Вот что я имела в виду, задавая вопрос.
— Ну что за вопрос, дорогая dama? Разумеется, мне знакома и та и эта манера. Что именно вас интересует — какой придерживался коллега Брасов?
— Совершенно верно, профессор. Какой?
— А почему, собственно, вас интересует? То есть какое, в конце концов, это имеет значение? И для чего? Не понимаю. Мне было сказано лицом, заслуживающим всяческого доверия, что вы прибыли из Великобритании, чтобы расследовать гибель коллеги Брасова. Как может помочь следствию манера ведения дискуссии, которой придерживался Дан? Не понимаю.
— Попробую объяснить. Лицо, чье ходатайство открыло мне двери вашего дома, полагаю, сообщило, что по роду профессии я психолог, а по роду занятий — аналитик.
— Ну, разумеется. Я еще заметил, что теперь это стало модно, раньше расследование вел один старый комиссар Мегрэ, теперь же — целая команда молодых людей, среди которых непременно присутствует психолог. Ничего не поделаешь — наверное, это требование времени. Мир меняется.
— Согласна с вами. Впрочем, комиссар Мегрэ, насколько я помню Сименона, был неплохим психологом.
— Это правда. Хотя не уверен, что вечерами он попыхивал своей трубкой над трудами доктора Фрейда. Да и Бог с ними! Чем все же вызван ваш вопрос?
— Видите ли, господин Ионеску, год назад доктор Брасов вступил в переписку с представителем одной из древнейших аристократических фамилий Европы. По расчетам доктора Брасова, этот человек являлся единственным наследником по прямой рода Дракулэшти. Не буду попусту тратить ваше время — это довольно сложное, но достаточно Убедительное генеалогическое исследование. Так вот, профессор Брасов затратил немало времени и сил, убеждая указанное лицо, во-первых, официально принять еще один наследственный титул и, во-вторых, посетить Румынию. В конце концов ему это удалось, но роковое стечение обстоятельств помешало их встрече. В ночь накануне появления наследника в Бухаресте доктор Брасов, как вы знаете, был убит. Однако небольшой — что, откровенно говоря, изрядно меня удивило — архив ученого, связанный с историей рода Дракулэшти, был передан этому человеку секретарем доктора Брасова… господином…
— Батори. Каролем Батори зовут этого молодого человека, и для бедного Дана он был не просто секретарем — слугой, кухаркой, лекарем. Словом, человеком необходимым. К тому же преданным всей душой. Я бы даже сказал — с некоторым перебором.
— Простите?
— Ну, знаете ли, мне никогда не импонировали эдак… как бы это выразить… по-собачьи, что ли, преданные ученики и последователи. Готовые по одному только знаку патрона выброситься в окно, лечь под поезд или, наоборот, сокрушить несметное количество народа только за то, что этот люд не разделяет суждений великого гуру.
— А он из таких?
— О! Ярчайший представитель! К чести Дана, он никогда не культивировал собственной личности. Простите за плохой каламбур. Словом, не поощрял слепой любви и безотчетной преданности. Скорее — терпел. Парнишка был ему действительно полезен. А быть может, и необходим. Не мне судить. Так что же за архив передал Кароль Батори этому таинственному наследнику?
— Небольшой архив. Повторюсь — меня это несколько удивляет. Ведь доктор Брасов работал над ним всю жизнь.
— А меня — нисколько не удивляет.
— Почему же?
— Потому что вы еще довольно наивны, сударыня. А я — уже нет. Думаю, этот наследник не вызывал особой симпатии у верного Санчо Пансы. Европейский аристократ, говорите? Знаю я этих напыщенных индюков, простите, если как-то задеваю вас этим определением. Плевать им на историю какой-то крохотной, почти безвестной, к тому же нищей страны. Не думаю, что сильно погрешу против истины, если предположу, что этот господин попросту вышвырнул бы половину бумаг прямо в аэропорту, дабы не обременять багаж лишним грузом. Или в крайнем случае отправил бы пылиться на самую дальнюю полку своей библиотеки. Наверняка безразмерной и редко посещаемой. Вот Кароль и решил спасти некоторую часть многолетних трудов своего кумира. Надо думать, самую ценную. Возможно, мальчишка даже надеется продолжить его дело. И — кто знает? — может, так и случится.
— Если бы вы знали, профессор, насколько вы сейчас несправедливы.
