Он прекрасно понимал, что там ему не место.
— Иногда в памяти застревают странные вещи.
— Ребенка?
— Маленького мальчика. Ну, знаешь, на одной из фотографий, которые у них там развешаны.
— А, да. Это Михаэль Гиршович в свои пятнадцать месяцев. В славные времена. Варшава, август тридцать девятого года. Как раз перед тем, как все это началось.
— Тебе будет смешно, но Тони сегодня назвал меня евреем.
— Ничего смешного.
— Ну, наверное. Сюда?
— Да.
Они вошли в темную дверь и начали подниматься по тускло освещенной лестнице.
— Никогда бы не подумал, что у евреев есть правительство в изгнании, — заметил Литс.
— Это не правительство в изгнании. Это комитет беженцев.
— Все знают, что это политическая организация.
— Он безвластен, как же он может быть политической организацией? Он старается помочь людям выжить. Как он может быть политической организацией? Он финансируется маленькой старушкой из Филадельфии. Какая же это политическая организация?
Вывеска на дверях что-то сообщала витиеватыми странными буквами, а ниже было написано: «Сионистский комитет спасения».
— Господи, они и писать-то толком не умеют.
— Очень печально, правда? — с горечью заметила Сьюзен. Она ходила сюда уже несколько месяцев, три или четыре раза в неделю. Сначала это было что-то вроде шутки: ее отец в письме велел ей не забывать, кто она такая и откуда родом, и хотя она весело ответила ему, что она американка из Балтимора, все же зашла сюда впервые только потому, что увидела на дверях надпись на идише. Но постепенно это захватило ее.
«Что, черт подери, ты от этого получаешь?» — спрашивал ее Литс.
«Ничего», — отвечала она.
И все же продолжала туда ходить, пока это не превратилось в какую-то навязчивую потребность.
Но вряд ли она могла делать здесь что-то полезное, что-то действительно нужное. Все это было какой-то горькой шуткой; впрочем, для Литса здесь не было даже и шутки, только горечь. Все здешние обитатели были такими жалкими — от старика Фишельсона внизу до девушек в конторе, такими нервными и испуганными. Им так требовалась помощь, и Сьюзен делала все, что в ее силах: занималась бумажной работой и телефонами, вела переговоры с домовладельцем, следила, чтобы помещение постоянно отапливалось, читала корректуру обзоров новостей, даже на ломаном ист-сайдском английском идише. И при этом она знала, что никто к ним не прислушается.
— Они коммунисты, да? — спросил Литс.
— Они евреи. Это совсем не одно и то же. Во всяком случае, человек, на деньги которого начала работать эта организация, богатый, консервативный землевладелец, фабрикант и аристократ. Банкир. Куда уж дальше от коммунистов?
И все же это не рассеяло сомнений Литса.
— Не знаю уж, — заметил он.
— Это его ребенок в зале. Йозеф Гиршович — его отец. Один из самых богатых людей в Европе. А это его ребенок. Или был его ребенком.
— Они погибли?
— Они не выехали оттуда. Маленький мальчик, Джим. Ты только подумай об этом. Немцы убили его, потому что он был еврей.
— Они пытались убить множество маленьких мальчиков. Они попытались убить и этого маленького мальчика. Рели. Он оборвал себя. Ему не хотелось снова возвращаться к этому разговору.
Они подошли к двери в конце лестницы.
— Ты просто попусту тратишь свое время, — предупредил ее Литс.
— Наверное, ты прав, — согласилась она.
Сионисты надеялись поведать равнодушному западному миру о том, какие ужасы они обнаружили в оккупированной Европе. Сьюзен рассказывала страшные вещи о массовых казнях и детских лагерях смерти. Литс сказал ей, что все это пропаганда. На что она ответила, что у нее есть доказательства. Фотографии.
— Все эти фотографии ничего не значат, — жестко сказал он ей неделю назад. — Фотографии могут оказаться подделкой Вам нужен свидетель, кто-то, кто действительно там побывал. Это единственный способ заставить кого-нибудь прислушаться к вашим рассказам. Послушай, у тебя могут быть большие неприятности. Ты ведь офицер армии Соединенных Штатов. А ты путаешься с группой...
Она приложила палец к его губам, не дав ему закончить предложение. Однако позже сама вернулась к этому разговору. Никто в это не верит, сказала она. Сионистские лидеры посетили кабинеты высокого лондонского начальства, с горечью рассказывала она, их внимательно выслушали, но потом, найдя подходящий момент, вежливо выпроводили.
