Когда машина «Скорой помощи» отбыла, я обернулся и увидел висящую Поинсеттию. Казалось, она слегка покачивается. В какой-то момент мне показалось, что мой желудок стал сокращаться в такт ее покачиваниям, и я поспешил было уйти.
Но Нейлор остановил меня за руку и спросил:
– Так на кого, вы сказали, работает Мофасс?
– Мофасс существует сам по себе, и ни на кого он не работает.
– Ну, тогда поставим вопрос иначе. Кого он представляет? – не унимался Нейлор.
– Понятия не имею. Я просто состою у него уборщиком.
– Может быть, хватит, Куинт? – вмешался Риди.
Он вынул носовой платок и зажал им нос. Неплохая мысль. Я сделал то же самое.
Риди было за пятьдесят, а Нейлор, похоже, ровесник толстяка из «Скорой помощи». Вероятно, он служил унтер-офицером в Корее. Да, мы много чего получили от этой войны. Интеграцию, продвижение по службе некоторых цветных солдат и множество убитых парней.
– Здесь что-то не так, Энди, – сказал Нейлор. – Давай побудем еще немного.
– Ну кому есть дело до этой девушки, Куинт?
– Мне есть дело, – ответил молодой полицейский.
Меня буквально переполнило чувство гордости. Я впервые видел, что черный и белый полицейские держатся на равных при исполнении служебных обязанностей.
– Я вам еще понадоблюсь?
– Нет, мистер Роулинз. – Риди вздохнул. – Дайте мне ваш адрес и телефон. Мы вызовем вас, если понадобится.
Он вынул из кармана блокнот в кожаном переплете, и я продиктовал ему свой адрес и телефон.
Внизу я со всеми подробностями рассказал о случившемся миссис Трухильо. Дело в том, что она не только охраняла дом от воров, но и сообщала новость всей округе.

Глава 11

Я, признаться, тяжело переживал смерть Поинсеттии. Да, она низко пала, но не следовало желать ей зла. Какая бессмысленная и жестокая смерть, независимо от того, покончила она с собой или же ее кто-то убил. Меня страшила мысль, что на самоубийство ее могла толкнуть угроза выселения. Я гнал эту мысль прочь, но она вновь и вновь возвращалась ко мне с упорством суслика, роющего нору под землей.

* * *

Но независимо от моих чувств жизнь шла своим чередом.
Воскресным утром я встретил Этту-Мэй. На ней было платье из темно-синей ткани с вышивкой в виде гигантских белых лилий и шляпка цвета яичной скорлупы, надетая набекрень. Туфли тоже были белые. Этта никогда не носила обуви на высоких каблуках, однако уступала мне в росте всего лишь каких-то несколько дюймов.
По пути я спросил ее:
– Ты говорила с Крысой?
– Да, позвонила ему вчера.
– И что?
– Да как всегда. Поначалу говорил нормально, а потом опять завел свою песню. Мол, он не из тех, кого можно отвергнуть, будто я чем-то ему обязана. Дерьмо! Да я убью Реймонда, если он снова начнет пугать Ламарка, как в Техасе.
– Он что-нибудь сказал Ламарку?
– Он даже не считает нужным с мальчишкой разговаривать. Почему ты спросил об этом?
– Сам не знаю.

