Часть института, в которой они находились, была очевидно скрыта от глаз большинства пациентов, что бы там ни говорил доктор. Дайна обратила внимание, что двери всех палат, попадавшихся им по дороге, были заперты снаружи.
Вдруг она попыталась оторваться от доктора Гейста, крикнув при этом:
— Куда, черт побери, вы меня ведете?
Тот не издал ни звука, но, повинуясь знаку его свободной руки, здоровенная медсестра взяла Дайну под локоть с другой стороны. Девушка стала извиваться всем телом, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Перестань, милая, — сказала ей медсестра. — Вот увидишь, все это для твоей же пользы. Доверься доктору.
Подняв голову. Дайна взглянула в тупое лицо медсестры и заметила темную линию волос у нее над верхней губой.
По мере того, как они продвигались все дальше вглубь больницы, Дайне удавалось разобрать глухие, ритмичные удары, почему-то нагонявшие на нее страх, доносившиеся из-за некоторых запертых дверей, точно за ними скрывались сердца неведомых гигантов.
Наконец они остановились напротив двери, ничем не отличавшейся от всех остальных. Медсестра достала ключ из кармана комбинезона, больше походившего на полицейскую форму, чем на одежду врача, и повернула его в замке. Они очутились в маленькой клетушке, вся обстановка которой состояла из кровати и тумбочки. Единственное крошечное окно, закрытое металлической сеткой, располагалось так высоко, что сквозь него Дайна видела лишь кусочек унылого серого неба.
— Что вы собираетесь делать со мной? — в ее голосе было больше гнева, чем страха.
Доктор Гейст серьезно посмотрел на нее сквозь линзы своих очков. Он вмиг приобрел важный и самоуверенный вид.
— Мисс Уитней, — произнес он, стараясь говорить как можно громче, — вы серьезно больны.
Она почувствовала, как ее желудок сжался, но все-таки сумела сказать.
— Что вы имеете в виду? У меня уже три года не было даже простуды.
Тонкие губы врача слегка вывернулись наружу, изобразив то, что он по-видимому считал улыбкой божества.
— Сейчас речь не идет о вашем теле, мисс Уитней, а о вашем рассудке. Человеческий мозг — странная, очень сложная система, и, как правило, субъективные ощущения вводят людей в заблуждение. Только при помощи объективного обследования может быть поставлен верный диагноз. — Он крутил указательным пальцем левой руки, зажав его в ладони правой, пока не хрустнул сустав. — Вы — неуравновешены. Грубо говоря, у вас развился психоз. — Он нависал над ней, внезапно став похожим на огромного медведя, хотя до этого момента он не казался Дайне чересчур большим. — Эти постоянные побеги из дому являются вашей попыткой отрицания реальности.
Дайна решила, что доктор Гейст должно быть окончательно спятил, и попыталась проскользнуть мимо него к двери.
Однако он с легкостью остановил ее, и его толстые пальцы с такой силой впились в бицепсы Дайны, что она невольно вскрикнула.
— Мне ужасно жаль, — его голос звучал совершенно искренне, — но мы вряд ли можем ожидать, что вы согласитесь с таким диагнозом, не так ли? Ведь в конечном счете недостаток беспристрастности не позволяет вам вынести правильное суждение. — Он легонько встряхнул девушку, точно стараясь таким образом вернуть ее на путь истинный. — Болезнь глубоко укоренилась в вас, мисс Уитней. Поэтому вы должны научиться доверять нам. Мы знаем, что вам нужно. — Последняя мысль показалась ему до того забавной, что он сдавленно хихикнул, издав звук густой и липкий, словно патока. Звук, преследовавший Дайну многие годы, после того, как она вышла оттуда.
Доктор Гейст обнял ее, но в этом движении не было ни капли тепла или нежности, и Дайна уже не в первый раз удивилась тому, какую суровую подготовку должны пройти эти врачи, чтобы начисто отсечь себя от остального человечества. «Неужели они, — спрашивала она себя, — столь же бесконечно, невероятно холодны и в своей личной жизни? Неужели они ложатся в постель к своим женам с тем же бесчувственным презрением? Гладят по головке сыновей и дочерей с тем же вымуштрованным безразличием? Может ли какая-нибудь трагедия в личной жизни заставить их пролить хоть слезинку?» Дайне казалось, что не может. Однако в ее душе не было и следа жалости по отношению к доктору Гейсту или его семье. Живя со свиньей, нельзя не замараться. Нет, она испытывала лишь гнев, горевший в ее сердце как холодное пламя и вместе с ним враждебность, глухой стеной отгородившую ее от всякой связи с доктором. «Я не сдамся, — повторяла она про себя, как заклинание. — Чтобы ни случилось, я не сдамся ему».
