Но конечно, они прыгнули с малой высоты: меньше времени в воздухе — меньше рассеивание, и Шмуль уже чувствовал внизу горизонт. Огромная черная земля разбилась об него. Разве он не должен был при этом что-то сделать? Впрочем, неважно. В несущейся навстречу стене темноты, приближающейся, как скорый поезд, Шмуль увидел свою участь. Он рванулся вперед, чтобы обнять ее, ожидая, что не будет никакой боли, только освобождение, и получил ошеломляющий удар, пронзивший его голову стрелой света и лишивший его всяких чувств.
«Я мертв», — подумал он с облегчением.
Но тут над ним возник сержант, отчаянно ругаясь на английском.
— Давай, Джек, отрывай свою задницу от земли, пошли, — и побежал дальше.
Шмуль встал, чувствуя ушибы в дюжине мест, но не ощущая ни одного перелома. Ноги подкашивались под весом собственного тела, в голове все еще гудело эхо приземления. Постепенно он начал замечать, что все поле оживленно движется. Люди куда-то бежали без всякого приказа. Шмуль попробовал сообразить, что же ему теперь делать, и решил, что в первую очередь надо освободиться от ремней парашюта. Внезапно рядом с ним материализовался человек.
— Вы в порядке? Ничего не сломали?
— Что? А. Нет. Нет. Ну и ощущение.
— Отлично.
Шмуль неловко возился с ремнями парашюта, не в силах заставить свои пальцы слушаться и не вполне соображая, что же он должен сделать, и тут почувствовал, как Литс ухватил большую пряжку, которая оказалась центральным узлом паутины державших его ремней, и в следующую секунду ремни ослабили свою хватку.
Шмуль быстро огляделся вокруг: по темному полю рассыпались люди, а за ними маячили стволы сосен. Под высоко висящими звездами стояла полная тишина. Все теперь было совсем по-другому. Он начал искать какие-нибудь приметы, подсказки, которые помогли бы ему сориентироваться. Внезапно он почувствовал свою полную бесполезность.
— Пошли вон туда, — прошептал Литс и, поправляя свой автомат, зарысил вперед.
Шмуль побежал вслед за ним.
Да, да, это действительно было стрельбище. Впереди возвышался ангар, и вот они уже добрались до бетонной дорожки. Затем Шмуль увидел лампы на деревьях; вспомнил, как его чуть было не убили.
Литс присоединился к группе шепчущихся людей, а Шмуль в это время встал в сторонке. Мимо пробегали другие тени. Образовывались группы, командиры групп делали жесты отставшим. Шмуль слышал, как проверялось и взводилось оружие, приспосабливалось снаряжение.
Затем вернулся Литс.
— Хорошо себя чувствуете?
— Все так странно, — ответил Шмуль. По его лицу скользнуло подобие улыбки.
— Держитесь меня. Не отставайте. Никуда не отходите и ничего не предпринимайте.
— Конечно.
— Будут стрелять — падайте на землю, плашмя. Понятно?
— Да, мистер Литс.
— Отлично. Ну, пошли.
Солдаты тронулись вдоль по дороге.
Все выглядело знакомым, как что-то светлое из детства, увиденное наконец-то взрослыми глазами и оказавшееся безвкусным и обманчивым. На здания были нанесены весенние камуфляжные пятна, так что теперь они изображали тенистый лес, но в остальном пункт № 11 совершенно не изменился.
Его больше удивляло царившее на территории спокойствие, чем сама территория: трудно было поверить, что темные деревья, окружившие это место, скрывают сотни пленных людей.
— Научная лаборатория? — прошептал рядом с ним Литс — Вон то большое здание посередине?
— Да.
— А эсэсовцы слева?
— Да.
Шмуль сообразил, что Литс все это знает, они обсуждали это сотни раз. Литс говорил просто потому, что давал выход своей нервной энергии.
— Теперь с секунды на секунду, — сказал Литс, взглянув на часы.
Шмуль понял, что это значит: в любую секунду, как только вокруг этого места, как петля, замкнется круг. Все выходы будут перерезаны, оружие на своих местах.
Литс возбужденно потирал руки, уставившись в темноту. Шмуль видел, что парень изо всех сил старается сдерживаться.
