Я спустился в подвал.
Моему взору представилась сцена, привычная с малых лет. Черные женщины. Их много. Они готовили пищу в хорошо оборудованной кухне, громко разговаривали, перешучивались, рассказывали всякие истории. Но самое главное, что я видел, – это их руки. Рабочие руки. Они ловко расставляли тарелки, чистили ямс, складывали салфетки и скатерти в безукоризненные квадраты, мыли, сушили, передвигали что-то с места на место. Жизнь этих женщин проходила в работе. Они расчесывали волосы своих детей, а заодно и детей, живущих по соседству, родители которых ушли на вечер или навсегда. Конечно же они и стряпали. Но у негритянских женщин всегда была масса другой работы. Они врачевали раны мужчин, которыми так гордились. Наказывали детей, белых и черных. Работали во славу Бога в его обители и у себя дома.
Моя больная мать приготовила пирог из сладкого картофеля для церковной трапезы всего за несколько часов до смерти. Ей было двадцать пять.
– Добрый вечер, Изи, – сказал Паркер Ламонт, один из пожилых дьяконов. Я и не заметил, когда он вошел.
– Привет, Паркер.
– Оделл и другие в соседней комнате, – сказал он и повел меня сквозь толпу работающих женщин.
Многие здоровались со мной. В те дни я был известен в нашей округе. Если видел, что одна из этих леди нуждается в помощи, всегда был к ее услугам, готовый прийти на помощь.
Винона Фитцпатрик тоже была здесь. Яркая и полная жизни. Но мне она не улыбнулась. На ней было белое платье, которое ей очень шло, но абсолютно не было предназначено для стряпни. Однако она пришла сюда не для этого. Председательница церковного совета олицетворяла собой власть за кулисами трона.
– Что здесь происходит? – спросил я Паркера.
– Что именно?
– Ну, вся эта стряпня и прочее.
– Состоится собрание Национальной ассоциации по проблемам развития цветного населения.
– Сегодня вечером?
– Да.
Он провел меня вдоль длинного ряда обеденных столов, мы вышли через открытую дверь. Следующая дверь была закрыта, но запах дыма я почувствовал еще издали.
Небольшая комната была заполнена чернокожими. Все они курили, удобно развалившись в креслах.
Пол в комнате покрывал потертый светло-зеленый ковер. Складные стулья использовались как подставки для пепельниц. Еще там стояли столики для игры в шашки и домино, но играющих не было. Сквозь табачный смрад пробивался кислый запах мужского дыхания.
Оделл поднялся мне навстречу.
– Изи, – сказал он, – я хочу тебя познакомить с Уилсоном и Грантом.
Мы обменялись поклонами.
– Рад познакомиться, – сказал я.
Здесь был Дюпре и другие знакомые.
– Мелвин и священник спустятся сюда через несколько минут. Сейчас они наверху. А вот Хаим, Хаим Венцлер.
Венцлер сидел рядом с Дюпре, и мне его не было видно. Он был невысок и сидел склонившись над столом, поглощенный серьезным разговором с незнакомым мне человеком.
Услышав свое имя, он выпрямился и посмотрел на меня.
– Это Изи Роулинз, Хаим. У него есть свободное время в течение недели, он хотел бы нам помочь.
– Прекрасно, – сказал Хаим.
Он встал, чтобы пожать мне руку.
– Мне нужна помощь, мистер Роулинз. Спасибо вам.
– Зовите меня Изи.
– Мы работаем по соседству, – сказал он.
Хаим предложил мне сесть и сел сам. Мы сразу приступили к делу. Он мне понравился, хотя я меньше всего этого хотел.
– Мы подкармливаем стариков. Может понадобиться водитель. Я сам не вожу машину, а найти транспорт, когда нужно, бывает нелегко. Иногда меня возит дочь, но она работает, как и все мы. – Он подмигнул при этом. – А время от времени нам приходится рассылать сообщения о собраниях в церкви и в других местах.
– Какого рода собрания?
Он опустил свои крепкие плечи.
– Собрания, чтобы поговорить о наших делах. У нас масса дел, мистер Роулинз.
Я улыбнулся:
– Ну хорошо. Чем, вы думаете, я мог бы заняться?
Он окинул меня оценивающим взглядом, и я ответил ему тем же. Хаим был невысок, но крепкого сложения, лыс, примерно сорока пяти лет. С серыми, почти как у Крысы глазами, но выражение их было совсем иное. Взгляд – проникновенный и умный, полный великодушия. Крыса испытывал великодушие только в одном случае: когда избавлялся от ненавистного соперника.
В глазах Хаима таилось что-то еще. Я почувствовал – в душе у него глубокая боль. И загрустил сам.
– Нам нужно раздобывать одежду, – сказал он наконец.
– Что вы говорите?
– Поношенную одежду для стариков. Я прошу людей пожертвовать ненужные им вещи, а потом мы устраиваем распродажу. – Он наклонился ко мне с таинственным видом и сказал: – Одежду приходится продавать, потому что им не нравится получать ее даром.
– И что вы делаете с деньгами?
– Небольшое угощение, и вот уже денег нет, – сказал он, хлопнув в ладоши для большей выразительности.
