– Сатана хотел, чтобы я вселила его в Хорвата. Наверное, ты его убил. Теперь Сатане нет никакого смысла гнать инквизиторов за нами в погоню, – пожала Ольга плечами.
– А солдаты Христа, по-твоему, что же, просто марионетки в руках Сатаны? Почему бы им теперь не преследовать нас по собственной воле? – Ахмет еще раз оглянулся назад. – Интересно, кто поднял такую пыль на дороге? Неужели я прав, и они все же погнались за нами? Верхом можно двигаться куда быстрее, чем в карете. Боюсь, этот столб пыли нас скоро настигнет.
– Мы можем оказаться зажатыми в клещи, – нервно заерзал Ходжа. – Смотрите, обоз останавливается... Там у перевала наверняка кто-то досматривает всех проезжающих. И боюсь, что это не только таможня...
Через несколько минут стало отчетливо видно, что обоз действительно встал. В трех сотнях шагов впереди вооруженные люди толпились у передних телег, и лучи закатного солнца алели на кончиках их пик. Ахмет натянул вожжи:
– Там наверняка полиция Христа. Уходим... Пойдем прямо так, через горы.
Через пару минут Ольга, устав путаться в юбке, подоткнула за пояс подол.
«А это вполне реально – затеряться здесь, в нагромождении кустов и камней... Вот только вряд ли будет легко обогнуть этот пост, перебравшись пешком по скалам. Ведь не зря же он тут поставлен. Боюсь, что на много миль в округе это единственный путь на юг».
Им удалось забраться уже довольно высоко, когда солнце скрылось и мир погрузился в сумерки. Черная змея обоза все так же стояла на дороге, лишь немного продвинувшись вперед, когда они услышали внизу ржание коней. И голос – до боли знакомый голос, уверенно отдающий приказы.
«Цебеш!» У Ольги испуганно екнуло сердце.
– Пойдемте! Скорее, а то нас догонят...
– Не торопись. – Ахмет взял ее за руку. – Спешка на таком склоне смертельно опасна... Нас никто не найдет. Темно уже.
– Они нашли карету!.. Да послушай ты! Там Цебеш. Он же чует меня издалека, – Ольга сама не заметила, как перешла на испуганный шепот.
Ахмет и Ходжа замерли и стали прислушиваться:
– Раздай факелы! – донеслось снизу. – Вы двое останьтесь и стерегите коней. Остальные в цепочку и наверх. Эти исчадия ада теперь от нас не уйдут...
Цепь зажженных факелов стала медленно забираться на каменистый склон следом за ними.
– Да сколько же их? Тридцать? Сорок? – приглушенно зашептал Ходжа.
– Вот и пожалеешь теперь, что бросили мы мушкеты. Эх, как бы повеселились теперь! – Ахмет недобро улыбнулся. – Так говоришь, Цебеш чует тебя издалека?
– Не знаю. Может быть, чует... – Холодный ветер, подувший вдруг с перевала, заставил Ольгу вздрогнуть. «Уж ЭТОТ-то точно чует. Теперь он Цебешу решил помогать. Специально, чтобы наказать меня за обман... Ведь знает, гад, как я боюсь снова попасть Старику в руки».
– Учитель! Здесь кто-то шел недавно – я вижу следы... – донеслось снизу.
А ветер дул все сильнее и, словно в насмешку, кидал в лицо мелкий песок. На востоке из-за гор поднималась огромная луна багрового цвета.

