— Ох, да что ж я за болван такой! — внезапно спохватился Богдан. — Кормлю соловья баснями, хоть давно пора не только чаю выпить, но и пообедать, а по-доброму так и поужинать. Небось скажете теперь: верно про ваше хохляцкое жлобство люди анекдоты рассказывают.
— Не скажу. Я ведь за баснями, собственно, и приехала…
— Ну, одно другому не помеха. Изволит ясновельможная пани отужинать со скромным милиционером?
— Изволит, и с превеликим удовольствием.
— Це добре!
Богдан ловко подхватил трубку одного из телефонов.
Коротко поговорил с кем-то, мешая украинские и русские слова.
А может, мешанина только послышалась Полине — Богдан говорил по-украински, просто очень уж похожи языки.
Но как бы там ни было, смысл разговора был ясен — полковник поручал кому-то организовать ужин.
Да так, «щоб в болото лицем не впасти перед гостем, а то BJH, старый осел, i так порядком опростоволосився».
Через полчаса они уже сидели в небольшом уютном погребке, и на столе среди прочих закусок, конечно же, красовалось нежно-розовое, слегка подмороженное сало, нарезанное тончайшими скрученными ломтиками.
В центре на раскаленной сковороде шипела и плевалась во все стороны обжигающими брызгами домашняя кровяная колбаса, к коей непременно полагалась рассыпчатая гречневая каша.
Полина, правда, несколько нарушила традицию, наотрез отказавшись от классической горилки, поданной, как и полагается, в граненом штофе, на дне которого, поблескивая алыми бочками, нежился маленький красный перчик.
Зато вполне отдала должное домашнему красному вину из расписного глиняного кувшинчика.
— Ну и ужин вы закатили, пан полковник! Прямо по Гоголю. Того и гляди, галушки сами в рот прыгать начнут.
— Будут и галушки, не сомневайтесь.
— Ой, не надо галушек! Нельзя так наедаться, тем более на ночь.
— Да как же без галушек? У нас так не водится, чтобы трапеза — без галушек. Обидите. А насчет Гоголя… И вы туда же… Сейчас Вия вспомните, мачеху-ведьму, панночку-утопленницу, майскую ночь…
— Тогда уж «Страшную тайну». Я тамошнего колдуна в детстве больше всякого Вия боялась.
— Это точно. Сильная вещь.
— Однако вернемся к нашим проблемам. Оно теперь как-то и к слову выходит. Потому как вашему Гурскому, царствие ему небесное, похоже, лавры Николая Васильевича покоя не давали.
— Не берусь судить насчет Николая Васильевича, но то, что в одном месте у этого господина вечно свербело — это точно. Господи, прости душу грешную, о покойнике плохо говорить не принято. Да куда ж денешься? На месте ему не сиделось, хотелось всего сразу — и славы, и денег. Народ любит истории про всякую чертовщину. Именно что истории. Интересно! Однако ж когда где-то, с кем-то и чем страшнее, тем лучше. Но не приведи Бог с тобой или поблизости. Тогда — караул! Куда смотрит милиция?! И все такое прочее.
— Слаб человек — ничего с этим не поделаешь. А любовь к триллерам и вообще ко всему запредельному на безопасном расстоянии — кстати, одна из форм психологической защиты.
— Это как же?
— Да очень просто. Собственные страхи пережить на чужом примере.
— Хитро! Что ж, психологические защиты — это по вашей части. Мне бы защитить народ, что называется, физически.
— Однако Гурского защищать вы, похоже, не особо спешили.
— Моя воля — я бы таких вообще не защищал. Однако воли моей в этом деле никто не спрашивает. Назвался груздем — полезай в кузов, защищай, стало быть, всех, кого надо. И весь сказ. Он, однако, никакой защиты не просил и вообще не заикался, что проблемы возникли.
— Надо полагать, он и не понимал поначалу, что возникли проблемы.
— Ну, поначалу, то есть когда местные сатанисты редакцию разгромили, он хвост поджал. Главный их шумел во всех инстанциях, требовал принять меры, а этот — ни гугу. Потом вообще запросился в отпуск, а после возвращения зажил тише воды, ниже травы. Это потом стало ясно, что он, поганец, решил псевдонимом загородиться. Мы здесь, в провинции, к таким выкрутасам не очень приучены и потому не сразу вычислили, что за птица такая — Соломон Гуру.
— А когда вычислили, кстати?