— Вот как? Ну что ж, милостивая государыня, заставьте меня устыдиться. Я — весь внимание.
— Напыщенный аристократ, презирающий историю и маленькие страны, на самом деле принадлежал к числу людей образованных и благородных — да, да именно благородных, в прямом и самом высоком смысле этого слова. Интересами же доктора Брасова он проникся настолько, что буквально грезил исторической реабилитацией Влада Третьего. И готов был вложить в это дело те небольшие средства, которыми располагал.
— Я не ослышался, вы сказали «был», сударыня?
— Вы не ослышались, увы. Месяц назад его не стало.
— Что послужило причиной кончины? Он был уже немолод?
— Нет, это был еще довольно молодой человек. Немногим больше пятидесяти. Что же касается причины… Она, собственно, дала толчок этому расследованию. Он умер, сраженный исключительно редкой болезнью крови, которой заболел вдруг и, кстати, почти сразу же после возвращения из Румынии.
— Ну, разумеется, его укусил вампир…
— Я излагаю факты, профессор, исключительно факты, в хитросплетении которых очень хочу разобраться.
— Простите, сударыня. Считайте, что вы устыдили меня настолько, что готов посыпать голову пеплом. Однако — Увы! — не курю и не жгу камина. Поймите и вы — вампирские мифы окутывают Румынию с незапамятных времен, как вечный, неистребимый туман, наказание Господне. Если бы вы только могли понять, как много вреда принесли они нашей исторической науке… Впрочем, полагаю, упреки мои не по адресу. Вы не поленились приехать к нам из Лондона, чтобы разобраться наконец в том кошмаре, который творится последнее время. Я имею в виду гибель доктора Брасова и доктора Эрхарда с его экспедицией. Наверное, к этой страшной веренице смертей следует отнести и стремительную болезнь вашего друга. Вы правы, все это требует прежде всего серьезного анализа. Вернемся к вопросу.
— Вернемся. В архиве доктора Брасова, который мне довелось изучить, есть письмо, вернее — некая аналитическая записка, подготовленная им накануне приезда наследника и именно для него. В ней сжато, но достаточно полно изложены обвинения в адрес Влада Дракула, приводимые, как я понимаю, сторонниками «вампирской» версии. Но полностью отсутствуют опровергающие аргументы доктора Брасова. Первой моей мыслью, естественно, было — он просто не успел изложить свое видение. Тогда-то и вспомнились два способа ведения полемики. Вот и все.
— Вы умны не по годам, сударыня. Блестящая логика. Не буду томить рассуждениями. Первое: доктор Брасов, насколько мне известно — а мне это известно доподлинно! — всегда — слышите, мадам?! — всегда придерживался в дискуссиях второго метода. То бишь разбивал аргументы противника последовательно, по мере, так сказать, их поступления. Отсюда — второе. Полагаю, вам в руки аналитическая записка коллеги Брасова попала, мягко говоря, в усеченном виде. Кто и зачем произвел это усечение — вопрос. Первой, разумеется, приходит мысль о все том же верном Кароле. Но, откровенно говоря, не понимаю, зачем это ему понадобилось? Впрочем, расследование загадочных обстоятельств — не моя прерогатива. Хотя именно в этом вопросе, пожалуй, я смогу вам помочь. Да, смогу. И даже сочту необходимым, в память о покойном коллеге Брасове. «Обвинительное заключение» при вас?
— Да.
— Доставайте его. И приготовьтесь читать вслух.
— Вслух?
— Именно. Это не моя стариковская причуда, сейчас вы поймете, чего я хочу добиться.
Полина послушно извлекла из портфеля небольшую папку с документами.
Принялась перебирать содержимое — в поисках нужного.
Профессор Ионеску тем временем легко поднялся из Кресла и скрылся за дверью кабинета.
Вернулся он довольно скоро, неся в руках маленький кассетный магнитофон «Sony», десятилетней как минимум давности.
Вид у него был загадочный.
Происходящее, похоже, начинало увлекать старика всерьез.
— Готовы? Начинайте!
— Турецкие послы отказались снять головные уборы на приеме у господаря, объяснив, что таков обычай их страны и они не обнажают голов даже перед императорами. Господарь похвалил их обычай и, чтобы он не мог быть нарушен даже по случайности, приказал приколотить шапки к головам послов гвоздями.
— Все?
— По этому эпизоду — да.
— Секунду.
