Может быть, некоторые решили вести себя более достойным образом и война наконец-то пришла и в Констанц? Но потом он сообразил, что могло произойти, и холодный палец на мгновение надавил ему на сердце.
Он включил радио. На немецкой волне ничего. По расписанию раньше полудня передач не будет. Репп начал крутить ручку настройки и поймал возбужденную болтовню на английском и итальянском языках, которых не понимал.
Наконец он натолкнулся на франко-говорящую станцию. Эта фраза была ему знакома с 1940 года. Тогда он мечтал о том, как увидит ее написанной на стенах.
«A nous la victoire».
«Победа за нами».
Зазвучала «Марсельеза». Репп выключил радио, когда Маргарита подняла голову с припухшим от сна лицом. Мягкая грудь с розовым кончиком колыхнулась, когда она поднялась с кровати.
— Что это? — спросила она.
— Время идти, — ответил Репп.
Он на восемь часов опережал Литса.
Репп еще раз взглянул в зеркало. Оттуда на него смотрел преуспевающий стройный гражданский человек, недавно принявший ванну, чисто выбритый, с зачесанными назад набриолиненными волосами. Из нагрудного кармана хорошо скроенного элегантного костюма торчал накрахмаленный хрустящий платочек, поверх лоснящейся белой рубашки был завязан аккуратный галстук. Он с трудом узнал в этом изображении себя самого, с такими румяными щеками и глазами, застывшими на бледно-розовом лице.
— Ты выглядишь как кинозвезда, — сказала Маргарита. — Я даже не представляла, какой ты красавчик.
И все же в лучах света, играющих у него на лбу, он заметил, что там стали собираться бусинки пота. Приближалась граница, кошмарный переход.
— Репп. В последний раз, — сказала она. — Останься. Или перейди границу и спрячься где-нибудь в безопасности. А лучше всего останься со мной. Здесь где-то все же есть какое-то будущее, я это знаю. Возможно, у нас даже будут дети.
Репп уселся на кровать. Он чувствовал себя разбитым. Его преследовали образы, которые рисовал его возбужденный мозг: упрашивание пограничной охраны и допрос с пристрастием. Он заметил, что у него дрожат руки, и понял, что ему непременно надо сходить в туалет.
— Пожалуйста, Репп. Уже все закончилось. Все сделано, завершено.
— Хорошо, — сказал он слабым голосом.
— Ты остаешься? — спросила она.
— Это уже чересчур. Я не гожусь для того, чтобы изображать других людей. Я солдат, а не актер.
— О Репп! Я так счастлива.
— Ну, ну, — успокоил ее он.
— Ты такой храбрый. Ваше поколение невероятно смелое. На вас была возложена такая большая ответственность, и вы с честью несли ее. О господи, я сейчас опять начну плакать. Ох, Репп, и в то же время мне хочется смеяться. Все будет прекрасно, я знаю. Все будет к лучшему.
— Да, Маргарита, я тоже это знаю, — согласился он. — Конечно, я все сделаю. Все будет отлично.
Он подошел к ней.
— Я хочу, чтобы ты знала, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты знала одну необыкновенную вещь. Самую необыкновенную вещь в моей жизни: я люблю тебя.
Маргарита улыбнулась сквозь слезы. Она похлопала себя по мокрому лицу.
— Я выгляжу ужасно. Вся зареванная, волосы в беспорядке. Послушай, это так чудесно. Мне надо привести себя в порядок. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой.
— Ты прекрасна, — сказал он.
— Мне надо привести себя в порядок. Она повернулась и сделала шаг к двери.
Репп выстрелил ей в основание черепа, и она вылетела в холл. Делая это, он хотел всего лишь проявить доброту, но все равно чувствовал себя ужасно.
«Она даже не поняла, — сказал он себе. — Она ни на одну секунду ничего не узнала». Теперь все ниточки были порваны, и не осталось никакой связи между Реппом, пришедшим сюда рядовым и господином Петерсом.
Репп положил тело на кровать и деликатно прикрыл простыней. Он выбросил пистолет в подвал и вымыл руки. Взглянул на часы. Было почти девять часов.
Моргая от яркого света, он смело вышел на улицу.