— Да скоро. Месяца через два. Уж слишком явная была подмена. Один соловей вдруг замолчал, а другой — вот те пожалуйте! — тут как тут! Где ж ты, птица певчая, раньше была? И главное, песни-то все одни и те же. Не сильно заковыристая загадка.
— А говорить с Гурским в то время не доводилось?
— Нет. Он мне после истории Степана Грача остерегался на глаза попадаться. А у меня вопросов к нему не возникало. Истории, правда, расписывались кровавые и вроде как по нашей части. Однако большинство — придумки или какие-то старинные приключения. А что касается румынской серии, так мы с самого начала были в курсе событий и некоторые официальные материалы получали, так что на газетный шум внимания особого не обратили. К тому же и в наших газетах, и в румынских писано было будто под копирку. Я, честно говоря, думал, он просто «передирает» у румын материалы слово в слово.
— Теперь так не думаете?
— Теперь — я так понимаю — он и те и другие писал собственноручно. Старался, заказ как-никак… Только вот про заказ ясно стало, когда наши спецы его компьютере покопались.
— Заказчика, конечно, вычислить не смогли?
— Нет, не смогли. Может, нам, провинциалам, такие сложности не по зубам? Я вам рапорт их, как отужинаем, предоставлю. Снимите копию, отправьте своим, в Лондон, глядишь — и накопают чего.
— Это вряд ли. Виртуальный мир такая хитрая субстанция — в ней потеряться во сто крат проще, чем в реальном. А уж найти кого, тем паче если он того сильно не хочет, чаще всего просто невозможно. Да и время упущено.
— Ну, глядите. Выходит, что ехали вы сюда почти что напрасно. Ничем больше помочь не могу.
— Ну почему же напрасно? А ваши замечательные патологоанатомы: старый и молодой?
— Доктор Хейфиц? Да, мудрый был старик. «Вампирской» проблемой всерьез увлекался и меня, надо сказать, почти заразил. Однако вам-то с того что проку? Гурский порфирией не страдал, убийца его, выходит, — тоже.
— А Михаил Ростов и его открытие?
— Так умер же Михаил Ростов. Отравился некачественным коньяком. Обычное по нынешним временам дело.
— Вы полагаете? Он ведь не бомж какой был, чтобы хлестать денатурат вместо коньяка.
— Зачем — денатурат? Коньяк с виду был вполне приличный и упакован соответственно. В смысле, в бутылку и в коробку. А содержимое… Так посмотрите на витрину любой коммерческой палатки! Чего там только нет — и все настоящее? Сомневаюсь. К тому же следствие было. Московские сыщики, надо думать, не даром хлеб едят. Погиб как-никак — вы правильно заметили — не бомж привокзальный — ученый с именем. Установлено достоверно — коньяк подарочный. Подарен был его, Ростова, барышне. Та — царствие небесное! — была адвокат по профессии. Кто-то из клиентов, надо думать, решил сэкономить на презенте — выбрал в первой попавшейся лавке бутылку понарядней да подешевле. Вот и натворил бед…
— Возможно. Однако в истории, которой я теперь занимаюсь, это уже четвертое — слышите, полковник?! — четвертое трагическое совпадение. Хотите, чтобы я в него поверила? Увольте!
— Так что же — в Москву?
— В Москву, в Москву, прямо по Чехову…
Услуги подобострастных чинов из Киева все же пригодились.
Воздушный коридор на Москву был получен почти немедленно после звонка генерала Томсона.
К тому же успеху московской миссии Полины Вронской, вне всякого сомнения, способствовали еще два телефонных звонка, сделанные почти одновременно, но независимо друг от друга.
Стивен Мур из Лондона звонил генералу Антонову.
Богдан Славич из Черновцов — своему старинному приятелю, бывшему оперу МУРа, благополучно переместившемуся ныне в высокий кабинет на Октябрьской площади.
Вполголоса

— Разве мы не встречались прежде?
— Никогда, ваша светлость.
— Странно. Я был уверен в обратном.
— Это потому, что вы просто никогда не воспринимали таких мелких особей, как я, всерьез.
— Что за чушь? Выходит, как раз наоборот.
— Ничего подобного не выходит. Людей в вашем представлении значимых вы запоминаете наверняка. Что до мелкой сошки вроде меня, можно позволить роскошь — обмишуриться.
— Ладно, оставим это. Охота вам упражняться в самоуничижении — извольте. Я, господин Камаль, не намерен отбивать хлеб у ваших психоаналитиков.
— Вы не поверите, лорд Джулиан, но у меня нет психоаналитиков. Ни одного.