Сейчас, стоя во внешнем фойе и готовясь попрощаться, Литс почувствовал, как у него начинается головная боль. А головная боль всегда заканчивалась вспышкой гнева.
Господи, что за дыра! Эта облупленная краска, эти мерцающие маломощные, похожие на свечи лампочки! Здесь пахло, как в подвале, и всегда было холодно, а все люди казались болезненно-бледными и недокормленными и не поднимали глаз на него, облаченного в форму.
— Спасибо, что проводил меня, Джим, — сказала Сьюзен. — Я очень ценю это. Правда.
— Сьюзен... — Литс схватил ее за руку. — Давай не сегодня. Брось, пойдем в город.
— Спасибо, Джим, но мы с тобой уже поразвлеклись. Литс не имел ничего против того, что она уйдет от него к Филу, он знал, что все именно так и кончится, но он ненавидел, когда она оставляла его ради этих дел.
— Пожалуйста, — попросил он.
— Не могу. Я должна идти.
— Это просто...
— Просто евреи, Литс, — ответила Сьюзен. — И я тоже просто еврейка. — Она улыбнулась. — Хочешь верь, хочешь нет.
— Я верю, — возразил он.
Однако на самом деле ему в это не верилось. Она была просто американской девушкой, которая придумала свою принадлежность к этой допотопной расе.
— Нет, не веришь, — покачала головой Сьюзен. — Но иногда я все-таки тебя люблю.
И она скрылась за дверью.
На следующее утро на службе головная боль так и не оставила Литса. Он стоял и смотрел на серое небо на горизонте.
А где же Роджер? Как всегда опоздав, тот ворвался в комнату совершенно в растерзанном виде.
— Не мог поймать такси, — сказал он.
Роджер как-то заметил, что он, наверное, единственный призванный в армию человек, который каждое утро отправляется на Вторую мировую войну на такси.
— Извините, — закончил он.
Литс ничего не ответил. Он продолжал раздраженно смотреть в окно.
— Отгадайте, кого я встретил вчера вечером? Ну же, попробуйте отгадать, капитан.
Но вместо этого Литс начат выражать свое недовольство:
— Родж, ты вчера вечером не подмел. Это, конечно, не «Савой», но я не хочу, чтобы здесь было как в каком-нибудь...
— Хемингуэя.
— Хотя бы время от времени ты мог бы выбрасывать мусор из корзин для бумаг.
— Хемингуэя! Писателя! Прямо из Парижа, из Ниццы. Встретился с ним на вечеринке.
— Писателя?
— Его самого. Во плоти. Здоровый парень, усища, металлические очки. Вы бы видели, как он хлещет спиртное.
— Ты болтаешься по сомнительным компаниям.
— Только по самым лучшим. Я хожу всегда только на приличные вечеринки. Не надо говорить, что мои нашивки должны в чем-то меня сдерживать. После Билла Филдинга это самый известный человек в мире.
Распахнулась дверь, и Тони Аутвейт ворвался в кабинет, как сценическая звезда.
— Капитан Литс, отправьте мальчика побросать мячи об стенку или займите его еще чем-нибудь, — приказал он.
— Роджер, выйди.
Роджер в мгновение ока вылетел вон, бросив на ходу:
— Если я потребуюсь, то найдете меня в сквош-клубе. Тони повернулся к Литсу:
— Плохие новости. Плохие для тебя. Но довольно хорошие для меня. — Он с удовлетворением улыбнулся.
— Тебе очень нравится доказывать свое превосходство, верно? — заметил Литс.
— Да, но доказывать превосходство можно по-разному, и на этот раз я тебя действительно уделал.
Литс насторожился: неужели Тони отправляют в Бирму охотиться в джунглях на япошек? А тот продолжал:
— Ты все еще носишься с этой идеей об убийце?
— Вроде бы. Пока не получил никаких...
— Превосходно. А я могу теперь доказать, что ты не прав. Появились новые данные. — Смотрите, как он заинтересовался!
— Какие же?
— Ну хорошо. Прошлым вечером я столкнулся с одной шишкой из ПВА. Знаешь, что это такое?
— Ваша Политико-военная администрация. Что-то в этом духе.
— Именно. Во всяком случае, он знает, что означает твоя загадочная аббревиатура WVHA.
— Да?
— Да. — Тони сиял от удовольствия. Он наслаждался каждым мгновением. — Это не имеет к нам никакого отношения. И вообще не касается войны. Никаким боком не связано ни с разведкой, ни со шпионажем, ни с диверсиями. Боюсь, тебе здорово не повезло.
