
Ибадулла неопределенно пожал плечами. Что он мог ответить?
– Это тяжелый способ. Очень тяжелый! Я никому бы не посоветовал. Он развивает память, это правда, – был вынужденный и уклончивый ответ.
– Вы говорите об изучении арабского языка? – догадался, как ему показалось, Ефимов. – Говорят, он очень труден, но почему же вы не советуете им заниматься? Помните у Шаева востоковеда Жаркова?
– У нас арабский учат, чтобы сделаться муллой, – вмешалась Фатима.
– Я не мулла, – улыбнулся Фатиме Ибадулла. Он редко улыбался, что делало его улыбку очень заметной.
– Я знаю, – ответила девушка, – мулла не стал бы искать с нами воду.
Ефимов заметил, что Фатима так смотрела на Ибадуллу, точно хотела еще что-то сказать, но удержалась.
«Странный все же иногда этот Ибадулла, – подумал Ефимов, – что-то в нем есть особенное…»
– Что же, займемся решением многоугольников, – предложил Ефимов. Ибадулла послушно развернул тетрадь у себя на коленях.
III
Ахмад скучал. Он часто вытаскивал свой нож и принимался его точить опытной рукой. Лезвие было острее бритвы бродячего цирюльника, который бреет головы без мыла, ограничиваясь смачиванием водой из ближайшего арыка, и никогда не царапает кожу. Но Ахмаду было все мало. Испытывая нож, он подбрасывал перо и пытался рассечь его на лету.
Ахмад был недоволен, и его недовольство разделял Исмаил. Они делились воспоминаниями о выселении индусов и о налетах на территорию кашмира, о благочестивой резне «почитателей коровы» в индусских деревнях.
«Долго ли сидеть без дела? Куда девался Сафар?» – с такими вопросами они приставали к Исхаку – старшему в отсутствие Сафара. Исхак терпеливо повторял наказ: ждать возвращения Сафара две недели, потом еще одну неделю. На двадцать второй день можно уйти без Сафара.
Исхаку не было скучно. Он наслаждался случайно выпавшим покоем. К чему спешить? Все будет так, как суждено, что бы ни старался сделать человек…
Запыленный и усталый вернулся с работы Шарип Ишхаев. Вымыв руки и лицо, он вытащил молитвенный коврик и опустился на колени. Это напомнило гостям о часе вечерней молитвы, и все, совершив омовение, приступили к намазу.
Шарип молился долго, уже все поднялись, а он продолжал простираться в ту сторону, где находились священная Мекка, черный камень Каабы и гроб пророка Магомета. Молитвенный коврик Шарипа был весь изношен, местами протерт до дыр. Ворса нигде не оставалось, и нельзя было угадать, что ковер был сплетен из черных и красных шерстяных нитей.
Большой ценностью и значением обладал молитвенный коврик Шарипа Ишхаева. Свидетель благочестия, он будет положен в могилу с телом хозяина и поможет ему войти в рай. Находятся богатые и хитрые мусульмане, готовые заплатить крупные деньги за такой ковер. Его сила так велика, что с ее помощью можно отвести глаза стражам дверей Эдема. И есть люди, которые нарочно заказывают коврики из самой слабой шерсти. Но коврик Шарипа – не такой…
Гости уважали хозяина и за его коврик и за его радушие. Настоящий мусульманин не должен признавать власть, основанную не на законах ислама. Лишь на время правоверный склоняет голову перед неверным владыкой. Бог сказал устами своего пророка в главе корана «Ночная звезда», в 18-м суррате: «Дай неверным дорогу, оставь их на некоторое время в покое». На некоторое время… Только на некоторое время – лишь до дня, обещанной пророком победы.
Но еще американцы предупреждали, что их ученики не должны доверять каждому мусульманину. Шарип перебрал по пальцам все население Чешмы и Дуаба, рассказал о каждом человеке. Здесь есть несколько людей, чтящих коран. Но, Шарип качал головой, «если сказать им, они выдадут нас».
IV
Закончив моления, Шарип подсел к гостям. Жена не могла помешать им. Хотя женщина, как и все остальные, ходила с открытым лицом, двор Ишхаева был устроен на старый лад и разделялся на две половины: мужскую и женскую.
Шарип рассказывал:
– Мы рыли весь день, ушли глубоко. Рыть стало плохо, попадались камни, били кирками. Этот русский и узбек Ибадулла, да возьмет Эблис их души, умеют заставить работать, чтобы дело шло быстро. И их машина, сверлящая землю, тоже все время крутится. Нас поделили: одни роют, другие отдыхают. Люди стараются. Многие уже говорят, если будет вода, они откажутся от платы. Внизу земля стала сырая. А когда уходили, заметили, в самом глубоком месте набирается вода…
– Думаешь, вода будет? – спросил Юнус.
– Искать воду есть дело, угодное богу, – ответил Шарип. – Будет хорошо, если они найдут воду.
– Ты сказал, уже сырая земля? – переспросил Ахмад. – Если сырая, значит вода близко.
– Но они не так ищут, чтобы вырыть колодец, – ответил Шарип. – Девушка Фатима, которая с ними и тоже все знает, рассказывала: тысячу лет тому назад здесь протекала настоящая река. Случилось землетрясение, река провалилась. Они хотят опять достать ее. Говорят, у них такой приказ от власти.
– Бог посылает землетрясение за грехи людей. Если милосердный уничтожил реку, искать ее – грех. Вечный накажет, – сурово и нравоучительно возразил Исхак. – Всемогущий управляет Солнцем, Луной, звездами, ветром и водой. Если он начертал в книге судеб погибель реке, нельзя искать воду на проклятом месте. Бог оставил тебе, Шарип, ручей, и благодари его за это.