— Главное, ни о чем не беспокойтесь, — продолжал говорить доктор Гейст своим самым мягким тоном. — Вы очень счастливая девушка, потому что попали в надежные руки. Нам известен самый быстрый метод исцеления. Вы и глазом моргнуть не успеете, как будете в полном порядке, а?
— Я чувствую себя в полном порядке сейчас, — ответила она, но доктор Гейст помахал пальцем у нее перед носом.
— Очень скоро, — сказал он, — вы поймете, в чем дело.
— Я хочу знать, — осведомилась Дайна, что вы собираетесь сделать со мной.
— Вы что-нибудь слышали об инсулиновой шоковой терапии? — поинтересовался доктор Гейст. Его лицо, казалось, мерцало в резком верхнем свете. — Я вижу, что нет. Неважно. Так даже лучше. Видите ли, процесс очень прост. Инсулин, вводимый пациенту в кровь огромными дозами, вызывает шок и бессознательное состояние. В этом нет ничего страшного, уверяю вас. Это значит лишь то, что мы временно побеждаем ваше сознание. Ну а пока оно, э-э, спит, мы можем вызвать на поверхность подсознание, где собственно и скрывается ваша проблема. — «Где скрываются твои проблемы», — подумала про себя Дайна. — Вы сообщаете нам, в чем состоят ваши проблемы, и в промежутках между сеансами лечения инсулином групповая терапия разрешает их.
— Завтра я отведу вас в лечебный кабинет лично, чтобы вы, э-э, акклиматизировались в непривычном окружении. Некоторые, гм, сопутствующие обстоятельства могут показаться на первый взгляд пугающими.
— Знает ли моя мать что-нибудь обо всем этом?
— Мисс Уитней, — произнес доктор Гейст медленно и членораздельно, словно объясняя что-то очень простое непонятливому ребенку, — именно ваша мать пришла ко мне за советом относительно вашего, э-э, состояния.
— Состояния? — воскликнула Дайна. — Я не знаю ничего ни о каком состоянии.
— Разумеется, — доктор Гейст улыбнулся с видом человека, полностью уверенного в себе.
— Вы сумасшедший идиот, — когда это не подействовало, она добавила, — я хочу увидеться с ней.
Улыбка не сходила с его лица, широкая и лучезарная — именно такая, какой его обучали.
— Простите, мисс Уитней, но правила, существующие в Институте, запрещают любые посещения в течение восемнадцати дней. Так же, как и телефонные звонки. — Он оживленно потер руки. — Теперь, задав, э-э, общую ориентацию, мы передадим бразды правления в руки местного персонала и распрощаемся с вами до утра.
Он сдержал слово. Ее разбудили в четыре утра и одели в чистое больничное платье. Доктор Гейст уже нетерпеливо поджидал ее, точно она запаздывала на их первое свидание. Как только она появилась на пороге своей палаты, он улыбнулся ей все той же лучезарной улыбкой. Дайну сопровождала та же здоровая медсестра, которая доставила ее в палату накануне. В коридоре не было ни единого окна, и свет горел одинаково на протяжении двадцати четырех часов в сутки. Это приводило пациентов в замешательство и сбивало их с толку.
Свежевыбритая физиономия доктора Гейста была такой красной, словно он всю ночь катался по морозу в санях. От него несло дешевым одеколоном, настолько хорошо знакомым Дайне, что она даже не могла вспомнить его название. Его пальцы опять, как и вчера, сомкнулись на ее руке, точно стальные зажимы.
— Дальше ваша помощь не потребуется, мисс Мак Михаэльс, — бросил он отрывисто, после того, как Дайна безропотно позволила ему повести ее за собой. Добравшись до первого разветвления, они пошли направо, потом свернули налево в другой коридор, как две капли воды похожий на первый. Странная, призрачная тишина царила в больнице в этот ранний час, и даже слабое поскрипывание резиновых подошв их туфель на бледно-зеленом линолеуме было ясно различимо.
Пройдя половину коридора, доктор Гейст остановился. Вытащив из кармана твидовых брюк ключ, он вставил его в замок и повернул два раза. За дверью открылся пролет металлической лестницы, покрашенный в темно-зеленый цвет, ведущей вниз. С лестницы тянуло холодом и сыростью. Некрашеные бетонированные стены и потолок производили тягостное и мучительно однообразное впечатление.
Когда они спустились на вторую площадку, до слуха Дайны стали долетать смутные шумы. Эхо их всякий раз долго вибрировало в воздухе, и девушка наклоняла голову набок, пытаясь понять, что это за звуки.
