— Господин доктор, наши требования сводятся к сорока килограммам.
Фольмерхаузен подумал, что ослышался.
— Что? Я не уверен, что...
— Сорок килограммов.
— Это безумие! Вы что, шутите? Какая нелепость!
— Это невозможно сделать?
— Вы ставите под вопрос само существование «Вампира». Ведь это не игрушка. Возможно, в будущем, когда станут доступны новые технологии миниатюризации. Но не сейчас, не...
— У вас будет три месяца. Ну, может быть, даже четыре или пять, сейчас это трудно сказать.
Фольмерхаузен чуть не вскочил со стула, но он видел, что офицер остановил на нем холодный твердый взгляд.
— Я... я не знаю, — заикаясь ответил он.
— У вас будут лучшие производственные возможности, первоклассные специалисты, зеленый свет от всех контрагентов. В вашем распоряжении будут все ресурсы СС, начиная от рейхсфюрера и ниже. Думаю, вы знаете, какая тяжесть легла на всех нас в эти дни.
— Да, но я...
— Мы готовы пройти весь этот путь до конца. Полагаем, что это станет жизненно важным для нашего фюрера, фатерланда и нашей расы. Я не представляю, как вы сможете сказать «нет» рейхсфюреру. Быть выбранным для такой работы — это высокая честь. Кульминационный момент вашей службы рейху.
Фольмерхаузен уловил в последних фразах угрозу, достаточно явную, чтобы остаться незамеченной.
— Конечно, — выдавил он наконец из себя с легкой еврейской улыбочкой. — Это большая честь.
Но в голове у него крутилось: «Что я делаю? Сорок килограммов?»
Сейчас, месяц спустя, до сорока килограммов оставалось еще десять. Все это время они проводили отбор, откидывали лишнее, шли на компромиссы, импровизировали с решениями, мучительно убирая грамм за граммом. Фольмерхаузен мог назвать почти каждый из предыдущих дней по количеству граммов, убранных тут или там, но последние десять килограммов, казалось, убрать было уже невозможно. После постоянного прогресса группа начала топтаться на месте, и к прочим беспокойствам Фольмерхаузена прибавилась еще и тревога по поводу того, заметил ли Репп их заминку или нет.
Он думал о том, что это типичный для него процесс развития карьеры. Он хорошо выполняет большую часть работы, выполняет ее блестяще, но никогда так и не получает от этого никакой реальной выгоды. И вот теперь ему снова мешали какие-то мелочи, которые невозможно контролировать.
На глаза ему навернулись горькие слезы. Казалось, что неудачи, несправедливые гонения, дурные совпадения преследуют его.
Например, какую благодарность, какое уважение он получил за уже произведенную модификацию STG-44? Он взял эффективную, добротно сделанную винтовку, хотя и с затвором и стволом ручной работы, но все же обычный автомат, и сделал из него первоклассное оружие для снайпера. Он одним ударом решил две самые насущные проблемы — шум и точность при дальнем поражении цели, открыв совершенно новую концепцию в баллистике. Поставленная задача заключалась в том, чтобы бесшумно выпустить обойму из тридцати патронов и поразить цель, находящуюся в четырехстах метрах. И это достигнуто: теперь Репп имеет свои тридцать шансов там, где раньше у него не было ничего.
А что в ответ?
Репп просто сидит, уставившись на него своими холодными глазами, и спрашивает: «Но, инженер-доктор, а какой у нас сейчас вес?»
Сегодняшнее собрание прошло не очень-то хорошо: началась резкая перебранка между группой оптиков, большинство из которых были из Мюнхенского технологического института, и группой энергетиков-аккухмуляторщиков, — эти две группы являлись естественными антагонистами в вопросе уменьшения веса. Тем временем люди из группы преобразования энергии хмуро молчали.
Казалось, что все трудности навалились как-то сразу. Фольмерхаузен почувствовал, как у него задрожали руки и ноги, когда глаза всех его сотрудников устремились к нему в ожидании ответов, подсказок, решений. А за этими глазами он, к своему ужасу, видел Реппа. Страдания Фольмерхаузена были неописуемы.
— Господа, послушайте. Я верю...