Звук от первого выстрела был таким внезапным, что шокировал Шмуля. Он вздрогнул. Или это не выстрел? Звук был приглушенный и неясный. Да, выстрел, так как Литс внезапно задержал дыхание. Затем последовала череда звуков, еще много выстрелов. Все они, казалось, раздавались изнутри территории, и Шмуль не понимал, почему это происходит. Оглядевшись и посмотрев на других людей, спрятавшихся между деревьев, он разглядел удивленные лица; люди искали глазами друг друга, чтобы найти ответ. Послышались проклятья, и кто-то хрипло прошептал:
— Подождите, подо...
Фраза была прервана громким «трах!», раздавшимся совсем рядом.
— Черт бы вас побрал, придержите свои... — закричал кто-то, но его голос захлестнула поднявшаяся волна выстрелов. Все разворачивалось не так. Даже Шмуль, человек, не обладавший военным мышлением, мог сказать: огонь велся неровный, разношерстный, наугад. Пули бесцельно улетали во тьму.
И все же это было прекрасно. Он был ослеплен этой красотой. В темноте выстрелы вспыхивали, как экзотические орхидеи, еще более драгоценные из-за краткости их цветения. Они вспыхивали и танцевали среди деревьев, и по мере того, как возрастала их интенсивность, грохот начал подниматься от самой земли, воздух наполнился дождем вспыхивающих искр, свободно плавающих полосок ярких цветов, которые дрожали и сверкали в ночи. Шмуль почувствовал, как его рот открылся от удивления.
Литс повернулся к нему.
— Все накрылось, — мрачно сказал он. — Какая-то сволочь начала палить слишком рано.
Поблизости человек средних лет кричал в телефон:
— Угомоните их! На всех секторах! Пропустите туда штурмовой отряд!
Шмуль понял, что сражение началось преждевременно и в первые же секунды установилось равновесие. Литс снова повернулся к нему:
— Я пойду туда. Оставайтесь здесь. Ждите Тони.
Американец побежал в разразившуюся бурю.
Литс устремился вперед, не столько из храбрости, сколько для того, чтобы убежать от злости и растерянности. Он бежал из чисто физической потребности, так как оставаться на месте было еще тяжелее, потому что аккуратная хирургическая операция, которую он представлял как конец этой драмы, конец пункта № 11, конец Реппа, конец «человека с дубом», провалилась, растворилась в мешанине беспорядочной перестрелки. Сьюзен пожелала ему смерти, и он решил рискнуть, вновь и вновь слыша ее проклятье у себя в голове. Он вступил в ужасающий мир, образы которого были еще более отчетливыми и яркими из-за захлестнувшего Литса потока адреналина. Он бежал в разгул сердито мигающих огоньков, жутких звуков, горячих порывов воздуха и уколов поднятой пыли. От тяжелого дыхания он скоро почувствовал боль в легких, перестал контролировать разворачивающиеся перед ним картины; это было чистое, ошеломляющее ощущение. Вокруг не было никакого смысла. Клубился дым, дерзко выпрыгивали трассы пуль, крики и вопли наполняли воздух, не открывая их источника. Ему казалось, что он находится в самой середине панорамы отчаяния, огромной картины, состоящей из отдельных картинок, каждая очень четкая и законченная, но в то же время бессмысленная в отдельных эпизодах. Литс обнаружил, что сидит, согнувшись, за мотком колючей проволоки и наблюдает за немецким пулеметом MG-42, издающим высокий рваный звук, когда двойной подающий механизм с системой захватов и роликов жует ленту, сбивая при этом американских солдат. Они просто падали, лениво, сонно валились на землю, и надо было сосредоточиться, чтобы вспомнить, что в конце этого падения — смерть. Когда Литс попытался еще плотнее прижаться к земле, чтобы укрыться от свистящих над головой пуль, то почувствовал вкус и крошки пыли у себя во рту и на губах. Он увидел, как один за другим падали немцы, уложенные подростками с дикими прическами и автоматами. Охваченный огнем человек бешено выскочил из горящего здания и побежал зигзагами в собственном страшном свете. Литс, отчаянно пригнувшись, метался по покрытой воронками земле и наконец неуклюже рухнул в спасительную яму, но обнаружил там еще одного искателя уединения, на оставшейся половине лица которого расползалась нелепая половина улыбки. Если у этого сражения и был сюжет или какой-то план, то Литс его не понимал. Он еще не стрелял из своего оружия. Единственный немец, которого он видел вблизи, был мертв, и никто не обращал на Литса внимания. Он снова был гостем. Для него все это заключалось в том, что он катался в пыли по земле, надеясь, что его не убьют. Он не сделал ничего особенно храброго, кроме того, что куда-то бежал.