Французский солдат, злой оттого, что его товарищи перепились без него и затеяли стрельбу где-то в центре Констанца, спросил у Реппа паспорт. Репп видел, что парень мрачен и, возможно, глуповат, а значит, склонен к ошибкам. Приветливо улыбаясь, он вручил свой документ. Солдат пошел к столу, где сидел сержант, а Репп остался ждать у ворот. Здесь, на немецкой стороне, оборудование было более впечатляющим: бетонный пост, платформа под орудие, мешки с песком. Но это военное оборудование сейчас казалось идиотским, так как весь пост обслуживался всего несколькими французами, а не взводом немецкой пограничной стражи.
— Mein Herr?
Репп поднял глаза. Перед ним стоял французский офицер.
— Да, в чем дело? — спросил Репп.
— Не могли бы вы пройти сюда? По-немецки офицер говорил плохо.
— Что-то случилось?
— Сюда, пожалуйста.
Репп глубоко вздохнул и последовал за офицером.
— Мне надо успеть на поезд, — сказал он. — Полуденный поезд. До Цюриха.
— Это займет одно мгновение.
— Я швейцарский подданный. У вас мой паспорт.
— Да. Первый швейцарский паспорт, который я увидел. Какие дела привели вас в Германию?
— Я адвокат. Мне надо было получить подпись одного человека на документе. В Тутлингене.
— И как там в Тутлингене?
— Шумно. Пришли американцы. Было сражение.
— Ну да, за мост.
— Было очень страшно.
— А как вы добрались из Констанца в Тутлинген?
— Нанял частную машину.
— Думаю, что бензин сейчас найти просто невозможно.
— Это была забота того парня, которого я нанял. Мне пришлось заплатить ему целое состояние, но как он это сделал, я не знаю.
— А почему вы выглядите таким беспокойным?
Репп сообразил, что ведет себя не лучшим образом. Ему показалось, что сердце у него сейчас разорвется или выскочит из груди. Он старался не мигать и не глотать постоянно слюну.
— Мне очень не хочется опоздать на поезд, господин гауптман.
— Используйте, пожалуйста, французское слово. Capitaine.
Репп неуклюже повторил французское слово.
— Да, спасибо.
Репп знал, что он был на волосок от того, чтобы не назвать офицера эсэсовским словом «штурмбанфюрер».
— Теперь я могу идти?
— А что вы так торопитесь? Спешите попасть на чудесные швейцарские склоны?
— В это время года происходят обвалы, капитан.
Капитан улыбнулся.
— Еще одна деталь. Я заметил любопытную отметку на вашем паспорте. Это первый швейцарский паспорт, который я вижу. Вот здесь, отметка «R-A». Что это означает?
Репп сглотнул.
— Это административная категория. Я ничего об этом не знаю.
— Это означает: «раса — арийская», так?
— Да.
— Я не знал, что вы, швейцарцы, обращаете внимание на такие вещи.
— Когда маленькая страна находится рядом с большой, она старается во всем угодить соседу.
— Да. Ну что же, большой стране нынче не повезло. «Сколько это еще продлится?»
— А вот Швейцарии повезло. Швейцария выигрывает в любой войне, разве нет?
— Полагаю, что вы правы, — согласился Репп. Во рту у него было кисло.
— Идите. Все это нелепо. Давайте же, проходите.
— Да, господин капитан, — ответил Репп и поспешил вперед.
У него было такое впечатление, что его внезапно перенесли в волшебную страну люди розовые и веселые, шумные, упитанные, процветающие. Всего лишь несколько километров, забор, язвительный офицер, ревниво охраняющий свои ворота, — и совсем другой мир Кройцлинген, швейцарская окраина Констанца. Репп боролся с опасностью быть отравленным этой обстановкой. Он старался найти глубоко внутри себя изначальное чувство правоты или остатки моральных норм. Но он был слишком ослеплен поверхностным очарованием: в витринах магазинов — яркие товары, шоколад и различные продукты; красиво одетые женщины, которые прекрасно представляют, как они выглядят; толстые детишки, из окон выставлены развевающиеся флаги, на улице поток частных машин. В воздухе висит праздничное настроение: неужели он попал на какое-то старинное швейцарское празднество?
Нет, просто швейцарцы тоже радовались окончанию войны. Репп помрачнел, когда это стало ему ясно. Толстая мама с двумя детишками материализовалась из толпы у края тротуара.
— Разве это не замечательно, mein Herr? Больше никаких убийств. Война наконец-то кончилась!
— Да, чудесно, — согласился он.