Он остановился, совершенно не представляя, о чем он хотел сказать, когда начал говорить. С ним часто такое случалось: он начинал уверенно говорить, но где-то на середине терял контроль над своими мыслями и умолкал, а идеи, которые он хотел разъяснить, исчезали. Фольмерхаузен почувствовал, что в нем растет желание убежать; это желание трепыхалось у него в груди, как живое существо.
— Думаю, — продолжил он, и конец фразы поразил его не меньше, чем всех остальных, — мне надо пойти прогуляться.
Все с изумлением уставились на него. Фольмерхаузен всегда был таким напористым, пытался решить проблему одним усилием воли, раздавить ее своей энергией, своей решительностью. В глазах некоторых подчиненных читалось подозрение, что Ганс-жид наконец-то решил посмеяться над ними.
— Это всем нам пойдет на пользу, — убежденно произнес он. — Отвлечься от проблемы на несколько часов и потом взглянуть на нее свежим взглядом. Встретимся снова в час.
Он поспешил к входным дверям и почувствовал порыв чистого весеннего ветра и тепло солнца. Весна, с удивлением подумал Фольмерхаузен. Замкнувшись в своем мире микронов, тепловых кривых и энергетических последовательностей, он потерял всякое ощущение времени и даже времен года. Теперь он заметил, как изменилось их поселение, ставшее похожим на крепость. Он чуть было не упал в траншею, которая определенно появилась здесь уже после того, как он в последний раз проходил этим путем. Фольмерхаузен обогнул укрытую мешками с песком орудийную установку и начал лавировать между заграждениями из колючей проволоки. Неужели американцы совсем близко? Внезапно это его испугало. Надо не забыть спросить у Реппа.
Но ему хотелось зеленой тишины, голубого неба и ласкового прикосновения солнца, а не этой картины войны, которая только подчеркивала его проблемы. Фольмерхаузен направился к воротам и пошел вдоль по дороге, где примерно в полутора километрах отсюда был единственный просвет в окружающем лесу. Путь туда оказался не особенно приятным: темные деревья нависали над ним, скрывали от него голубое небо, дорога извивалась среди густых зарослей, и были места, где Фольмерхаузен чувствовал себя совершенно одиноким. Казалось, что нигде не шевелится ни одно живое существо, и никакой ветерок не трогал плотно раскинувшиеся над головой ветви, которые разрезали солнце под его ногами на мелкие пятнышки. Но вот за очередным поворотом в конце этого коридора показалось желтое пятно. Фольмерхаузен почти пробежал оставшееся расстояние.
Прогалина была пустой — желтое поле, окруженное с четырех сторон деревьями. Фольмерхаузен вышел на середину поляны и снова почувствовал, как солнце припекает ему шею. В конце концов, стоял март, за ним наступит апрель, а потом и май, который, говорят, особенно хорош в этих местах: в ясный день можно разглядеть Альпы, находящиеся примерно в ста километрах к югу. Фольмерхаузен резко повернулся в том направлении и начал искать Альпы, как ищут надежду. Но над деревьями видна была только дымка и какие-то неясные очертания. Он начал оглядываться в поисках каких-нибудь признаков жизни — жуков, птиц, пчел — и вскоре заметил желтенький цветочек.
Фольмерхаузен наклонился к нему. Ранняя пташка, а? Цветок был колючим, болезненным на вид, покрытым легкими коричневыми пятнышками. Фольмерхаузен никогда не испытывал никаких особых чувств к подобным явлениям, у него на это никогда не было времени, но сейчас он подумал, что внутри у него зашевелилось какое-то примитивное удовольствие, что в нем все эти годы пряталось что-то от крестьянина. Он сорвал цветок и, чтобы получше разглядеть, поднес его поближе к глазам: интересная конструкция, лепестки представляют собой небольшие сектора диска, что обеспечивает простоту раскрытия и закрытия цветка; остроумное решение, позволяющее получить максимум солнечного света, и все это нисколько не вредит способности защитить себя от ночного холода. Маленькая солнечная энергетическая машина, сконструированная из концентрических кругов, эффективная, элегантная, без каких-либо излишеств. Вот где инженерное совершенство! Словно подтверждая его вывод, солнце еще сильнее припекло его затылок.
Фольмерхаузен испытывал необычайное удовольствие. Он действительно чувствовал себя так, словно сделал открытие. Надо не забыть найти какую-нибудь книжку о цветах. Он ничего о них не знал, но сейчас чувствовал, что его переполняет внезапно появившееся любопытство.