В какой-то момент, после бесконечно долгого бесцельного метания, Литс обнаружил, что вместе с группой дрожащих парашютистов находится под укрытием разбитого блокгауза. Пули стучали по стенам и отлетали от них, а где-то впереди сверху кричал сержант, приказывая подняться и отстреливаться.
— Иди ты, — сказал лежащий рядом с ним мальчишка.
— Нет, иди ты, — ответил его товарищ.
— Эй, смотри-ка, здесь отличное немецкое оружие, — сказал кто-то.
— Ага, такое стоит денег.
— Черт, точно.
Лист увидел, что парень нашел пулемет MG-42. Он выполз из блокгауза.
— Тьфу ты, да оно сломано, — сказал кто-то.
— Нет, — возразил Литс — Этот пулемет стреляет так быстро, что приходится менять стволы. Немцев застали как раз в процессе замены, поэтому оно и кажется разбитым.
Дуло повисло, как будто зацепившись за край охлаждающей рубашки.
— Идите обратно. Там где-то должен быть кожаный ящик. Примерно два фута длиной, с большой застежкой.
Парень нырнул обратно в блокгауз и появился оттуда с ящиком.
— Отлично, — сказал Литс — Думаю, я смогу его поставить.
Он воткнул дуло по металлическим направляющим и защелкнул его. Затем захлопнул крышку и услышал, что дуло встало на место. Литс развернул оружие. В затвор забилась грязь. Он открыл крышку затвора и выковырял из промасленного механизма наиболее крупные комки. — Патроны есть? — спросил он.
— Вот, — ответил кто-то, подавая скомканную ленту.
Литс заправил ее в механизм и захлопнул крышку затвора. Затем он поставил на место рычаг управления и повернул его вперед.
— Я сейчас буду стрелять, — сказал он. — Может, вы, ребята, подойдете сюда и будете подавать мне ленту?
Они посмотрели на него. Наконец один из них сказал:
— Ладно. А мне можно будет немножко пострелять?
— Конечно, — заверил его Литс.
Они поползли вперед, пока не оказались на вершине небольшого гребня. Выглянув вперед, Литс увидел эсэсовский барак, освещенный, словно большой пароход. Из него вырывались вспышки огня. Вокруг свистели пули.
— Там еще кое-кто остался, — сказал сержант. — Они нас выбили оттуда. У меня не хватает ни людей, ни огневой мощи, чтобы пробиться обратно.
— Здесь ведь где-то должен быть лейтенант? — спросил Литс.
— Был.
— Ну ладно. У меня тут немецкий пулемет. Я сейчас обстреляю это место.
— Давай. Проутюжь их хорошенько. Преврати их в пыль.
Литс установил пулемет на треноге перед собой и прижал его к плечу. Он почувствовал, как молодой солдат подполз к нему.
— А теперь, главное, не давай ленте запутаться, — сказал Литс.
— Не дам, но вы сказали, что позволите мне пострелять.
— Когда я закончу, то вообще отдам тебе эту чертову штуковину.
— Ого, здорово! — обрадовался мальчишка.
Здание выделялось черной громадой на фоне розовеющего неба.
— Ты там, Репп? Репп, я здесь. Надеюсь, что ты там. У меня тут пятьсот семь-и-девяносто-два-миллиметровых пуль, и я тешу себя надеждой, что одна будет твоей. А где ты, «человек с дубом», ты тоже здесь, сволочь ты этакая?
— С кем вы разговариваете? — поинтересовался парнишка.
— Ни с кем, — ответил Литс — Я прицеливаюсь.
Он начал стрелять. Каждый третий патрон был трассирующим. Литс видел, как они вылетали и, лишь слегка изогнувшись, тонули в здании. Время от времени пули врезались во что-то твердое и отскакивали в небо. Эти светящиеся цепочки, пронизывавшие темноту, были похожи на неоновый салют, на ослепительную световую завесу. Он продолжал обстреливать здание очередями по двадцать выстрелов, а гора стреляных гильз росла, и горелый порох забивал Литсу ноздри. Гильзы иногда сваливались с вершины горки и каскадом бесполезной меди, теплой и грязной, со звяканьем катились вниз.
— Проутюжь их еще разок, — попросил сержант.
