Десятки раз. А может — сотни. И всегда он терпел, даже не рычал и ни разу не оскалил клыков. Всегда. Но не в этот раз. Злобно ощерившись, сукин сын вцепился мне в руку. Да так, что потребовалась помощь слуг, чтобы освободиться от клыков. Понял ты, смертный, к чему так долго рассказывал я тебе глупую историю? Что в ней такого, чтобы помнить столько лет паршивого пса?
— Ты ведь убил его?
— Конечно. На месте. Вспорол брюхо первым подвернувшимся под руку кинжалом. И смотрел, как тот бился в агонии, пытаясь зачем-то дотянуться зубами до собственной требухи, вывалившейся наземь. Он издыхал долго. Гости уже начали собираться к столу, и отец велел добить
Псину. Но я запретил слугам убивать его, приказал только унести подальше, на задворки, чтобы не портить аппетита гостям и не сердить отца. Однако ты завел разговор совсем не туда, куда следовало. Какая тебе разница, как издыхал пес? Я спросил: понял ли ты суть этой истории?
— Думаю, что понял, рыцарь. Хочешь сказать, что народ любит и чтит только ту руку, которая способна жестоко избить, вынуть изо рта последний кусок и, шутки ради, придушить едва ли не до смерти?
— Ты понял меня правильно. Народ, как говоришь ты, чтит только силу, а сила всегда бывает грозной. Спору нет, в тяжелый день десница правящего должна защитить свое стадо, оберечь его от прочих себе подобных. Она же должна навести такой порядок, чтобы каждый простолюдин мог спокойно жить и заниматься своим делом, зная, что он и потомки его и то, что ему принадлежит по праву, вне опасности. Но как он узнает и поверит в это, если на собственной шкуре время от времени не почувствует, какова она, эта сила? Люди отнюдь не легковерны. Память их коротка. Лучше всего усваиваются истины, замешенные на крови.
— Как собаки.
— Как собаки. Но чем, скажи на милость, собаки так уж хуже иных людей? Разве только тем, что не знают слов. Так и к лучшему — не солгут.
— А некоторые даже способны преподать урок своим хозяевам, правда, ценой собственной жизни.
— Ты начинаешь мне нравиться, пришелец. Похоже, ты не только честен, но и смел. Правда, глуп.
— Отчего же глуп, рыцарь?
— Полагаешь, жалкий пес научил меня тому, о чем говорил только что?
О силе власти и власти силы.
Если бы так…
Наверное, тогда ты знал бы обо мне, как о самом добросердечном и мягкотелом властителе здешних мест. А скорее всего — ничего не знал бы вовсе. Потому что народ забыл бы мое имя тотчас, как смерть приняла в свои объятия. А это случилось бы скоро, очень скоро после того, Как вспорол я брюхо своему нерадивому псу.
Нет, пришелец, у меня были другие учителя.
И первый среди них — великий султан непобедимой Османской империи, наместник Аллаха на земле — Мех-мед Завоеватель, тот самый, у трона которого прошло мое отрочество. Не у самого трона, конечно, царевичам-заложникам не было места в султанском дворце в Адрианополе, нас содержали в отдаленной крепости Эгригёз, изредка представляя пред светлые очи султана. Для того только, чтобы преподнести очередной урок.
Знаешь ли, православный, что это были за уроки?
Я скажу об одном.
Однажды в огороде султана с грядки пропали два огурца — тогда это было лакомство, и счет им велся строго.
Кого заподозрили в краже?
Старика огородника, всю жизнь доставлявшего овощи к султанскому столу. Тот все отрицал и упал в ноги своему властелину, рассчитывая на милость.
И он получил ее, можешь не сомневаться.
Наместник Аллаха лично вспорол живот старику, чтобы убедиться в его честности. А убедившись — огурцов во чреве старца не было, — велел похоронить того с почестями.
Еще два заметных учителя были у меня. Один был почти отец и другом назвал отца моего. Другой — почти брат мне, а позже стал шурином — взял я в жены одну из его сестер. Видишь, смертный, только что шла у нас речь о верных псах и о том, что порой ничем не хуже они иных людей, а потому нет никакой обиды роду людскому в сравнении с тварями Божьими. И вот тебе пример, что не лукавил я, когда утверждал подобное. Вот что скажу теперь: верными псами были мы, рыцари из рода Дракулэшти — отец мой, старший брат Мирча и я, у трона Корвинов — Яноша Хуньяди, короля мадьярского, и сына его, Матьяша, сменившего отца на престоле. Верные псы — никак не иначе. Ибо не было у проклятых Корвинов более надежной охраны и защиты от турецких нападок. За службу нашу, за верность и кровь, пролитую в боях, отплатили нам мадьярские господари сполна. Правда, не золотой казной, не землями — другой была плата. Редкой, но ценной. Ты догадался, не правда ли, смертный?