* * *

Церковь Первого африканского баптиста была построена по образцу испанского монастыря. Высоко на стене розоватого цвета, на большом мозаичном панно истекал кровью Иисус, страдающий во имя блага всей своей паствы. Хотя, скорее всего, никто этого не замечал. Прихожане – мужчины, женщины и даже дети были разодеты в пух и прах. Платья, костюмы из шелка, лакированные туфли и белые перчатки. Улыбки и поклоны, которыми обменивались в воскресенье представители двух полов, выглядели бы просто неприлично в каком-нибудь другом месте. Но воскресенье – день, когда следовало чувствовать себя прекрасно и отлично выглядеть.
Рита Кук пришла с Джексоном Блю. Должно быть, он давно уже положил на нее глаз и занял вакантное место, как только она надоела Крысе. Так поступают многие мужчины. Они уступают другим право разбить лед, а потом получают возможность свободного плавания.
Дюпре и его новая жена Зари тоже были здесь. Как-то раз она сказала, что Зари – африканское имя, а я имел неосторожность спросить, какую именно часть Африки она имеет в виду. Она не знала и разозлилась на меня за то, что своим вопросом я поставил ее в глупое положение. И злилась до сих пор.
Я увидел Оскара Джонса, старшего брата Оделла, на лестнице, ведущей в церковь. Этта останавливалась со всеми, кого еще не успела повидать, а я двинулся туда, где стоял Оскар.
Как я и подозревал, Оделл прятался в тени колонны.
– Изи, – окликнул меня Оскар.
– Как дела, Оскар? А, Оделл, и ты здесь!
Сходство между братьями было удивительным, даже одежда висела на них одинаково. Они оба говорили тихо-тихо. Я присутствовал при их беседах и никогда не мог разобрать ни единого слова.
– Оделл, – сказал я, – мне нужно с тобой поговорить.
Я указал на Оскара, и тот изобразил нечто вроде поклона в мою сторону, желая этим сказать, что мы с ним наговорились на год вперед.
Мы с Оделлом обогнули церковь и спустились по узкой цементированной дорожке.
– Послушай, у меня есть дело к белому человеку, который здесь работает.
– К Хаиму Венцлеру?
– Как ты догадался?
– Он здесь единственный белый, Изи. Я не говорю о сегодняшнем дне, потому что он еврей, а они молятся по субботам, как я слышал.
– Я хотел бы с ним познакомиться.
– Что ты имеешь в виду, Изи?
– Я должен кое-что узнать о нем. Налоговый агент схватил меня за одно место, и если я этого не сделаю, он меня упечет в тюрьму.
– Так чего же ты хочешь?
– Я хочу, чтобы меня представили ему, вот и все. Я мог бы для начала поработать в церкви.
Он ответил не сразу. Я понял, ему пришлись не по вкусу мои поползновения пронюхать что-то о его церкви. Но Оделл был надежным другом и доказал это на деле.
Поразмыслив, он кивнул:
– Хорошо. – И, помолчав немного, добавил: – Я слышал о Поинсеттии Джексон.
Мы стояли возле зеленой двери. Пальцы Оделла сжимали ручку, но он не спешил открыть дверь, ожидая моего ответа.
Я покачал головой:
– Копы хотят продолжать расследование, но я не думаю, что ее убили. Ну кому, скажи, нужно убивать больную женщину?
– Не знаю, Изи. Я знаю только, что ты озабочен своими неприятностями, а то, что человек, живущий в твоем доме, вдруг погибает, тебя словно не касается.
– Я тут совершенно ни при чем. Это какое-то дикое совпадение. – Я был искренен, поэтому и Оделл поверил мне.
Он повел меня по лестнице вниз, в подвал церкви, где дьяконы готовились к службе. Мы увидели пятерых людей в одинаковых черных костюмах и белых перчатках. У каждого над нагрудным карманом с левой стороны был вышит зеленый флажок с ярко-желтыми буквами: «Первый африканский». В руках они держали подносы из темного каштана с зеленой фетровой серединкой.
У самого высокого дьякона была оливково-коричневая кожа и тонкие, в ниточку, усики. Коротко остриженные волосы приглажены и зачесаны на косой пробор. От него исходил аромат помады. Красивая внешность этого человека вызывала какое-то неприятное чувство. Я знал, многие женщины из паствы домогались его внимания. Но как только это им удавалось, Джекки Орр оставлял их в безутешном горе. Он был главным дьяконом церкви, и женщины для него служили только средством добиться успеха.
– Как вы поживаете, брат Джонс? – улыбнулся Джекки.
Он подошел к нам и обхватил правую руку Оделла двумя руками в белых перчатках.
– Брат Роулинз, – поприветствовал он меня.
– Доброе утро, – сдержанно ответил я.
Он мне не нравился, и я терпеть не мог, когда неприятный человек величает меня «братом».
– Изи говорит, – сказал Оделл, – что он не прочь поработать на благо церкви, Джекки. Я подумал о мистере Венцлере. Помню, вы говорили, будто Хаиму нужен шофер.
Лично я слышал об этом впервые.
Но Джекки обрадовался:
– Да, да, верно. Так вы хотите нам помогать, брат Роулинз?
– Совершенно верно. Я слышал, вы делаете доброе дело, заботясь о больных и престарелых.
– Вы все правильно поняли! Его преподобие Таун предпочитает благотворительность не на словах. Он знает, что такое работа, угодная Богу. Аминь.
Двое дьяконов тоже произнесли «аминь». Они были совсем юные. Видимо, им угрожала опасность оказаться в какой-нибудь банде, но церковь на этот раз победила.
Двое других – старики, ласковые, благочестивые люди, способные целыми днями возиться с неистово вертящимися в руках младенцами, и мысль пожаловаться даже не приходила им в голову. Они никогда не помышляли занять высокое место Джекки, это было не для них.
Джекки же был политик. Он стремился к власти в церкви, и звание дьякона давало ему эту возможность. Ему было около тридцати, но он держался как умудренный опытом зрелый мужчина. Люди постарше уступали ему дорогу, чувствуя в нем властность и жизненную силу. Женщины ощущали кое-что другое, но и они позволяли ему все, что он пожелает.
– У меня в течение дня уйма свободного времени, Джекки, – сказал я, – а если понадоблюсь вечером, то всегда смогу договориться с Мофассом, у нас с ним полное взаимопонимание. Оделл говорил, вам нужен как раз такой человек, у которого много свободного времени.
– Верно. Почему бы вам не прийти завтра часа в четыре. У нас будет собрание.
Мы пожали друг другу руки, и я ушел. Этта ждала меня, готовая внять божественному слову.
А я, пожалуй, предпочел бы удовлетвориться чем-нибудь покрепче. Но что поделаешь...