Литс всадил в барак еще одну очередь. Ему было совсем не трудно посылать пули в цель. Он стрелял от одного конца здания до другого примерно на высоте груди человека. Барак стойко выносил этот обстрел до тех пор, пока одна из трассирующих пуль не подожгла его. Когда он заполыхал как следует, наружу выскочил человек, сидевший внутри, и Литс выстрелил в него и разрезал напополам. К этому времени пламя было уже довольно ярким, и оттуда больше не слышалось особой стрельбы.
Шмуль всю ночь пролежал на животе среди незнакомых людей. Никто не обращал на него никакого внимания, но поблизости от него парашютисты организовали полевой лазарет, и в промежутках между вспышками сражения он видел, как туда отходили раненые, по одному или по двое, а некоторых приносили их товарищи, которые затем поспешно возвращались в бой. Из лазарета постоянно раздавались стоны.
С рассветом на территории появились очаги огня — Шмуль понял, что горят здания. А потом, уже совсем утром, по дороге, гремя и поднимая облака пыли, подошли танки. Раненые приветствовали их, как могли, но машины, которые с первого взгляда показались ему такими мощными, выглядели печальными и потрепанными, когда проползали мимо него. Он представлял себе более подходящих спасителей, чем этот потрепанный караван испускающих дым обшарпанных созданий с подтекающим маслом. Майор Аутвейт выглядывал из-за башни первого танка, мрачный и черный, как трубочист.
Танки вступили в пункт № 11, и Шмуль потерял их из виду в клубах дыма. Затем раздались взрывы, такие сильные, каких он в жизни не слышал.
— Они, должно быть, взорвали там все до последнего гаража, — сказал один из раненых.
Затем за Шмулем пришел солдат.
— Сэр, капитан Литс хочет вас видеть.
— Ага, — сказал Шмуль, смущенный тем, что оказался таким чистым среди грязных окровавленных солдат.
Но вскоре это его смущение сменилось чувством замешательства. Он обнаружил, что очень трудно сопоставить то, что он видит, с тем, что он помнил. Его ужаснули масштабы разрушения. Он увидел буквально выпотрошенный мир, развалины, дымящиеся балки, перепаханную землю, испещренные пулями здания, и еще более невероятным было то домашнее спокойствие, с которым вели себя выжившие американские солдаты, которые лежали на солнышке, лениво держа во рту сигареты, писали письма, читали вестерны, ели сухие пайки.
Его проводник подвел его ко рву, где рядами лежали убитые немцы, над которыми деловито кружилась черная туча мух. Шмуль видел трупы и раньше, но вполне определенные трупы: прежде всего, это были евреи, но, что более важно, они были костлявыми, белыми, съежившимися, они ужасали именно тем, что выглядели такими нереальными, — просто куклы или деревянные поленья. Здесь же реальность никуда не делась: кости, мозги и кишки, иссиня-черные, черно-красные, зеленовато-желтые, некоторые свежие, а некоторые уже покрывшиеся запекшейся кровью. Все это напоминало Шмулю мясную лавку и ритуальные жертвоприношения перед праздниками: вывешенные куски говядины, дымящиеся груды ливера, холодный белый рубец. Однако в мясной лавке присутствует порядок, аккуратность, осмысленность; здесь же все было неряшливым, грязным и случайным.
— Зрелище не из приятных. Даже если это и они, — заметил Литс, мрачно стоя на краю рва. — Это солдаты, люди из «Мертвой головы». Или, скорее, то, что от них осталось. Извините, но настало время посмотреть.
— Конечно. А как же еще, — согласился Шмуль.
Он подошел к краю. Мертвые, немцы были всего лишь плотью, которую трудно ненавидеть. Шмуль не испытывал ничего, кроме неприятного ощущения от отвратительных деталей насильственной смерти, запаха опорожненного кишечника и роящихся мух. Через некоторое время ему стало легче ходить среди них. Они были одеты в свои пестрые камуфляжные куртки с четким и неподходяще ярким, почти веселым рисунком — коричнево-зеленые пятна на сером фоне. Вскоре он увидел старого друга.
«Привет, любитель курить трубку. У тебя дыра размером с ведро в самом центре, и ты не очень-то счастлив от этого. Вот так убивают неевреи — полностью и бесповоротно. Серьезное дело, это производство смерти. Нас они морили голодом или травили газом — экономили пули. Они пробовали на нас пули, но пришли к заключению, что это напрасная трата средств. Своих, курильщик трубки, они убивают пулями и взрывами и тратят на это миллионы».
