Пожалуй, это был повод для размышлений, и он добросовестно размышлял по этому поводу.
Но не нашел окончательного ответа.
Оставалось одно — жить, оставив все как есть. Сочетая — иными словами — свою неожиданную любовь к России и свою же специфическую деятельность.
К счастью, времена стремительно менялись, уходила в прошлое — дай Бог, навсегда! — эпоха холодной войны, начиналась новая эра и в дипломатии, и в разведке. Полковник Стивен Мур, по всему, должен был неплохо прижиться в новых условиях.
Так и случилось.
И все же настал момент, когда он почувствовал себя смертельно усталым, немолодым, одиноким мужчиной, который, оказывается, ничего уже не ждет от жизни и, в сущности, хочет одного — покоя.
Полного и абсолютного покоя, вкупе со свободой распоряжаться собственной жизнью исключительно по собственному же усмотрению.
Тогда он подал в отставку, и она была принята, хотя многие в госдепартаменте и в Лэнгли удивленно пожали плечами — карьера полковника Мура складывалась блестяще и, в принципе, открывала в дальнейшем широкие перспективы.
Однако ж вольному — воля.
Отставной полковник Мур поселился на далеком Барбадосе, страшно довольный тем обстоятельством, что о нем. похоже, забыли.
Россия, впрочем, осталась с ним, благо доктор славистики Стивен Мур русским языком владел в совершенстве и, значит, вся русская литература в ее величии и многообразии была теперь в полном его распоряжении.
Умопомрачительная роскошь.
Он наслаждался ею не спеша, максимально растягивая удовольствие, дабы хватило на всю оставшуюся жизнь.
А жить отставной полковник Мур собирался долго.
Тихо и незаметно, на своем затерянном в океанских просторах острове.
Однако судьба, рассудив иначе, явилась к нему однажды в обличье старинного приятеля герцога Энтони Джулиана.
Началась эпопея возрождения «Титаника».
Когда же она благополучно закончилась, оказалось, что Стивен Мур более не ощущает гнетущей усталости и груза прожитых лет.
Словом, он снова не прочь был поработать.
И разумеется, работа для него нашлась очень скоро.
Цивилизованный мир оказался перед необходимостью создания единой глобальной системы безопасности, способной противостоять гигантскому, им же самим порожденному злу — международному терроризму.
Надо ли говорить, что специалисты класса Стивена Мура были нарасхват.
Он подписал контракт с госдепом — на сей раз только с ним — и очень скоро, к величайшей своей радости, оказался в России в качестве консультанта дипломатического ведомства.
Радость была двойной: он не просто вернулся в Россию, но теперь был совершенно честен перед ней, хотя ребята в ФСБ наверняка несколько напряглись.
Их дело.
Стивен Мур честно и прямо смотрел в глаза русским.
Кстати, его позабавила одна довольно любопытная метаморфоза.
Работать предстояло в прямом контакте с департаментом по борьбе с терроризмом российского МИДа. В рамках дипломатического ведомства эта служба создана была недавно, и возглавил ее… отставной генерал ФСБ.
Впрочем, это обстоятельство Стива вполне устраивало — он всегда предпочитал общаться с профессионалами, а генерал Антонов, вне всякого сомнения, был профессионалом высокого класса.
К тому же аккуратный, подтянутый, педантичный, но без солдафонства, интеллигентный и даже несколько мягкий с виду Андрей Антонов был просто по-человечески симпатичен Стивену Муру.
И похоже, симпатия была взаимной.
Они общались часто, и, наверное, потому, отвечая на ночной звонок, разорвавший тишину небольшой квартиры на Смоленской набережной, в которой обитал теперь Стив, он сонно подумал: «Это Андрей. Что-то случилось, черт возьми, опять что-то случилось…»
Однако в трубке раздался совсем другой голос.
Новая встреча

— В «The Dorchester», пожалуйста!
Мужчина, стремительно нырнувший в глубокие недра лондонского кеба на стоянке аэропорт Heathrow, был краток.
Впрочем, объяснять ничего и не требовалось.
«The Dorchester» в столице Соединенного Королевства один, в отличие, к примеру, От «tfilton», которых насчитывается изрядное количество.
Стало быть, трех произнесенных слов было вполне достаточно для того, чтобы немедленно тронуться в путь, а заодно распознать в приезжем американца. Акцент у янки, правда, был довольно слабый, но чуткое ухо старого кебмена не обманешь.
