– Голодранцы... Почему ты их так, бабушка? Дед вон как уважительно с этим тощим в камзоле.
– Камзол-то весь в дырках.
– Ой! Откуда ты знаешь? Ведь еле видишь.
– Дурашка. Господа нынче пахнут порохом или духами.
– А эти пахнут жареным мясом. Особенно толстый.
– Пахнут-то мясом, а за ночлег денег не предложили. И работать за похлебку готовы. Не свое, стал быть, мясо. Украли или поймали в силки. А деньжат и на хлеб нету... Их бы гнать за порог, а мой – заходите... Сходи-ка, Ганс, посмотри, чтобы они ничего не умыкнули. Только тихонько, а то как с теми цыганами выйдет...

Глава 2

Ужинать стали, когда уже совсем стемнело. С поля вернулась молодежь, шестеро малышей вылезли из-за перегородки, и все семейство Отто Шварца вместе с гостями расположилось за большим длинным столом. Свет очага и пары лучин. На каждого по куску хлеба и по миске похлебки. Короткая молитва отца семейства, и заработали ложки. Мелкий осенний дождь зарядил за окном. Ветер подвывает, пытаясь сорвать дранку с крыши. В пристрое фырчат, словно переговариваются о чем-то своем, корова и кормилица-лошадь. Спокойствие и умиротворенность. Каменные стены и уверенная рука старика Отто, казалось, защищают этот дом от зла, затаившегося снаружи.
– Почтенный Отто, – вполголоса спросил Густав, когда его миска почти опустела, – а почему вы перешли на латынь, ведь начинали молитву на немец...
На дворе испуганно и зло залаяла собака. Отто чуть не поперхнулся. Сидящие за столом нервно переглянулись.
– Кого там черт несет, прости господи? – всплеснула руками Гретта. Женщины резво вскочили из-за стола и исчезли за перегородкой вместе с детьми и со всем ценным, что еще было на столе из еды.
Лошадиный топот и храп за окном. Густав пожалел, что отдал хозяйке топор, которым колол дрова. Этот топор лежал теперь на коленях старшего сына Отто. Сам старик, чуть отодвинув тряпичный полог, схватил пику, недлинную, в рост человека, и вышел за дверь. Младший Шварц оказался у окна. Он открыл ставню и, пристроив на коленях непонятно откуда взявшийся заряженный арбалет, внимательно вглядывался в ночную темень. Старуха суетливо тушила лучины.
– Двое. И еще двое. Верхом. Вряд ли разбойники. Пики у них, – оценил обстановку младший Шварц.
– Приветствую, Отто! – послышалось с улицы.
– А, это ты, Шульц... Что вдруг снова?
– Служба... Никто подозрительный мимо последнее время не шастал?
– Может, и шастал, да мне не рассказывал. Проезжайте мимо. Никаких новостей у меня нет.
– Не груби, старик. Полиция Христа шутить не любит. Если узнаем, что укрываешь кого...
– Господи помилуй, Господи помилуй, – зашептал Густав, нащупывая у себя под мышкой кинжал, – спаси и сохрани, ведь не отмашемся.
Третий голос вмешался в разговор за окном:
– Ты, герр Шульц, все грозишь. Все пугаешь. В своем рвении уже отличать перестал, где враги Господа нашего, а где честные христиане.
И снова голос хозяина хутора:
– А, это ты, Хорват. Поздорову ли?
– Вот, не сдох пока... Не слушай ты Шульца, старик. Господин офицер просто стесняется попроситься на ночлег, вот и лютует. А на самом деле мы промокли, устали, как черти, гоняясь по всей Крайне за врагами Господа, а теперь хотим согреться и выпить.
– Так что ж вы... Заходите, конечно. И коней сюда, в пристрой, зачем коням мокнуть?.. А я уж думал – не лихие ли люди. Вот, пику схватил.