Глава 12

Церковь была великолепна и внутри. Большое прямоугольное помещение высотой в тридцать футов вмещало двести кресел. Ряды их двумя ярусами плавно спускались к кафедре священника. Подиум из светлого ясеня украшен свежими желтыми лилиями и увенчан пурпурными знаменами. За кафедрой священника, чуть левее, стояли тридцать бархатных кресел для хора.
Витражи изображали Иисуса в горах, крещение Иисуса Иоанном Крестителем, Деву Марию и Марию Магдалину, распростершихся перед Крестом. Краски были яркие – красные, синие, желтые, коричневые и зеленые. Гиганты из Библии как бы осияли своим светом нас, смертных.
Мы, может быть, и были бедными людьми, но умели строить величественные храмы и достойно хоронить близких.
Мы с Эттой сели в центре. Она – рядом с Этель Мармосет, а я – у прохода. Люди входили через три большие двери, оживленно, но вполголоса беседуя. И поэтому гул голосов не нарушал ощущения тишины.
Когда все уселись или устроились позади, Мелвин Прайд, старший дьякон, спустился по центральному проходу в сопровождении Джекки Орра. Пока они шли, я заметил, что остальные дьяконы расположились поровну по обе стороны паствы. Певчие хора в пурпурных атласных одеяниях вышли из-за кафедры и встали перед красными бархатными креслами.
Наконец по проходу сошла Винона Фитцпатрик, председательница церковного совета. От Мелвина и Джекки ее отделяли двадцать футов. Винона была крупной женщиной. На ней было черное платье свободного покроя и широкополая шляпа с атласной лентой небесно-голубого цвета.
В церкви установилась такая тишина, что можно было услышать, как ее бедра, затянутые в шелковые чулки, трутся друг о друга.
Наблюдая за шествием Виноны, я заметил высокого молодого человека, не сводящего с меня тусклого безжизненного взгляда. Одет он был в приличный коричневый костюм, а широкополую шляпу держал на коленях.
Джекки занял свое место солиста в хоре. Мелвин встал перед ними, воздев руки. Затем его взгляд скользнул куда-то назад и вниз, и я заметил маленькую женщину, сидящую перед большим органом ниже подиума.
Полилась музыка. Глубокие вздохи органа сливались с высоким тенором Джекки. Вслед за ними вступил хор.
– Ангелы, – пробормотала Этта. – Чистые ангелы.
Они пели «Молитву младенцу Иисусу». Мелвин убедился, что гармония между всеми исполнителями достигнута, и его бас присоединился к тенору Джекки.
Мелвин был одного роста с Джекки, но черный и кряжистый. Когда он пел, то гримасничал, будто испытывая боль. А Джекки напоминал любовника, уговаривающего женщину впустить его в свою спальню.
Звуки, переполнявшие церковь, тронули мою душу, хотя я пришел сюда не молиться. Любовь к Богу внезапно овладела мной несмотря на то, что я действовал против члена паствы, или по меньшей мере человека, что-то делающего для нее. И это казалось мне странным, потому что я перестал верить в Бога в тот день, когда мой отец бросил меня ребенком на произвол судьбы.
– Братья и сестры! – воскликнул преподобный Таун.
Я и не заметил, когда он появился на кафедре. Это был человек очень высокого роста. Его темно-синее одеяние топорщилось на большом животе. Ярко выраженные африканские черты лица, темно-коричневая кожа, волосы чем-то смазаны, распрямлены и зачесаны со лба назад.
Он провел левой рукой по волосам, а когда все стихли, широко улыбнулся и медленно покачал головой, как будто разглядел человека, которого не встречал долгие годы.
– Я счастлив видеть всех вас здесь в это воскресное утро. Да, я счастлив.
По церкви пробежал трепет.
Он простер к пастве свои большие ладони, впитывая человеческое тепло, словно над горящим очагом.
– Было время, когда я видел здесь много пустых мест.
– Аминь, – произнес нараспев один из пожилых дьяконов.