И все же он решил удостовериться, аккуратно и вроде бы мельком взглянув в зеркальце на одинокого пассажира.
Мужчина был невысок Ростов, но производил впечатление крепкого, подтянутого парня.
Одет он… да, одежда лучше всяких слов выдавала стопроцентного янки средней руки, это, пожалуй, было удивительно. В чопорном «The Dorhester» останавливаются, как правило, птицы совсем иного полета.
«Уж не хотите ли вы сказать, уважаемый, что я выбрал не тот отель?»
Настало время плотного траффика, и, стало быть, в дороге предстояло провести никак не менее часа.
От нечего делать Стивен Мур вступил в мысленную полемику с пожилым водителе.
Оценивающий взгляд кебмен говорил лучше всяких слов.
Впрочем, и сам отставной полковник Мур думал так же. «Верно, старина, совершенно не тот. Признаться откровенно, мне не по нраву задранный выше Трафальгара нос этого снобистского пристанища. Скажу больше: я вовсе не выбирал этот чертов „The Dorchester“. Тогда кто же, спрашиваете вы? Сноб, разумеется. Самый великий сноб из всех снобов, известных мне по обе стороны Атлантики. А я, уж поверьте, знаю в этих краях многих парней. Очень многих! И снобов среди них — увы! — предостаточно. Но этот, без сомнения, самый выдающийся. Вас, конечно же, интересует, отчего это я безропотно следую его выбору? И вообще какого черта потащился сюда через всю Европу по первому зову какого-то зазнайки? Не спрашивайте, старина! Я и сам не знаю ответа. Таков уж этот титулованный засранец! Отказать этому хамелеону с родословной?! Не представляю, кто способен на такое. Быть может, кто-то… где-то… но только не я. Да-с-с. Так что извольте доставить меня в „The Dorchester“ и побыстрее, любезный. Сэр Энтони Джулиан страсть как нетерпелив…»
— «The Dorchester», сэр!
Стив едва заметно вздрогнул, мгновенно просыпаясь.
Монументальный швейцар в зеленой ливрее предупредительно распахнул дверцу машины.
Небольшая спортивная сумка чудным образом уже перекочевала на вместительную тележку.
— Это весь багаж, сэр? — Другой человек, также облаченный в респектабельное зеленое сукно, ни тоном, ни взглядом не выразил удивления.
Но удивился наверняка. Причем неприятно удивился.
Сюда принято заселяться с доброй дюжиной неподъемных сундуков от «Louis Vuitton». Перебьются.
— Это все, — Да, сэр. У стойки рецепции он взял реванш.
Просто представиться — все, что для этого требовалось
— Добрый вечер. Я — Стивен Мур.
Неподвижная верхняя губа немедленно сдвинулась с места.
Дежурная любезность уступила место почти искреннему восторгу:
— О, сэр! Лорд Джулиан ожидает в «Promenade». Ключ от номера я принесу через несколько минут, если не возражаете.
Он не возражал.
Помпезный «Promenade» — мраморный холл отеля благоухал смесью сигарного дыма, изысканных парфюмерных и алкогольных ароматов.
«Классический запах праздной роскоши», — мрачно констатировал озябший спросонок Стив.
Взгляд его между тем скользил по уютным диванам и глубоким креслам, приютившим в своих гобеленовых недрах разряженную в пух и прах публику — декольтированные платья дам и строгие смокинги джентльменов органично сочетались с экзотическими хламидами арабских шейхов и яркими сари знатных индийских матрон. Кое-где, впрочем, наблюдались и демократичные джинсы вкупе со скромным твидом или эпатирующей кожей.
«Времена все же меняются: дрогнул бастион безупречных манер и незыблемых правил», — подумал Стивен и в этот момент увидел Энтони Джулиана.
Разумеется, в смокинге.
И не одного.
Невысокая хрупкая блондинка расположилась рядом с ним на диване, достаточно близко, чтобы исключить предположение о случайном соседстве. Однако ж оно упорно напрашивалось, ибо дама облачена была именно в джинсы и черный кожаный пиджак.
Это было довольно странное и даже удивительное соседство, и Стив собрался было удивиться по-настоящему.
Но не успел.
Завидев его издали, Тони приветственно поднял руку, а женщина обернулась.
— Боже праведный, Полли, что вы сделали со своими чудными кудрями?
— Ничего особенного — просто остригла.
— Но зачем?!