Младший Шварц спрятал самострел, а его брат поставил топор у ножки стола, под рукой. Гретта снова запалила лучинки и принялась раздувать огонь в очаге.
В дом вошли четверо. Шульц – в широкополой кожаной шляпе и кожаном камзоле. Ножны его шпаги тенькнули о каменный очаг. Шевельнув квадратным подбородком, офицер недоверчиво вперил свои рыбьи глаза в Густава, Франко и Ольгу. Неторопливо засунул большие пальцы за шелковый кушак, из-за которого выглядывали рукоятки двух пистолетов.
Следом ввалились еще трое. В синих кафтанах с разворотами, в меховых шапках с высокой тульей, красным околышем и зеленой инквизиторской кокардой. Полиция Христа. Пики поставили у двери. Плащи и шапки повесили сушиться у очага, сабель, однако, отстегивать не стали. Одетый богаче других, гладко выбритый, с сединой в волосах воин, похлопав офицера по плечу, сказал ему по-немецки:
– Успокойся, Шульц. Раз уж старик Отто приютил у себя этих троих, значит, на то есть причины... Сядь-ка лучше к очагу, погрейся... Скажи, Отто, есть ли у тебя для сугреву что-нибудь кроме огня в очаге?
Старик Шварц открыл было рот, но вперед влезла Гретта:
– Бочонок пива в Висе, я слыхала, стоит два талера.
– А хорошее ли пиво? – спросил, улыбнувшись, воин.
– Это деньги его святейшества, Хорват, – пробурчал офицер, но как-то неубедительно. Он тоже повесил плащ и шляпу над очагом и сел поближе к огню, однако глаз с троих бродяг не спускал.
– Так мы их на нужды его святейшества и потратим. Ведь не гоже, если солдаты Святой Инквизиции, промокнув на службе, схватят простуду.
Уверенная улыбка. Тонкие губы и благородный, с горбинкой нос. Чуть припухшие, наверное от постоянной бессонницы, веки и черные, насколько это можно разглядеть в полутьме, глаза.

«В твой плащ навечно въелся дым
Сожженных городов,
Морская соль, людская кровь
И пыль из-под копыт.
А сколько за мечом твоим
Разрубленных голов?
Тупая боль, а не любовь
Твой украшает щит.

Откуда это во мне? Ни разу раньше не слышала подобных стихов. И что они значат? Почему только одного взгляда на него было достаточно?»
Увидев, что Ольга смотрит на него, Хорват хитро подмигнул. Отто уже поставил бочонок у очага и, попробовав обе монеты на зуб, стал сбивать с бочонка крышку.
Отхлебнув из первой кружки, Шульц снова вперился в Густава взглядом и спросил по-немецки:
– Имя? Чем занимаешься?
– Рассказывай: кто ты и как здесь очутился, – перевел на славянский Хорват и, достав из поясной сумки шмат копченого сала, стал не торопясь нарезать его.
– Густав Везер. Торговец. Путешествую, – по-немецки ответил Густав.
Офицер удивленно ухмыльнулся и, еще отхлебнув, продолжил:
– Цель путешествия? Какие везешь товары? Уплачены ли пограничные пошлины? Бумаги, какие есть, предъявляй.
– Ограбили меня турки, когда в Сараеве был. Домой возвращаюсь. Вот все, что осталось. – Густав выудил из-за пазухи клочок истрепанного пергамента и аккуратно расстелил его на столе.
Еще раз удивленно ухмыльнувшись, офицер стал читать, усердно водя по пергаменту пальцем.
– Податель сего, Адольф Самуэль Густав Везер, является моим представителем в деле выкупа или обмена плененных христиан... По... Пре... Подпись неразборчива... Значит, работорговлей промышляешь?