Следующим был мальчишка, который бил его на складе. «Ты был злым, называл меня еврейским дерьмом, пинал меня». Мальчишка лежал синий и разорванный пополам, ноги и нижняя часть туловища отсутствовали. Что могло послужить причиной такой ужасной смерти? Он определенно был самым искалеченным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
«Я мертв», — подумал он с облегчением.
Но тут над ним возник сержант, отчаянно ругаясь на английском.
— Давай, Джек, отрывай свою задницу от земли, пошли, — и побежал дальше.
Шмуль встал, чувствуя ушибы в дюжине мест, но не ощущая ни одного перелома. Ноги подкашивались под весом собственного тела, в голове все еще гудело эхо приземления. Постепенно он начал замечать, что все поле оживленно движется. Люди куда-то бежали без всякого приказа. Шмуль попробовал сообразить, что же ему теперь делать, и решил, что в первую очередь надо освободиться от ремней парашюта. Внезапно рядом с ним материализовался человек.
— Вы в порядке? Ничего не сломали?
— Что? А. Нет. Нет. Ну и ощущение.
— Отлично.
Шмуль неловко возился с ремнями парашюта, не в силах заставить свои пальцы слушаться и не вполне соображая, что же он должен сделать, и тут почувствовал, как Литс ухватил большую пряжку, которая оказалась центральным узлом паутины державших его ремней, и в следующую секунду ремни ослабили свою хватку.
Шмуль быстро огляделся вокруг: по темному полю рассыпались люди, а за ними маячили стволы сосен. Под высоко висящими звездами стояла полная тишина. Все теперь было совсем по-другому. Он начал искать какие-нибудь приметы, подсказки, которые помогли бы ему сориентироваться. Внезапно он почувствовал свою полную бесполезность.
— Пошли вон туда, — прошептал Литс и, поправляя свой автомат, зарысил вперед.
Шмуль побежал вслед за ним.
Да, да, это действительно было стрельбище. Впереди возвышался ангар, и вот они уже добрались до бетонной дорожки. Затем Шмуль увидел лампы на деревьях; вспомнил, как его чуть было не убили.
Литс присоединился к группе шепчущихся людей, а Шмуль в это время встал в сторонке. Мимо пробегали другие тени. Образовывались группы, командиры групп делали жесты отставшим. Шмуль слышал, как проверялось и взводилось оружие, приспосабливалось снаряжение.
Затем вернулся Литс.
— Хорошо себя чувствуете?
— Все так странно, — ответил Шмуль. По его лицу скользнуло подобие улыбки.
— Держитесь меня. Не отставайте. Никуда не отходите и ничего не предпринимайте.
— Конечно.
— Будут стрелять — падайте на землю, плашмя. Понятно?
— Да, мистер Литс.
— Отлично. Ну, пошли.
Солдаты тронулись вдоль по дороге.
Все выглядело знакомым, как что-то светлое из детства, увиденное наконец-то взрослыми глазами и оказавшееся безвкусным и обманчивым. На здания были нанесены весенние камуфляжные пятна, так что теперь они изображали тенистый лес, но в остальном пункт № 11 совершенно не изменился.
Его больше удивляло царившее на территории спокойствие, чем сама территория: трудно было поверить, что темные деревья, окружившие это место, скрывают сотни пленных людей.
— Научная лаборатория? — прошептал рядом с ним Литс — Вон то большое здание посередине?
— Да.
— А эсэсовцы слева?
— Да.
Шмуль сообразил, что Литс все это знает, они обсуждали это сотни раз. Литс говорил просто потому, что давал выход своей нервной энергии.
— Теперь с секунды на секунду, — сказал Литс, взглянув на часы.
Шмуль понял, что это значит: в любую секунду, как только вокруг этого места, как петля, замкнется круг. Все выходы будут перерезаны, оружие на своих местах.
Литс возбужденно потирал руки, уставившись в темноту. Шмуль видел, что парень изо всех сил старается сдерживаться.
Звук от первого выстрела был таким внезапным, что шокировал Шмуля. Он вздрогнул. Или это не выстрел? Звук был приглушенный и неясный. Да, выстрел, так как Литс внезапно задержал дыхание. Затем последовала череда звуков, еще много выстрелов. Все они, казалось, раздавались изнутри территории, и Шмуль не понимал, почему это происходит. Оглядевшись и посмотрев на других людей, спрятавшихся между деревьев, он разглядел удивленные лица; люди искали глазами друг друга, чтобы найти ответ. Послышались проклятья, и кто-то хрипло прошептал:
— Подождите, подо...