Старик завозился с магнитофоном.
Раздался характерный писк быстро проматываемой пленки, а потом в комнате зазвучал голос.
Негромкий, глуховатый, почти лишенный эмоций, но такой отчетливый, что Полине на несколько мгновений стало не по себе.
Кроме того, она ни секунды не сомневалась, кому принадлежит — а вернее, принадлежал — этот голос.
Доктор Брасов между тем спокойно и уверенно возражал ей из своего небытия:
— Анализируя эту историю, я пришел к выводу, что она полностью вымышлена. Практика обмена посольствами в любом случае, независимо от интереса одного государства к другому, сложилась много позже. Во времена Влада Третьего послы других стран прибывали в Валахию, если государства были заинтересованы в контакте, и тогда — проявляли особую почтительность. Что понятно. Турецкие послы вряд ли посещали двор валашского господаря, ибо отношения Влада с Османской империей носили определенный характер. Кроме того, если бы подобное посольство и посетило Валахию, описанный инцидент вряд ли был бы возможен. Воспитанный при дворе турецкого султана, Влад был прекрасно осведомлен о местных обычаях. В этой связи никаких разногласий на эту тему возникнуть просто не могло.
В этом месте профессор Ионеску остановил запись.
Некоторое время в комнате висела тишина. Наконец заговорила Полина:
— Что это?
— Лекция. Обычная лекция, одна из сотен, прочитанных коллегой Брасовым. И в каждой — или почти в каждой — из них он говорил об этом. О полном абсурде напраслины, возводимой на Влада Цепеша. О природе всех нелепостей, связанных с легендами о нем. Об истинной сути деяний и политики Влада. Ну и так далее, и тому подобное. Это был его конек, всем известно. По чистой случайности запись одной из лекций оказалась у меня. Только и всего.
— Вы позволите мне сделать копию?
— Разумеется. И надеюсь, что мой скромный вклад ускорит ваш, сударыня, успех на этом поприще.
— Об успехе, господин профессор, говорить рано.
— Об успехе, милая dama, говорить никогда не рано. Что же касается вас, поверьте старику — к тому же все мы, румыны, немного колдуны и чернокнижники, — вы обречены. На удачу, разумеется. Только потом, в эйфории победы, не забудьте вернуть кассету. Не так уж много осталось у меня на память о Дане. Совсем не много.
— Даю вам слово. И — спасибо.
Было около шести пополудни, и она спешила.
Лорд Джулиан решил пообедать и заодно обменяться информацией в половине седьмого вечера, в китайском ресторане Dragon House — Minion.
Это было вполне в духе Энтони Джулиана: в любой стране мира он сохранял верность привычкам и вкусам. Китайская кухня была известной слабостью лорда, и, надо думать, прежде чем выбрать ресторан, он придирчиво навел о нем справки.
Обед посему ожидался приличный.
Другое дело, что еще одной особенностью лорда Джулиана была патологическая нетерпимость к любым опозданиям.
Притом совершенно не важно было, кто и по какой причине опаздывает на свидание с его светлостью.
Сомнения полковника Славича
Откровенно говоря, известие о гибели репортера Гурского не сильно опечалило Богдана Славича.
Само собой разумеется, это было не по-христиански.
Однако сердцу, как известно, не прикажешь.
И в неприязни, и в любви оно решает по-своему.
Однако дело было принято в производство — и дело, по всему, неординарное.
Поднявшаяся было шумиха вокруг очередной «вампирской» вылазки и приснопамятный Степан Грач, которого, разумеется, тоже вспомнили и искусно вплели в канву пугающих слухов, внимание полковника не занимали.
Или — почти не занимали.
Кому-кому, а Богдану Славичу, имевшему на руках акты судебно-медицинских экспертиз, было ясно, как дважды два: ничего общего между двумя убийствами нет.
В первом случае страдающий редким заболеванием крови Грач действительно убил несчастного бродяжку и выпил некоторую часть его крови, в полном и самом ужасном смысле этого понятия.
Во втором — способ убийства был не так ясен, а вернее — не ясен совсем. Эксперты с уверенностью утверждали одно: сонная артерия жертвы была кем-то аккуратно надрезана.
Далее многоопытные криминалисты озадаченно разводили руками.
Тело Гурского было полностью обескровлено. Однако каким образом было произведено это — совершенно бессмысленное на первый взгляд — действо, эксперты определить затруднялись.