— И что же это такое? — спросил Литс.
Но почему его сердце так бешено забилось? Почему ему стало так трудно дышать?
— Это часть административной секции старого милого СС. Wirtschafts-und Verwaltungshauptamt. Неприметное подразделение, которое так легко пропустить на фоне более ярких организаций Твелвленда.
Литс привычно сделал перевод.
— Административно-экономический отдел, — хмуро сказал он. — Вот и все. Производят платежи. Обычные чиновники.
— Именно. Совсем не те парни, которых отправляют отстреливать генералов, а?
— Это уж точно.
— У них на данный момент совсем другие заботы. Эти чиновники заправляют одним из самых интересных феноменов Третьего рейха, старина, — заявил Тони, широко улыбаясь. — Они занимаются концентрационными лагерями.
5
Фольмерхаузен знал, что в том, что сбежал пленник, его вины не было; он даже знал, кто в этом виноват. Вина полностью лежала на капитане Шеффере, совершенно некомпетентном человеке. Шеффер имел отношение ко многим делам, которые шли не так, как надо, в пункте №11. Фольмерхаузен сталкивался с такими типами и раньше: настоящий фанатик СС, злой и глупый, жестокий и подозрительный нацист из крестьян. Фольмерхаузен подробно объяснял это всем, кто его слушал, хотя таких было очень немного. Теперь он собирался объяснить это Реппу:
— Если бы люди капитана Шеффера были обучены должным образом, умели быстро реагировать и относились к данному заведению не как к лагерю отдыха, то заключенный никак не смог бы сбежать. Вместо этого они гонялись туда-сюда, как комедианты в плохом фарсе, стреляли друг в друга, орали, включили свет, гикали и свистели. Безобразие. Я думал, что войска СС, особенно знаменитая дивизия «Мертвая голова», оправдывают свою репутацию хорошо обученных войск. Увы, самые необученные новобранцы, старики и подростки, могли бы сделать это намного лучше.
Он самодовольно откинулся на спинку стула. Он высказал им все. Открыл им глаза на истинное положение вещей.
Репп сел, взял что-то со стола и начал вертеть в руках. Похоже, услышанное не произвело на него никакого впечатления. Он и вправду отличался завидным хладнокровием.
Но Шеффер, присутствовавший там же, бросился на собственную защиту.
— Если бы, — ответил он, обращаясь прямо к Реппу, — не было сбоя механизма, — последние два слова он произнес с особой выразительностью, — если бы господин инженер-доктор смог заставить свою штуковину работать как положено...
Штуковину? Фольмерхаузен, побагровев, вскочил со стула.
— Клевета! Клевета! Я не позволю клеветать на меня!
Репп жестом руки велел ему сесть.
— ... То оберштурмбанфюрер смог бы поразить все свои цели, как того и требует наша миссия...
— Не было никакого сбоя механизма, — истерично завопил Фольмерхаузен. Вечно на него клеветали, он постоянно ходил оболганным. Он знал, что за спиной люди называют его жидом. — Я отрицаю это, отрицаю и отрицаю. Мы до посинения проверяли механизм. Он был рабочим. Рабочим. Да, существует еще проблема, и мы работаем над ней день и ночь, — хорошо бы, если бы войска СС работали в половину нашей энергии, — это проблема веса, но сам механизм работает. «Вампир» работает.
— Факт остается фактом, — настаивал молодой капитан (некоторые люди просто не могут достойно встречать поражение). — Факт налицо, и никакие еврейские возражения его не изменят, а факт говорит о том, что «Вампир» поразил двадцать пять целей, в то время как там находилось двадцать шесть недочеловеков. Это было очевидно.
— Да он сбежал еще до того, разве вы не понимаете? — воскликнул Фольмерхаузен. — Он сбежал, как только ваши люди удалились. Я же говорил, что этот еврей был образованный парень. Он, должно быть, понял, что что-то происходит, и улучил момент...
— Его видели, когда он уходил с поля, господин инженер-доктор, — спокойно заметил Репп. — И стреляли в него.
— Ну да, — брызгал слюной Фольмерхаузен, — он, очевидно, с самого начата отделился от остальных и таким образом оказался вне зоны прицела.
— Господин оберштурмбанфюрер, мои люди клянутся, что он стоял среди трупов.
— Главный вопрос заключается в том, — завопил Фольмерхаузен, вертясь ужом на стуле, — почему территория не была окружена никаким ограждением? Мои люди, как проклятые, целые ночи проводят за работой, а войска СС не могут сделать простого ограждения, чтобы удержать евреев.