— Ты говорил об учителях…
— Верно. Они расплатились с нами уроками. И первый урок был таков — Янош казнил моего отца за то, что старик стал свидетелем королевской трусости: «великий» Янош бежал, как заяц, с поля битвы под Варной, бросив на погибель предводителя христианского войска — короля Владислава. Но и тогда мы, Дракулэшти, не оставили своей службы, ибо понимали: подлинный враг у нас один — османы. Не счесть, смертный, сколько раз отгонял я османов от этих земель. Двадцать пять тысяч янычаров привел за собой как-то Хамза-паша — с горсткой преданных людей встретил я это грозное войско, вроде бы для переговоров. И что же? Ни один турок не вернулся домой, все полегли под сенью наших лесов. Возрадовался король Матьяш такой неожиданной победе. Спешно отправил гонцов к папе римскому, сообщить о своих успехах. Был обласкан и щедро награжден. И мне, недостойному, перепало от папских щедрот — обманом и лаской заманил меня король Матьяш в свой замок Пешт и лишил свободы. Долгих четырнадцать лет провел я в неволе, в королевском замке Вышеграде, пока османская угроза снова не нависла над головой Матьяша. Тогда дарована была мне свобода. «Свобода» умереть в бою с погаными. Что скажешь, смертный, хороши были мои учителя? Впрочем, я назвал далеко не всех, были другие, однако не стоят они моих слов.
— Какого ответа ты ждешь от меня, рыцарь? Спору нет, с тобой поступали несправедливо. А мужество твое известно потомкам, можешь не сомневаться. Но не только мужество…
— Что же еще?
— Знаешь ли ты, как называют тебя потомки? Те, кстати, кто склоняет голову перед славой твоих побед.
— Как же?
— Влад Цепеш. Вот как иногда зовут тебя в народе. И еще говорят — Влад Пронзатель.
Костас резко оборвал фразу. Показалось — сказал лишнее.
И сердце — впервые за всю беседу — испуганно сжалось в предчувствии страшного.
Однако ж — обошлось.
Сухой короткий смех был ему ответом.
Такой неожиданный, что сердце Костаса еще раз испуганно встрепенулось.
Где-то жила уверенность — не должен смеяться Влад Дракула.
И даже улыбка ему не к лицу.
Но он смеялся.
— Сажатель на кол? Цепеш? Думаешь, ты сообщил мне что-то новое, смертный? При жизни меня звали — «казыклы». То же самое, только по-турецки. Да, я казнил их именно так. Именно так, как они научили меня когда-то.
— Но ведь ты казнил не только турок.
— Какая разница? Смерть настигала врагов, без различия сословия и веры. Враг мне — был врагом моего народа, так же как враг моему народу становился личным моим врагом. Смерть на колу — не стану спорить — страшная смерть, но ведь мы уже говорили с тобой о власти страха, православный.
— Ты часто называешь меня православным…
— Разве я ошибаюсь? На твоей груди крест с изображением Спасителя, но дело не в этом. Одеться можно во что угодно. Я знаю о тебе все или почти все — знанием, данным мне свыше. Ты — православный.
— Это правда. Я крещен в православии и верую в Иисуса Христа, но ты…
— А, понимаю… Еще одна байка из тех, что сочиняли про меня враги. Влад — чернокнижник, продавший душу дьяволу, Влад — оборотень. Не так ли?
— Так.
— Я расскажу тебе только одну историю. Как уже повелось в нашей беседе. Но ты поймешь. Как уже многое понял, смертный. Однажды они и вправду поверили в то, что я оборотень. И — право слово — им не оставалось ничего другого.
Он снова рассмеялся, коротко и сухо.