— Ваше дело.
— О да! Каждому — свое, не так ли? Однако не спешите 'брезгливо морщить нос, сэр Энтони, я вовсе не намерен втягивать вас в философские споры. Это было бы по меньшей мере безрассудно с моей стороны. Мне ли, скромному лавочнику, тягаться с блестящим выпускником Eton и прочая… прочая… прочая…
Лорд Джулиан пожал плечами.
Не только нос, но и все его породистое крупное лицо выражало крайнюю степень брезгливого раздражения.
Впрочем, Ахмад Камаль к тому и стремился.
Это была известная тактика тщеславных, задиристых людей, идущая в ход, если чье-то превосходство — особенно по их собственному разумению — было слишком очевидно.
Вернее, одна из наиболее известных тактик, требующая от «униженной» стороны изрядной выдержки и хладнокровия.
Суть проста: превосходство оппонента не только немедленно безоговорочно признается, но и возводится в высшую степень, одновременно собственное "я" усиленно втаптывается в грязь, вплоть до полного и абсолютного уничижения.
«Превосходящая» сторона в такой ситуации, как правило, чувствует себя неуютно, порой даже испытывает некоторую вину. И — как правило — отступает, тушуется и едва ли не приносит извинения.
Впрочем, лорд Джулиан — сам любитель тонкой игры на струнах человеческих слабостей — категорически не терпел манипуляций над собой.
Даже таких примитивных.
Он не стушевался и уж тем более не собирался приносить извинений.
Напротив.
Возможно, игра доставляла ему некоторое удовольствие.
Возможно, сам собой включился механизм, отработанный до автоматизма.
Но как бы там ни было, на глазах Ахмада Камаля произошла одна из знаменитых метаморфоз Энтони Джулиана, не раз повергавших в состояние крайнего изумления самых разных людей.
Благородный лик слегка раздосадованного джентльмена, хранившего притом абсолютное спокойствие и безупречные манеры, исчез, не оставив и следа, словно сценическая маска, ловко сорванная опытным лицедеем.
На сцене появился персонаж диаметрально противоположный — развязный, самоуверенный янки. Личность, по всему, не слишком образованная, зато абсолютно уверенная в том, что вселенная вращается вокруг нее.
А также — исключительно ради нее.
И — никак не иначе.
— Что ж, старина, вы оказались из понятливых. Это приятно. Не стану спорить — мы птицы разного полета. Слишком разного. Однако не все находят в себе силы признать такое. Нет, не все. Но вы — другое дело. Вы-то все понимаете правильно. И это, думаю, облегчит решение ваших проблем.
Смуглое лицо Ахмада Камаля не дрогнуло, однако золотистый загар будто бы подернулся легкой серой пеленой.
Словно пыльный ветер пустыни, преодолев тысячи миль, вдруг накрыл его своим горячим крылом, стряхнув немного сухого, мельчайшего и легкого, как пух, песка.
— Моих проблем, ваша светлость?
— Разумеется, ваших, старина. А разве у вас нет проблем?
— Позволю заметить, ваша светлость, проблемы — в той или иной степени — есть у каждого смертного. Иначе цивилизация навсегда остановилась бы в своем развитии. Я не прав?
— Стоп, дружище! Остановитесь и вдохните поглубже, ибо вас явно и очевидно понесло не в ту сторону. Опасно
Понесло. Философия, спору нет, дама привлекательная. Но только издали. Стоит какому парню вроде вас приблизиться, и готово — коварные коготки намертво вцепились в его распахнутую душу. А дальше — пиши пропало. Вы прочно сидите на крючке. И сам Господь порой уже не в состоянии вам помочь. Никаких философий! Ваши проблемы, дорогуша. О них стоит поговорить сегодня. А более — не о чем.
— Каковы же мои проблемы, сэр Энтони?