— Хорошо, господин инженер-доктор, — сказал Репп.
— Простого ограждения для того, чтобы остановить евреев, которые...
— Пожалуйста, — сказал Репп.
Фольмерхаузен хотел сделать еще несколько замечаний, он как раз обдумывал пять или шесть из них, когда поймал пристальный взгляд Реппа. В нем было что-то замораживающее. Экстраординарное. Глаза холодные, почти пустые. Манеры отличались абсолютным спокойствием, почти неестественным спокойствием. Репп обладал невероятным талантом сохранять спокойствие.
— Я только... но неважно, — закончил Фольмерхаузен.
— Спасибо, — поблагодарил Репп.
Снова повисла тишина. Репп был мастером по части установления тишины, и на этот раз он выдерживал молчание несколько секунд. Воздух в комнате мертвенно застыл. Фольмерхаузен беспокойно ерзал на стуле. Репп всегда поддерживал здесь слишком высокую температуру, вот и сейчас в углу весело горела печка. Репп, одетый в выцветший камуфляж, заставил всех ждать, пока он доставал и подчеркнуто церемонно закуривал одну из русских папирос, которые обычно курил.
Наконец он сказал:
— Что касается еврея, я решил покончить с этим делом. Он где-то в лесу, мертвый. Евреев нельзя назвать здоровой, физически крепкой расой. У них нет воли к жизни. Гибель — их естественный удел, а этот нашел свою смерть в лесу достаточно быстро. Так что я отзываю патрули обратно.
— Слушаюсь, господин оберштурмбанфюрер, — отозвался капитан Шеффер. — Будет немедленно исполнено.
— Хорошо. А теперь относительно «Вампира». Он повернулся к Фольмерхаузену.
Тот облизал губы, которые совсем пересохли. Во рту тоже было сухо. В голове у него снова возникла все та же угнетающая мысль: «Что я делаю здесь, запрятанный в диком лесу вместе с безумцами из СС?» Да, отсюда было очень далеко до испытательного полигона WaPruf 2 в пригороде Берлина.
— Итак, что касается «Вампира». Боюсь, мне придется назначить еще одно испытание, господин инженер-доктор.
Фольмерхаузен проглотил набежавшую слюну. Так вот, значит, как. Будет привезена еще одна партия евреев, откормлена и расстреляна.
— Опять пленные, господин оберштурмбанфюрер? — спросил он.
— К сожалению, с этим покончено, — ответил Репп. — Уверен, что вы будете счастливы, господин инженер-доктор.
— Было очень неприятно убивать, да...
— Для этих жестоких времен нужно каменное сердце, — заметил Репп. — Достаточно провести один день на Востоке, чтобы лишиться всякого беспокойства по поводу смерти. Но рейхсфюрер проинформировал меня, что лагеря для нас больше недоступны.
— Значит, животные, — сказал Фольмерхаузен — Подойдут свиньи. Или коровы. А что касается...
— Думаю, что это не подойдет. «Вампир» должен находить на расстоянии четырехсот метров людей, а не животных. И он не должен весить более сорока килограммов. Это предел.
Фольмерхаузен застонал: опять вернулись к весу.
— Я не знаю, откуда нам взять еще десять килограммов. Мы убрали всю изоляцию. Свели сульфид свинца к тому минимуму, после которого начинает теряться разрешающая способность — Он был в отчаянии. — Это все чертовы батареи.
— Уверен, что вы сможете найти решение. В конце концов, вы получили самых лучших людей и самое лучшее оборудование во всем рейхе. Даже лучше, чем в Куммерсдорфе.
Говоря это, он снова взял со стола и начал вертеть в руках какой-то кусок металла — привычное, совершенно непроизвольное действие.
— Мы испробовали уже все. Более легкие батареи не смогут обеспечить необходимый ток. И...
— Уверен, что здесь свершится великое чудо, — возразил Репп, получая от этой фразы огромное удовольствие.
Фольмерхаузен с удивлением разглядел предмет, который тот вертел в руках. Это был маленький черный металлический кубик, пронзенный насквозь иголкой. Вот и все.
— Нельзя заказывать чудеса так же, как автоматы, господин оберштурмбанфюрер.
— Я уверен, что вы сделаете все возможное.
— Конечно, господин оберштурмбанфюрер. Но сорок килограммов все же слишком мало.
— Я просто хочу объяснить вам всю важность того, что здесь делается. И хочу это особенно подчеркнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Иногда в памяти застревают странные вещи.