— Большой отряд турок расположился однажды лагерем, готовясь к сражению с моими воинами. Нас было меньше, много меньше, и силы наши были на исходе. Словом, я понимал, что не смогу вырвать у них победу. Даже если нападу ночью, внезапно, как делал это не раз. Наученные горьким опытом, они расположились слишком удачно. Слишком удачно — для себя. К тому же выставили мощные дозоры. Тогда я придумал вот что. Не знаю, известно ли тебе, пришелец, что волк — почти священное животное для османов. Для нас же — просто коварная дикая собака, наносящая урон стадам. В тот год в окрестных горах бродила не одна волчья стая. Днем мои воины перебили десяток тварей и содрали с них шкуры. А ночью, как только взошла луна, мы натянули на себя свежие шкуры и дико завыли. Многие из моих людей выросли в пастушьих семьях, им ли не знать, как воют голодные звери? Турки — те, кто проснулся, услышав вой стаи, и те, кто стоял в дозоре, — стали молиться. В ярком свете луны они видели нас, спускающихся со склона, но мы и не думали прятаться. Им же, наверное, казалось: волчья стая, подошедшая так близко накануне битвы, — добрый знак. Словом, передвигаясь на четвереньках и подвывая, мы подобрались к ним вплотную. Остальное — просто. Мои люди были большие мастера рукопашного боя, и кинжалом каждый владел неплохо. Большинство поганых приняли смерть с перерезанным горлом, так и не поняв, что произошло. Кто-то все же остался в живых. Я запретил добивать раненых. И поступил правильно. Влада-оборотня они стали бояться еще больше. Смешная история. Много было еще таких, похожих. В бою, православный, — тем паче если это неравное противостояние — хитрость порой оказывается важнее храбрости.
— А кровь?
— Что кровь?
— Говорят, что ты вечно жаждешь человеческой крови и, только напившись ею, обретаешь на время покой. Потому и бессмертен, как все вампиры.
— Знаю, говорят…
Насмешливый голос рыцаря Дракона внезапно стал глухим.
И образ его, доселе отчетливо различимый во тьме, показалось, слегка потускнел, словно растворяясь во мраке.
Однако успел заметить Костас — горестно дрогнули губы призрака, и глубокая смертная тоска нежданно отразилась на волевом лице.
— Бессмертие даровано мне, это правда. Однако не думай, православный, что оно — такая уж приятная и легкая ноша. Не награда вовсе, а испытание ниспослано мне Всевышним за грехи мои. Знаю, однако, оно не вечно, а будет длиться до той поры… пока…
Слова рыцаря были теперь едва слышны. И тьма сгущалось вокруг.
Прошло мгновение, и вот уже никого не видел Костас подле себя и ничего не мог разглядеть в пространстве.
— До какой поры, Дракула? Что должно произойти? — крикнул он, обращаясь во тьму, не заметив даже, что впервые назвал призрак по имени.
Никто не отозвался ему.
Только острый холод внезапно пронзил все тело, будто ледяным ветром повеяло в подземелье.
А вместе с ним пришло чувство, похожее на пробуждение.
Разом, вдруг все стало на свои места.
Не было больше вокруг прохладного свежего уюта — могильным холодом дышала кромешная тьма.
И страхом.
«Заснул? Нет, скорее потерял сознание. Сколько длилось оно — час, два, сутки? Что ждет впереди? Как выбираться отсюда, и возможно ли это вообще — выбраться из каменного плена?»
Ужас холодной скользкой змеей заполз в душу Костаса. И, поддавшись внезапному приступу паники, он закричал.
Отчаянно и громко.
Ошибка Стивена Мура
Такое случалось редко, но на этот раз Стивен Мур действительно ошибся.
И Полина — что тоже было в известной мере обстоятельством феноменальным — его ошибке обрадовалось.
Ибо все мрачные прогнозы отставного полковника Мура сбылись с точностью до наоборот.
Начальнику криминальной полиции Черновицкой области независимой Украины полковнику Богдану Славичу глубоко безразлична была неведомая организация, обозначенная короткой аббревиатурой SAS.
А суетливые хлопоты высоких полицейских чинов из Киева — в отношении этих господ Стивен оказался полностью прав — привели его в состояние крайнего раздражения.
В этом состоянии он и встретил Полину.
Слегка подсластив, правда, пресную мину дежурной вежливостью.
К тому же пан полковник был в некоторой степени джентльменом, а Полина — как ни крути — все же дамой весьма привлекательной, хотя и с удостоверением сотрудника загадочной антитеррористической организации в элегантной сумочке.
Встреча — в этой связи — началась в рамках протокола, однако была ощутимо подернута корочкой льда.
Но лед растаял.
Очень скоро.
Как только речь зашла о Москве и Московском университете, в частности, аспирантами которого почти в одно и то же время были Полина и Богдан.
Правда — на разных кафедрах.
