«О, как бы перекосило Ахмета, если бы он узрел сейчас меня в таком обществе!»

Благословенны жалобы и стоны,
Какими оглашал я сон дубрав,
Будя отзвучья именем Мадонны!.. Перевод Вяч. Иванова.



– Так вы взялись это читать из-за имени?
– О да, донна Мария. Мне кажется, поэт посвятил это именно вам.
– Боюсь, вы не правы, – улыбнулась Ольга. – У него наверняка была подружка Мария. Каждая пятая в этой стране носит такое имя.
– Но применительно к вам, сударыня, Мария звучит как-то особенно...
– Да уж, – вздохнула Ольга.
«Да уж. Он тебя, дорогуша, кажется, уел, сам того не заметив. Кстати, надо напомнить ему про Венецию. У меня нет времени торчать тут, в захолустье…»
– А вы, баронесса, когда-нибудь видели море?
– Увы, ни разу, – Ольга грустно вздохнула. Почти непритворно.
– Так в чем же дело?.. Сидеть здесь, в этом богом забытом местечке, нет никакого смысла, – просиял дон Родриго. – Поедем к морю. В Венецию! Там настоящая жизнь. – Он мечтательно закатил глаза. – Познакомлю вас с друзьями. У меня много влиятельных знакомых...
– А как же ваша служба, Родриго? Ведь вы же рассказывали мне, как трудно продвигается формирование полка. Разве можно все бросить и...
– Пустое! – махнул он рукой. – Берталуччо прекрасно справится и без меня... В крайнем случае, задержимся тут еще на неделю. У меня, в конце концов, есть некоторая свобода в действиях. Да и в Венеции надо кое-что прикупить для снабжения полка. Сегодня же все и устрою! – Он решительно тряхнул головой. – Если все выйдет по-моему, а все выйдет именно так, то завтра же... Нет, сегодня уже мы поедем.
Ольга, очаровательно улыбаясь, кивала в ответ, слушая Родриго, и поглядывала по сторонам. Улицы итальянского города, пусть и небольшого, были для нее внове. Язык, манера поведения, жесты, одежда – все здесь было иное, чем в Граце. Даже склока возницы и перегородившего ему дорогу своей тележкой торговца овощами казалась похожей на спектакль «из жизни итальянцев».
Она вдруг заметила в толпе знакомое лицо и обмерла.
«Тэрцо!»
Он смотрел на нее не отрывая глаз. С другой стороны улицы. Албанец давно уже стоял там, надвинув на глаза шляпу от солнца и завернувшись в какой-то выцветший плащ.
«Неужели и Ахмет тоже здесь?.. Передумал?»
– Что случилось? Мария! – Дон Родриго нежно взял ее за плечи. – Вы так побледнели, словно увидели призрак.
Она, вздрогнув, отстранилась.
– Нет. Ничего... Солнце. У вас в Италии очень жаркое солнце.
– Да что ж вы, – всплеснул Родриго руками. – Пончес, Верески! Зонт сюда, быстро... Холодной воды несите. Бегом!
– Не надо, – покачала головой Ольга. – Мне сейчас лучше в тенек. Полежу немножко... Все само пройдет. Только оставьте меня в покое.
Она снова посмотрела туда, где стоял Тэрцо. Никого.
– Ну хорошо, хорошо... Пончес, Альваро, Винченца – сопровождайте донну домой. А я сейчас же заеду к мошеннику Берталуччо, все устрою с нашим отъездом.

Деревянный потолок. Паутина в углу.
– Слава богу, очнулся.
Над ним склонилось печальное женское лицо.