— Ребенка?
— Маленького мальчика. Ну, знаешь, на одной из фотографий, которые у них там развешаны.
— А, да. Это Михаэль Гиршович в свои пятнадцать месяцев. В славные времена. Варшава, август тридцать девятого года. Как раз перед тем, как все это началось.
— Тебе будет смешно, но Тони сегодня назвал меня евреем.
— Ничего смешного.
— Ну, наверное. Сюда?
— Да.
Они вошли в темную дверь и начали подниматься по тускло освещенной лестнице.
— Никогда бы не подумал, что у евреев есть правительство в изгнании, — заметил Литс.
— Это не правительство в изгнании. Это комитет беженцев.
— Все знают, что это политическая организация.
— Он безвластен, как же он может быть политической организацией? Он старается помочь людям выжить. Как он может быть политической организацией? Он финансируется маленькой старушкой из Филадельфии. Какая же это политическая организация?
Вывеска на дверях что-то сообщала витиеватыми странными буквами, а ниже было написано: «Сионистский комитет спасения».
— Господи, они и писать-то толком не умеют.
— Очень печально, правда? — с горечью заметила Сьюзен. Она ходила сюда уже несколько месяцев, три или четыре раза в неделю. Сначала это было что-то вроде шутки: ее отец в письме велел ей не забывать, кто она такая и откуда родом, и хотя она весело ответила ему, что она американка из Балтимора, все же зашла сюда впервые только потому, что увидела на дверях надпись на идише. Но постепенно это захватило ее.
«Что, черт подери, ты от этого получаешь?» — спрашивал ее Литс.
«Ничего», — отвечала она.
И все же продолжала туда ходить, пока это не превратилось в какую-то навязчивую потребность.
Но вряд ли она могла делать здесь что-то полезное, что-то действительно нужное. Все это было какой-то горькой шуткой; впрочем, для Литса здесь не было даже и шутки, только горечь. Все здешние обитатели были такими жалкими — от старика Фишельсона внизу до девушек в конторе, такими нервными и испуганными. Им так требовалась помощь, и Сьюзен делала все, что в ее силах: занималась бумажной работой и телефонами, вела переговоры с домовладельцем, следила, чтобы помещение постоянно отапливалось, читала корректуру обзоров новостей, даже на ломаном ист-сайдском английском идише. И при этом она знала, что никто к ним не прислушается.
— Они коммунисты, да? — спросил Литс.
— Они евреи. Это совсем не одно и то же. Во всяком случае, человек, на деньги которого начала работать эта организация, богатый, консервативный землевладелец, фабрикант и аристократ. Банкир. Куда уж дальше от коммунистов?
И все же это не рассеяло сомнений Литса.
— Не знаю уж, — заметил он.
— Это его ребенок в зале. Йозеф Гиршович — его отец. Один из самых богатых людей в Европе. А это его ребенок. Или был его ребенком.
— Они погибли?
— Они не выехали оттуда. Маленький мальчик, Джим. Ты только подумай об этом. Немцы убили его, потому что он был еврей.
— Они пытались убить множество маленьких мальчиков. Они попытались убить и этого маленького мальчика. Рели. Он оборвал себя. Ему не хотелось снова возвращаться к этому разговору.
Они подошли к двери в конце лестницы.
— Ты просто попусту тратишь свое время, — предупредил ее Литс.
— Наверное, ты прав, — согласилась она.
Сионисты надеялись поведать равнодушному западному миру о том, какие ужасы они обнаружили в оккупированной Европе. Сьюзен рассказывала страшные вещи о массовых казнях и детских лагерях смерти. Литс сказал ей, что все это пропаганда. На что она ответила, что у нее есть доказательства. Фотографии.
— Все эти фотографии ничего не значат, — жестко сказал он ей неделю назад. — Фотографии могут оказаться подделкой Вам нужен свидетель, кто-то, кто действительно там побывал. Это единственный способ заставить кого-нибудь прислушаться к вашим рассказам. Послушай, у тебя могут быть большие неприятности. Ты ведь офицер армии Соединенных Штатов. А ты путаешься с группой...
Она приложила палец к его губам, не дав ему закончить предложение. Однако позже сама вернулась к этому разговору. Никто в это не верит, сказала она. Сионистские лидеры посетили кабинеты высокого лондонского начальства, с горечью рассказывала она, их внимательно выслушали, но потом, найдя подходящий момент, вежливо выпроводили.