Воспоминания оказались очень схожими, настолько, что обоим в какой-то момент показались едва ли не общими.
Оба, как выяснилось, аспирантуру закончили, но так и не удосужились получить ученую степень. Однако нисколько об этом не сожалели.
Впрочем, куда более ощутимо сближали воспоминания о вещах менее значимых.
Оба, к примеру, до сей поры вспоминали, с неким даже гастрономическим умилением, жареные пирожки с ливером и горячий бульон в пирожковой «стекляшке» напротив знаменитого дома Пашкова.
— А что там теперь, интересно? Наверняка дорогущий ресторан или казино какое-нибудь?
— Честное слово, не помню. Наверняка что-нибудь в этом духе. Хотя не казино — точно. Казино я бы запомнила.
— Играете?
— Бог милует. Просто они обычно очень уж ярко иллюминируются. Не захочешь — обратишь внимание.
— Это точно. Я почему спросил про казино-то? Года три назад заезжал я в вашу Москву по делам, дня на три. Времени на экскурсии и развлечения, понятное дело, не было совсем, но по городу пришлось поболтаться. И такое, знаете, впечатление сложилось — на каждой улице по казино, а то и по парочке. Или — не прав?
— Правы, пожалуй. А в Киеве разве иначе?
— Какое там иначе! Почитай, то же самое. Период первоначального накопления капитала, так, кажется? И соответственно первоначального его отмывания.
— Это верно. Сейчас пытаюсь вспомнить, сколько казино в Лондоне. И знаете, уверенно могу назвать только два.
— Давно вы там?
— Около года.
— А до этого? Москва, Лубянка? Или это сведения, составляющие государственную тайну?
— Никакой тайны. И никакой Лубянки. Уж не знаю — к счастью или к сожалению. Богдан понимающе хохотнул.
— До этого — частный контракт с кораблестроительной компанией, той, что запустила в плавание второй «Титаник». Может, слышали?
— Читал что-то такое. И кем же вы плавали, то есть, простите, ходили на «Титанике» — психологом?
— По сути — да, а по форме — заместителем руководителя службы безопасности.
— Серьезно. Ну а до этого? Если я, конечно, не очень надоел с вопросами.
— Совсем не надоели. До этого тоже контракт, с Министерством обороны России, и — Чечня.
— Ух ты! Интересная у вас биография. Боевая. Вопросов, пожалуй, больше не имею. Готов, что называется, служить верой и правдой. К тому же тема, которая вас интересует, мне, откровенно говоря, тоже небезразлична.
— Вот как? А чего ж вы сначала изображали такую неприступную суровость? Прямо не полковник — айсберг в океане.
— Простите великодушно. Не люблю посторонних в наши дела пускать. А когда начальство суетится и ногами слишком уж сучит — тем паче.
— Теперь, стало быть, я уже не посторонняя?
— Теперь не посторонняя.
— Быстро вы меня раскусили.
— Так я ж, дорогая пани, в розыске не первый год. Образования психологического, правда, не имею, и практика, возможно, маленько поменьше вашей, в том смысле, что без выхода на международную арену. Однако кой-чего соображаю. И людей вижу — в смысле, кто есть who.
— Ну, вот и славно. А что до международной арены, думаю, настало вам, Богдан, время на нее выходить. «Вампирская» — назовем ее так для простоты обозначения — карусель завертелась в ваших Путилах, а потом пошла плясать, что называется, по Европам.
— Про удобство обозначения вы вовремя ввернули. А то я чуть было…
— Не беспокойтесь полковник, я не агент Скарли. И вообще паранормальными явлениями организации вроде той, в которой сейчас служу, занимаются только в кино.
— Ну, слава тебе, Господи. Теперь ведь пишут всякое — не сразу поймешь, где байка, а где…
— Маразм вышестоящего руководства?
— Очень точное замечание. А касательно заграницы — вы Румынию имели в виду? Так в Союзе, если помните, поговорка была: «Курица — не птица, Румыния — не заграница».
— Разве это не про Болгарию говорили?
— В Москве, может, и про Болгарию. А у нас, в Карпатах, про румын. Это точно.
— Понятно. Однако я не только Румынию имела в виду.
— Неужели где-то еще так проказничают?
— Не совсем так, но напрямую связанный с этой проблемой человек умер в Германии. И умер, я думаю, именно потому, что был с ней связан. Однако давайте по порядку…
Они говорили долго.