Фраза была прервана громким «трах!», раздавшимся совсем рядом.
— Черт бы вас побрал, придержите свои... — закричал кто-то, но его голос захлестнула поднявшаяся волна выстрелов. Все разворачивалось не так. Даже Шмуль, человек, не обладавший военным мышлением, мог сказать: огонь велся неровный, разношерстный, наугад. Пули бесцельно улетали во тьму.
И все же это было прекрасно. Он был ослеплен этой красотой. В темноте выстрелы вспыхивали, как экзотические орхидеи, еще более драгоценные из-за краткости их цветения. Они вспыхивали и танцевали среди деревьев, и по мере того, как возрастала их интенсивность, грохот начал подниматься от самой земли, воздух наполнился дождем вспыхивающих искр, свободно плавающих полосок ярких цветов, которые дрожали и сверкали в ночи. Шмуль почувствовал, как его рот открылся от удивления.
Литс повернулся к нему.
— Все накрылось, — мрачно сказал он. — Какая-то сволочь начала палить слишком рано.
Поблизости человек средних лет кричал в телефон:
— Угомоните их! На всех секторах! Пропустите туда штурмовой отряд!
Шмуль понял, что сражение началось преждевременно и в первые же секунды установилось равновесие. Литс снова повернулся к нему:
— Я пойду туда. Оставайтесь здесь. Ждите Тони.
Американец побежал в разразившуюся бурю.
Литс устремился вперед, не столько из храбрости, сколько для того, чтобы убежать от злости и растерянности. Он бежал из чисто физической потребности, так как оставаться на месте было еще тяжелее, потому что аккуратная хирургическая операция, которую он представлял как конец этой драмы, конец пункта № 11, конец Реппа, конец «человека с дубом», провалилась, растворилась в мешанине беспорядочной перестрелки. Сьюзен пожелала ему смерти, и он решил рискнуть, вновь и вновь слыша ее проклятье у себя в голове. Он вступил в ужасающий мир, образы которого были еще более отчетливыми и яркими из-за захлестнувшего Литса потока адреналина. Он бежал в разгул сердито мигающих огоньков, жутких звуков, горячих порывов воздуха и уколов поднятой пыли. От тяжелого дыхания он скоро почувствовал боль в легких, перестал контролировать разворачивающиеся перед ним картины; это было чистое, ошеломляющее ощущение. Вокруг не было никакого смысла. Клубился дым, дерзко выпрыгивали трассы пуль, крики и вопли наполняли воздух, не открывая их источника. Ему казалось, что он находится в самой середине панорамы отчаяния, огромной картины, состоящей из отдельных картинок, каждая очень четкая и законченная, но в то же время бессмысленная в отдельных эпизодах. Литс обнаружил, что сидит, согнувшись, за мотком колючей проволоки и наблюдает за немецким пулеметом MG-42, издающим высокий рваный звук, когда двойной подающий механизм с системой захватов и роликов жует ленту, сбивая при этом американских солдат. Они просто падали, лениво, сонно валились на землю, и надо было сосредоточиться, чтобы вспомнить, что в конце этого падения — смерть. Когда Литс попытался еще плотнее прижаться к земле, чтобы укрыться от свистящих над головой пуль, то почувствовал вкус и крошки пыли у себя во рту и на губах. Он увидел, как один за другим падали немцы, уложенные подростками с дикими прическами и автоматами. Охваченный огнем человек бешено выскочил из горящего здания и побежал зигзагами в собственном страшном свете. Литс, отчаянно пригнувшись, метался по покрытой воронками земле и наконец неуклюже рухнул в спасительную яму, но обнаружил там еще одного искателя уединения, на оставшейся половине лица которого расползалась нелепая половина улыбки. Если у этого сражения и был сюжет или какой-то план, то Литс его не понимал. Он еще не стрелял из своего оружия. Единственный немец, которого он видел вблизи, был мертв, и никто не обращал на Литса внимания. Он снова был гостем. Для него все это заключалось в том, что он катался в пыли по земле, надеясь, что его не убьют. Он не сделал ничего особенно храброго, кроме того, что куда-то бежал.
В какой-то момент, после бесконечно долгого бесцельного метания, Литс обнаружил, что вместе с группой дрожащих парашютистов находится под укрытием разбитого блокгауза. Пули стучали по стенам и отлетали от них, а где-то впереди сверху кричал сержант, приказывая подняться и отстреливаться.