«Лик твой, Господи, омрачился сегодня... ОНИ победили. И ты отвернулся от нас. Сатана пришел в этот мир, а я ничего не смог сделать. Сатана, которого я не сумел остановить, правит теперь на земле... Милосердие уже не стоит ни гроша. Потому мне и отняли руку. А у Себастьяна и всей его семьи, наверное, отняли жизнь... Никто не может противиться врагу рода человеческого. И я больше не сыграю ни одной кантаты, ни одной фуги. Солнце не коснется наших проклятых душ! Ведь мы все были врозь. Никто не хотел поступиться своей правотой, помочь другому... Вместе мы должны были бы встать у НЕГО на пути. Но Сатана разбросал нас, как холодный ветер разбрасывает по замерзшей земле семена. И нечем, не на чем будет нам прорасти... Я никогда не смогу теперь соприкоснуться с чудом Музыки. Отлучен от нее навсегда. Профессора Бендетто святоши, служащие дьяволу в папской тиаре, заставят отречься, как заставили раньше отречься его друга, Галилея. Карла Готторна наверняка уже сожгли на костре. Иначе он пришел бы, помог, объяснил... Антонио и Сигизмунд – бойцы за правое дело... Как бы вам не пришлось сражаться друг с другом в этой безумной войне, поднимающейся над миром, словно огромная штормовая волна... Все мы прокляты. Господи, боже! Я думал, ты милосерднее... Мы предали тебя, не сумели спасти того, что ты дал на хранение нам. Зачем же теперь удивляемся, что ты к нам жесток?»
Себастьян подошел к кровати. Пощупал Конраду лоб.
– Горячка. Растопи камин, Эльза. Его, кажется, знобит. – Взгляд Себастьяна был полон вины и сострадания. Органист погладил Конрада по голове.
– Мы все прокляты, брат, и скоро будем в аду... – Конрад схватил его за локоть левой рукой. – Чувствую уже, возжигают адскую серу и гарью сожженных горит у меня нутро... Дайте мне меч, братья... Я пожалел тогда. Я был слаб... Теперь нет. Теперь будет иначе...
Трудхен утерла пот, выступивший капельками на иссеченном морщинами лбу Конрада.
– Он постарел на десять лет за эти два дня, – прошептал с ужасом в голосе Себастьян. – Боже! Если бы только знать, что они будут ТАК торопиться! Ведь я же почти собрал деньги на подкуп суда! Они отпустили бы его. Просто так, под залог или ограничившись десятком плетей. Зачем они так торопились?! Прости меня, Конрад. Прости... Если бы я знал, что они сразу, так круто... Упал бы этому толстому борову, архиепископу, в ноги. Он ценит музыку. Он не позволил бы свершиться такому... Отрубить органисту руку – это же все равно что душу отнять...
– Он не слышит, – покачала головой Эльза, снова вытирая музыканту пот со лба.
«Меч. Дайте мне меч. Сейчас! Я теперь не буду жалеть. Никого не буду жалеть! Кровью кровь... Прав был пан Сигизмунд. Музыка для Сатаны – не преграда. Музыку ОН порвал и растоптал. Самое чистое, самое священное, что есть на свете, порвал и втоптал в грязь... Теперь только меч. Меня он убил, так и я буду теперь убивать!..
Боже! Куда, зачем ты толкаешь меня? Скажи, разве Истина сама по себе не сильнее дьявольских козней? Почему, для того чтобы Ты вновь победил, я должен стать таким, как они? Почему, Господи, ты больше не слышишь, когда мы играем тебе? За что столько боли вокруг? Зачем и из моей души вырвал ты голос? Ведь ты справедлив и всеведущ! Как же позволил все это, почему не вмешался?»
Пара слезинок скатилась из глаз больного, и, открыв их, Конрад посмотрел Себастьяну прямо в лицо. Тревожный взгляд, пронзающий самую душу.
– Играл ли ты им?.. То ли играл, что и мне?
Себастьян вздрогнул. Посмотрел внимательно на Конрада. «Нет. Он без памяти. Взгляд устремлен прямо перед собой, в бездонную пустоту, что зияет теперь над ним».
– Играл ли?.. Ну же, ответь!