Поблизости от места, где перепуганные насмерть подростки наткнулись на труп репортера Гурского, обнаружены были свежие следы, оставленные, судя по размеру, мужчиной, обутым в изящные дорогие туфли.
Следы же говорили о том, что мужчина приближался к Гурскому и некоторое время находился практически рядом, возможно — и вероятно! — мирно беседуя.
Как случилось, что некоторое время спустя он спокойно — следов борьбы обнаружено не было — вонзил узкий, острый предмет в шею репортера и потом обескровил безжизненное тело, понять было невозможно.
Богдан терялся в догадках.
Возможно, потому совершенно отвергнуть связь между гибелью репортера и давним убийством бездомного мальчика он не мог.
Разумеется, покойный Степа был ни при чем, но, может, некто, страдающий той же болезнью, оказался более сообразительным?
Номер львовского телефона Славич набирал уверенно.
На этот раз он ни секунды не сомневался, что старый патологоанатом на месте.
И — ошибался.
Молодой вежливый голос на том конце провода, услышав просьбу Богдана, немедленно окрасился подобающими скорбными интонациями:
— Сожалею, пан полковник, но доктор Хейфиц умер.
— Когда?
Богдан был так поражен известием, что короткий вопрос дался ему с трудом.
Вышло — тихо и совершенно растерянно.
Молодой человек во Львове оценил состояние собеседника.
К траурным ноткам добавилось искреннее участие:
— Уже три месяца тому назад. Простите, он приходился вам… кем-то?
— Нет, собственно. То есть — учителем.
— Мне тоже. Простите еще раз, понимаю, что заменить Якова Моисеевича невозможно. Но, быть может, смогу вам чем-то помочь?
— Да. Спасибо. Может быть. Послушайте, мне нужно знать, страдал ли человек заболеванием крови. Гемо… Ну, тем самым, Что исследовал Яков Моисеевич. Проблема в том, что никаких экспериментальных материалов у меня нет, разве только ткани… Края раны, которой он наверняка касался. Возможно, зубами, что, впрочем, вряд ли… И несколько капель крови жертвы. Да… Этого, пожалуй, недостаточно. Так что простите, вопрос снимается. Спасибо, впрочем, за участие.
— Постойте. Вы ведь по поводу убийства в Лесавуче?
— По этому самому, будь он неладен.
— Вот что, присылайте ваши образцы. Я, конечно, не волшебник и даже не учусь, но.:, почему бы не попробовать, в конце концов. Кстати, Яков Моисеевич вспоминал вас незадолго до смерти… Вот ведь как.
— А почему вспоминал? То есть в связи с чем?
— Почему? Не помню. Вот незадача! А ведь было что-то такое, точно было. Но, наверное, не слишком важное, иначе я бы запомнил. Вы уж извините.
— Да не на чем. Так материалы я подошлю?
— Ну, конечно. Я постараюсь извлечь максимум. Знаете, пан полковник, доктор Хейфиц очень хорошо к вам относился и даже ставил в пример студентам. Да… Говорил: думающий сыщик.
— Что ж, спасибо на добром слове. Ему. И вам — за то, что потрудились передать.
Преемник доктора Хейфица, похоже, был неплохим парнем.
Совсем неплохим.
Богдан подумал об этом, положив трубку.
А уже через пару дней вернулся к этой мысли снова — Молодой патологоанатом слово сдержал.
И даже сделал несколько большее.
— Знаете, пан полковник, у меня для вас даже не две, как обычно, а целых три новости.
— Но все плохие?
— Я бы так не сказал. Скорее — неоднозначные. То есть как бы это поточней выразиться, все они в большей степени вопросы, чем ответы.
— Что ж, давайте ваши вопросы. Хороший вопрос иногда подкинет больше информации, чем плохой ответ.
— Неплохо сказано. Так вот, новость первая — жертва, в смысле убиенный репортер, эктодермальной дисплазией, то бишь порфиновой болезнью, не страдала. Новость вторая, думаю, заинтересует вас гораздо в большей степени. И вообще… дает пищу для определенных размышлений. На краях раны наши биохимики обнаружили микрочастицы органического вещества, близкого по составу к костной ткани.
— Это, простите, как понимать?