Однако эти умиротворяющие мысли тут же испарились, когда он понял, что стоит на площадке, где производились убийства. Его охватили воспоминания о той ночи. Когда он понял, что они собираются расстрелять пленных? Он не мог припомнить точно, понимание приходило к нему постепенно в течение первых месяцев. Он не мог даже определить конкретный момент осознания. Было похоже, что все знати это с самого начала, но никто не находил здесь ничего необычного. Никто не расстраивался по этому поводу. Репп, похоже, думал об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Он и не пытался смотреть на это как-то по иному, просто это обязательно должно было случиться, когда прототип «Вампира» подойдет к определенной стадии. Но у Фольмерхаузена все это вызывало неприязнь, отвращение.
Он хорошо помнил начало, двойной ряд людей, смирно стоящих в темноте на холоде. Он слышал, как они дышали. Они казались такими живыми. Он был сильно взволнован, нервничал, у него даже схватило живот. Евреи стояли рядами в ожидании смерти. Он не видел их лиц, но в этот предпоследний момент заметил одну странную особенность.
Они были такими маленькими.
Они все были маленькими. Некоторые еще совсем мальчишки, но даже и те, что постарше, были тощими и низенькими.
А потом все произошло чисто механически. Евреи маршем отправились на площадку, и, когда они исчезли из его поля зрения, он больше о них не думал.
Подготовка была краткой и неторопливой. Репп возился с оружием, затем согнулся за ним и притянул его ближе к себе, принимая устойчивую позу: все кости под автоматом, никакой плоти, никаких мускулов, ничего, кроме костной структуры, поддерживающей вес.
«Вы можете начинать, господин оберштурмбанфюрер», — сказал кто-то.
«А, да, — ответил Репп, его голос приглушался прижатым к лицу прикладом. — Отлично, отлично». «Охрана убрана, господин оберштурмбанфюрер, — крикнул кто-то, — До цели четыреста пятьдесят метров».
«Хорошо, хорошо», — ответил Репп, и его голос утонул за глухими ударами выстрелов, разлетевшихся быстрой барабанной дробью, отдельные звуки которой из-за скорости слились в единое целое.
Всего несколькими секундами позже они поняли, что один человек выжил, а еще через несколько секунд разверзся ад: вспыхнули огни, два американских истребителя-штурмовика с ревом ринулись к освещенной зоне, поливая пулями землю, по полю побежали взрывшие почву дорожки, и огни погасли.
«Сволочи, — сказал кто-то, — и откуда они только взялись?»
Фольмерхаузен вздрогнул. Сейчас он стоял в траве как раз на том месте, где лежали скрюченные тела. Пули «Вампира» вырывали огромные куски плоти. В ту ночь кровь пропитала всю землю, но сейчас здесь были только трава, солнце, голубое небо и легкий бриз.
Фольмерхаузен пошел по направлению к деревьям. Он внезапно заметил, что солнце скрылось за облачком. Ничего удивительного в том, что так резко похолодало.
Солнце снова выглянуло из-за облака, и он опять ощутил у себя на шее солнечное тепло.
"Да, согрей меня.
Успокой меня.
Умой меня.
Да, очисти меня.
Прости меня".
И тут он понял, откуда у него возьмутся эти десять килограммов.
8
Они составляли странную пару: Сьюзен в своем невзрачном гражданском платье и доктор Фишельсон, одетый по моде прошлого столетия, с вычурным древним стоячим воротничком, с гетрами, в полосатом костюме, с эспаньолкой и пенсне. «Мы выглядим так, словно сошли с фотографии моих дедушки и бабушки», — думала она.
Вроде бы она уже немного успокоила его, но не была в ном полностью уверена. В любой момент старик мог взвинтиться и затараторить на дикой смеси польского, идиша, немецкого и английского, вытирая слезящиеся глаза, облизывая пересохшие губы и возбужденно рассказывая о неизвестных ей событиях и людях. Сьюзен знала, что его нельзя назвать человеком дела, но, когда что-либо касалось определенного предмета — участи евреев, его воля становилась железной. Казалось, что он постоянно носит с собой этот воображаемый груз, который с каждым днем все ниже и ниже пригибает его к земле, приводит его к еще большему безумию. Однако сейчас он вел себя относительно тихо. Сьюзен успокаивала его, выслушивала, кивала в ответ, поддакивала, что-то шептала. Они сидели на двух неудобных стульях в стерильном коридоре частной клиники в Килбене, пригороде Лондона, перед дверьми, за которыми отдыхал Человек с Востока, как напыщенно окрестил его Фишельсон.