– Хорошо, – сказал я. Но, видимо, в моем голосе прозвучал вопрос.
– Вам что-нибудь неясно? – Он улыбнулся мне.
– Да так... ничего особенного...
– Говорите, не стесняйтесь.
– Видите ли, мне непонятно, почему люди, не являющиеся выходцами из местного населения, занимаются всем этим, и к тому же – даром.
– Конечно, вы правы, – согласился он. – Обычно человек работает за деньги, чтобы обеспечить семью. Но случается, некоторые делают это во славу Бога.
– Значит, это движет вами? Вы верующий?
– Нет. – Он мрачно покачал головой. – Я не верую, теперь уже нет.
– И вы, не веруя в Бога, занимаетесь благотворительностью для церкви?
Я был, пожалуй, слишком напорист, хотя и вопреки своей воле. Но что-то озадачивало меня в Хаиме Венцлере, и мне хотелось в этом разобраться.
Он снова улыбнулся:
– Я знаю, мистер Роулинз, более того, я уверен: Бог отвернулся от меня. И вообще он отвернулся от всех евреев. Наслал на нас демонов. Я уверен, мистер Роулинз. Если бы не было Бога, зло, которое я испытал, было бы невозможным.
– Мне кажется, я вас понимаю.
– Я здесь, – сказал Венцлер, – потому, что негры в Америке живут так же, как евреи жили в Польше. Над ними издеваются, их угнетают. Нас вешали и сжигали просто за то, что мы существуем.
И тут я вспомнил Холлиса Лонга.
Он был другом моего отца. Во всей округе только они двое умели читать. Каждый вечер в субботу друзья усаживались на нашем крылечке, курили трубки и обсуждали газетные новости, накопившиеся за неделю.
Холлис был великан. Помню, как здорово он смеялся. И всегда приносил гостинцы – фрукты и леденцы. Я сидел на полу между ними и слушал о событиях в Новом Орлеане, Хьюстоне и других столицах южных штатов. А иногда они говорили о северных городах или даже других странах, скажем, о Китае или Франции.
И вот как-то раз я пришел из школы и увидел, что мама стоит у плиты и плачет, а папа обнимает ее за плечи. Холлис Лонг сидел за столом и пил неразбавленное виски из глиняной кружки. Я понял: произошло что-то ужасное.
Никто не заговорил со мной, и я убежал в заросли сахарного тростника за нашим участком.
В ту ночь Холлис спал у нас. Он жил с нами две следующие недели, а потом уехал во Флориду. Каждую ночь я слышал, как он стонет и плачет. Нередко я просыпался от этого, вскакивал с постели и начинал колотить кулаком по стене.
Позже мама рассказала мне, что, пока Холлис в очередной раз сидел у нас на крыльце, у них в доме случился пожар. Его жена, сыновья и мать погибли в пламени.
Взгляд Хаима Венцлера, когда он говорил о Боге, напомнил мне Лонга в тот страшный день.
– Когда я все потерял, – сказал Хаим, – ко мне пришли люди и спасли меня. Они помогли мне отомстить. И теперь пришла моя очередь помогать.
Мне оставалось только кивнуть. Когда Бог оставил Холлиса, никто не пришел к нему на помощь.
– Мы должны помогать друг другу, Изи. Потому что есть люди, готовые содрать мясо с наших костей.
Я вспомнил Лоуренса и Крэкстона и отвернулся.
Он положил руку мне на плечо и сказал:
– Мы будем работать вместе.
– Хорошо, – ответил я.
– У вас найдется время завтра? – спросил он и коснулся рукой тыльной стороны моей ладони, как это делал Джон, когда беспокоился обо мне.
– Наверное, не завтра, но через пару дней обязательно.
Дело было сделано. Хаим и я стали партнерами, работающими на благо бедных и престарелых. Конечно, заодно я собирался его повесить.
Вошли Таун и Мел вин с красивой молодой женщиной, черная кожа и белое платье которой создавали потрясающий эффект. Она была высокая, стройная, в ее каштановых волосах сверкали золотые пряди, губы накрашены ярко-оранжевой помадой. Страсть в весьма откровенном взгляде ее больших карих глаз, устремленных на Тауна, делала ее прекрасной.
Священник что-то сказал Паркеру, потом повернулся к девушке и пошептался с ней. По тому, как по-хозяйски он положил руку ей на талию, я понял, что они любовники. Я отвел взгляд и заметил, что Мелвин пристально смотрит на меня.
Счастливая пара тотчас исчезла. Присутствующие были этим весьма обескуражены. Они надеялись, что священник будет представлять церковь на совещании. Но у него были свои интересы. Так же, как, впрочем, и у меня.
– Ты остаешься, Изи? – спросил меня Оделл.
– Нет, – ответил я, – нужно кое-кому позвонить. Когда я собрался уходить, он схватил меня за рукав.
Раньше Оделл никогда не позволял себе такого.
– Не вмешивайся в наши дела, Изи, – сказал он. – Получи все, что ты хочешь, от этого человека, но только не вреди церкви.
Я улыбнулся так убедительно, как только мог.
– Не волнуйся, Оделл, мне нужна только информация И это все. Ты даже не заметишь, что я здесь побывал.