– Что вы, сударь мой! Что вы! Здесь же ясно написано. – И Густав стал водить по пергаменту своим грязным ногтем, напирая на неразборчивое «Пре» в конце. – Вот. Господин Алан Портивельде из Магдебурга дал мне эту бумагу и средства для вызволения... Он этот, как его... Филантроп. Человеколюбец то есть. Добрейшей души человек... Эти двое – из плена турецкого. А потом янычары...
«Ну почему он к нам привязался? Что плохого мы сделали? Святая Инквизиция. Словно чует он что-то... Знать бы, что инквизиторы помогут мне разобраться, вернуться домой, а не поволокут на костер... Этот Хорват вроде не такая скотина, как Шульц. Может, рассказать ему про Старика, про то, что я не отсюда?.. Хоть кто-то же должен мне помочь!» – подумала Ольга.
Солдаты тем временем расселись вокруг бочонка и стали кружками черпать пиво. После третьей кружки взгляд офицера подобрел.
– А ты, Хорват, хорошо, это, с пивом придумал... Ну, Везер, рассказывай, как тебя в Сараеве янычары били. – И Шульц придвинул Густаву кружку с пивом. Тот отказываться не стал.
Один из солдат, поглаживая иссиня-черные усы, свисавшие подковой, подсел к Ольге, предлагая ей пива.
– Нет, – закачала она головой.
– Ладно тебе, красавица. Мы ж не турки. Окажи уважение. – Одна рука его уже обхватила Ольгу за талию, а другой он все подсовывал ей кружку к губам, не обращая внимания ни на ее испуганное «нет», ни на удары локтем.
– Матиш!.. Мы и правда не турки, – окликнул его Хорват. – Пей лучше пиво. Или вон того толстяка угости.
Франко жадно смотрел, как пиво вливается в чужие глотки. Но он не был симпатичной девицей, не говорил по-немецки и, судя по виду, вполне мог уговорить пол-бочонка.
– Разве что у почтенного найдется что-нибудь к пиву, – пригладил усы Матиш. – Твое сало, Хорват, мы почти все съели. А Отто... Ик... За добрую закуску наверняка запросит с нас еще талер.
– Была у нас похлебка, но до вас ее всю того. Вот разве что хлеб остался. Да вот, старуха капусты потушит, – развел Шварц руками. – С мясом у нас плохо.
– Угощайтеся, господа. Только пива плесните. – Франко достал из-за пазухи заветную курицу.
За столом произошло заметное оживление. Снова разлили пива, теперь уже взяв в долю и толстяка. Только Густав посмотрел на него, как на предателя.
«Они, кажется, грызутся из-за каждого куска еды. И как еще не прибили друг друга?» – пронеслось в голове у Ольги.
– Так, стал быть, вы ловите кого-то?
– Верно, толстяк.
– Франко. Так меня все зовут.
– Да, Франко, – кивнул головой Хорват и зачерпнул еще пива из бочонка. Сперва себе, а потом и всем остальным, кроме офицера... Бравый Шульц уже спал на сене в углу, опершись спиной о скамью и неестественно запрокинув голову назад. – Да. Мы ищем одного человека. Отто знает уже, мы ему рассказывали в прошлый объезд.
– Да, да. – Отто закивал головой и потянул руку с кружкой к бочонку. Седые волосы прилипли к его вспотевшему лбу, а взгляд был уже водянисто-счастливый. Гретта посмотрела на него неодобрительно и ушла за перегородку. Ее сыновья тоже отправились спать, хлебнув лишь по кружке.
– Вот, – Хорват ласково хлопнул хозяина по спине, – не видел, говорит, никого. А этот злодей, Дроуб Фельцах, он же Карл Готторн, он же Жозеф Вальден, он же... совращает невинные души. Проповедует на площадях. Многих уже склонил в кальвинскую ересь. Говорит, конец света, мол, скоро. Пророчествует. Творит колдовство и порчу. Один глаз его зелен, другой – карий. Лицом благообразен, но когда пророчествует, то словно скрючивает лицо ему злая сила. А ходит всегда опершись на посох... Видали ли вы такого? – Хорват отхлебнул пива, чтобы смочить горло, и продолжал: – А коль увидите, то не вздумайте с ним даже спорить... Весьма учен и коварен. И даже многие образованные люди обмануты им. А еще другие зовут его Старый Ходок. Ходит он по стране, сея смуту. А потом чудеса всякие за ним – одно другого страшней.