— Всегда знал, что мы мыслим одинаково, старина. Представь себе, я начал с того же… Однако утраченного не воротишь. Итак, я пригласил вас…
— …господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…
— Именно так. Но откуда, черт возьми?.. Нет… Похоже, он в своем репертуаре, Полли? Опять что-то цитирует?
— Разумеется. Причем, как водится, из нашей классики. Это Гоголь, Энтони. Николай Васильевич Гоголь. Великий русский писатель.
— Что он писал?
— О! Все. Драмы. Комедии. Сатиру. Даже мистику.
— Мистику? Это кстати.
— Очередной перл от Нострадамуса?
— Нет. На сей раз все гораздо серьезнее.
— В таком случае, полагаю, мы переместимся в более подобающее место.
— Я предлагаю подняться в твой номер, ужин можно заказать туда же. Вы не против, Полли?
— Я — нет. Но если мы направляемся в гости к Стиву, то, может быть, следует прежде спросить его?
— Какие, право же, пустяки приходят иногда в вашу умную головку, Полли! Если лорд Джулиан будит меня среди ночи, не утруждая себя объяснениями, выдергивает из Москвы в Лондон, где — на собственный вкус, заметьте! — выбирает отель и бронирует номер, то почему бы ему в конечном итоге не распорядиться этим номером по собственному усмотрению?
— Ты в претензии, старина? Мы можем отправиться ко мне, но если ты помнишь, дорога в Глостершир…
— Помню — как же! Никак не менее полутора часов. Нет уж, увольте. К тому же в вашем милом доме, насколько я помню, водятся привидения…
— Привидения…
Подвижное лицо лорда Джулиана на мгновение застыло.
Взгляд потемнел и наполнился тоскливой тревогой.
Спутники, однако, ничего не заметили.
Оживленно беседуя, Полина и Стив направлялись к лифтам.
Глядя на них, Энтони Джулиан неожиданно почувствовал легкий укол зависти: эти двое еще могли беззаботно шутить, искренне радуясь неожиданной встрече.
Он — уже нет.
Завещание Владислава Текского

Дорогой друг!
Когда это письмо попадет в твои руки, меня уже не будет.
Собственно, если это письмо попало в твои руки, все уже произошло: мы пребываем в разных мирах.
Безумно пошлыми казались всегда эти слова, придуманные словно специально для дешевых романов…
Но вот ведь как неожиданно распорядилась судьба!
Пишу их собственной рукой, находясь — пока еще — в трезвом уме и ясной памяти, и слезы застилают глаза.
Искренние, горькие слезы тоски, бессилия и… страха.
Как странно сейчас писать все это!
Про страх, который обуревает меня и гложет душу, — всю жизнь, сколько помню себя, всегда предпринимал неимоверные усилия, дабы скрыть свои страхи — а их было немало: Скрыть ото всех и даже самому себе не сметь в них при знаться.
И вот теперь пишу, открыто доверяя бумаге — хранилищу не слишком надежному — признание в том, что боюсь. Боюсь так сильно, как никогда за все прожитые годы.
И мне не стыдно.
Напротив — я хочу, чтобы это признание было услышано.
Тем более что вынужден теперь всерьез и, пожалуй, бессовестно злоупотребить нашей дружбой по поводу гораздо более серьезному и ужасному, нежели все мои страхи и душевные томления, вместе взятые.
Дорогой Энтони, в том кругу, к которому мы с тобой имеем честь — или, напротив, несчастье? — принадлежать, не принято посвящать посторонних, пусть и близких друзей, в семейные тайны.
Тем более не принято возлагать на чужие, пусть и очень надежные, плечи фамильные проблемы.
И какие проблемы!
Но такова, очевидно, воля Божья, что в этот страшный час во всем мире нет человека ближе, чем ты, дорогой друг. Притом — человека чести, в том старомодном, забытом ныне — но не мной! — смысле, который вкладывали в это понятие наши предки.
И потому — прости, прости, великодушный и мужественный человек! — прими, как свою, страшную тайну моей несчастной семьи. Тяжкий долг пред Богом и людьми не позволяет мне унести ее в могилу.
Прими и сделай все, что должно.
Потом же, как гласит древняя максима, пусть будет то, что будет.
Итак, перед тобой моя исповедь.
За год примерно до нашей последней — увы, в самом печальном прочтении — встречи в Париже я получил письмо.
Из Румынии.
Почти неведомой страны, расположенной вроде поблизости, едва ли не в центре изъезженной вдоль и поперек Европы, но одновременно бесконечно далекой от того мира, в котором я родился и жил.