– Играл, играл. – Себастьян склонился над ним, взял за руку. – Но они не смогли, не захотели остановиться... Музыка, увы, проникает в душу лишь тем, у кого есть душа. Они принесли в жертву ребенка и потом, – он сглотнул. – Боже мой! Неужели все это правда?!
– Хоть ты помолчи! – всплеснула руками жена. – И так тошно. Зачем пугаешь больного? Связался с ним, так надо лечить. И не принимай его слова близко к сердцу. Он же бредит. Ты разве не видишь?
– Страшно-то как. Неужели теперь Сатана действительно здесь, среди нас? – Себастьян смотрел на изможденное, измученное постоянным беспокойством лицо Конрада, словно в нем надеясь найти, увидеть ответ. – Неужели все-все, что мы делали, – зря?
Конрад спал. Во сне он шагал по пыльной летней дороге, и легкий ветерок, дувший в спину, взметал у него из-под ног поднятую шагами пыль. В левой руке у него был посох, а в правой... Не было ничего, даже самой руки. Но не было уже ни боли, ни страха. Не было бессильной злости и захлестывающего душу ужаса. Столько времени прошло! Он уже смирился. Привык. В конце концов, это была всего лишь рука... Осталось только ощущение собственной бесполезности, брошенности. Жить по привычке... Только потому, что не хватает смелости и сил одним ударом оборвать эти бесконечные никчемные дни. Что из того, что он был прав в каждый момент своей жизни? Кому теперь легче от того, что он и сейчас повторил бы все, даже зная, к ЧЕМУ это его приведет? Что лучше: адский огонь или бессмысленная, унылая жизнь в безвременьи, в мире, отданном во власть Сатане?..
На холме кто-то стоял.
«Я постараюсь вернуться... Я люблю тебя... Разве не ты мне так говорил? – Она улыбнулась. Словно все принимая и все прощая. – Я-то, дурочка, поверила. Жду тебя до сих пор. Даже такого... Пусть без руки, не беда. Конрад, миленький, ты только останься в живых, только приди. Я ведь молилась за тебя все это время...»
Себастьян проснулся от того, что Эльза тронула его за плечо. Он, кажется, так и задремал над ложем больного, взяв его за руку. За окном занимался рассвет.
Эльза пощупала Конраду лоб.
– Иди поспи, – улыбнулась она, обняв мужа. – Я подежурю.
– Как по-твоему, он выкарабкается?
– Да. Жар спадает. Ты, кажется, вытянул его... за левую руку.

– ...Но можем ли мы считать свое дело теперь завершенным?
Ветер срывал слова с губ Матиша.
– Не знаю, – буркнул Милош. Он отошел от могилы на пару шагов и любовался теперь делом рук своих.
Поверх наложенных горкой камней вызывающе торчал толстый осиновый кол.
– По-моему, вы это зря, – почесал небритый подбородок Ульбрехт Бибер. – Вполне достаточно того, что у Старика отрублена голова. Да к тому же он в пояснице был разрублен почти пополам. Осиновый кол в сердце – да за подобное надругательство над трупом у нас в Линце…
– Как ты можешь судить? У вас в Линце ни черта не понимают в подобных вещах...
– Вы похоронили Цебеша. Хорошо. Душа колдуна теперь не будет преследовать ни нас, ни местных жителей, ни того храбреца, что сумел рассечь его саблей, – упорно продолжал Бибер, – но с чего вы взяли, что он был упырь?
– Да ни с чего. Просто на всякий случай. У нас в Крайне всех колдунов так, на всякий случай, хоронят, – пожал плечами Милош. – Это же очевидно, что колдун вполне может подняться вампиром.
– Да... Этот-то кровушки нашей попил, – вздохнул Матиш, пригладив свои черные, с проседью, усы. Его взгляд был задумчиво устремлен вперед. – Понимаете... Это еще не конец. Мы должны всех их найти.