Сейчас, стоя во внешнем фойе и готовясь попрощаться, Литс почувствовал, как у него начинается головная боль. А головная боль всегда заканчивалась вспышкой гнева.
Господи, что за дыра! Эта облупленная краска, эти мерцающие маломощные, похожие на свечи лампочки! Здесь пахло, как в подвале, и всегда было холодно, а все люди казались болезненно-бледными и недокормленными и не поднимали глаз на него, облаченного в форму.
— Спасибо, что проводил меня, Джим, — сказала Сьюзен. — Я очень ценю это. Правда.
— Сьюзен... — Литс схватил ее за руку. — Давай не сегодня. Брось, пойдем в город.
— Спасибо, Джим, но мы с тобой уже поразвлеклись. Литс не имел ничего против того, что она уйдет от него к Филу, он знал, что все именно так и кончится, но он ненавидел, когда она оставляла его ради этих дел.
— Пожалуйста, — попросил он.
— Не могу. Я должна идти.
— Это просто...
— Просто евреи, Литс, — ответила Сьюзен. — И я тоже просто еврейка. — Она улыбнулась. — Хочешь верь, хочешь нет.
— Я верю, — возразил он.
Однако на самом деле ему в это не верилось. Она была просто американской девушкой, которая придумала свою принадлежность к этой допотопной расе.
— Нет, не веришь, — покачала головой Сьюзен. — Но иногда я все-таки тебя люблю.
И она скрылась за дверью.
На следующее утро на службе головная боль так и не оставила Литса. Он стоял и смотрел на серое небо на горизонте.
А где же Роджер? Как всегда опоздав, тот ворвался в комнату совершенно в растерзанном виде.
— Не мог поймать такси, — сказал он.
Роджер как-то заметил, что он, наверное, единственный призванный в армию человек, который каждое утро отправляется на Вторую мировую войну на такси.
— Извините, — закончил он.
Литс ничего не ответил. Он продолжал раздраженно смотреть в окно.
— Отгадайте, кого я встретил вчера вечером? Ну же, попробуйте отгадать, капитан.
Но вместо этого Литс начат выражать свое недовольство:
— Родж, ты вчера вечером не подмел. Это, конечно, не «Савой», но я не хочу, чтобы здесь было как в каком-нибудь...
— Хемингуэя.
— Хотя бы время от времени ты мог бы выбрасывать мусор из корзин для бумаг.
— Хемингуэя! Писателя! Прямо из Парижа, из Ниццы. Встретился с ним на вечеринке.
— Писателя?
— Его самого. Во плоти. Здоровый парень, усища, металлические очки. Вы бы видели, как он хлещет спиртное.
— Ты болтаешься по сомнительным компаниям.
— Только по самым лучшим. Я хожу всегда только на приличные вечеринки. Не надо говорить, что мои нашивки должны в чем-то меня сдерживать. После Билла Филдинга это самый известный человек в мире.
Распахнулась дверь, и Тони Аутвейт ворвался в кабинет, как сценическая звезда.
— Капитан Литс, отправьте мальчика побросать мячи об стенку или займите его еще чем-нибудь, — приказал он.
— Роджер, выйди.
Роджер в мгновение ока вылетел вон, бросив на ходу:
— Если я потребуюсь, то найдете меня в сквош-клубе. Тони повернулся к Литсу:
— Плохие новости. Плохие для тебя. Но довольно хорошие для меня. — Он с удовлетворением улыбнулся.
— Тебе очень нравится доказывать свое превосходство, верно? — заметил Литс.
— Да, но доказывать превосходство можно по-разному, и на этот раз я тебя действительно уделал.
Литс насторожился: неужели Тони отправляют в Бирму охотиться в джунглях на япошек? А тот продолжал:
— Ты все еще носишься с этой идеей об убийце?
— Вроде бы. Пока не получил никаких...
— Превосходно. А я могу теперь доказать, что ты не прав. Появились новые данные. — Смотрите, как он заинтересовался!
— Какие же?
— Ну хорошо. Прошлым вечером я столкнулся с одной шишкой из ПВА. Знаешь, что это такое?
— Ваша Политико-военная администрация. Что-то в этом духе.
— Именно. Во всяком случае, он знает, что означает твоя загадочная аббревиатура WVHA.
— Да?
— Да. — Тони сиял от удовольствия. Он наслаждался каждым мгновением. — Это не имеет к нам никакого отношения. И вообще не касается войны. Никаким боком не связано ни с разведкой, ни со шпионажем, ни с диверсиями. Боюсь, тебе здорово не повезло.