— Иди ты, — сказал лежащий рядом с ним мальчишка.
— Нет, иди ты, — ответил его товарищ.
— Эй, смотри-ка, здесь отличное немецкое оружие, — сказал кто-то.
— Ага, такое стоит денег.
— Черт, точно.
Лист увидел, что парень нашел пулемет MG-42. Он выполз из блокгауза.
— Тьфу ты, да оно сломано, — сказал кто-то.
— Нет, — возразил Литс — Этот пулемет стреляет так быстро, что приходится менять стволы. Немцев застали как раз в процессе замены, поэтому оно и кажется разбитым.
Дуло повисло, как будто зацепившись за край охлаждающей рубашки.
— Идите обратно. Там где-то должен быть кожаный ящик. Примерно два фута длиной, с большой застежкой.
Парень нырнул обратно в блокгауз и появился оттуда с ящиком.
— Отлично, — сказал Литс — Думаю, я смогу его поставить.
Он воткнул дуло по металлическим направляющим и защелкнул его. Затем захлопнул крышку и услышал, что дуло встало на место. Литс развернул оружие. В затвор забилась грязь. Он открыл крышку затвора и выковырял из промасленного механизма наиболее крупные комки. — Патроны есть? — спросил он.
— Вот, — ответил кто-то, подавая скомканную ленту.
Литс заправил ее в механизм и захлопнул крышку затвора. Затем он поставил на место рычаг управления и повернул его вперед.
— Я сейчас буду стрелять, — сказал он. — Может, вы, ребята, подойдете сюда и будете подавать мне ленту?
Они посмотрели на него. Наконец один из них сказал:
— Ладно. А мне можно будет немножко пострелять?
— Конечно, — заверил его Литс.
Они поползли вперед, пока не оказались на вершине небольшого гребня. Выглянув вперед, Литс увидел эсэсовский барак, освещенный, словно большой пароход. Из него вырывались вспышки огня. Вокруг свистели пули.
— Там еще кое-кто остался, — сказал сержант. — Они нас выбили оттуда. У меня не хватает ни людей, ни огневой мощи, чтобы пробиться обратно.
— Здесь ведь где-то должен быть лейтенант? — спросил Литс.
— Был.
— Ну ладно. У меня тут немецкий пулемет. Я сейчас обстреляю это место.
— Давай. Проутюжь их хорошенько. Преврати их в пыль.
Литс установил пулемет на треноге перед собой и прижал его к плечу. Он почувствовал, как молодой солдат подполз к нему.
— А теперь, главное, не давай ленте запутаться, — сказал Литс.
— Не дам, но вы сказали, что позволите мне пострелять.
— Когда я закончу, то вообще отдам тебе эту чертову штуковину.
— Ого, здорово! — обрадовался мальчишка.
Здание выделялось черной громадой на фоне розовеющего неба.
— Ты там, Репп? Репп, я здесь. Надеюсь, что ты там. У меня тут пятьсот семь-и-девяносто-два-миллиметровых пуль, и я тешу себя надеждой, что одна будет твоей. А где ты, «человек с дубом», ты тоже здесь, сволочь ты этакая?
— С кем вы разговариваете? — поинтересовался парнишка.
— Ни с кем, — ответил Литс — Я прицеливаюсь.
Он начал стрелять. Каждый третий патрон был трассирующим. Литс видел, как они вылетали и, лишь слегка изогнувшись, тонули в здании. Время от времени пули врезались во что-то твердое и отскакивали в небо. Эти светящиеся цепочки, пронизывавшие темноту, были похожи на неоновый салют, на ослепительную световую завесу. Он продолжал обстреливать здание очередями по двадцать выстрелов, а гора стреляных гильз росла, и горелый порох забивал Литсу ноздри. Гильзы иногда сваливались с вершины горки и каскадом бесполезной меди, теплой и грязной, со звяканьем катились вниз.
— Проутюжь их еще разок, — попросил сержант.
Литс всадил в барак еще одну очередь. Ему было совсем не трудно посылать пули в цель. Он стрелял от одного конца здания до другого примерно на высоте груди человека. Барак стойко выносил этот обстрел до тех пор, пока одна из трассирующих пуль не подожгла его. Когда он заполыхал как следует, наружу выскочил человек, сидевший внутри, и Литс выстрелил в него и разрезал напополам. К этому времени пламя было уже довольно ярким, и оттуда больше не слышалось особой стрельбы.