— Как понимать, откровенно говоря, я не знаю. А означает сия абракадабра в переводе с биохимического на человеческий язык, что надрез кожной поверхности произведен зубами или ногтями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Ну что за вопрос, дорогая dama? Разумеется, мне знакома и та и эта манера. Что именно вас интересует — какой придерживался коллега Брасов?
— Совершенно верно, профессор. Какой?
— А почему, собственно, вас интересует? То есть какое, в конце концов, это имеет значение? И для чего? Не понимаю. Мне было сказано лицом, заслуживающим всяческого доверия, что вы прибыли из Великобритании, чтобы расследовать гибель коллеги Брасова. Как может помочь следствию манера ведения дискуссии, которой придерживался Дан? Не понимаю.
— Попробую объяснить. Лицо, чье ходатайство открыло мне двери вашего дома, полагаю, сообщило, что по роду профессии я психолог, а по роду занятий — аналитик.
— Ну, разумеется. Я еще заметил, что теперь это стало модно, раньше расследование вел один старый комиссар Мегрэ, теперь же — целая команда молодых людей, среди которых непременно присутствует психолог. Ничего не поделаешь — наверное, это требование времени. Мир меняется.
— Согласна с вами. Впрочем, комиссар Мегрэ, насколько я помню Сименона, был неплохим психологом.
— Это правда. Хотя не уверен, что вечерами он попыхивал своей трубкой над трудами доктора Фрейда. Да и Бог с ними! Чем все же вызван ваш вопрос?
— Видите ли, господин Ионеску, год назад доктор Брасов вступил в переписку с представителем одной из древнейших аристократических фамилий Европы. По расчетам доктора Брасова, этот человек являлся единственным наследником по прямой рода Дракулэшти. Не буду попусту тратить ваше время — это довольно сложное, но достаточно Убедительное генеалогическое исследование. Так вот, профессор Брасов затратил немало времени и сил, убеждая указанное лицо, во-первых, официально принять еще один наследственный титул и, во-вторых, посетить Румынию. В конце концов ему это удалось, но роковое стечение обстоятельств помешало их встрече. В ночь накануне появления наследника в Бухаресте доктор Брасов, как вы знаете, был убит. Однако небольшой — что, откровенно говоря, изрядно меня удивило — архив ученого, связанный с историей рода Дракулэшти, был передан этому человеку секретарем доктора Брасова… господином…
— Батори. Каролем Батори зовут этого молодого человека, и для бедного Дана он был не просто секретарем — слугой, кухаркой, лекарем. Словом, человеком необходимым. К тому же преданным всей душой. Я бы даже сказал — с некоторым перебором.
— Простите?
— Ну, знаете ли, мне никогда не импонировали эдак… как бы это выразить… по-собачьи, что ли, преданные ученики и последователи. Готовые по одному только знаку патрона выброситься в окно, лечь под поезд или, наоборот, сокрушить несметное количество народа только за то, что этот люд не разделяет суждений великого гуру.
— А он из таких?
— О! Ярчайший представитель! К чести Дана, он никогда не культивировал собственной личности. Простите за плохой каламбур. Словом, не поощрял слепой любви и безотчетной преданности. Скорее — терпел. Парнишка был ему действительно полезен. А быть может, и необходим. Не мне судить. Так что же за архив передал Кароль Батори этому таинственному наследнику?
— Небольшой архив. Повторюсь — меня это несколько удивляет. Ведь доктор Брасов работал над ним всю жизнь.
— А меня — нисколько не удивляет.
— Почему же?
— Потому что вы еще довольно наивны, сударыня. А я — уже нет. Думаю, этот наследник не вызывал особой симпатии у верного Санчо Пансы. Европейский аристократ, говорите? Знаю я этих напыщенных индюков, простите, если как-то задеваю вас этим определением. Плевать им на историю какой-то крохотной, почти безвестной, к тому же нищей страны. Не думаю, что сильно погрешу против истины, если предположу, что этот господин попросту вышвырнул бы половину бумаг прямо в аэропорту, дабы не обременять багаж лишним грузом. Или в крайнем случае отправил бы пылиться на самую дальнюю полку своей библиотеки. Наверняка безразмерной и редко посещаемой. Вот Кароль и решил спасти некоторую часть многолетних трудов своего кумира. Надо думать, самую ценную. Возможно, мальчишка даже надеется продолжить его дело. И — кто знает? — может, так и случится.
— Если бы вы знали, профессор, насколько вы сейчас несправедливы.
