В конце концов, каждый вправе верить тому, чем живет в этот миг его душа. В своей жизни я встречала людей, живущих еще более странными верованиями. Однако скажите мне: в чем же заключается ваша вина? Разве ужасный Дракула каким-то образом подчинялся вашей воле или воле покойного профессора?
— Подчинялся? Конечно же, нет. Поверьте — сейчас мы а имеем дело не просто с монстром, порождением тьмы, но с самой тьмой. Кому, скажите на милость, подчинится она? Разве только самому сатане? А наша вина? Существует — а вернее, существовало — устойчивое поверье: господарь Дракула окончательно сбросит оковы векового сна, в который был погружен волей разгневанных небес, когда последний оставшийся в его роду согласится признать родство и вступить в наследственные права. Теперь вам ясно?
— Теперь ясно.
— Что Кароль Батори — опасный безумец. Не правда ли?! Он почти выкрикнул это, заставив нескольких посетителей кофейни с интересом обернуться в их сторону. А после неожиданно заслонил лицо руками. И, низко уронив голову на грудь, разрыдался.
В каменном плену

Он очнулся довольно быстро от могильного — вот уж точно! — холода, сковавшего тело.
Боли, как ни странно, не было, хотя в памяти сохранились обрывочные воспоминания о бесконечном полете, а вернее — падении в каком-то ограниченном пространстве.
Будто и вправду каменный исполин, жестокий и беспощадный, сжал его в объятиях. А дальше?..
То ли — прыгнул вместе с ним, погружаясь в тартарары. То ли — швырнул его со всей дьявольской мочи в узкий колодец.
Последнее более всего походило на правду, ибо теперь, окончательно придя в себя, Костас вспомнил — это было именно падение в колодец или нечто очень похожее: глубокое, узкое отверстие в гранитной толще подземелья. Теперь он лежал в кромешной тьме. Однако — был жив.
И даже — по ощущениям — не сильно изувечен. Тело покоилось на мягкой песчаной почве, прохладной, но сухой.
Дышалось легко.
Настало, однако, время осмотреться. Он приподнялся с великой осторожностью и сел. Медленно пошарил вокруг себя руками: кругом была пустота, возможно — и, скорее всего, — обманчивая.
Но, как ни странно, именно она несколько успокоила Костаса. К тому же движения не причинили боли — значит, первое ощущение было справедливым: серьезных травм чудом удалось избежать.
Пришло время вспомнить о вещах менее важных, однако ж необходимых. Тем более — нынче.
Что, к примеру, сталось с фонариком в верхнем кармане куртки? Была, правда, еще зажигалка.
Но Костас уповал на милость провидения. И не напрасно.
Фонарик оказался цел и послушно вспыхнул, отозвавшись на легкое прикосновение, — яркий луч пронзил кромешный мрак. И сразу же утратил пронзительность, рассеялся, разбегаясь, широким потоком света. Пустота.
Ничего не увидел Костас поначалу, и ощущение бесконечной подземной пустыни немедленно завладело сознанием, вселив скорее тревогу, нежели успокоив.
Однако очень скоро он разглядел пределы свободного пространства: рассеянный и сильно поблекший луч уперся в стену, издалека показавшуюся такой же каменной и шероховатой, как и стены в замке.
Что ж, это было логично.
Многоэтажное подземелье — вполне в духе коварного рыцаря Дракулы.
К тому же снабженное хитроумными ловушками.
Костас ни секунды не сомневался, что, заглядевшись на портрет поенарской мадонны, угодил именно в ловушку для таких любопытных ротозеев, как он, ловко упрятанную в правильном месте.
Надо полагать, замок был напичкан и другими, предназначенными для незваных гостей, более искушенных.
Впрочем, теперь это не имело значения.
Он был в западне и понятия не имел, каким образом станет выбираться отсюда.
Луч фонарика между тем медленно шарил впотьмах.
Скоро стало ясно: пролетев неведомое — но изрядное — расстояние, Костас оказался в просторном помещении.
При желании его можно было назвать залом, пребывая в дурном настроении — подвалом, но как бы там ни было — здесь было просторно, сухо, прохладно, чувствовался постоянный приток свежего воздуха, хотя не наблюдалось ни одного источника света.
Почва под ногами была песчаной, мягкой и немного зыбкой, но не настолько, чтобы, поднявшись на ноги, Костас потерял равновесие. К тому же — пустота.