Они не имеют никакого права. Они не принимали в этом участия. Не завоевывали победу и не страдали от поражения. Они просто извлекали прибыль. Ему стало противно, но, хотя он чувствовал себя в этой толпе как пария, он все же продолжал двигаться вперед — несколько кварталов по Гауптштрассе, в Кройцлингенский торговый центр, затем по Банхофштрассе к вокзалу. Он уже видел его впереди: не такое огромное строение, как предвоенные монстры в Берлине или Мюнхене, но вполне приличное в своем роде, со стеклянной крышей.
Стекло!
Все это неразбитое стекло белесо сверкало среди металлических рам, целые акры стекла. Репп тупо замигал. Неужели здесь на самом деле есть поезда, которые пыхтят по мирной сельской равнине и не боятся, что американские или английские бандиты обрушатся им на голову с неба и будут сеять смерть? Как бы в ответ на его вопрос раздался паровозный свисток и поднялось облачко белого дыма.
Не дойдя квартала до самой станции, Репп подошел к кафе под открытым небом, кафе «Мюнхен».
«Они уже к полудню поменяют название», — подумал он.
Несколько столиков было не занято. Репп выбрал один из них и уселся.
Появился официант, мужчина в белом смокинге с внимательными глазами.
— Mein Herr?
— А... — Репп запнулся. — Кофе, пожалуйста.
Он чуть было не сказал «настоящий кофе». Мужчина исчез и через несколько секунд появился с дымящейся чашечкой. Репп сидел с чашечкой кофе, ожидая, пока он остынет. Ему хотелось бы перестать нервничать. Хотелось бы перестать думать о Маргарите. Все самое трудное позади, почему бы не расслабиться? И все же он не мог успокоиться. Этот мир отличался от его мира тысячью разных мелочей: швейцарцы более толстые, более жизнерадостные, их улицы чище, их машины сильнее сверкают. Невозможно было поверить, что с деньгами он сможет стать частью этого мира. Он сможет завести сверкающую машину, одеваться вот в такой же костюм и иметь сотню белых рубашек. Он сможет купить себе десяток широкополых шляп, пару сотен галстуков, приобрести домик в деревне. Он сможет все это иметь. Но сначала надо провести саму операцию, а именно в этом он был самым лучшим.
Репп старался не думать о том, что будет после. Все придет в свое время. Он знал наверняка: будешь заглядывать далеко вперед — попадешь в неприятность. А сейчас оставалось место только для операции.
На другой стороне улицы он увидел небольшой парк, зеленеющий изогнутыми ветвями вязов, со скамейками и детскими спортивными снарядами. Странно, что деревья так рано зазеленели, хотя почему рано? Какое сегодня число? Действия Реппа были привязаны к капитуляции, а не к конкретной дате. Он усиленно задумался: он пересек мост в Констанц 4 мая; затем сидел взаперти с Маргаритой — как долго? Кажется, что прошел целый месяц. Нет, всего-то три дня; значит, сегодня 7 мая. И все же бледное солнце заставило лопаться почки на деревьях и играло в лужицах среди травы, тоже зазеленевшей и уже не напоминавшей ту солому, которой она была совсем недавно.
На площадке двое светленьких детей играли на качелях, сделанных из доски. Репп лениво наблюдал за ними. Они определенно были швейцарцами, но в данный момент он смотрел на них как на немцев. Что было ему совсем не свойственно, он вдруг начал испытывать к ним какие-то сентиментальные чувства. И именно в этот день. Эти два прекрасных ребенка, настоящий арийский тип — круглолицые, краснощекие, — действительно говорили ему о чем-то, они были тем, что могло бы быть. «Мы старались создать для вас чистый, совершенный мир», — мысленно сказал он им. Эта чудовищная ответственность, основная очистительная функция, GroBsauberungsaktionen, легла на плечи их поколения. Тяжелая, трудная работа. Но необходимая. И так близко, так чертовски близко! Эти мысли наполнили его горечью. Так многое уже было достигнуто, и тут — пуф! — все превратилось в дым. Хвастливые евреи все-таки остановили это. Репп чуть было не заплакал.
— Милые мальчик и девочка, не правда ли, господин Петерс?
Репп обернулся. Это и есть Феликс? Он не привык к таким конспиративным встречам. Он взглянул на подошедшего, мужчину примерно его возраста с прыщеватым лицом, в костюме в мелкую полоску. Феликс? Да, Реппу показывали в Берлине фотографию именно этого мужчины. Феликс всего лишь псевдоним, на самом деле это был штурмбанфюрер Эрнст Дорфман из Амт VI-а, внешняя разведка СД.
— Гензель и Гретель, — сказал Феликс, — как в сказке.