Глава 25

Десять каноников священной римско-католической церкви, одетые в черные плащи с капюшонами, вошли в собор, неся перед собой горящие факелы. Пентаграмма вокруг алтаря, знак Зверя над царскими вратами, дрожащий огонь черных сальных свечей, чадящих приторным человеческим жиром.
Джузеппе Орсини, духовник покойного Великого Инквизитора Австрии и его правая рука, австрийский провинциал ордена Иисуса, вошел в зальцбургский храм. Его взгляд скользнул к скульптуре распятого Спасителя. Перевернутый Иисус... Джузеппе вздрогнул. «Непривычно, дико... Необходимо...» Он решительно направился к алтарю, сжимая в руке ритуальный обсидиановый нож.
Багровый свет луны в витражных окнах собора. Якоб Верт подал сигнал – пора начинать обряд.
С правой стороны к алтарю двинулась фигура, несущая белого, лежащего поверх черной мантии младенца. С левой стороны – другая фигура, несущая в руках потир – золотую чашу для евхаристии – превращения вина в кровь Христа.
Из-под потолка зазвучали трубы органа, завораживая, оглушая величием звука.

Молчат, когда играет органист,
И опускают вниз перо и шпагу,
Ведь он похож на белую бумагу –
Душою так же первозданно чист.
Он видит мир тем, что превыше глаз,
И извергает это через трубы
На тех, что так безжалостны и грубы,
На тех, что так беспомощны, – на нас.
На нас огонь, и лед, и божий глас –
В оцепененье, замерев, вкушайте.
Задумывайтесь, мучайтесь, решайте –
Он молится за каждого из нас.

«Господи! Ты слышишь меня? Ты знаешь, почему я играю. Знаешь для чего... Для спасения. Семью мою спасти от расправы! И этих безумцев, готовых пролить на Твоем алтаре невинную кровь, их тоже спасти... Ведь эта музыка не может сделать ничего плохого! Она лишь остановить их может, очистить души от скверны...
Спаси нас, Боже! Спаси от нас самих, если можешь. Останови их! Не должны, не могут они этого сделать!»

Через орган душа его кричит,
Пытаясь достучаться в наши души, –
Услышь ее, задумайся и слушай...
Орган рыдает, а Господь молчит.

Конрад наблюдал за домом весь день: они не сняли охраны. Даже в полночь, когда в соборе заиграл орган.
И он вдруг со всей отчетливостью понял, что их никто не отпустит. Что если Сатана все же придет, то они никого не будут жалеть, забыв обо всем, что обещали. А если у них ничего не получится, то тогда уж тем более – все свидетели будут убиты.
Гул шагов по мостовой. Музыкант замер, притаившись в тени. В дверь дома Себастьяна кто-то стучался.
Шляпа. Плащ. Шпага. Офицер! Сердце Конрада учащенно забилось. Сейчас он отдаст приказ, и их всех зарежут. Как и того ребенка, которого на алтарь...
До двери, которую открыл перед офицером один из стражников, было меньше десятка шагов.
«Подбегу, пока они отвлеклись. Этого, в плаще, стилетом в спину. Потом одного охранника из пистоля. Со вторым как-нибудь справлюсь... Только бы успеть, пока не закроется дверь... Что они там?»
Офицер зашел в дом, оставив дверь открытой.
«Неужели у меня все получится?»
Подкравшись к самой двери, сжав в правой руке стилет, а в левой пистоль, он заглянул внутрь. Спина офицера. Стоит, прислонившись боком к стене, ковыряя ногтем в зубах. Залихватски закрученный ус, небритая щетина, обручальное кольцо на пальце, запах духов и давно немытого тела...
Настоящий, живой человек, в которого так страшно втыкать слепое железо. Даже в спину, когда он не видит, а оба солдата охраны не смотрят на него, склонившись над развернутым свитком...
«Ну же! Сейчас они дочитают до конца и пойдут убивать Эльзу, ее детишек... Неужели нельзя спасти одних, не убивая других?.. Если им сейчас прикажут, они задумываться не станут... А если не прикажут?»
Один из солдат поднял голову.
«Все. Опоздал... Хотя еще можно успеть. – Конрад сжал покрепче стилет, замахнулся... – Нет. Не могу. Почему я такой трус, боже?»
– Так, значит, снять охрану?
– Да. По приказу архиепископа.
«По приказу... Снять охрану? Господи! Как хорошо, что я не ударил». Конрад облокотился о стену. Его била мелкая дрожь.
– Герр офицер! Кто это там у вас за спиной?
Офицер оглянулся.
– О! Ночной гость?.. – плотоядно улыбаясь, офицер схватился за шпагу. – Фрау Эльза, не к вам ли?
Конрад видел все словно в тумане. Его хватило только на то, чтобы незаметно сунуть стилет в карман камзола и спрятать пистоль за спину.
«За ношение пистоля штатским лицам в Зальцбурге, кажется, отрубают руку?»