* * *

Он снял трубку после первого же звонка.
– Крэкстон у телефона.
– Я с ним встретился.
– Хорошо. И что он сказал?
– Да ничего особенного. Хочет, чтобы я помогал ему собирать одежду для стариков.
– Не клюйте на эту приманку, мистер Роулинз. Он помогает этим людям исключительно в собственных целях.
Совсем как я, подумалось мне.
– Что я должен делать дальше?
– Поводите его за нос несколько недель, может быть, он сведет вас со своими людьми. Выдаивайте из него информацию. Попытайтесь убедить его, будто вам не нравятся белые люди и Америка. Хорошо, если удастся узнать у него, где Андре Лавендер.
Я хмыкнул в знак согласия, а потом спросил:
– Мистер Крэкстон.
– Да?
– На днях мне звонил инспектор Лоуренс.
– По какому поводу?
– Он хотел узнать, не собираюсь ли я уладить дела с моими налогами.
– Вот как? – Крэкстон засмеялся. – Вы должны понять: он весьма предан своему делу.
– Его преданность для меня означает тюремный срок.
– Не беспокойтесь, мистер Роулинз. В Вашингтоне все ниточки находятся в руках у Эдгара Гувера Гувер, Джон Эдгар (1895 – 1972) – один из директоров ФБР США.

. И если он скажет, что с вами все в порядке, значит, так оно и будет.
Мистер Гувер не давал мне никаких гарантий, но я предпочел не упоминать об этом.
– Чем Венцлер занимается в церкви? – спросил Крэкстон.
– Он помогает организовывать работу Национальной ассоциации по проблемам развития цветного населения.
– Я так и думал.
– Что вы думали?
– Эта организация одна из тех. Одна из так называемых организаций по защите гражданских прав, где полно красных и тех, кто рано или поздно станут красными.
Я решил, уж не безумен ли он, и тут же подумал: «Если я работаю на него, то и сам недалеко от него ушел».