Ощущение пустоты по-прежнему преследовало его, однако больше не тревожило. Скорее — успокаивало. Но это длилось недолго.
Сделав несколько робких шагов, он постепенно обрел некоторую уверенность, и нетерпение скользкой коварной змейкой заползло в душу. Хотелось скорее разобраться в ситуации: понять, где именно очутился и — главное — как быть дальше?
Что бы ни случилось, сидеть сложа руки Костас Катакаподис не собирался. По крайней мере до той поры, пока силы не оставили его. А до того страшного мига было, слава Богу, еще далеко.
К тому же — любопытство.
Крохотной лапкой оно уже царапало душу.
Словом, уверенности у Костаса прибывало.
Как вдруг…
Запнувшись об это очередное «вдруг», он чуть было не упал, подумал о следующей ловушке и даже успел мысленно поинтересоваться: как много их здесь? И сколь глубоко — в этой связи — подземелье?
Но — обошлось.
Он устоял на ногах и только больно ушиб коленку — препятствие было невысоким.
Луч фонарика немедленно прыгнул вниз, сорвавшись с каменного поднебесья, которое за секунду до этого внимательно обследовал Костас в поисках отверстия или хотя бы расщелины.
«И поделом — нечего витать в облаках!» — еще успел подумать он.
А после на некоторое время лишился способности соображать и уж тем более — иронизировать.
В узкой полосе яркого света Костасу открылось зрелище, повергшее его в шок.
А вернее — в ужас.
Препятствие, на которое он налетел впотьмах, было распахнутой каменной гробницей.
И тот, кто покоился в этой странной усыпальнице, в ярком свете фонаря предстал перед Костасом во всем ужасном великолепии.
Именно так — ужасном великолепии.
Ужасным был вид останков — ибо скелет, погребенный в каменном гробу, был обезглавлен.
Великолепным было убранство — камзол из златотканой парчи, обильно расшитый драгоценными камнями.
Руки покойного при погребении скрещены были на груди, теперь остались от них только хрупкие фаланги костей, но и они по-прежнему сжимали рукоятку тяжелого меча,
Выполненную в форме головы дракона, хищно оскалившего пасть. Вместо глаз чудовища тускло мерцали в полумраке два огромных изумруда. Ножны меча покрыты были искусным орнаментом, в канве которого также сплелись грозные чудища — драконы, усыпанные изумрудами и рубинами. Отчего казалось, что сошлись могучие монстры в смертельной схватке и живая алая кровь брызжет, скатываясь по зеленым чешуйчатым телам.
Оцепенение постепенно проходило.
Однако ж Костас все еще стоял, не в силах пошевелиться и отвести глаз от сплетения драконьих тел на драгоценных ножнах рыцарского меча.
Зрелище завораживало.
Рассудок очнулся первым, и стала понятна мистическая притягательность орнамента.
Многочисленные рубины на ножнах были выложены так искусно, что казалось — живая кровь беспрестанно струится меж сплетенных драконьих тел, не проливается наземь, растекаясь густыми страшными лужицами, растворяется в бесконечности — и значит, где-то там, в субстанциях неведомых, рождается новая жизнь.
Ибо живая кровь на то и жива, чтобы всегда продолжать жизнь и знаменовать ее, а не смерть вовсе.
А смерть — что же?
Она вечно бродит рядом, в надежде на случайную наживу. И порой получает свое.
Но только — порой.
Так было и так будет.
Всегда.
Во веки веков.
Аминь.
Костас вздрогнул, окончательно приходя в себя.
Что за странные мысли роились в его голове?
Чужие — вне всякого сомнения — мысли.
Но не чуждые ему.
Нет, не чуждые.
Как странно.
Впрочем, одно было ясно — чужие или нет, странные Мысли пошли ему на пользу.
Настолько, что достало сил и смелости низко склониться над загадочными останками и даже коснуться их рукой. Напрасно.
Мерцающая золотом парча, казавшаяся на расстоянии прочной, совсем не тронутой временем, от слабого прикосновения пальцев немедленно рассыпалась в прах. Костас стремительно отдернул руку. И даже отступил на шаг от саркофага. Поздно.
В том месте, где дерзкая рука смертного коснулась древних останков, образовалось небольшое отверстие, в котором отчетливо белело нечто — вероятнее всего, одна из костей скелета.
Поначалу Костас не хотел даже приближаться к захоронению.