— Да, милые, — согласился Репп.
— Можно присесть?
Репп холодно кивнул.
— О, извините мою рассеянность. Вы получили подпись в Тутлингене?
— Без всякого труда.
— Великолепно. — Феликс улыбнулся, а потом признался: — Глупая игра, правда? Как в романе. В Берлине думают, что очень важно действовать таким образом. — В его невозмутимых глазах можно было прочитать веселое любопытство. Но его легкомысленное отношение к делу беспокоило Реппа. — И как прошла поездка?
— Не без трудностей.
— И все же вы уложились во времени.
— При расчете времени учитывались максимальные его потери. Я обошелся минимальными.
— А что с женщиной?
— Все прекрасно, — ответил он.
— Ну да, могу поспорить, что вы с ней приятно провели время. Мне ее однажды показывали. Вы, асы, всегда получаете все по первому классу, да?
— Машина? — спросил Репп.
— Господи, да вы как на пожар торопитесь. Все играете в штандартенфюрера, да? Вон там.
Реппу вовсе не понравилось, что его собеседник так непринужденно воспользовался словом «штандартенфюрер», но в пределах слышимости никого не было. Он встал вместе с Феликсом и вытащил из кармана какие-то деньги, не имея понятия, сколько оставить на столике.
— Двух франков будет вполне достаточно, господин Петерс, — подсказал Феликс.
Репп тупо уставился на незнакомые монеты, лежащие у него на ладони. Черт бы их побрал. Он выбрал две самые большие, бросил их на стол и последовал за Феликсом.
— Вы оставили этому парню приличные чаевые, господин Петерс, — сказал Феликс — На эти деньги он сможет послать сына в кадетский корпус.
Они пересекли улицу, прошли мимо нескольких витрин и затем свернули на маленькую улочку. Черный довоенный «опель» при виде их запустил двигатель. Когда они подошли, водитель обернулся.
Репп сел на заднее сиденье.
— Господин Петерс, это мой помощник господин Шульц. Помощником был молодой человек с живыми глазами и открытой улыбкой, ему едва перевалило за двадцать.
— Добрый день, добрый день, — поздоровался Репп.
— До того как меня ранили, я был в СС «Викинг» в России. Мы все там о вас много слышали.
— Спасибо, — ответил Репп. — Как далеко до Аппенцеля?
— Три часа. У нас еще уйма времени. Советую попробовать расслабиться и отдохнуть.
Машина отъехала от тротуара, и через несколько минут Шульц уже вывез и из города. Они поехали на юг по шоссе номер 13, следуя вдоль берега Боденского озера. Оно сияло с левой стороны, его горизонт терялся в дымке. Справа, на склонах холмов вдали от дороги, располагались аккуратные фермы. Время от времени Репп видел виноградники или ухоженные фруктовые сады. Вскоре они начали проезжать маленькие прибрежные городки: Мюнстерлинген с его бенедиктинским монастырем; Романсхорн, более крупный городок с ярмаркой и лодочной мастерской, за которым открывался прекрасный вид на вздымавшиеся вверх голубые Аппенцельские Альпы; а потом Арбон, гордящийся своим замком и красивой старинной церквушкой...
— Швейцарцы могли бы сделать и автобан, — заметил Феликс.
— Что? — переспросил Репп, замигав.
— Я говорю, могли бы сделать и автобан. Эти дороги слишком узкие. Очень забавно: швейцарцы не истратят и сантима, пока это не станет необходимостью. Никаких больших общественных зданий. Совершенно не интересуются политикой или философией.
— Я видел, как они танцевали на улицах, — ответил Репп, — праздновали окончание войны.
— Скорее потому, — возразил Феликс, — что скоро откроются рынки и Швейцария снова станет центром услуг для всех наций Они не верят ни во что, кроме франков. Они не такие идеалисты, как мы.
— Смею предположить, что обо всех деталях уже позаботились, иначе мы не могли бы вот так вот болтать, словно сидим на приеме в ожидании фортепианного концерта, — сказал Репп.
— Конечно, господин Петерс, — заверил Феликс.
— Оружие...
— Все в том же ящике. Не открывалось. Как сказано в инструкции.
— Британская или американская разведка про вас ничего не знает?
— О, я известен. В Швейцарии все друг друга знают. Но после тридцатого апреля я им уже не интересен. Они ожидают, что я вежливо пущу себе пулю в лоб. Сейчас они больше уделяют внимания своим новым врагам, русским. Вот куда теперь переместилась вся активность. Я — свободный человек.