– Но если они найдут все же воду и реку, о которой говорит Шарип, – вмешался Исмаил, – не будет ли это знаком, что всемилостивый разрешил реке вернуться на землю? Ведь без воли бога волос не падает с головы человека, а река больше волоса.
– Нет, – ответил Исхак, не соглашаясь с предложенной Исмаилом тонкостью, – Человек не должен и пытаться восстановить уничтоженное богом. Если бог захочет, он опять ударит землю, и река воскреснет. Нужно ждать. Неверные не хотят ждать. Мы находимся на вдвойне проклятом месте.
– Сколько этих людей, Шарип, – тех, кто приехал в кишлак вместе с русским? – спросил Ахмад, опять играя своим ножом.
– Их пять, вместе с ним.
– Кто они?
– Русский Ефимов, узбекская девушка Фатима, их помощник узбек Ибадулла, буровой мастер и механик-шофер – один таджик, другой казах. Остальные – наши кишлачные люди, которых назначил Якуб Афзалиев.
– А где эти пять человек спят ночью? – спросил Исмаил, следуя за мыслью своего друга Ахмада.
– Они были гостями Якуба. А потом поставили палатку на месте работы у вышки и спят там.
– А кто там есть еще? – возобновил расспросы Ахмад.
– Никого. Утром к ним приходят на работу люди от нас и из Дуаба.
– Это далеко от Дуаба?
– Около получаса ходьбы. А если идти тихо, то и больше, – неуверенно ответил Шарип. – Но чего ты хочешь? – спросил он.
– Чего хочу? Как и все люди – иметь заслуги перед богом, – холодно ответил Ахмад, пряча в ножны острый клинок. – Кто откажется совершить угодное богу? Разве я не прав, мусульмане?
– Но… – голос Шарипа прервался. – Но вы погубите себя и меня. Время спокойное, двадцать лет у нас не было басмачей, на которых могли бы подумать. За двадцать лет здесь не было ни одного убийства и даже ни одной кражи. Вы посторонние. Все падет на вас и на меня.
– Да, – ласково сказал Исках. – Ты прав, Шарип, ты прав. Гость священен для хозяина, и хозяин священен для гостя. Ты можешь быть спокоен. Мы не избавим землю от этих коммунистов. Однако же… – и Исхак задумался. Он думал, что как ни хорошо здесь жить, но идет уже пятнадцатый день. А дело, предложенное Ахмадом, как раз такое, какое нужно. Быть может, его удастся сделать легко?
Шарип не отрывал глаз от лица Исхака. Ахмад и Исмаил ждали. Юнус весь превратился во внимание. Прошло несколько минут.
– Шарип, – обратился к хозяину Исхак, – ты нам рассказывал, что здесь есть коммунисты и безбожники, которым мы все желаем зла.
– Есть, Афзалиев, учитель Эмин, еще Хадимов, есть и еще…
– Достаточно, – прервал Исхак.
– Афзалиев, Хадимов… – проворчал Исмаил. – Мусульмане не должны иметь фамилий, это печать Эблиса на имени нечистого человека.
– Ты можешь свободно входить в дома этих людей, Шарип? – задал вопрос Исхак.
– Да.
– Ты пойдешь к ним. Ты сумеешь тайно взять их вещи. Нож, тюбетейку, что придется. Если сумеешь, бери халат. Подумай сам, оглядись в их домах. Ты понимаешь меня? Мы оставим их вещи в палатке или около нее. Тогда никто не подумает на нас.
– Зачем так, Исхак, зачем? – возразил Ахмад. – Ты хочешь, чтобы одни коммунисты ответили за других, и ты прав. Но подумай, могут не поверить, что одни коммунисты убили других. Нет, пусть лучше Шарип пойдет в дома дурных мусульман, которые молятся богу, а служат коммунистам. Пусть двоеверные отвечают. Так никто не подумает на нас никогда.
– Ты прав, – согласился Исхак.
Исмаил достал что-то и, шепча одними губами, подбросил. Все внимательно смотрели, как по твердой и чистой, как пол, земле двора Ишхаева покатился темный, неправильной формы камень. Когда камень гадания, ядаташ, остановился, все сказали:
– Хорошо!
– А что ты загадал, Исмаил?
– Сразу два вопроса. Удастся ли совершить это благое дело и не едет ли к нам Сафар?
– Вот почему так тяжело катился камень. Ты задал ему два вопроса сразу, – заметил Шарип. – Но ответ хороший.
Шарип опять развернул свой коврик и принялся молиться. Ахмад опустился на колени рядом, стараясь опереться на истертую благочестием шерстяную ткань.
Встали на молитву и остальные. Простираясь, они замирали и вновь поднимались, прося благословения на совершение дел, открывающих двери Эдема, где их ждали молчаливые и послушные девы, не похожие на требовательных беспокойных женщин земли.
Память Исхака была полна старых преданий. В сумерках он начал рассказ о прежних владыках, о кровопролитных битвах, о штурмах крепостей. Желания и чувства товарищей Исхака не отличались от желаний и чувств людей, о которых он рассказывал.
V
В бумагах историка Мохаммед-Рахима нашли наброски, относящиеся к событиям, послужившим основой для рассказа Исхака. Мохаммед-Рахим писал:
«Мне никогда не забыть первых впечатлений от посещения Карши. С вокзала я заметил на юге, приблизительно в одном километре, странный холм правильной формы с усеченной вершиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32