Не от страха, но из боязни повредить еще что-нибудь. Однако в образовавшейся дыре что-то блеснуло. Костас направил туда луч фонарика и, следуя за ним, вроде бы непроизвольно снова шагнул вперед, вплотную приблизившись к саркофагу.
Зрение не обмануло: под парчовым камзолом покойный носил крест.
Небольшое — по виду — золотое распятие. Нечто в нем, однако, привлекло внимание Костаса. Нечто необычное.
С превеликой осторожностью, дабы — упаси Боже — не коснуться чего-либо еще в облачении погребенного, тем паче его самого, а вернее — его костей, Костас склонился над останками.
Православный крест на груди рыцаря был и вправду не совсем обычным, а вернее — совсем не обычным.
У ног Спасителя, будто бы обнимая его колени, распластался дракон. Голова чудовища была высоко поднята вверх и взгляд устремлен на умирающего Христа.
Крест был небольшим, однако древний мастер сумел отразить состояние зверя.
Поза и, казалось, даже взгляд крохотных, едва различимых глаз дышали глубокой тоской.
Сомнений не оставалось — чудище глубоко скорбело и, возможно, готовилось, как верный пес, умереть у ног распятого хозяина.
— Дракон, скорбящий у креста Господня? Боже правый, но ведь это, наверное, ересь? — Костас медленно перекрестился. — Дракон, скорбящий у креста… Дракон на службе сил Господних…
Что-то такое ведь говорил старый доктор Эрхард, царствие ему небесное. Вот кто ликовал бы теперь по-настоящему. Не безымянный череп, а целое и почти не тронутое временем тело, вернее — его останки.
И с массой атрибутов.
Причем наверняка каждая из мельчайших деталей одежды и оружия скажет специалисту во сто крат больше, чем скупой набор букв и цифр в современном паспорте офицеру эмиграционного контроля.
Один только меч!
Даже он, полный невежда в сложных, запутанных науках — истории, .археологии, генеалогии, — едва только взглянув на него, сразу понял, кому принадлежало грозное оружие.
И, стало быть, чьи останки покоятся в каменной гробнице.
Сам Дракула, великий и ужасный, покоился в этой подземной усыпальнице.
Обезглавленный, как и утверждал профессор Эрхард.
Неожиданно Костас вспомнил: когда-то, совсем недавно, в разговорах с профессором и его людьми, в беседе с тем, кто нанял его для этой проклятой работы, он много раз произносил эти слова: великий и ужасный.
Но всякий раз — с изрядной долей иронии.
Еще он вспомнил собственную шутку по поводу визитной карточки, которую непременно попросит у грозного призрака при встрече.
Теперь все это казалось легкомысленной глупостью.
Однако страха не было.
Древние останки не пугали его, и даже случись в этот миг нечто запредельное — обрети грозный рыцарь из каменного гроба плоть и восстань во всем своем ужасном величии, Костас не то чтобы не испугался, но принял бы это явление как должное.
О смерти, которой почти наверняка чревата была подобная метаморфоза, он не думал.
Впрочем, смерть караулила его в любом случае — выбраться из каменного мешка самостоятельно было скорее всего невозможно.
Надежда на то, что его всерьез будут искать в поенарских руинах, была слабой. Возможно, взбудораженные Льяной селяне без особого усердия пошарят по окрестностям — и, разумеется, ничего не найдут. А вечером, с радостью отдавая должное бесплатной выпивке, выставленной хозяйкой бара, еще и беззлобно посмеются над ней.
И Льяна, конечно, посмеется вместе с ними. Правда, будет ее смех отдавать горчинкой. А может, не будет никакого смеха, не станет поднимать односельчан на поиски синеглазого грека веселая трактирщица. Мало ли мужчин навсегда покидали ее именно так, обещая вернуться к обеду? Всех не отыщешь.
Да и к чему искать? Разве, уходя, каждый не освобождает место следующему? Чем плохо?
Нет, ни о чем подобном не думал Костас сейчас почему-то.
Хотя, наверное, следовало бы.
Мысли в голове по-прежнему являлись довольно странные. К примеру, опустившись наземь около гробницы, он даже не заметил, что при этом весьма непочтительно облокотился на ее гранитное основание, — голова была занята совсем другим.
Он думал о кресте, случайно обнаруженном под парчовым одеянием Дракулы.