Перебравшись по шаткому мостику на другую сторону расщелины, Ольга облегченно вздохнула.
– Ну, тут их и задержать можно. Ох, сколько прихвостней Цебеша ляжет... – азартно потер руки Ходжа.
– Мы не в «кто больше убьет» играем, – одернул его Ахмет. – Надо уничтожить мост.
– Но...
– Ты пристрелишь одного, двоих. Еще кого-то зарубишь... Но их сорок! Задавят массой.
– Кишка тонка. Это ж крестьяне. Разбегутся при первой опасности.
– Нет, Ходжа. Это фанатики, – вмешалась Ольга. – Я знаю, какой властью над душами обладает Цебеш. Если он прикажет, эти люди бросятся на тебя, даже зная, что им грозит верная смерть. Он колдун!..
– Хватит болтать. Ходжа, Ольга, ищите, как перевалить кряж... Идите. А я задержу их.
– Но ты же сам говорил... – вскинулась Ольга.
– Иди. – Ахмет обнял ее, потом развернул и тихонько толкнул в спину. – Иди скорее... Я догоню.

– Вас, стихии воды, земли, воздуха и огня, призываю! Всей силой своей! – Джузеппе воздел кверху руки, повышая голос, чтобы заглушить звук органа. Устремив воспаленный взгляд перед собой, сжав в правой руке нож, а в левой – перевернутый крест...
Словно ветер зашелестел у них над головами. Заметался огонь в черных свечах. Факелы испуганно дернулись, и нахлынул, словно волна, запах копоти, серы и склепного смрада...

– Все. Здесь нет пути. Разве только по этой тропинке. Среди ночи шею свернешь карабкаться тут над обрывом. Хорошо хоть луна... – Ходжа замолк в испуганно замер.
– Вон они! Там!.. Вперед, братцы! Убивай вурдалаков!
Со стороны моста раздались выстрелы. Вопли.
Взрыв – красным отсветом на окрестные скалы. Ольга рванулась назад. Туда, где пылал деревянный мост, и десятки пистолей, мушкетов били в их сторону, разрывая тьму вспышками света.
– Стой! Куда, дура глупая? – схватил ее за плечи Ходжа, прижал спиной к камням, закрывающим их от летящих с той стороны расщелины пуль.
Ахмет метнулся им навстречу под защиту камней.
– Уф... Трое. Может быть, четверо... Мост горит. Получилось... Что вы тут-то стоите? Нашли путь дальше?
Ольга кивнула.
– Ну так нечего ждать... Наверх.

– Именем Левиафана, Белиала, Люцифера... – Тот, что справа, положил девочку на алтарь, и она испуганно захныкала. – Именем Сатаны! – Нож, острый, как стекло, вспорол белое горло, прервав ее крик. Тот, что слева, подставил чашу, набирая теплую кровь. – Ave Satanas!
– Ave! – подхватил из-под черных капюшонов многоголосый хор.
Правый, шатаясь, отошел, унося завернутое в черную мантию, уже переставшее дергаться тельце, а левый встал с колен, в обеих руках держа потир, полный крови.
Джузеппе Орсини распрямился, сбросил с лица капюшон и закинул в сторону окровавленный жертвенный нож:
– Ave Satanas!!! – грудь была переполнена ощущением новой, неведомой силы, идущей через него.