Глава 15

Хаим Венцлер был странный человек, но он пробудил во мне дорогие моему сердцу воспоминания детства и не показался таким негодяем, каким его изображал агент Крэкстон. Я решил, пока Крэкстон не знает, где находится Андре, заняться именно им. Я подозревал, что агент ФБР говорил мне далеко не всю правду. На авиазаводе произошло что-то серьезное. Невозможно было поверить, что он взялся избавить меня от налогового управления только ради какого-то профсоюзного организатора. Я должен был разузнать, где скрывается Андре. Это была моя козырная карта. Но задача предстояла нелегкая.
Крэкстон проявил недюжинную сообразительность, выбрав меня, потому что ФБР нечего было и нос совать в негритянские районы. В те времена цветные весьма неохотно сообщали белым что-то, хоть отдаленно похожее на правду А в ФБР работали одни белые.
Я имел еще одно преимущество – знал Андре и его компанию.
У Андре была подружка, у которой от него родился сын. Я знал, она живет где-то возле Флоренс и не работает. Андре очень гордился своим малышом, поэтому удрать с Линдой он, возможно, решил не только из-за того, что ее внимание польстило его мужскому самолюбию. Наверно он надеялся выманить у нее какое-то количество долларов для своего сынишки. А кроме того, были неприятности, связанные с авиазаводом «Чемпион» и его знакомством с Хаимом Венцлером.
Муж Линды, Уинтроп Хьюз, от Хуаниты ничего бы не добился.
Все это меня вполне устраивало.
На следующий день я заглянул в грязный домишко Хуаниты. Она прикидывалась, будто умеет обращаться с иголкой и ниткой и зарабатывает на жизнь шитьем, но я прекрасно знал – это неправда. И тем не менее принес с собой какую-то рвань и спросил, не может ли она ее починить.
– Лучше бы ты все это выбросил, – сказала она, посмотрев на свет мои дырявые штаны. Через дырки можно было видеть птичек, сидящих на телеграфных проводах. – Напрасный труд.
– Может быть, тебе не нужна работа?
– Нет, это не так.
– А можно подумать, что именно так. Я принес тебе свои рабочие штаны, и такая работа, гляжу, тебя нисколько не интересует.
Она съежилась под моим взглядом.
– Я просто хотела сказать, ты мог бы купить себе кое-что получше почти за те же деньги.
– Я сам решаю, как мне тратить свои деньги, – сказал я.
Она казалась такой маленькой рядом со мной. Маленькая женщина лет восемнадцати, с небольшими глазами и худыми ногами. Она не была красива, но глаза ее излучали свет любви. Многие женщины обретают этот взгляд, когда у них рождается первенец.
Андре-младшему было около четырнадцати месяцев. Он уже ходил и начинал проявлять характер.
Я принял от нее мальчика и прижал его к груди.
– Давай-ка пригляжу за ребенком, пока ты будешь штопать мои штаны, – по-отечески строго сказал я. Теперь-то я понимаю, что был вдвое старше ее.
Маленький Андре и я прекрасно провели время. Я позволил ему сначала походить по мне, а потом и поспать у меня на руках. Я даже подогрел его бутылочку с едой, попросив Хуаниту проверить, не слишком ли горяча. Сначала Хуанита робко мне улыбалась. Она сидела за кухонным столиком, зашивая мои штаны, а я расположился напротив нее на мягком стуле. Но она просто засияла, когда я сменил малышу штанишки, посадил его на столик рядом с ней и развлекал, как мог. Он даже не пикнул за все время.
Я продемонстрировал ей, что знаю, как смазывать ребенка кремом, чтоб у него не возникло опрелостей. Пока я втирал ему крем в попочку, Хуанита облизала свои серебряные губы и спросила:
– Ты не голоден, Изи?
И прежде чем я успел ответить, она продолжала:
– Я просто помираю с голоду.
Мне казалось, я делал все как нужно.
У Хуаниты не было близких родственников, и ей приходилось почти все время находиться неотступно при Андре-младшем. А всем известно, что лепечущий младенец способен довести до отчаяния человека с самыми крепкими нервами. Лучшее, что я мог сделать, это составить ей компанию, дать почувствовать, что рядом мужчина.
Я купил бифштексы, кукурузный хлеб, зелень и сам приготовил еду, потому что Хуанита, по сути дела, не умела и стряпать. После ужина она уложила Андре-младшего в картонный ящик на столе рядом с кушеткой и принялась стелить постель.
Потом Хуанита достала пузырек вазелина и показала мне, на что она способна. Ей было лет восемнадцать, и она не знала многого из того, что происходит в этом мире. Но Хуанита была воплощением любовной страсти и обладала способностью пробудить во мне ответное чувство.
Она затащила меня в постель, обвила руками и прошептала все; о чем мечтала с тех пор, как Андре-старший ее покинул.
Среди ночи ребенок заплакал, и Хуанита встала к нему. Потом она прошептала мне что-то, и я опустился на колени и молился на нее, как будто она была одновременно храмом и жрицей.

* * *

Я проснулся снова в четыре утра и даже не сразу понял, где нахожусь. Все нежные места моего тела ныли, и, когда я взглянул на спящую рядом женщину, нет, не женщину, а скорее девочку, меня охватило чувство, похожее на благоговейный ужас.
Занавески на окнах были сорваны. Свет уличного фонаря падал на личико спящего ребенка, он чмокал губами.
Я огляделся. Даже в темноте было заметно, какая вокруг грязь. Хуанита никогда не мыла ни полов, ни стен. Здесь было грязно до нее, такая же грязь сохранится и после.
Взглянув на ящички кухонного стола, я вспомнил, зачем сюда пришел.
В нижнем ящике под рулонами оберточной бумаги лежала пачка конвертов, стянутая широкой резиновой лентой. Почтовый штемпель, который почти нельзя было разглядеть в тусклом свете, был из Риверсайда. Имя и адрес Хуаниты написаны почерком ученика начальных классов средней школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23