— Но вы тем не менее проявили осторожность в приготовлениях?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Он включил радио. На немецкой волне ничего. По расписанию раньше полудня передач не будет. Репп начал крутить ручку настройки и поймал возбужденную болтовню на английском и итальянском языках, которых не понимал.
Наконец он натолкнулся на франко-говорящую станцию. Эта фраза была ему знакома с 1940 года. Тогда он мечтал о том, как увидит ее написанной на стенах.
«A nous la victoire».
«Победа за нами».
Зазвучала «Марсельеза». Репп выключил радио, когда Маргарита подняла голову с припухшим от сна лицом. Мягкая грудь с розовым кончиком колыхнулась, когда она поднялась с кровати.
— Что это? — спросила она.
— Время идти, — ответил Репп.
Он на восемь часов опережал Литса.
Репп еще раз взглянул в зеркало. Оттуда на него смотрел преуспевающий стройный гражданский человек, недавно принявший ванну, чисто выбритый, с зачесанными назад набриолиненными волосами. Из нагрудного кармана хорошо скроенного элегантного костюма торчал накрахмаленный хрустящий платочек, поверх лоснящейся белой рубашки был завязан аккуратный галстук. Он с трудом узнал в этом изображении себя самого, с такими румяными щеками и глазами, застывшими на бледно-розовом лице.
— Ты выглядишь как кинозвезда, — сказала Маргарита. — Я даже не представляла, какой ты красавчик.
И все же в лучах света, играющих у него на лбу, он заметил, что там стали собираться бусинки пота. Приближалась граница, кошмарный переход.
— Репп. В последний раз, — сказала она. — Останься. Или перейди границу и спрячься где-нибудь в безопасности. А лучше всего останься со мной. Здесь где-то все же есть какое-то будущее, я это знаю. Возможно, у нас даже будут дети.
Репп уселся на кровать. Он чувствовал себя разбитым. Его преследовали образы, которые рисовал его возбужденный мозг: упрашивание пограничной охраны и допрос с пристрастием. Он заметил, что у него дрожат руки, и понял, что ему непременно надо сходить в туалет.
— Пожалуйста, Репп. Уже все закончилось. Все сделано, завершено.
— Хорошо, — сказал он слабым голосом.
— Ты остаешься? — спросила она.
— Это уже чересчур. Я не гожусь для того, чтобы изображать других людей. Я солдат, а не актер.
— О Репп! Я так счастлива.
— Ну, ну, — успокоил ее он.
— Ты такой храбрый. Ваше поколение невероятно смелое. На вас была возложена такая большая ответственность, и вы с честью несли ее. О господи, я сейчас опять начну плакать. Ох, Репп, и в то же время мне хочется смеяться. Все будет прекрасно, я знаю. Все будет к лучшему.
— Да, Маргарита, я тоже это знаю, — согласился он. — Конечно, я все сделаю. Все будет отлично.
Он подошел к ней.
— Я хочу, чтобы ты знала, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты знала одну необыкновенную вещь. Самую необыкновенную вещь в моей жизни: я люблю тебя.
Маргарита улыбнулась сквозь слезы. Она похлопала себя по мокрому лицу.
— Я выгляжу ужасно. Вся зареванная, волосы в беспорядке. Послушай, это так чудесно. Мне надо привести себя в порядок. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой.
— Ты прекрасна, — сказал он.
— Мне надо привести себя в порядок. Она повернулась и сделала шаг к двери.
Репп выстрелил ей в основание черепа, и она вылетела в холл. Делая это, он хотел всего лишь проявить доброту, но все равно чувствовал себя ужасно.
«Она даже не поняла, — сказал он себе. — Она ни на одну секунду ничего не узнала». Теперь все ниточки были порваны, и не осталось никакой связи между Реппом, пришедшим сюда рядовым и господином Петерсом.
Репп положил тело на кровать и деликатно прикрыл простыней. Он выбросил пистолет в подвал и вымыл руки. Взглянул на часы. Было почти девять часов.
Моргая от яркого света, он смело вышел на улицу.
Французский солдат, злой оттого, что его товарищи перепились без него и затеяли стрельбу где-то в центре Констанца, спросил у Реппа паспорт. Репп видел, что парень мрачен и, возможно, глуповат, а значит, склонен к ошибкам. Приветливо улыбаясь, он вручил свой документ. Солдат пошел к столу, где сидел сержант, а Репп остался ждать у ворот. Здесь, на немецкой стороне, оборудование было более впечатляющим: бетонный пост, платформа под орудие, мешки с песком. Но это военное оборудование сейчас казалось идиотским, так как весь пост обслуживался всего несколькими французами, а не взводом немецкой пограничной стражи.