– Было время, – повторил священник и помолчал. – Да. Было время, когда у нас в церкви отсутствовала даже галерея. Было время, когда каждый мог сидеть и упиваться словом Божьим, размышлять о Божественном духе. Теперь этого нет.
Он обвел взглядом церковь. Глаза всех присутствующих были устремлены на него. У женщин был какой-то ошеломленный вид, они подняли головы, словно купаясь в странном, прохладном свете, плывущем из матовых окон. Почти все мужчины хранили серьезность. Они старались сосредоточить все силы своей души на путях праведности и Бога. Все, кроме человека в коричневом костюме. Он по-прежнему не сводил застывшего взгляда с моего лица. «Кто же это?» – думал я.
– Нет, теперь этого нет. – Священник почти пропел эти слова. – Потому что теперь Он идет.
– Да, Господь здесь! – воскликнула какая-то старуха.
– Это правда, – сказал священник. – Мы собираемся на церковный совет, чтобы возвеличить Господа нашего. Вы знаете, Бог хочет, чтобы вы все были в его стаде. Он хочет, чтобы вы все прославляли его имя. Произнесите его. Да, Иисус.
Мы сделали, как он сказал, и тут началась проповедь.
Таун не цитировал Библию и не говорил о спасении. Проповедь целиком была посвящена убитым и искалеченным парням, возвращающимся из Кореи. Преподобный Таун работал в специальной клинике для тяжелораненых. Он особенно долго и красноречиво говорил об Уенделле Боггсе, молодом парне, потерявшем обе ноги, почти все пальцы рук, один глаз, веко от другого и губы ради Америки. Мать этого парня, Бетесда Боггс, громко стенала, как бы усиливая ужасную литанию Тауна.
Они оба, мать и священник, заставили нас съежиться в своих креслах.
Потом он стал говорить, что война – это дело рук человека и Сатаны, а не Бога. Это Сатана вел войну против Бога в его собственной обители. Это Сатана заставил людей убивать друг друга, когда они были готовы подставить другую щеку. И это Сатана толкнул нас на войну с корейцами и китайцами.
– Сатана принимает облик хорошего человека, – почти пропел преподобный Таун. – Он выглядит как великий вождь и ослепляет вас как фейерверк славы. Но когда рассеется дым и вы оглядитесь, то увидите: вокруг море греха. Вы будете ступать по мертвым телам, и кровь станет для вас водой. Ваши сыновья будут изранены и убиты, и где тогда будет Бог?
Его слова вернули меня на фронт. Я душил светловолосого подростка, смеялся и плакал и был готов овладеть женщиной.
Вот как он закончил проповедь:
– Я спрашиваю вас, что вы собираетесь сделать ради Уенделла Боггса? Что можем мы сделать?
Затем он подал знак хору, и Мелвин снова воздел руки кверху. Зазвучал орган, хористы встали и запели. Музыка была по-прежнему прекрасна, но проповедь все подпортила. Дьяконы начали собирать пожертвования, и многие прихожане стали уходить, не дожидаясь, когда к ним подойдут с блюдом.
Повсюду слышался ропот:
– Что он хотел сказать? Что я могу сделать?
– Священник не должен заниматься политикой, это противозаконно.
– Коммунисты – безбожники. Мы должны с ними бороться.
Этта повернулась ко мне и взяла меня за руку.
– Отвези меня домой, – сказала она.

Глава 13

Таун стоял у дверей церкви вместе с Виноной, Мелвином, Джекки и пожилой парой, которую я не знал. Этим двоим, видимо, было не по себе. Наверное, они каждое воскресенье в течение двадцати или более лет пожимали руку священнику и не собирались отказаться от этого обычая только потому, что он произнес неудачную проповедь.
– Изи, – окликнул меня Мелвин. Мы знали друг друга еще в те давние годы, когда жили в пятом районе Хьюстона в Техасе.
– Мелвин.
Джекки нервно ломал себе руки. Винона уставилась на преподобного Тауна. Только теперь я заметил Шепа, маленького мужа Виноны. Он стоял в дверях. В церкви я его не приметил.
– Это была сильная и смелая проповедь, – сказала Этта священнику. Она подошла к нему и так крепко пожала руку, что у него даже челюсти дрогнули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23