— Вот как? Ну что ж, милостивая государыня, заставьте меня устыдиться. Я — весь внимание.
— Напыщенный аристократ, презирающий историю и маленькие страны, на самом деле принадлежал к числу людей образованных и благородных — да, да именно благородных, в прямом и самом высоком смысле этого слова. Интересами же доктора Брасова он проникся настолько, что буквально грезил исторической реабилитацией Влада Третьего. И готов был вложить в это дело те небольшие средства, которыми располагал.
— Я не ослышался, вы сказали «был», сударыня?
— Вы не ослышались, увы. Месяц назад его не стало.
— Что послужило причиной кончины? Он был уже немолод?
— Нет, это был еще довольно молодой человек. Немногим больше пятидесяти. Что же касается причины… Она, собственно, дала толчок этому расследованию. Он умер, сраженный исключительно редкой болезнью крови, которой заболел вдруг и, кстати, почти сразу же после возвращения из Румынии.
— Ну, разумеется, его укусил вампир…
— Я излагаю факты, профессор, исключительно факты, в хитросплетении которых очень хочу разобраться.
— Простите, сударыня. Считайте, что вы устыдили меня настолько, что готов посыпать голову пеплом. Однако — Увы! — не курю и не жгу камина. Поймите и вы — вампирские мифы окутывают Румынию с незапамятных времен, как вечный, неистребимый туман, наказание Господне. Если бы вы только могли понять, как много вреда принесли они нашей исторической науке… Впрочем, полагаю, упреки мои не по адресу. Вы не поленились приехать к нам из Лондона, чтобы разобраться наконец в том кошмаре, который творится последнее время. Я имею в виду гибель доктора Брасова и доктора Эрхарда с его экспедицией. Наверное, к этой страшной веренице смертей следует отнести и стремительную болезнь вашего друга. Вы правы, все это требует прежде всего серьезного анализа. Вернемся к вопросу.
— Вернемся. В архиве доктора Брасова, который мне довелось изучить, есть письмо, вернее — некая аналитическая записка, подготовленная им накануне приезда наследника и именно для него. В ней сжато, но достаточно полно изложены обвинения в адрес Влада Дракула, приводимые, как я понимаю, сторонниками «вампирской» версии. Но полностью отсутствуют опровергающие аргументы доктора Брасова. Первой моей мыслью, естественно, было — он просто не успел изложить свое видение. Тогда-то и вспомнились два способа ведения полемики. Вот и все.
— Вы умны не по годам, сударыня. Блестящая логика. Не буду томить рассуждениями. Первое: доктор Брасов, насколько мне известно — а мне это известно доподлинно! — всегда — слышите, мадам?! — всегда придерживался в дискуссиях второго метода. То бишь разбивал аргументы противника последовательно, по мере, так сказать, их поступления. Отсюда — второе. Полагаю, вам в руки аналитическая записка коллеги Брасова попала, мягко говоря, в усеченном виде. Кто и зачем произвел это усечение — вопрос. Первой, разумеется, приходит мысль о все том же верном Кароле. Но, откровенно говоря, не понимаю, зачем это ему понадобилось? Впрочем, расследование загадочных обстоятельств — не моя прерогатива. Хотя именно в этом вопросе, пожалуй, я смогу вам помочь. Да, смогу. И даже сочту необходимым, в память о покойном коллеге Брасове. «Обвинительное заключение» при вас?
— Да.
— Доставайте его. И приготовьтесь читать вслух.
— Вслух?
— Именно. Это не моя стариковская причуда, сейчас вы поймете, чего я хочу добиться.
Полина послушно извлекла из портфеля небольшую папку с документами.
Принялась перебирать содержимое — в поисках нужного.
Профессор Ионеску тем временем легко поднялся из Кресла и скрылся за дверью кабинета.
Вернулся он довольно скоро, неся в руках маленький кассетный магнитофон «Sony», десятилетней как минимум давности.
Вид у него был загадочный.
Происходящее, похоже, начинало увлекать старика всерьез.
— Готовы? Начинайте!
— Турецкие послы отказались снять головные уборы на приеме у господаря, объяснив, что таков обычай их страны и они не обнажают голов даже перед императорами. Господарь похвалил их обычай и, чтобы он не мог быть нарушен даже по случайности, приказал приколотить шапки к головам послов гвоздями.
— Все?
— По этому эпизоду — да.
— Секунду.
Старик завозился с магнитофоном.