– Кого «всех»? – поднял брови Бибер.
– Дружков Цебеша. Тех, кто скрывался от нас вместе с ним... Марию, кучера, албанцев... Это все звенья одной цепи. Дело так и не раскрыто. То, что мы засвидетельствуем смерть Старого Ходока и привезем его голову в Зальцбург, нам, конечно, зачтется. Но потерю Марии они нам не простят. Вы и сами прекрасно знаете, что за человек кардинал Джеронимо Ари. То, что от него последние пару дней нет никаких инструкций и писем, еще ничего не значит. Я не удивлюсь, если, вернувшись в Маутендорф, мы узнаем, что он лично едет сюда.
– Ну это вряд ли, – покачал головой Ульбрехт. – Но спросить он с нас спросит.
– Так вы что же, – поежился Милош, – считаете, что нам необходимо продолжить погоню? Ведь Мария удрала на юг. Если ее нет в Каринтии, а она наверняка там не задержится, то это уже вне пределов нашей юрисдикции. Венецианская инквизиция, равно как Тирольская, Миланская и любая другая к югу от Альп, подчиняется уже непосредственно Генеральной Консистории и Папе. Ехать как частные лица?..
– Иного выхода не вижу. – Матиш Корвин решительно сжал губы. – Миссия возложена на нас Великим Инквизитором Австрии. К тому же они убили Хорвата. Этого я так оставлять не намерен.
– Но там мы не сможем... – Ульбрехт осекся, – точнее, не будем иметь права арестовать их.
– Значит, арестуем их незаконно. А будут сопротивляться – перестреляем всех, как бешеных собак, – решительно резанул рукой воздух Матиш. – Последним приказом капитана было: выследить и убить Старика и всех его приспешников. Думаю, будь он жив, мы не рассусоливали бы сейчас.
Милош и Ульбрехт согласно кивнули, и все трое двинулись к дороге, а затем к перевалу, где ждали их остальные.
– Надо ехать втроем. Не вижу смысла брать с собой лишних, – решил Матиш.
– Да, – кивнул Бибер. – Тем более что крупным отрядом наверняка сразу заинтересуются местные власти. Возникнут вопросы, сложности...
– Да, кстати, – довольно потер руки Милош. – Уходя, я тут отдал приказ... Нам, кажется, нашли лошадей.
Через четверть часа три всадника уже мчались во весь опор по дороге на юг.

Не спится. Духота. Запахи осеннего сада. Бледный свет отбрасывает странные тени. Сидя у открытого окна, Ольга тоскливо смотрела на убывающую луну.
«Как все изменилось. Кажется, теперь весь мир стал другим... Интересно, это действительно мир переменился, оттого что я впустила ЕГО, или просто я сама так меняюсь? Меняюсь ли? Вроде все то же самое. Только ощущение постоянного присутствия кого-то чужого за плечом...»
Под окном хрустнула ветка. Ольга вздрогнула. Насторожилась: в саду кто-то был. Хотела встать и уйти. Но...
«А собственно, почему я боюсь? Теперь пусть меня все боятся... Что еще они могут со мной сделать?»
– Кто здесь?
– Тсс... Ольга, это я.
«Ахмет! – От сердца пульсом разошлась по телу истома. – Пришел...»
– Как ты?.. Откуда?
– Ты же видела Ходжу на рынке. Я думал, ты специально не спишь. Открыла окно, ждешь, когда я подойду... Ты ведь меня ждала?
«Плохо, что я не вижу его лица... Но разве тьма может что-то скрыть, когда смотришь сердцем?»
– Странно. Там, в горах, ты даже не хотел со мной поговорить. Думала, уже не увижу тебя больше. Да я и сейчас не вижу.
– Не хочу лишний раз нарываться на драку. У твоего нового покровителя очень расторопные слуги. Постоянно следят за домом. Я еле пробрался. Все это благодаря...