– Вот и я слышал, – встрял Густав. – На ярмарке у фон Лицена чудо страшное было. Девка одна... Шла, шла и упала. На спину, на площади прямо. Изо рта пена.
– Эпилепсия?
– Нет. Ты слушай... Стала биться в припадке, лепсия, как ты говоришь, а потом как закричит: «Свят господь Саваоф и все демоны Ада! Скачут три всадника бледных на диких конях, имя им Смерть, Война и Чума. Диавол живой спустился на землю, люди же теперь пожрут друг друга живьем, аки дикие звери...» И еще по-латыни потом как-то так: «Хостис генерис хумани, глориам дей!»
– Не сметь! – взвизгнул, проснувшись, офицер, но тут же снова запрокинул голову и захрапел.
– Вот и я говорю. Страшно-то как, – продолжал Густав. – Умный ты человек, Хорват. Вот и скажи мне, дураку, к чему это? Что с нами дальше-то будет? Ежели теперь такое...
– А дальше? Дальше что было? – Хорвата история явно заинтересовала.
«Вот и все, – подумала Ольга. – Выболтал, пьяный дурак. Теперь только и сознаться осталось, что Старик, который лечил меня, и есть искомый злодей, а Мария, что в истерике билась, вот она – напротив сидит... Запомнил-то все слова, видно, точно. Пока говорил, внутри меня словно отозвалось что-то. А ведь не я... Не было еще меня тогда в этом теле».
– Что замолчал-то? Куда потом девку дели? Может, еще что интересное на той ярмарке видел?
– Эх, Хорват... Ждал от тебя утешенья, совета, а ты... Что, если пророчество это? Мир рушится. Люди страшнее зверей лютых! Где спасенье для нас? А? Не знаешь, Хорват? Может, он знает? Или он? – Густав тыкал нетвердой рукой, держащей опустевшую кружку, то в уронившего хмельную голову на стол хозяина дома, то в храпящего офицера.
«Да он пьян в стельку, – снова мелькнуло в голове у Ольги. – Или так придуряется ловко?.. Хорошо хоть Франко быстро отключился. Да и я, кажется, прямо так, на скамейке дремала, пока не разбудил меня этот их разговор. Вот и дремлю. Дремлю... Господи! Хоть бы он как-нибудь отвертелся».
– Исповедаться тебе надо, бродяга. Тогда полегчает... А сейчас ответь мне честно, как на духу: видел ли все то пан Лицен? Куда потом девку припадочную унесли? Не встречал ли ты описанного мной старика?
– Истинно, как пес, вцепился в глотку... Да не знаю я. Не видел. Ничего больше не видел. Как услыхал про это, так со всех ног и бросился вон. Страшно мне стало.
– Верно говоришь. Пес я. Пес Христов. На таких, как ты, и прочих волков. Говори правду, бродяга. – Рука Хорвата за грудки подхватила Густава, а другую он отвел в сторону, демонстрируя свой большой костлявый кулак... Ох, хрустнут ребра!
– Правду. Истинно правду! Грешен я. Бей, терзай меня, друг! – И Густав, выпучив безумные от хмеля глаза, стал лобызать держащую его руку, словно перед ним был епископ. – Не сам. Не сам, турки заставили! В постный день жрал свинину. Грешен есмь. Прости меня, брат. В аду все будем гореть! – Рыдая и цепляясь за держащую его руку, Густав полез к Хорвату обниматься.