Раздался характерный писк быстро проматываемой пленки, а потом в комнате зазвучал голос.
Негромкий, глуховатый, почти лишенный эмоций, но такой отчетливый, что Полине на несколько мгновений стало не по себе.
Кроме того, она ни секунды не сомневалась, кому принадлежит — а вернее, принадлежал — этот голос.
Доктор Брасов между тем спокойно и уверенно возражал ей из своего небытия:
— Анализируя эту историю, я пришел к выводу, что она полностью вымышлена. Практика обмена посольствами в любом случае, независимо от интереса одного государства к другому, сложилась много позже. Во времена Влада Третьего послы других стран прибывали в Валахию, если государства были заинтересованы в контакте, и тогда — проявляли особую почтительность. Что понятно. Турецкие послы вряд ли посещали двор валашского господаря, ибо отношения Влада с Османской империей носили определенный характер. Кроме того, если бы подобное посольство и посетило Валахию, описанный инцидент вряд ли был бы возможен. Воспитанный при дворе турецкого султана, Влад был прекрасно осведомлен о местных обычаях. В этой связи никаких разногласий на эту тему возникнуть просто не могло.
В этом месте профессор Ионеску остановил запись.
Некоторое время в комнате висела тишина. Наконец заговорила Полина:
— Что это?
— Лекция. Обычная лекция, одна из сотен, прочитанных коллегой Брасовым. И в каждой — или почти в каждой — из них он говорил об этом. О полном абсурде напраслины, возводимой на Влада Цепеша. О природе всех нелепостей, связанных с легендами о нем. Об истинной сути деяний и политики Влада. Ну и так далее, и тому подобное. Это был его конек, всем известно. По чистой случайности запись одной из лекций оказалась у меня. Только и всего.
— Вы позволите мне сделать копию?
— Разумеется. И надеюсь, что мой скромный вклад ускорит ваш, сударыня, успех на этом поприще.
— Об успехе, господин профессор, говорить рано.
— Об успехе, милая dama, говорить никогда не рано. Что же касается вас, поверьте старику — к тому же все мы, румыны, немного колдуны и чернокнижники, — вы обречены. На удачу, разумеется. Только потом, в эйфории победы, не забудьте вернуть кассету. Не так уж много осталось у меня на память о Дане. Совсем не много.
— Даю вам слово. И — спасибо.
Было около шести пополудни, и она спешила.
Лорд Джулиан решил пообедать и заодно обменяться информацией в половине седьмого вечера, в китайском ресторане Dragon House — Minion.
Это было вполне в духе Энтони Джулиана: в любой стране мира он сохранял верность привычкам и вкусам. Китайская кухня была известной слабостью лорда, и, надо думать, прежде чем выбрать ресторан, он придирчиво навел о нем справки.
Обед посему ожидался приличный.
Другое дело, что еще одной особенностью лорда Джулиана была патологическая нетерпимость к любым опозданиям.
Притом совершенно не важно было, кто и по какой причине опаздывает на свидание с его светлостью.
Сомнения полковника Славича
Откровенно говоря, известие о гибели репортера Гурского не сильно опечалило Богдана Славича.
Само собой разумеется, это было не по-христиански.
Однако сердцу, как известно, не прикажешь.
И в неприязни, и в любви оно решает по-своему.
Однако дело было принято в производство — и дело, по всему, неординарное.
Поднявшаяся было шумиха вокруг очередной «вампирской» вылазки и приснопамятный Степан Грач, которого, разумеется, тоже вспомнили и искусно вплели в канву пугающих слухов, внимание полковника не занимали.
Или — почти не занимали.
Кому-кому, а Богдану Славичу, имевшему на руках акты судебно-медицинских экспертиз, было ясно, как дважды два: ничего общего между двумя убийствами нет.
В первом случае страдающий редким заболеванием крови Грач действительно убил несчастного бродяжку и выпил некоторую часть его крови, в полном и самом ужасном смысле этого понятия.
Во втором — способ убийства был не так ясен, а вернее — не ясен совсем. Эксперты с уверенностью утверждали одно: сонная артерия жертвы была кем-то аккуратно надрезана.
Далее многоопытные криминалисты озадаченно разводили руками.
Тело Гурского было полностью обескровлено. Однако каким образом было произведено это — совершенно бессмысленное на первый взгляд — действо, эксперты определить затруднялись.