За это время яркий солнечный день сменили лиловые сумерки, которые позже сгустились до сочной синевы, а спустя еще некоторое время не стало и ее — сплошная темень украинской ночи надежнее всяких штор завесила окна небольшого кабинета начальника криминальной полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Ты ведь убил его?
— Конечно. На месте. Вспорол брюхо первым подвернувшимся под руку кинжалом. И смотрел, как тот бился в агонии, пытаясь зачем-то дотянуться зубами до собственной требухи, вывалившейся наземь. Он издыхал долго. Гости уже начали собираться к столу, и отец велел добить
Псину. Но я запретил слугам убивать его, приказал только унести подальше, на задворки, чтобы не портить аппетита гостям и не сердить отца. Однако ты завел разговор совсем не туда, куда следовало. Какая тебе разница, как издыхал пес? Я спросил: понял ли ты суть этой истории?
— Думаю, что понял, рыцарь. Хочешь сказать, что народ любит и чтит только ту руку, которая способна жестоко избить, вынуть изо рта последний кусок и, шутки ради, придушить едва ли не до смерти?
— Ты понял меня правильно. Народ, как говоришь ты, чтит только силу, а сила всегда бывает грозной. Спору нет, в тяжелый день десница правящего должна защитить свое стадо, оберечь его от прочих себе подобных. Она же должна навести такой порядок, чтобы каждый простолюдин мог спокойно жить и заниматься своим делом, зная, что он и потомки его и то, что ему принадлежит по праву, вне опасности. Но как он узнает и поверит в это, если на собственной шкуре время от времени не почувствует, какова она, эта сила? Люди отнюдь не легковерны. Память их коротка. Лучше всего усваиваются истины, замешенные на крови.
— Как собаки.
— Как собаки. Но чем, скажи на милость, собаки так уж хуже иных людей? Разве только тем, что не знают слов. Так и к лучшему — не солгут.
— А некоторые даже способны преподать урок своим хозяевам, правда, ценой собственной жизни.
— Ты начинаешь мне нравиться, пришелец. Похоже, ты не только честен, но и смел. Правда, глуп.
— Отчего же глуп, рыцарь?
— Полагаешь, жалкий пес научил меня тому, о чем говорил только что?
О силе власти и власти силы.
Если бы так…
Наверное, тогда ты знал бы обо мне, как о самом добросердечном и мягкотелом властителе здешних мест. А скорее всего — ничего не знал бы вовсе. Потому что народ забыл бы мое имя тотчас, как смерть приняла в свои объятия. А это случилось бы скоро, очень скоро после того, Как вспорол я брюхо своему нерадивому псу.
Нет, пришелец, у меня были другие учителя.
И первый среди них — великий султан непобедимой Османской империи, наместник Аллаха на земле — Мех-мед Завоеватель, тот самый, у трона которого прошло мое отрочество. Не у самого трона, конечно, царевичам-заложникам не было места в султанском дворце в Адрианополе, нас содержали в отдаленной крепости Эгригёз, изредка представляя пред светлые очи султана. Для того только, чтобы преподнести очередной урок.
Знаешь ли, православный, что это были за уроки?
Я скажу об одном.
Однажды в огороде султана с грядки пропали два огурца — тогда это было лакомство, и счет им велся строго.
Кого заподозрили в краже?
Старика огородника, всю жизнь доставлявшего овощи к султанскому столу. Тот все отрицал и упал в ноги своему властелину, рассчитывая на милость.
И он получил ее, можешь не сомневаться.
Наместник Аллаха лично вспорол живот старику, чтобы убедиться в его честности. А убедившись — огурцов во чреве старца не было, — велел похоронить того с почестями.
Еще два заметных учителя были у меня. Один был почти отец и другом назвал отца моего. Другой — почти брат мне, а позже стал шурином — взял я в жены одну из его сестер. Видишь, смертный, только что шла у нас речь о верных псах и о том, что порой ничем не хуже они иных людей, а потому нет никакой обиды роду людскому в сравнении с тварями Божьими. И вот тебе пример, что не лукавил я, когда утверждал подобное. Вот что скажу теперь: верными псами были мы, рыцари из рода Дракулэшти — отец мой, старший брат Мирча и я, у трона Корвинов — Яноша Хуньяди, короля мадьярского, и сына его, Матьяша, сменившего отца на престоле. Верные псы — никак не иначе. Ибо не было у проклятых Корвинов более надежной охраны и защиты от турецких нападок. За службу нашу, за верность и кровь, пролитую в боях, отплатили нам мадьярские господари сполна. Правда, не золотой казной, не землями — другой была плата. Редкой, но ценной. Ты догадался, не правда ли, смертный?