Вечерний кризис уже прошел. Похоже, что во второй половине дня сюда приходили какие-то дознаватели и задавали неприятные вопросы. Фишельсон ударился в панику. Последовала некрасивая сцена. В бешенстве он вызвал Сьюзен. Она отпросилась, не дождавшись конца смены, как можно быстрее добралась сюда — и обнаружила, что дознаватели ушли, а Фишельсон сидит здесь, трясущийся и что-то несвязно бормочущий.
— Ну, ну, — успокаивала она. — Я уверена, что ничего страшного не произошло. Возможно, это люди из эмиграционной службы или из полиции. Вот и все. Им же надо все это проверить.
— Грубияны! Они так грубо себя вели. Никакого уважения.
Какими словами могла она объяснить этому человеку, как действуют армии, в данном случае армии современных государств?
— Ничего страшного, доктор Фишельсон. Абсолютно ничего не произошло. Им надо все это проверить. — Она незаметно взглянула на часы. Господи, уже совсем поздно, почти полночь. Она сидит здесь с этой старой птичкой почти с восьми часов. Завтра в шесть она должна быть на службе. — Может быть, нам стоит уйти. Уже все успокоилось.
— Конечно, иди. Ты иди. А я — старик, я останусь здесь.
Старые евреи, они все на один манер. Сейчас он очень похож на ее мать. Манипуляции с чувством вины — самое эффективное средство. Господи, сколько это может продолжаться?
— Хорошо. Мы еще немного посидим здесь.
Как можно быть грубым с Фишельсоном? Это же не сопляк, который лапает тебя. Но Сьюзен очень устала. У них теперь был свидетель, возбуждающий любопытство человек в комнате за их спинами. Невероятная история. История, которая наконец-то будет рассказана. Даже если это уже и слишком поздно. Нет, не поздно. В лагерях еще осталось очень много народу, стоящего на пороге смерти. Если власти все-таки удастся убедить, то кто знает, что еще можно предпринять? Бронетанковая атака, направленная на концентрационные лагеря, с докторами и лекарствами, — и можно еще спасти тысячи жизней. Надо только убедить в этом нужных людей.
Доктор сидел, сложив руки, и тяжело дышал. Затем снял свое пенсне и начал протирать стекла лацканом пиджака. У него были длинные костлявые пальцы. В желтом свете коридора он выглядел так, словно был сделан из старой бумаги, из пергамента. «Наш еврейский генерал, — подумала Сьюзен. — Наполовину безумный, наполовину впавший в маразм, яростно негодующий. Это было бы смешно, когда бы не было так грустно».
Фишельсон находился здесь с 1939 года. Когда в конце этого года филантроп Гиршович примкнул к сионистам, его первостепенной задачей было создать на Западе мнение. Он был очень проницателен, этот Гиршович: он знал, что участь евреев находится в руках Запада. Первым, как своего рода авангард, он послал туда Фишельсона, чтобы тот подготовил почву. Но когда разразилась война и Гиршович пропал во время одной из нацистских ликвидационных операций, Фишельсон стал играть главную роль. Старик оказался совершенно непригодным для этой работы: в нем не было никакой деликатности, никакой тактичности, никакого политического предвидения, он мог только хныкать или произносить напыщенные речи.
— Его документы в порядке, — сказал доктор со своим обычным сильным акцентом.
— Извините? — переспросила Сьюзен.
— Его документы в порядке. Я это гарантирую. Гарантирую. Его освободили из лагеря для военнопленных. Наши люди нашли его в больнице для перемещенных лиц. Больным, очень больным. Ему оформили визу. Евреи помогают евреям. Он пересек Францию на поезде. Затем переправился сюда на пароходе. Юристы оформили все документы. Все как положено, все по закону. Это я могу сказать с полной уверенностью. Так зачем же еще дознаватели? Зачем теперь присылать дознавателей?
— Не надо, пожалуйста, не надо, — взмолилась она, чувствуя, что старик поднимается и собирается произнести речь. У него на шее под сухой кожей принялась пульсировать жилка. — Это какая-то ошибка, я уверена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37