— Mein Herr?
Репп поднял глаза. Перед ним стоял французский офицер.
— Да, в чем дело? — спросил Репп.
— Не могли бы вы пройти сюда? По-немецки офицер говорил плохо.
— Что-то случилось?
— Сюда, пожалуйста.
Репп глубоко вздохнул и последовал за офицером.
— Мне надо успеть на поезд, — сказал он. — Полуденный поезд. До Цюриха.
— Это займет одно мгновение.
— Я швейцарский подданный. У вас мой паспорт.
— Да. Первый швейцарский паспорт, который я увидел. Какие дела привели вас в Германию?
— Я адвокат. Мне надо было получить подпись одного человека на документе. В Тутлингене.
— И как там в Тутлингене?
— Шумно. Пришли американцы. Было сражение.
— Ну да, за мост.
— Было очень страшно.
— А как вы добрались из Констанца в Тутлинген?
— Нанял частную машину.
— Думаю, что бензин сейчас найти просто невозможно.
— Это была забота того парня, которого я нанял. Мне пришлось заплатить ему целое состояние, но как он это сделал, я не знаю.
— А почему вы выглядите таким беспокойным?
Репп сообразил, что ведет себя не лучшим образом. Ему показалось, что сердце у него сейчас разорвется или выскочит из груди. Он старался не мигать и не глотать постоянно слюну.
— Мне очень не хочется опоздать на поезд, господин гауптман.
— Используйте, пожалуйста, французское слово. Capitaine.
Репп неуклюже повторил французское слово.
— Да, спасибо.
Репп знал, что он был на волосок от того, чтобы не назвать офицера эсэсовским словом «штурмбанфюрер».
— Теперь я могу идти?
— А что вы так торопитесь? Спешите попасть на чудесные швейцарские склоны?
— В это время года происходят обвалы, капитан.
Капитан улыбнулся.
— Еще одна деталь. Я заметил любопытную отметку на вашем паспорте. Это первый швейцарский паспорт, который я вижу. Вот здесь, отметка «R-A». Что это означает?
Репп сглотнул.
— Это административная категория. Я ничего об этом не знаю.
— Это означает: «раса — арийская», так?
— Да.
— Я не знал, что вы, швейцарцы, обращаете внимание на такие вещи.
— Когда маленькая страна находится рядом с большой, она старается во всем угодить соседу.
— Да. Ну что же, большой стране нынче не повезло. «Сколько это еще продлится?»
— А вот Швейцарии повезло. Швейцария выигрывает в любой войне, разве нет?
— Полагаю, что вы правы, — согласился Репп. Во рту у него было кисло.
— Идите. Все это нелепо. Давайте же, проходите.
— Да, господин капитан, — ответил Репп и поспешил вперед.
У него было такое впечатление, что его внезапно перенесли в волшебную страну люди розовые и веселые, шумные, упитанные, процветающие. Всего лишь несколько километров, забор, язвительный офицер, ревниво охраняющий свои ворота, — и совсем другой мир Кройцлинген, швейцарская окраина Констанца. Репп боролся с опасностью быть отравленным этой обстановкой. Он старался найти глубоко внутри себя изначальное чувство правоты или остатки моральных норм. Но он был слишком ослеплен поверхностным очарованием: в витринах магазинов — яркие товары, шоколад и различные продукты; красиво одетые женщины, которые прекрасно представляют, как они выглядят; толстые детишки, из окон выставлены развевающиеся флаги, на улице поток частных машин. В воздухе висит праздничное настроение: неужели он попал на какое-то старинное швейцарское празднество?
Нет, просто швейцарцы тоже радовались окончанию войны. Репп помрачнел, когда это стало ему ясно. Толстая мама с двумя детишками материализовалась из толпы у края тротуара.
— Разве это не замечательно, mein Herr? Больше никаких убийств. Война наконец-то кончилась!
— Да, чудесно, — согласился он.
Они не имеют никакого права. Они не принимали в этом участия. Не завоевывали победу и не страдали от поражения. Они просто извлекали прибыль. Ему стало противно, но, хотя он чувствовал себя в этой толпе как пария, он все же продолжал двигаться вперед — несколько кварталов по Гауптштрассе, в Кройцлингенский торговый центр, затем по Банхофштрассе к вокзалу. Он уже видел его впереди: не такое огромное строение, как предвоенные монстры в Берлине или Мюнхене, но вполне приличное в своем роде, со стеклянной крышей.