— Ты говорил об учителях…
— Верно. Они расплатились с нами уроками. И первый урок был таков — Янош казнил моего отца за то, что старик стал свидетелем королевской трусости: «великий» Янош бежал, как заяц, с поля битвы под Варной, бросив на погибель предводителя христианского войска — короля Владислава. Но и тогда мы, Дракулэшти, не оставили своей службы, ибо понимали: подлинный враг у нас один — османы. Не счесть, смертный, сколько раз отгонял я османов от этих земель. Двадцать пять тысяч янычаров привел за собой как-то Хамза-паша — с горсткой преданных людей встретил я это грозное войско, вроде бы для переговоров. И что же? Ни один турок не вернулся домой, все полегли под сенью наших лесов. Возрадовался король Матьяш такой неожиданной победе. Спешно отправил гонцов к папе римскому, сообщить о своих успехах. Был обласкан и щедро награжден. И мне, недостойному, перепало от папских щедрот — обманом и лаской заманил меня король Матьяш в свой замок Пешт и лишил свободы. Долгих четырнадцать лет провел я в неволе, в королевском замке Вышеграде, пока османская угроза снова не нависла над головой Матьяша. Тогда дарована была мне свобода. «Свобода» умереть в бою с погаными. Что скажешь, смертный, хороши были мои учителя? Впрочем, я назвал далеко не всех, были другие, однако не стоят они моих слов.
— Какого ответа ты ждешь от меня, рыцарь? Спору нет, с тобой поступали несправедливо. А мужество твое известно потомкам, можешь не сомневаться. Но не только мужество…
— Что же еще?
— Знаешь ли ты, как называют тебя потомки? Те, кстати, кто склоняет голову перед славой твоих побед.
— Как же?
— Влад Цепеш. Вот как иногда зовут тебя в народе. И еще говорят — Влад Пронзатель.
Костас резко оборвал фразу. Показалось — сказал лишнее.
И сердце — впервые за всю беседу — испуганно сжалось в предчувствии страшного.
Однако ж — обошлось.
Сухой короткий смех был ему ответом.
Такой неожиданный, что сердце Костаса еще раз испуганно встрепенулось.
Где-то жила уверенность — не должен смеяться Влад Дракула.
И даже улыбка ему не к лицу.
Но он смеялся.
— Сажатель на кол? Цепеш? Думаешь, ты сообщил мне что-то новое, смертный? При жизни меня звали — «казыклы». То же самое, только по-турецки. Да, я казнил их именно так. Именно так, как они научили меня когда-то.
— Но ведь ты казнил не только турок.
— Какая разница? Смерть настигала врагов, без различия сословия и веры. Враг мне — был врагом моего народа, так же как враг моему народу становился личным моим врагом. Смерть на колу — не стану спорить — страшная смерть, но ведь мы уже говорили с тобой о власти страха, православный.
— Ты часто называешь меня православным…
— Разве я ошибаюсь? На твоей груди крест с изображением Спасителя, но дело не в этом. Одеться можно во что угодно. Я знаю о тебе все или почти все — знанием, данным мне свыше. Ты — православный.
— Это правда. Я крещен в православии и верую в Иисуса Христа, но ты…
— А, понимаю… Еще одна байка из тех, что сочиняли про меня враги. Влад — чернокнижник, продавший душу дьяволу, Влад — оборотень. Не так ли?
— Так.
— Я расскажу тебе только одну историю. Как уже повелось в нашей беседе. Но ты поймешь. Как уже многое понял, смертный. Однажды они и вправду поверили в то, что я оборотень. И — право слово — им не оставалось ничего другого.
Он снова рассмеялся, коротко и сухо.