– Да. Благодаря Сатане. Он теперь мне... то есть себе, помогает. А ты так и не решился тогда, в горах. И сейчас... Что ты так смотришь?
– Ты изменилась... Или нет? Может, мне просто кажется. Я думал, теперь ты будешь совсем другая.
Волна горечи и какой-то непонятной обиды подкатилась к горлу.
– Нет. Я все та же. Это вы... Почему мир так меняется? Ты смотришь на меня теперь иначе... Скажи что-нибудь. Что же ты молчишь?
Ахмет сжал кулаки так, что хрустнули суставы: «Что обманывает меня? Сердце или разум? Впустив ЕГО, она не могла не измениться. Она должна была стать другой. Теперь Сатана говорит ее языком. Так отчего же мне и сейчас хочется обнять ее, спасти, защитить... Защитить в том числе и от себя. От того себя, который уверен, что она изменилась».
– Ну хорошо. Теперь ты можешь получить по мановению руки все, что только захочешь. Что дальше?
– Уеду в Венецию.
«Что только захочешь... Да я ничего уже не хочу! У меня нет теперь ничего своего, даже желаний. Все для того, другого. Я тебе, Ахмет, хотела отдать свою душу. А отдала Сатане».
– Венеция, это замечательно. Стоит того, чтобы там побывать... А потом?
– Знаешь, мне теперь все равно. Это не я, это ОН в Венецию хочет... А ты что теперь будешь делать?
Ахмет пожал плечами.
– Скрываться. Теперь я изгой. Селим меня не простит... Те, кому я служил, не успокоятся, пока не убьют меня. Нет, я не жалею... Жалею лишь, что не смог уберечь тебя...
«Зачем я ей говорю все это?»
– Не уберег? Так отчего же не решился тогда освободить меня от этой жизни? Почему? Ведь так просто...
– Хотел еще раз увидеть тебя. Прости. Ничего теперь не изменишь. Зря я все это...
Черная тень шагнула прочь от окна.
«Ахмет!!! Не бросай меня!.. Боже, что я говорю. Единственным спасением для него теперь будет бросить, забыть...» Ни единого шороха. Только слышно, как падают с деревьев пожелтевшие мертвые листья.
Ахмет шел по улице, привычно оглядываясь по сторонам. Его заметно шатало.
«О Алла! Почему я ей так ничего и не сказал? Просто оправдываться перед женщиной – это не по мне... Нет. Не это... Я словно испугался чего-то. Словно боялся, что если начну говорить, то вырвется что-то не то... Боже, как я боюсь признаться ей в любви, как боюсь ранить ненавистью, обидой... Какую степень свободы ОН ей дает? Все ли ОН слышит из того, что слышит она? Кто она теперь для меня?.. Я так и не понял, как же мне теперь к ней относиться. Наверное, лучше совсем с ней не встречаться...»

Глава 28

Ольга, упав лицом в шелковые подушки, смеялась. Или рыдала. Все опять было не так. Все было плохо. Все от начала и до конца было неправдой, подлым обманом.
«Ты зря убиваешься. Все не так ужасно, как кажется». Он словно потрогал ее за плечо.
«Иди к черту!»
Он, кажется, улыбнулся.
«Не могу. Теперь я никак не могу... Впустив меня, ты начала необратимый процесс. Вот когда я по-настоящему в кого-то вселюсь, то оставлю тебя в покое...»
«Отчего бы тебе не оставить в покое этот мир?»
«Ну вот, опять за старое. Я и так даю тебе слишком много свободы. Позволяю говорить со всякими... А потом тебе хуже. Слезы эти, сомнения, тоска. Ведь твое состояние и на мне сказывается. Ты об этом не задумывалась? Другой раз подстрою так, чтобы выловили твоего Ахмета и...»
«Не тронь его. Только посмей!»
«Странно, что этот албанец для тебя до сих пор так дорог. Я все не могу понять: неужели ты впустила меня только ради него?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38