Стекло!
Все это неразбитое стекло белесо сверкало среди металлических рам, целые акры стекла. Репп тупо замигал. Неужели здесь на самом деле есть поезда, которые пыхтят по мирной сельской равнине и не боятся, что американские или английские бандиты обрушатся им на голову с неба и будут сеять смерть? Как бы в ответ на его вопрос раздался паровозный свисток и поднялось облачко белого дыма.
Не дойдя квартала до самой станции, Репп подошел к кафе под открытым небом, кафе «Мюнхен».
«Они уже к полудню поменяют название», — подумал он.
Несколько столиков было не занято. Репп выбрал один из них и уселся.
Появился официант, мужчина в белом смокинге с внимательными глазами.
— Mein Herr?
— А... — Репп запнулся. — Кофе, пожалуйста.
Он чуть было не сказал «настоящий кофе». Мужчина исчез и через несколько секунд появился с дымящейся чашечкой. Репп сидел с чашечкой кофе, ожидая, пока он остынет. Ему хотелось бы перестать нервничать. Хотелось бы перестать думать о Маргарите. Все самое трудное позади, почему бы не расслабиться? И все же он не мог успокоиться. Этот мир отличался от его мира тысячью разных мелочей: швейцарцы более толстые, более жизнерадостные, их улицы чище, их машины сильнее сверкают. Невозможно было поверить, что с деньгами он сможет стать частью этого мира. Он сможет завести сверкающую машину, одеваться вот в такой же костюм и иметь сотню белых рубашек. Он сможет купить себе десяток широкополых шляп, пару сотен галстуков, приобрести домик в деревне. Он сможет все это иметь. Но сначала надо провести саму операцию, а именно в этом он был самым лучшим.
Репп старался не думать о том, что будет после. Все придет в свое время. Он знал наверняка: будешь заглядывать далеко вперед — попадешь в неприятность. А сейчас оставалось место только для операции.
На другой стороне улицы он увидел небольшой парк, зеленеющий изогнутыми ветвями вязов, со скамейками и детскими спортивными снарядами. Странно, что деревья так рано зазеленели, хотя почему рано? Какое сегодня число? Действия Реппа были привязаны к капитуляции, а не к конкретной дате. Он усиленно задумался: он пересек мост в Констанц 4 мая; затем сидел взаперти с Маргаритой — как долго? Кажется, что прошел целый месяц. Нет, всего-то три дня; значит, сегодня 7 мая. И все же бледное солнце заставило лопаться почки на деревьях и играло в лужицах среди травы, тоже зазеленевшей и уже не напоминавшей ту солому, которой она была совсем недавно.
На площадке двое светленьких детей играли на качелях, сделанных из доски. Репп лениво наблюдал за ними. Они определенно были швейцарцами, но в данный момент он смотрел на них как на немцев. Что было ему совсем не свойственно, он вдруг начал испытывать к ним какие-то сентиментальные чувства. И именно в этот день. Эти два прекрасных ребенка, настоящий арийский тип — круглолицые, краснощекие, — действительно говорили ему о чем-то, они были тем, что могло бы быть. «Мы старались создать для вас чистый, совершенный мир», — мысленно сказал он им. Эта чудовищная ответственность, основная очистительная функция, GroBsauberungsaktionen, легла на плечи их поколения. Тяжелая, трудная работа. Но необходимая. И так близко, так чертовски близко! Эти мысли наполнили его горечью. Так многое уже было достигнуто, и тут — пуф! — все превратилось в дым. Хвастливые евреи все-таки остановили это. Репп чуть было не заплакал.
— Милые мальчик и девочка, не правда ли, господин Петерс?
Репп обернулся. Это и есть Феликс? Он не привык к таким конспиративным встречам. Он взглянул на подошедшего, мужчину примерно его возраста с прыщеватым лицом, в костюме в мелкую полоску. Феликс? Да, Реппу показывали в Берлине фотографию именно этого мужчины. Феликс всего лишь псевдоним, на самом деле это был штурмбанфюрер Эрнст Дорфман из Амт VI-а, внешняя разведка СД.
— Гензель и Гретель, — сказал Феликс, — как в сказке.
— Да, милые, — согласился Репп.
— Можно присесть?
Репп холодно кивнул.