– Стойте! – крик, смешанный с запахом копоти и опаленных волос. От звука этого голоса в груди у Ольги словно что-то оторвалось и упало. «Цебеш. Прямо у нас за спиной... Как он прошел через пылающий мост?!»
– Вперед! – подтолкнул Ахмет. – Наверх, скорее. Я его задержу. – И спрыгнул вниз. Навстречу Старику. Ольга с замиранием сердца услышала звук вынимаемого из ножен клинка. Чтобы скорее забраться наверх, уцепилась рукой за какой-то куст – оказалось, шиповник. Впрочем, она даже не почувствовала боли. Там, за спиной, железо ударило о железо...
Ходжа подал ей руку и втянул наверх. Между ними и Цебешем теперь было метров пять почти отвесного склона. Внизу, в свете луны, закрытые камнями от посторонних взоров и пуль, кружили фигуры Старика и Ахмета.
– Что у Цебеша в руках? Посох? – спросила Ольга.
– Судя по звуку – железный... Смотри! Не достал! Какой верткий колдун! Боюсь, Ахмету не просто будет его одолеть. Ну... Эх, плохо видно!..
– Ты что, так и будешь ждать, Ходжа?! Ведь Цебеш убьет его!
– Или он Цебеша... Рукопашная схватка – такое непредсказуемое дело...
– У тебя же есть пистоль, он заряжен! Пальни в Старика! Ведь нельзя же...
– Нельзя... Могу в Ахмета попасть. Вон как Старик кружится, словно чует, что я тут в него целюсь... Скотина...

Когда соборный колокол ударил полночь, Альбрехт Вацлав Эусебиус Валленштейн вошел в центр пентаграммы. Его губы кривились в скептической улыбке.
«Однако ты пришел сюда, генерал. Хотя и делаешь вид, что не веришь... Через всю страну, бросив свои дела и войну, мчался, чтобы теперь усмехаться?.. Нет. Тебе просто страшно. Смеешься, чтобы скрыть страх! – Пальцы Джузеппе сжались, словно схватив мертвой хваткой душу надменного чеха. – И, несмотря на свой страх, ты все же пришел. Ты здесь, хотя и боишься обряда, который тебе предстоит. Боишься, даже не зная всего, что знаем мы... Но жажда силы и власти в тебе сильнее, чем страх... Именно такой нам и нужен».
И Джузеппе Орсини – главный дирижер страшного концерта – уверенно махнул рукой.
Служка протянул Вацлаву на вытянутых руках потир, наполненный кровью младенца. И звуки страшной хоровой литании, коверкающей более древнюю, чем соборные стены, латынь, ударили в уши. Молитвы, похожие на заклинания, и заклинания, похожие на молитвы.
Джузеппе повелительно простер руки, и что-то огромное, бездонное разверзлось, явив миру первозданную тьму.
Орган стонал, мешая ветру выть. И слова заклятий слышал лишь тот, кто осмелился их произнести. Змей, держащий на себе небо и землю, кричал от боли. Но что им всем до этого крика...