Поблизости от места, где перепуганные насмерть подростки наткнулись на труп репортера Гурского, обнаружены были свежие следы, оставленные, судя по размеру, мужчиной, обутым в изящные дорогие туфли.
Следы же говорили о том, что мужчина приближался к Гурскому и некоторое время находился практически рядом, возможно — и вероятно! — мирно беседуя.
Как случилось, что некоторое время спустя он спокойно — следов борьбы обнаружено не было — вонзил узкий, острый предмет в шею репортера и потом обескровил безжизненное тело, понять было невозможно.
Богдан терялся в догадках.
Возможно, потому совершенно отвергнуть связь между гибелью репортера и давним убийством бездомного мальчика он не мог.
Разумеется, покойный Степа был ни при чем, но, может, некто, страдающий той же болезнью, оказался более сообразительным?
Номер львовского телефона Славич набирал уверенно.
На этот раз он ни секунды не сомневался, что старый патологоанатом на месте.
И — ошибался.
Молодой вежливый голос на том конце провода, услышав просьбу Богдана, немедленно окрасился подобающими скорбными интонациями:
— Сожалею, пан полковник, но доктор Хейфиц умер.
— Когда?
Богдан был так поражен известием, что короткий вопрос дался ему с трудом.
Вышло — тихо и совершенно растерянно.
Молодой человек во Львове оценил состояние собеседника.
К траурным ноткам добавилось искреннее участие:
— Уже три месяца тому назад. Простите, он приходился вам… кем-то?
— Нет, собственно. То есть — учителем.
— Мне тоже. Простите еще раз, понимаю, что заменить Якова Моисеевича невозможно. Но, быть может, смогу вам чем-то помочь?
— Да. Спасибо. Может быть. Послушайте, мне нужно знать, страдал ли человек заболеванием крови. Гемо… Ну, тем самым, Что исследовал Яков Моисеевич. Проблема в том, что никаких экспериментальных материалов у меня нет, разве только ткани… Края раны, которой он наверняка касался. Возможно, зубами, что, впрочем, вряд ли… И несколько капель крови жертвы. Да… Этого, пожалуй, недостаточно. Так что простите, вопрос снимается. Спасибо, впрочем, за участие.
— Постойте. Вы ведь по поводу убийства в Лесавуче?
— По этому самому, будь он неладен.
— Вот что, присылайте ваши образцы. Я, конечно, не волшебник и даже не учусь, но.:, почему бы не попробовать, в конце концов. Кстати, Яков Моисеевич вспоминал вас незадолго до смерти… Вот ведь как.
— А почему вспоминал? То есть в связи с чем?
— Почему? Не помню. Вот незадача! А ведь было что-то такое, точно было. Но, наверное, не слишком важное, иначе я бы запомнил. Вы уж извините.
— Да не на чем. Так материалы я подошлю?
— Ну, конечно. Я постараюсь извлечь максимум. Знаете, пан полковник, доктор Хейфиц очень хорошо к вам относился и даже ставил в пример студентам. Да… Говорил: думающий сыщик.
— Что ж, спасибо на добром слове. Ему. И вам — за то, что потрудились передать.
Преемник доктора Хейфица, похоже, был неплохим парнем.
Совсем неплохим.
Богдан подумал об этом, положив трубку.
А уже через пару дней вернулся к этой мысли снова — Молодой патологоанатом слово сдержал.
И даже сделал несколько большее.
— Знаете, пан полковник, у меня для вас даже не две, как обычно, а целых три новости.
— Но все плохие?
— Я бы так не сказал. Скорее — неоднозначные. То есть как бы это поточней выразиться, все они в большей степени вопросы, чем ответы.
— Что ж, давайте ваши вопросы. Хороший вопрос иногда подкинет больше информации, чем плохой ответ.
— Неплохо сказано. Так вот, новость первая — жертва, в смысле убиенный репортер, эктодермальной дисплазией, то бишь порфиновой болезнью, не страдала. Новость вторая, думаю, заинтересует вас гораздо в большей степени. И вообще… дает пищу для определенных размышлений. На краях раны наши биохимики обнаружили микрочастицы органического вещества, близкого по составу к костной ткани.
— Это, простите, как понимать?
— Как понимать, откровенно говоря, я не знаю. А означает сия абракадабра в переводе с биохимического на человеческий язык, что надрез кожной поверхности произведен зубами или ногтями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42