— Каковы?! Помилуйте, старина, об этом толкуют здесь на каждом перекрестке. Да и в некотором отдалении отсюда уже, полагаю, тоже. Экспедиция, снаряженная вами… Причем — заметьте! — не из каких-то проходимцев: все — европейцы, ученые, молодые, подающие надежды. Во главе — и вовсе светило: доктор Эрхард. И что же? Вся эта почтенная публика, ангажированная вами для выполнения работы… ну, скажем так… довольно странной, находит в этих чертовых горах свою смерть. Причем — страшную смерть, разобраться в которой еще предстоит. Это ли не проблема? Но — увы! Поверьте, старина, я искренне сочувствую той истории, в которую вы влипли. Вернее, впрочем, будет сказать: «тем историям» — потому что на первой трагедии полоса неудач не заканчивается. Не так ли? Один из ваших людей, приставленный к экспедиции и чудом — хвала Создателю! — уцелевший, снова — надо полагать, следуя вашей воле — возвращается в эти Богом проклятые места — и… исчезает. Надеюсь, его не постигла та же участь, но, насколько мне известно, никакой информацией о нынешнем местопребывании бедняги вы не располагаете. И — что особенно тревожит и заставляет мое сердце сжиматься в предчувствии недоброго! — последний раз его видели в окрестностях того самого замка. Это ли не проблема номер два? И — черт возьми! — я так расчувствовался, сопереживая вам, старина, что совершенно упустил главное. А главное — это почти всегда цель. Ради чего? Во имя какой цели принесены столь обильные жертвы? Скажу откровенно: когда до меня дошли слухи о вашей затее, я несколько удивился и, признать, не очень-то поверил. Про вас лет десять кряду говорят пишут столько всякого… Впрочем, что толковать об этом, сами все знаете не хуже меня. Однако не огорчайтесь, дорогуша, большинство людей в этом мире рассуждают все-таки здраво и, стало быть, далеко не все байки относительно вашей персоны, из тех, что гуляют по свету, принимают на веру. Я, например, почти уверен, что многое газетчики просто выдумывают, как бы сказать… по инерции, что ли? Ибо однажды и — увы! — навсегда вы попали в обойму тех, кто вечно в эпицентре какой-нибудь грандиозной авантюры. С этим уже ничего не поделаешь, но — повторюсь! — трезвые люди умеют отделять зерна от плевел. Словом, я не очень-то поверил. Однако теперь, когда произошло столько всего… Теперь не верить невозможно. Но в этом случае проблемы ваши не просто велики — они безграничны. Что вы молчите, старина? Опровергните меня, докажите, что я не прав! И — клянусь честью! — я, не раздумывая ни секунды, сниму перед вами шляпу.
— На вас нет шляпы, лорд Джулиан.
— Фигурально. Разумеется, фигурально, дорогуша!
— К тому же я не очень понял, какую именно из моих затей вы имели в виду. Речь шла о моем решении организовать и поставить на индустриальную основу клонирование 'человеческих особей? Кстати, вопреки воле большинства государств, а вернее — их правительств. Или — о малой составляющей всего проекта: попытке раздобыть знаменитый череп — а хорошо бы все останки — печально знаменитого графа Дракулы? То есть — прошу прощения! — недавно я выяснил, что этот господин было много знатнее. Полагаю, для вашей светлости это немаловажно?
— Это действительно немаловажное обстоятельство. Но почему же только для моей светлости, старина? Любого образованного человека, на мой взгляд, должна раздражать историческая небрежность.
— Возможно. Однако мы уже сошлись на том, что я чертовски дурно образован.
— По-моему, вопрос стоял несколько иначе: речь шла о моем образовании — не стану скромничать! — вполне приличном.
— Пусть так. Но вы не ответили на мой вопрос.
— Я помню. Видите ли, друг мой, клонирование себе подобных — пусть об этом изрядно шумят нынче — почти не занимало меня. До сей поры. Откровенно говоря, я даже не знал о том, что вы имеете отношение к этой затее.
— В некотором смысле, лорд, это, собственно, моя затея, и странно…
Он оборвал фразу, не закончив.
Едва различимая насмешка скользнула в бездонной темени глаз лорда Джулиана.
Но и этого было достаточно.
Ахмад Камаль понял, что угодил в ловко расставленную ловушку, обнажив при этом самое уязвимое место своей души — непомерное, ненасытное тщеславие.
Любимый порок сатаны, если верить философам.
Но лорд Джулиан не желал философских дискуссий.
Ахмад замолчал, ожидая неизбежного — язвительной, разящей реплики, на которые Энтони Джулин был мастер.
Однако тот, похоже, пребывал в благодушном расположении духа.
Достаточно было уже и того, что собеседник «открылся», как говорят боксеры.
Разящего хука не последовало.
Энтони ударил еще раз, но не сильно, скорее играючи, нежели боксируя всерьез.
— Вот как? Простите, старина, но я действительно ничего не знал. Однако вернемся к вашему вопросу. Ответ, полагаю, ясен. Меня поначалу удивила и несколько позабавила эта охота за призраком, которую вы вздумали учинить в начале третьего тысячелетия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42