Шмуль всю ночь пролежал на животе среди незнакомых людей. Никто не обращал на него никакого внимания, но поблизости от него парашютисты организовали полевой лазарет, и в промежутках между вспышками сражения он видел, как туда отходили раненые, по одному или по двое, а некоторых приносили их товарищи, которые затем поспешно возвращались в бой. Из лазарета постоянно раздавались стоны.
С рассветом на территории появились очаги огня — Шмуль понял, что горят здания. А потом, уже совсем утром, по дороге, гремя и поднимая облака пыли, подошли танки. Раненые приветствовали их, как могли, но машины, которые с первого взгляда показались ему такими мощными, выглядели печальными и потрепанными, когда проползали мимо него. Он представлял себе более подходящих спасителей, чем этот потрепанный караван испускающих дым обшарпанных созданий с подтекающим маслом. Майор Аутвейт выглядывал из-за башни первого танка, мрачный и черный, как трубочист.
Танки вступили в пункт № 11, и Шмуль потерял их из виду в клубах дыма. Затем раздались взрывы, такие сильные, каких он в жизни не слышал.
— Они, должно быть, взорвали там все до последнего гаража, — сказал один из раненых.
Затем за Шмулем пришел солдат.
— Сэр, капитан Литс хочет вас видеть.
— Ага, — сказал Шмуль, смущенный тем, что оказался таким чистым среди грязных окровавленных солдат.
Но вскоре это его смущение сменилось чувством замешательства. Он обнаружил, что очень трудно сопоставить то, что он видит, с тем, что он помнил. Его ужаснули масштабы разрушения. Он увидел буквально выпотрошенный мир, развалины, дымящиеся балки, перепаханную землю, испещренные пулями здания, и еще более невероятным было то домашнее спокойствие, с которым вели себя выжившие американские солдаты, которые лежали на солнышке, лениво держа во рту сигареты, писали письма, читали вестерны, ели сухие пайки.
Его проводник подвел его ко рву, где рядами лежали убитые немцы, над которыми деловито кружилась черная туча мух. Шмуль видел трупы и раньше, но вполне определенные трупы: прежде всего, это были евреи, но, что более важно, они были костлявыми, белыми, съежившимися, они ужасали именно тем, что выглядели такими нереальными, — просто куклы или деревянные поленья. Здесь же реальность никуда не делась: кости, мозги и кишки, иссиня-черные, черно-красные, зеленовато-желтые, некоторые свежие, а некоторые уже покрывшиеся запекшейся кровью. Все это напоминало Шмулю мясную лавку и ритуальные жертвоприношения перед праздниками: вывешенные куски говядины, дымящиеся груды ливера, холодный белый рубец. Однако в мясной лавке присутствует порядок, аккуратность, осмысленность; здесь же все было неряшливым, грязным и случайным.
— Зрелище не из приятных. Даже если это и они, — заметил Литс, мрачно стоя на краю рва. — Это солдаты, люди из «Мертвой головы». Или, скорее, то, что от них осталось. Извините, но настало время посмотреть.
— Конечно. А как же еще, — согласился Шмуль.
Он подошел к краю. Мертвые, немцы были всего лишь плотью, которую трудно ненавидеть. Шмуль не испытывал ничего, кроме неприятного ощущения от отвратительных деталей насильственной смерти, запаха опорожненного кишечника и роящихся мух. Через некоторое время ему стало легче ходить среди них. Они были одеты в свои пестрые камуфляжные куртки с четким и неподходяще ярким, почти веселым рисунком — коричнево-зеленые пятна на сером фоне. Вскоре он увидел старого друга.
«Привет, любитель курить трубку. У тебя дыра размером с ведро в самом центре, и ты не очень-то счастлив от этого. Вот так убивают неевреи — полностью и бесповоротно. Серьезное дело, это производство смерти. Нас они морили голодом или травили газом — экономили пули. Они пробовали на нас пули, но пришли к заключению, что это напрасная трата средств. Своих, курильщик трубки, они убивают пулями и взрывами и тратят на это миллионы».
Следующим был мальчишка, который бил его на складе. «Ты был злым, называл меня еврейским дерьмом, пинал меня». Мальчишка лежал синий и разорванный пополам, ноги и нижняя часть туловища отсутствовали. Что могло послужить причиной такой ужасной смерти? Он определенно был самым искалеченным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37