И смутное ощущение, незаметно родившись, крепло в душе — чудилось Костасу: не только в бесконечных профессорских рассказах слышал он о подобном, и скорее всего совсем не в них.
Но где же?
Затрепетала вдруг в душе уверенность: где-то видел он уже этот крест, где-то, когда-то, совсем недавно.
Но где?
Когда?
Туманилось сознание.
Не хотело расставаться с тайной.
А дальше случилось и вовсе странное — взбудораженный, размышляющий Костас, деятельный по природе своей и, стало быть, просто обязанный метаться в поисках выхода или по меньшей мере ответа на те вопросы, что тревожили душу, неожиданно задремал.
Легко и приятно дышалось ему в глубоком подземелье, воздух которого вроде полнился умиротворением и покоем.
Не было сил противостоять этой ласковой дреме.
И не хотелось вовсе.
Охота к перемене мест

— С чего бы вдруг? Этой страстишки за вами раньше вроде бы не наблюдалось. И потом, поездка вЛоенари практически организована. Все ориентированы на завтра. И вдруг… Что это такое — Черновцы? Где это такое — Черновцы? Что за надобность такая срочная в этих самых Черновцах?
Поначалу лорд Джулиан не столько сердился, сколько изображал недовольство.
К тому же название «Черновцы» было ему неизвестно, посему — выговаривалось довольно смешно.
Полина и Стив не сдержали улыбок.
Лорд начинал злиться по-настоящему.
Впрочем, Стив не намерен был покорно выслушивать нотации.
— Этой «страстишке», как изволила выразиться ваша светлость, мы обязаны спасением «Титаника». Да-да, можете не таращить глаза. Именно так. У вас дурная память, это известно. Но у нас с Полли — хорошая. И мы готовы напомнить: не слетай однажды вопреки вашему желанию из Лондона в Париж, наше знаменитое детище — второй «Титаник» мог прославиться столь же печально, сколь и первый… Возможно, он не затонул, но сотни две пассажиров скончались бы в этом круизе, причем в страшных муках, как и предсказала знаменитая парижская прорицательница мадам Габи. Габриэль Лавертен.
— Еще бы ей не предсказать! Она, если мне в очередной раз не изменяет моя дурная память, собиралась отравить их каким-то изощренным образом.
— На сей раз не изменяет. Стало быть, ты готов признать: не слетай мы тогда с Полли в Париж…
— Ну, допустим. Однако в Париж из Лондона — это еще понятно. Но какие-то Тшернов… Черновцы, черт бы их побрал…
— …из Бухареста — это почти одно и то же.
— Но поенарские развалины?
— Простояли шестьсот лет и, уверяю тебя, благополучно простоят еще один день. И мрачный дух мятежного герцога никуда не улетучится, тоже можешь не сомневаться.
— Но зачем, Полли? Вы просто говорите: мне надо в Черновцы, желательно завтра. Могу я по крайней мере поинтересоваться: зачем?
— Ты не интересовался, ты вопил про перемену мест.
— Хорошо. Был не прав. Приношу извинения. И интересуюсь.
— Видите ли, Энтони, именно там, в Черновцах, все началось. И похоже, закончилось. По крайней мере на сегодняшний день.
— То есть?
— Первая «вампирская» жертва — мальчик-бродяжка, которого действительно загрыз человек физически и морально больной, — обнаружилась именно в Черновцах, вернее, в Путиле, на самой границе Украины и Румынии.
— Но ведь вы сразу же отделили это преступление от всех прочих, зачем же теперь к нему возвращаться?
— То, что я сейчас скажу, всего лишь гипотеза. Но она единственная. По крайней мере другой у меня нет. И не предвидится. Посему давайте руководствоваться этой. Итак, в начале прошлого года в Путиле совершается страшное, но вполне объяснимое и потому полностью раскрытое преступление. Преступника задерживают едва ли не на месте преступления, заключают в камеру, где он, придя окончательно в себя, сводит счеты с жизнью. Просто разбивает себе голову о бетонную стену. Страшная смерть. Разумеется, об этом пишут. Причем желтую прессу, которая на постсоветском пространстве разрослась пышным цветом и почти вытеснила с газетного рынка респектабельные издания, такая простая и понятная версия явно не устраивает. Куда привлекательнее — жуткие вампирские истории, которые и начинают вспоминаться и тиражироваться в неимоверном количестве. Дальше всех идет некто Сергей Гурский — репортер бульварной хроники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42