«Ты позволишь ему умереть?»
«Нет!»
«Тогда соглашайся. Впусти меня здесь и сейчас... Ну?!»
Ахмет упал, отброшенный ударом стального посоха.
«Да! Хорошо. Я согласна... Согласна пустить тебя в свою душу».
Албанец вскочил и бросился в яростную атаку. Однако Цебеш, парируя удары баделера и атакуя в ответ, снова заставил его отступить.
«Я уже здесь. – Кажется, Сатана самодовольно улыбнулся. – Теперь пошли. Тебе не нужны ни Уно, ни Цебеш, если Я с тобой».
«Нет! Ты спасешь его. Ты обещал!»
«Ты тоже много чего обещала».
«Я брошусь со скалы, если ты позволишь ему умереть!»
«Ну хорошо. Хорошо, сумасбродная девчонка... Раз уж ты впустила меня, я могу позволить тебе любую глупость... Хочешь убить Старика?»
«Да».
«Стрельни в него из пистоля».
«Но я не умею!»
«Это не ты, это Я буду стрелять».
– Дай свой пистоль, Ходжа.
Он беспрекословно вложил в руку Ольги заряженный пистолет и завороженно смотрел, как она целится, уверенно положив палец на спусковой крючок.
Выстрел разнесся по ущелью. Неестественно громкий. Быть может, потому, что крестьяне, которых привел с собой Цебеш, не видя целей за камнями, перестали стрелять.
Голова Старика откинулась назад, пробитая пулей. Рука с шестом не успела отвести удар, и Ахмет рассек колдуна почти пополам, рубанув по пояснице своим баделером.
Ольга, судорожно сглотнув, опустила пистоль.
Ходжа удивленно застыл, глядя на ее лицо.
– Прекрасный выстрел, братец! – крикнул Ахмет, вытирая клинок о камзол Старика. – Однако ты мог меня зацепить... Не будь поединок столь трудным для меня, я бы отругал тебя за это. – Он уже карабкался наверх, быстро, словно кошка. – Пора убираться отсюда. Уж не знаю, как Цебеш прошел на эту сторону, но также могут пройти и те, кто пришел вместе с ним...
Ахмет забрался и, отряхнув пыль с камзола, оглядел их, все так же неподвижно стоящих над самым обрывом.
– В чем дело?
– Это не я стрелял, – выдавил из себя Ходжа. Ахмет набрал воздуха, чтобы посмеяться удачной шутке, да так и замер, увидев дымящийся в руках у Ольги пистоль.
Он посмотрел ей в лицо. С ужасом, с потаенной надеждой вглядываясь в каждую черточку...
– Да. – Лицо ее было спокойным, решительным и таким трогательно-бледным при свете полной луны... – Я впустила ЕГО... Ведь ты об этом хотел спросить?
– Да. Об этом, – выдохнул он. Хотел еще что-то сказать. Потом сжал губы. Рука привычным жестом легла на рукоять баделера... Она смотрела на него, замерев на самом краю крутого обрыва.
«Вот так. Все кончено. И уже ничего нельзя сделать. Только нанести удар. Она меня не осудит. Никто не посмеет меня осудить... Лишь я сам... Но я не могу, не хочу ее убивать! Даже сейчас, когда... И даже она теперь сочтет меня безвольным и слабым... Плевать и на это! Пусть весь мир летит к чертям, пусть даже ОНА думает обо мне что угодно. Я не хочу ее убивать... Даже такую».
Он вогнал в ножны уже наполовину выдвинутый баделер и, глянув в ее полные отчаянной решимости глаза, опустил взгляд.
– Прощай... Пошли, Ходжа. Нам тут больше... незачем.

Убей другого, чтобы жить.
Давно живу на свете я.
Матерый волк, а не щенок –
Я к этому привык.
Кровавый век, жестокий рок –
Веселое столетие.
Клинок, приученный рубить, –
Таков его язык.
Язык суров. А сколько слов
Произнести на нем еще
Мне суждено, когда вокруг
Война, огонь, беда.
И в темноте услышать вдруг
Немой призыв о помощи
От той, которой, думал я,
Не встречу никогда.
Кто ты? Откуда этот взгляд,
Пронзающий столетия?
Кто твой мучитель или враг?
Кого мне сбросить в Ад?
Скажи всю правду... О дурак,
Зачем живу на свете я?
Она – сосуд, в котором мир
Получит страшный яд!
Когда весь мир сошел с ума
И рвется на заклание,
Что для меня теперь важней –
Господь или Она?
Аллах, дай сил НЕ ВЫБИРАТЬ –
Шепчу, как заклинание.
И над обманутым щенком смеется Сатана.

Ахмет молча шел вперед, спотыкаясь о камни. И стылый ветер радостно хохотал у него за спиной.

– Что за дерьмо?! – дернулся Альбрехт Валленштейн, почувствовав запах.
– Пейте. Так надо.
Он взял чашу. Отхлебнул. Нервным движением правой руки сорвал с глаз черную повязку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38