Хорват брезгливо поморщился и отбросил его от себя. Прямо на сапоги храпящему Шульцу. Густав после этого еще какое-то время изливал душу грязным сапогам офицера. А Хорват обвел помещение холодным внимательным взглядом. Он был до безобразия трезв. Зачерпнул пива – кружка шкрябнула по днищу бочонка – и вышел в пристрой.
«Нет. Он от них не отстанет. Все вытрясет и из Густава, и из Франко. Что же делать?.. Ведь именно Старик притащил меня в этот мир. Может быть, он единственный, кто может вернуть меня обратно. А сейчас Хорват уже почти вышел на след Старика. С утра он их дожмет, и тогда окончательно все пропало. На одном костре будем гореть...»
На душе у Ольги было совсем не весело.
Через полчаса, решив все-таки, что утро вечера мудренее, Хорват улегся спать. Перед этим он, правда, разбудил одного из солдат и велел тому стоять на часах.
Еще через час Ольга осмелилась пошевелиться. Никто не обратил на нее внимания. Все спали. Тогда она аккуратно встала и тихонько пошла к двери.
– Стой! – Снизу на нее глядел проснувшийся часовой. – Куда?
– По нужде, – как можно более жалобно прошептала она и просочилась наружу.
Дождь уже прошел, и из-за туч тут и там проступали блеклые осенние звезды. Для зарычавшего волкодава она припасла несколько обглоданных куриных костей, и он не стал лаять... Перекресток. В какой же стороне поместье? Кажется, там.

Он возник перед ней совершенно неожиданно. Просто перегородил дорогу. Мужчина. В руке, наверное, посох.
– Куда это ты, девушка, идешь среди ночи?
– В поместье.
– Зачем? – Что-то в его голосе было такое, что не ответить ему было просто невозможно.
– Мне нужно найти одного человека. Ему угрожает опасность...
– Считай, что ты его уже нашла. Пойдем.
Он взял ее за плечи и развернул. Да так и повел под ручку. Назад, к хутору Отто Шварца. Это был Старик, тот самый, из страшного сна.
– Тело без души более не будет жертвой. День смерти заложен с рождения, божественный дух осчастливит душу, узрев Глагол в его бесконечности... – От торжественного шепота Старика у Ольги по спине побежали мурашки. – Это Мишель Нострадамус. Картен 13 из первой центурии. Я чувствую, что Пророчество начинает сбываться. Не просто так мы встретились с тобой лицом к лицу на этой дороге.
– Но нам нельзя назад! Там вас ждут...
– Мы пройдем мимо. Ничего не бойся, Мария. Ничего. Пока я с тобой.
«Он сумасшедший, – подумалось Ольге. – Сумасшедший, считающий себя великим колдуном... или нет? Ведь как-то же он меня сюда вытащил?»
Они подошли к перекрестку. Сердце от страха ушло в пятки. Но волкодав даже не зарычал. В доме было тихо – похоже, ее еще не хватились. Когда хутор Шварца скрылся в темноте, Старик произнес:
– Теперь, Мария, мы будем идти всю ночь.
– Меня зовут не Мария. И вообще, вы должны мне все объяснить.
– Объяснить что? – улыбнулся Старик.
– Зачем вы меня сюда притащили? Зачем вселили в это тело? Что вам нужно от меня и... Как мне вернуться домой?
– Ну, хорошо. Разговор нам скрасит дорогу... Понимаю, что устала, но надо идти, и идти быстро. К утру до Виса дойдем, а там и затеряться недолго...
– Вис, Истрия, Грац... Какая это страна?
– Штирия.
– А солдаты говорили, что Крайна... На самом деле ни то ни другое мне ни о чем не говорит... Кто здесь правит?
– Герцог Фердинанд.
– Его в Сараево, кажется, застрелили... Или нет? – И про себя: «Нет. Это ж не первая мировая. Ох, лучше надо было готовиться к экзамену по Средним векам».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38