— И что же это такое? — спросил Литс.
Но почему его сердце так бешено забилось? Почему ему стало так трудно дышать?
— Это часть административной секции старого милого СС. Wirtschafts-und Verwaltungshauptamt. Неприметное подразделение, которое так легко пропустить на фоне более ярких организаций Твелвленда.
Литс привычно сделал перевод.
— Административно-экономический отдел, — хмуро сказал он. — Вот и все. Производят платежи. Обычные чиновники.
— Именно. Совсем не те парни, которых отправляют отстреливать генералов, а?
— Это уж точно.
— У них на данный момент совсем другие заботы. Эти чиновники заправляют одним из самых интересных феноменов Третьего рейха, старина, — заявил Тони, широко улыбаясь. — Они занимаются концентрационными лагерями.
5
Фольмерхаузен знал, что в том, что сбежал пленник, его вины не было; он даже знал, кто в этом виноват. Вина полностью лежала на капитане Шеффере, совершенно некомпетентном человеке. Шеффер имел отношение ко многим делам, которые шли не так, как надо, в пункте №11. Фольмерхаузен сталкивался с такими типами и раньше: настоящий фанатик СС, злой и глупый, жестокий и подозрительный нацист из крестьян. Фольмерхаузен подробно объяснял это всем, кто его слушал, хотя таких было очень немного. Теперь он собирался объяснить это Реппу:
— Если бы люди капитана Шеффера были обучены должным образом, умели быстро реагировать и относились к данному заведению не как к лагерю отдыха, то заключенный никак не смог бы сбежать. Вместо этого они гонялись туда-сюда, как комедианты в плохом фарсе, стреляли друг в друга, орали, включили свет, гикали и свистели. Безобразие. Я думал, что войска СС, особенно знаменитая дивизия «Мертвая голова», оправдывают свою репутацию хорошо обученных войск. Увы, самые необученные новобранцы, старики и подростки, могли бы сделать это намного лучше.
Он самодовольно откинулся на спинку стула. Он высказал им все. Открыл им глаза на истинное положение вещей.
Репп сел, взял что-то со стола и начал вертеть в руках. Похоже, услышанное не произвело на него никакого впечатления. Он и вправду отличался завидным хладнокровием.
Но Шеффер, присутствовавший там же, бросился на собственную защиту.
— Если бы, — ответил он, обращаясь прямо к Реппу, — не было сбоя механизма, — последние два слова он произнес с особой выразительностью, — если бы господин инженер-доктор смог заставить свою штуковину работать как положено...
Штуковину? Фольмерхаузен, побагровев, вскочил со стула.
— Клевета! Клевета! Я не позволю клеветать на меня!
Репп жестом руки велел ему сесть.
— ... То оберштурмбанфюрер смог бы поразить все свои цели, как того и требует наша миссия...
— Не было никакого сбоя механизма, — истерично завопил Фольмерхаузен. Вечно на него клеветали, он постоянно ходил оболганным. Он знал, что за спиной люди называют его жидом. — Я отрицаю это, отрицаю и отрицаю. Мы до посинения проверяли механизм. Он был рабочим. Рабочим. Да, существует еще проблема, и мы работаем над ней день и ночь, — хорошо бы, если бы войска СС работали в половину нашей энергии, — это проблема веса, но сам механизм работает. «Вампир» работает.
— Факт остается фактом, — настаивал молодой капитан (некоторые люди просто не могут достойно встречать поражение). — Факт налицо, и никакие еврейские возражения его не изменят, а факт говорит о том, что «Вампир» поразил двадцать пять целей, в то время как там находилось двадцать шесть недочеловеков. Это было очевидно.
— Да он сбежал еще до того, разве вы не понимаете? — воскликнул Фольмерхаузен. — Он сбежал, как только ваши люди удалились. Я же говорил, что этот еврей был образованный парень. Он, должно быть, понял, что что-то происходит, и улучил момент...
— Его видели, когда он уходил с поля, господин инженер-доктор, — спокойно заметил Репп. — И стреляли в него.
— Ну да, — брызгал слюной Фольмерхаузен, — он, очевидно, с самого начата отделился от остальных и таким образом оказался вне зоны прицела.
— Господин оберштурмбанфюрер, мои люди клянутся, что он стоял среди трупов.
— Главный вопрос заключается в том, — завопил Фольмерхаузен, вертясь ужом на стуле, — почему территория не была окружена никаким ограждением? Мои люди, как проклятые, целые ночи проводят за работой, а войска СС не могут сделать простого ограждения, чтобы удержать евреев.