— Большой отряд турок расположился однажды лагерем, готовясь к сражению с моими воинами. Нас было меньше, много меньше, и силы наши были на исходе. Словом, я понимал, что не смогу вырвать у них победу. Даже если нападу ночью, внезапно, как делал это не раз. Наученные горьким опытом, они расположились слишком удачно. Слишком удачно — для себя. К тому же выставили мощные дозоры. Тогда я придумал вот что. Не знаю, известно ли тебе, пришелец, что волк — почти священное животное для османов. Для нас же — просто коварная дикая собака, наносящая урон стадам. В тот год в окрестных горах бродила не одна волчья стая. Днем мои воины перебили десяток тварей и содрали с них шкуры. А ночью, как только взошла луна, мы натянули на себя свежие шкуры и дико завыли. Многие из моих людей выросли в пастушьих семьях, им ли не знать, как воют голодные звери? Турки — те, кто проснулся, услышав вой стаи, и те, кто стоял в дозоре, — стали молиться. В ярком свете луны они видели нас, спускающихся со склона, но мы и не думали прятаться. Им же, наверное, казалось: волчья стая, подошедшая так близко накануне битвы, — добрый знак. Словом, передвигаясь на четвереньках и подвывая, мы подобрались к ним вплотную. Остальное — просто. Мои люди были большие мастера рукопашного боя, и кинжалом каждый владел неплохо. Большинство поганых приняли смерть с перерезанным горлом, так и не поняв, что произошло. Кто-то все же остался в живых. Я запретил добивать раненых. И поступил правильно. Влада-оборотня они стали бояться еще больше. Смешная история. Много было еще таких, похожих. В бою, православный, — тем паче если это неравное противостояние — хитрость порой оказывается важнее храбрости.
— А кровь?
— Что кровь?
— Говорят, что ты вечно жаждешь человеческой крови и, только напившись ею, обретаешь на время покой. Потому и бессмертен, как все вампиры.
— Знаю, говорят…
Насмешливый голос рыцаря Дракона внезапно стал глухим.
И образ его, доселе отчетливо различимый во тьме, показалось, слегка потускнел, словно растворяясь во мраке.
Однако успел заметить Костас — горестно дрогнули губы призрака, и глубокая смертная тоска нежданно отразилась на волевом лице.
— Бессмертие даровано мне, это правда. Однако не думай, православный, что оно — такая уж приятная и легкая ноша. Не награда вовсе, а испытание ниспослано мне Всевышним за грехи мои. Знаю, однако, оно не вечно, а будет длиться до той поры… пока…
Слова рыцаря были теперь едва слышны. И тьма сгущалось вокруг.
Прошло мгновение, и вот уже никого не видел Костас подле себя и ничего не мог разглядеть в пространстве.
— До какой поры, Дракула? Что должно произойти? — крикнул он, обращаясь во тьму, не заметив даже, что впервые назвал призрак по имени.
Никто не отозвался ему.
Только острый холод внезапно пронзил все тело, будто ледяным ветром повеяло в подземелье.
А вместе с ним пришло чувство, похожее на пробуждение.
Разом, вдруг все стало на свои места.
Не было больше вокруг прохладного свежего уюта — могильным холодом дышала кромешная тьма.
И страхом.
«Заснул? Нет, скорее потерял сознание. Сколько длилось оно — час, два, сутки? Что ждет впереди? Как выбираться отсюда, и возможно ли это вообще — выбраться из каменного плена?»
Ужас холодной скользкой змеей заполз в душу Костаса. И, поддавшись внезапному приступу паники, он закричал.
Отчаянно и громко.
Ошибка Стивена Мура
Такое случалось редко, но на этот раз Стивен Мур действительно ошибся.
И Полина — что тоже было в известной мере обстоятельством феноменальным — его ошибке обрадовалось.
Ибо все мрачные прогнозы отставного полковника Мура сбылись с точностью до наоборот.
Начальнику криминальной полиции Черновицкой области независимой Украины полковнику Богдану Славичу глубоко безразлична была неведомая организация, обозначенная короткой аббревиатурой SAS.
А суетливые хлопоты высоких полицейских чинов из Киева — в отношении этих господ Стивен оказался полностью прав — привели его в состояние крайнего раздражения.
В этом состоянии он и встретил Полину.
Слегка подсластив, правда, пресную мину дежурной вежливостью.
К тому же пан полковник был в некоторой степени джентльменом, а Полина — как ни крути — все же дамой весьма привлекательной, хотя и с удостоверением сотрудника загадочной антитеррористической организации в элегантной сумочке.
Встреча — в этой связи — началась в рамках протокола, однако была ощутимо подернута корочкой льда.
Но лед растаял.
Очень скоро.
Как только речь зашла о Москве и Московском университете, в частности, аспирантами которого почти в одно и то же время были Полина и Богдан.
Правда — на разных кафедрах.
Воспоминания оказались очень схожими, настолько, что обоим в какой-то момент показались едва ли не общими.
Оба, как выяснилось, аспирантуру закончили, но так и не удосужились получить ученую степень. Однако нисколько об этом не сожалели.