Пространное и престранное — прости за каламбур — письмо.
Странной, к примеру, показалась мне настойчивая просьба — почти мольба — автора хранить в тайне ото всех его имя и, по возможности, содержание письма. Она изрядно удивила и даже слегка позабавила своей очевидной нелепостью: речь шла о событиях глубокой древности.
Не стану, впрочем, сейчас вдаваться в подробности.
Во-первых, большую часть я поведал тебе в Париже, нарушив отчасти обет молчания. Однако, если помнишь, твой вопрос о том, с кем именно состою в переписке, оставил без ответа. Хотя — видит Бог! — испытал при этом величайшую неловкость.
Во-вторых, письмо находится в бумагах, которые будут переданы тебе моими душеприказчиками тотчас после моей кончины. По крайней мере уповаю на это.
Словом, не без колебаний я все же вступил в переписку с неизвестным историком из Бухареста и очень скоро оказался увлечен, захвачен, потрясен…
Доктор Брасов — так звали ученого — больше не казался мне странным, тем паче — подозрительным.
Скажу больше: я проникся к нему величайшим уважением, ибо упорным, кропотливым трудом своим этот человек вершил то, чем, в сущности, должен был бы заняться я или кто-то из членов нашей семьи.
Комментарии, как принято теперь говорить, полагаю, излишни.
Надеюсь, ты помнишь нашу парижскую беседу, и, стало быть, нет нужды лишний раз упоминать всуе это имя.
Имя не человека даже — существа, природа которого мне и теперь непонятна, но ужасна.
Ужасна, Энтони, и этот ужас терзает меня во сто крат сильнее страха перед бездной, которая уже близко… совсем рядом. И скоро поглотит навеки то, что осталось от меня.
Но — обо всем по порядку.
Трагедия доктора Брасова, а вслед за ним и моя заключалась в том, что оба мы искренне уверовали в химеру. Дьявольское наваждение. Изощренную сатанинскую мистификацию.
Дан Брасов оказался в плену рокового заблуждения давно, едва ли не в студенческие годы, занявшись историей средних веков. Не знаю точно, когда именно, в какой день и час родилась в его голове пагубная гипотеза, но всю свою дальнейшую жизнь он посвятил ей. Сопоставляя древние рукописи и манускрипты, легенды и сказания, копаясь в развалинах старинных замков, он выстроил стройную и предельно убедительную систему доказательств. Настолько ярких и безупречных, что, изучив их самым внимательным и придирчивым образом — ты знаешь, Энтони, я не легковерен, — твой покорный слуга оказался полностью во власти теории доктора Брасова.
Согласно ей, «имя мужественного рыцаря и доброго христианина было злонамеренно и подло очернено нечестивцами, вступившими в сговор едва ли не с самим сатаной». Надо ли говорить, что благородная цель восстановления столь вопиющей исторической несправедливости не просто захватила, но и вдохновила меня чрезвычайно. Тем более речь шла о человеке, чья кровь, как выяснилось, течет и в моих жилах.
Более того, по расчетам доктора Брасова, именно я оказался потомком по прямой — самой прямой! — из множества прочих генеалогических линий. Что, собственно, и подвигло его разыскать именно меня.
В недобрый час.
Но это — увы! — открылось позже.
В те дни я пребывал в состоянии фанатической эйфории. Нечто подобное, надо полагать, испытывали и безжалостные крестоносцы, и жестокосердные слуги папской инквизиции, кровавым мечом и пламенем страшных костров насаждавшие святую веру, не ведая еще — или не желая ведать, — что подлинная вера во Христа и насилие суть несовместимы.
Сравнение это, возможно, покажется тебе неуместным, ибо в отличие от тех, кого только что порицал, я вступал под знамена отнюдь не Господни.
Не ведая, правда, что творю. Ну да это слабое утешение.
Впрочем, сказанное отношу я только к себе.
Доктора Брасова и теперь, когда стала окончательно ясна глубина его заблуждений, я не виню и тебя прошу о том же. Пусть в адрес этого несчастного не будет брошено ни одного упрека.
Страшная кончина, полагаю, искупила его невольный грех.
Собственно, этим трагическим происшествием и было ознаменовано мое вступление на румынскую землю.
И с этой минуты…
С этой минуты…
Дорогой Энтони, прежде чем продолжить повествование, хочу — да что там хочу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42