— О, извините мою рассеянность. Вы получили подпись в Тутлингене?
— Без всякого труда.
— Великолепно. — Феликс улыбнулся, а потом признался: — Глупая игра, правда? Как в романе. В Берлине думают, что очень важно действовать таким образом. — В его невозмутимых глазах можно было прочитать веселое любопытство. Но его легкомысленное отношение к делу беспокоило Реппа. — И как прошла поездка?
— Не без трудностей.
— И все же вы уложились во времени.
— При расчете времени учитывались максимальные его потери. Я обошелся минимальными.
— А что с женщиной?
— Все прекрасно, — ответил он.
— Ну да, могу поспорить, что вы с ней приятно провели время. Мне ее однажды показывали. Вы, асы, всегда получаете все по первому классу, да?
— Машина? — спросил Репп.
— Господи, да вы как на пожар торопитесь. Все играете в штандартенфюрера, да? Вон там.
Реппу вовсе не понравилось, что его собеседник так непринужденно воспользовался словом «штандартенфюрер», но в пределах слышимости никого не было. Он встал вместе с Феликсом и вытащил из кармана какие-то деньги, не имея понятия, сколько оставить на столике.
— Двух франков будет вполне достаточно, господин Петерс, — подсказал Феликс.
Репп тупо уставился на незнакомые монеты, лежащие у него на ладони. Черт бы их побрал. Он выбрал две самые большие, бросил их на стол и последовал за Феликсом.
— Вы оставили этому парню приличные чаевые, господин Петерс, — сказал Феликс — На эти деньги он сможет послать сына в кадетский корпус.
Они пересекли улицу, прошли мимо нескольких витрин и затем свернули на маленькую улочку. Черный довоенный «опель» при виде их запустил двигатель. Когда они подошли, водитель обернулся.
Репп сел на заднее сиденье.
— Господин Петерс, это мой помощник господин Шульц. Помощником был молодой человек с живыми глазами и открытой улыбкой, ему едва перевалило за двадцать.
— Добрый день, добрый день, — поздоровался Репп.
— До того как меня ранили, я был в СС «Викинг» в России. Мы все там о вас много слышали.
— Спасибо, — ответил Репп. — Как далеко до Аппенцеля?
— Три часа. У нас еще уйма времени. Советую попробовать расслабиться и отдохнуть.
Машина отъехала от тротуара, и через несколько минут Шульц уже вывез и из города. Они поехали на юг по шоссе номер 13, следуя вдоль берега Боденского озера. Оно сияло с левой стороны, его горизонт терялся в дымке. Справа, на склонах холмов вдали от дороги, располагались аккуратные фермы. Время от времени Репп видел виноградники или ухоженные фруктовые сады. Вскоре они начали проезжать маленькие прибрежные городки: Мюнстерлинген с его бенедиктинским монастырем; Романсхорн, более крупный городок с ярмаркой и лодочной мастерской, за которым открывался прекрасный вид на вздымавшиеся вверх голубые Аппенцельские Альпы; а потом Арбон, гордящийся своим замком и красивой старинной церквушкой...
— Швейцарцы могли бы сделать и автобан, — заметил Феликс.
— Что? — переспросил Репп, замигав.
— Я говорю, могли бы сделать и автобан. Эти дороги слишком узкие. Очень забавно: швейцарцы не истратят и сантима, пока это не станет необходимостью. Никаких больших общественных зданий. Совершенно не интересуются политикой или философией.
— Я видел, как они танцевали на улицах, — ответил Репп, — праздновали окончание войны.
— Скорее потому, — возразил Феликс, — что скоро откроются рынки и Швейцария снова станет центром услуг для всех наций Они не верят ни во что, кроме франков. Они не такие идеалисты, как мы.
— Смею предположить, что обо всех деталях уже позаботились, иначе мы не могли бы вот так вот болтать, словно сидим на приеме в ожидании фортепианного концерта, — сказал Репп.
— Конечно, господин Петерс, — заверил Феликс.
— Оружие...
— Все в том же ящике. Не открывалось. Как сказано в инструкции.
— Британская или американская разведка про вас ничего не знает?
— О, я известен. В Швейцарии все друг друга знают. Но после тридцатого апреля я им уже не интересен. Они ожидают, что я вежливо пущу себе пулю в лоб. Сейчас они больше уделяют внимания своим новым врагам, русским. Вот куда теперь переместилась вся активность. Я — свободный человек.
— Но вы тем не менее проявили осторожность в приготовлениях?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37