— Хорошо, господин инженер-доктор, — сказал Репп.
— Простого ограждения для того, чтобы остановить евреев, которые...
— Пожалуйста, — сказал Репп.
Фольмерхаузен хотел сделать еще несколько замечаний, он как раз обдумывал пять или шесть из них, когда поймал пристальный взгляд Реппа. В нем было что-то замораживающее. Экстраординарное. Глаза холодные, почти пустые. Манеры отличались абсолютным спокойствием, почти неестественным спокойствием. Репп обладал невероятным талантом сохранять спокойствие.
— Я только... но неважно, — закончил Фольмерхаузен.
— Спасибо, — поблагодарил Репп.
Снова повисла тишина. Репп был мастером по части установления тишины, и на этот раз он выдерживал молчание несколько секунд. Воздух в комнате мертвенно застыл. Фольмерхаузен беспокойно ерзал на стуле. Репп всегда поддерживал здесь слишком высокую температуру, вот и сейчас в углу весело горела печка. Репп, одетый в выцветший камуфляж, заставил всех ждать, пока он доставал и подчеркнуто церемонно закуривал одну из русских папирос, которые обычно курил.
Наконец он сказал:
— Что касается еврея, я решил покончить с этим делом. Он где-то в лесу, мертвый. Евреев нельзя назвать здоровой, физически крепкой расой. У них нет воли к жизни. Гибель — их естественный удел, а этот нашел свою смерть в лесу достаточно быстро. Так что я отзываю патрули обратно.
— Слушаюсь, господин оберштурмбанфюрер, — отозвался капитан Шеффер. — Будет немедленно исполнено.
— Хорошо. А теперь относительно «Вампира». Он повернулся к Фольмерхаузену.
Тот облизал губы, которые совсем пересохли. Во рту тоже было сухо. В голове у него снова возникла все та же угнетающая мысль: «Что я делаю здесь, запрятанный в диком лесу вместе с безумцами из СС?» Да, отсюда было очень далеко до испытательного полигона WaPruf 2 в пригороде Берлина.
— Итак, что касается «Вампира». Боюсь, мне придется назначить еще одно испытание, господин инженер-доктор.
Фольмерхаузен проглотил набежавшую слюну. Так вот, значит, как. Будет привезена еще одна партия евреев, откормлена и расстреляна.
— Опять пленные, господин оберштурмбанфюрер? — спросил он.
— К сожалению, с этим покончено, — ответил Репп. — Уверен, что вы будете счастливы, господин инженер-доктор.
— Было очень неприятно убивать, да...
— Для этих жестоких времен нужно каменное сердце, — заметил Репп. — Достаточно провести один день на Востоке, чтобы лишиться всякого беспокойства по поводу смерти. Но рейхсфюрер проинформировал меня, что лагеря для нас больше недоступны.
— Значит, животные, — сказал Фольмерхаузен — Подойдут свиньи. Или коровы. А что касается...
— Думаю, что это не подойдет. «Вампир» должен находить на расстоянии четырехсот метров людей, а не животных. И он не должен весить более сорока килограммов. Это предел.
Фольмерхаузен застонал: опять вернулись к весу.
— Я не знаю, откуда нам взять еще десять килограммов. Мы убрали всю изоляцию. Свели сульфид свинца к тому минимуму, после которого начинает теряться разрешающая способность — Он был в отчаянии. — Это все чертовы батареи.
— Уверен, что вы сможете найти решение. В конце концов, вы получили самых лучших людей и самое лучшее оборудование во всем рейхе. Даже лучше, чем в Куммерсдорфе.
Говоря это, он снова взял со стола и начал вертеть в руках какой-то кусок металла — привычное, совершенно непроизвольное действие.
— Мы испробовали уже все. Более легкие батареи не смогут обеспечить необходимый ток. И...
— Уверен, что здесь свершится великое чудо, — возразил Репп, получая от этой фразы огромное удовольствие.
Фольмерхаузен с удивлением разглядел предмет, который тот вертел в руках. Это был маленький черный металлический кубик, пронзенный насквозь иголкой. Вот и все.
— Нельзя заказывать чудеса так же, как автоматы, господин оберштурмбанфюрер.
— Я уверен, что вы сделаете все возможное.
— Конечно, господин оберштурмбанфюрер. Но сорок килограммов все же слишком мало.
— Я просто хочу объяснить вам всю важность того, что здесь делается. И хочу это особенно подчеркнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37