Впрочем, куда более ощутимо сближали воспоминания о вещах менее значимых.
Оба, к примеру, до сей поры вспоминали, с неким даже гастрономическим умилением, жареные пирожки с ливером и горячий бульон в пирожковой «стекляшке» напротив знаменитого дома Пашкова.
— А что там теперь, интересно? Наверняка дорогущий ресторан или казино какое-нибудь?
— Честное слово, не помню. Наверняка что-нибудь в этом духе. Хотя не казино — точно. Казино я бы запомнила.
— Играете?
— Бог милует. Просто они обычно очень уж ярко иллюминируются. Не захочешь — обратишь внимание.
— Это точно. Я почему спросил про казино-то? Года три назад заезжал я в вашу Москву по делам, дня на три. Времени на экскурсии и развлечения, понятное дело, не было совсем, но по городу пришлось поболтаться. И такое, знаете, впечатление сложилось — на каждой улице по казино, а то и по парочке. Или — не прав?
— Правы, пожалуй. А в Киеве разве иначе?
— Какое там иначе! Почитай, то же самое. Период первоначального накопления капитала, так, кажется? И соответственно первоначального его отмывания.
— Это верно. Сейчас пытаюсь вспомнить, сколько казино в Лондоне. И знаете, уверенно могу назвать только два.
— Давно вы там?
— Около года.
— А до этого? Москва, Лубянка? Или это сведения, составляющие государственную тайну?
— Никакой тайны. И никакой Лубянки. Уж не знаю — к счастью или к сожалению. Богдан понимающе хохотнул.
— До этого — частный контракт с кораблестроительной компанией, той, что запустила в плавание второй «Титаник». Может, слышали?
— Читал что-то такое. И кем же вы плавали, то есть, простите, ходили на «Титанике» — психологом?
— По сути — да, а по форме — заместителем руководителя службы безопасности.
— Серьезно. Ну а до этого? Если я, конечно, не очень надоел с вопросами.
— Совсем не надоели. До этого тоже контракт, с Министерством обороны России, и — Чечня.
— Ух ты! Интересная у вас биография. Боевая. Вопросов, пожалуй, больше не имею. Готов, что называется, служить верой и правдой. К тому же тема, которая вас интересует, мне, откровенно говоря, тоже небезразлична.
— Вот как? А чего ж вы сначала изображали такую неприступную суровость? Прямо не полковник — айсберг в океане.
— Простите великодушно. Не люблю посторонних в наши дела пускать. А когда начальство суетится и ногами слишком уж сучит — тем паче.
— Теперь, стало быть, я уже не посторонняя?
— Теперь не посторонняя.
— Быстро вы меня раскусили.
— Так я ж, дорогая пани, в розыске не первый год. Образования психологического, правда, не имею, и практика, возможно, маленько поменьше вашей, в том смысле, что без выхода на международную арену. Однако кой-чего соображаю. И людей вижу — в смысле, кто есть who.
— Ну, вот и славно. А что до международной арены, думаю, настало вам, Богдан, время на нее выходить. «Вампирская» — назовем ее так для простоты обозначения — карусель завертелась в ваших Путилах, а потом пошла плясать, что называется, по Европам.
— Про удобство обозначения вы вовремя ввернули. А то я чуть было…
— Не беспокойтесь полковник, я не агент Скарли. И вообще паранормальными явлениями организации вроде той, в которой сейчас служу, занимаются только в кино.
— Ну, слава тебе, Господи. Теперь ведь пишут всякое — не сразу поймешь, где байка, а где…
— Маразм вышестоящего руководства?
— Очень точное замечание. А касательно заграницы — вы Румынию имели в виду? Так в Союзе, если помните, поговорка была: «Курица — не птица, Румыния — не заграница».
— Разве это не про Болгарию говорили?
— В Москве, может, и про Болгарию. А у нас, в Карпатах, про румын. Это точно.
— Понятно. Однако я не только Румынию имела в виду.
— Неужели где-то еще так проказничают?
— Не совсем так, но напрямую связанный с этой проблемой человек умер в Германии. И умер, я думаю, именно потому, что был с ней связан. Однако давайте по порядку…
Они говорили долго.
За это время яркий солнечный день сменили лиловые сумерки, которые позже сгустились до сочной синевы, а спустя еще некоторое время не стало и ее — сплошная темень украинской ночи надежнее всяких штор завесила окна небольшого кабинета начальника криминальной полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42