Доктор Гейст провел ее на третий уровень, и едва они покинули лестничный пролет, как те же самые звуки раздались вновь с шокирующей ясностью. Это были крики людей, приглушенные, но исключительно отчетливые.
Дайна задрожала и попятилась было назад, но доктор лишь крепче сжал пальцы на ее руке и почти потащил ее за собой.
— Почему они кричат? — спросила Дайна едва слышно.
— Постарайтесь не обращать на это внимания, — беззаботно отозвался врач. — Это всего лишь побочные эффекты лечения.
— Вы имеете в виду инсулиновую шоковую терапию? — не дождавшись ответа, она почувствовала, что у нее от страха задрожал живот и сказала себе: «Я не стану кричать так».
— Именно таким образом, моя милая мисс Уитней, вы будете общаться с нами, — бесстрастно произнес доктор Гейст, и Дайна возненавидела его еще больше. — Вы прокричите нам весь свой психоз, и когда он выйдет, э-э, на свет, мы рассеем его подобно тому, как облачко пыли рассеивается дуновением ветра. — Дайна подумала про себя, что его воображение оставляет желать много лучшего.
Он привел ее в тускло освещенную комнату без окон, похожую на келью, и внезапно девушку осенило, почему «лечебные кабинеты» располагаются на много футов ниже основных помещений больницы. По той же самой причине, по которой терапия проводилась в столь необычное время суток: вопли и крики, сопровождавшие ее, не должны были тревожить остальных пациентов.
Дайна оглядела комнату-камеру и не увидела ничего, кроме оцинкованного стола, к крышке которого по бокам крепились кожаные ремни шириной дюйма в три.
— Их совершенно не надо бояться, — сказал доктор, поигрывая одним из этих ремней. — Вы должны быть привязаны к столу при прохождении процедуры ради вашей же безопасности.
— Моей безопасности? — слабо переспросила она, чувствуя себя так, словно вся кровь покинула ее тело и вытекла на пол сквозь подошвы туфель.
— Да. — Доктор повернулся кругом. — Инсулиновый шок вызывает серию, э-э, резких конвульсий и судорог. Вы можете нечаянно покалечиться, если не будете привязаны.
Дайна отвернулась и ее стошнило. Согнувшись пополам, она заходилась в приступе рвоты, сопровождавшемся, по крайней мере как ей казалось, отвратительными захлебывающимися звуками, лишь усиливавшими его.
— Это просто признак того, что ваше тело освобождается от болезней, населявших его, — заявил доктор Гейст, ничуть не смутившись. Он точно не замечал, что творится с девушкой. — На самом деле, это хороший симптом, так как заставив ваш рассудок ослабить контроль, мы получим в руки ключ к вашему исцелению. День за днем действуя в этом направлении, мы достигнем поставленной цели.
Вытирая губы и старательно дыша через нос из-за отвратительного вкуса во рту, Дайна смотрела на него. Ослепительный свет маленьких лампочек под потолком отражался в линзах очков Гейста, делая их непроницаемыми для взгляда снаружи, в результате чего он стал похожим уже не на святого Николая, а на доктора Циклопа.
— Как..., — она запнулась. — Как долго продлится лечение?
— Два с половиной месяца.
«О господи! — подумала она. — Я не выдержу так долго». А потом, когда он повел Дайну назад в ее палату, отчаянный, безмолвный крик поднялся из глубины ее души:
«Бэб, где ты? Забери меня отсюда!»
Лечение началось на следующий день в четыре утра. Доктор Гейст ждал ее в коридоре, но на сей раз он выглядел более спокойным. Вместе они зашагали по тому же пути, опускаясь все ниже и ниже в чрево больницы, туда, где никто не услышит ее крики. Останавливаясь на очередной площадке. Дайна чувствовала, как ее тело лишилось еще одной порции жизненной энергии.
Предыдущей ночью она плохо спала, часто просыпаясь, и ее неистовые мысли раз за разом возвращались к этому предстоящему моменту. Она представляла, как будет сопротивляться, как обрушит кулаки в ненавистную рожу медсестры и яростно вцепится зубами в толстую ляжку доктора Гейста. Однако теперь, когда этот момент настал, она чувствовала себя такой обессиленной и морально подавленной, что покорно позволила им положить ее лицом вниз на стол и привязать.
Осторожно, почти нежно, доктор Гейст поднял кромку ее больничного платья. Под ним на Дайне не было ничего, и доктор уставился на ее тело так, точно она являлась его дочерью. Яркий свет, отражаясь от линз его очков, метался по грубым бетонным стенам, как огни автомобильных фар. Опустив глаза. Дайна взглянула на каменный пол, и вот тогда словно «темница» впервые прозвучало у нее в голове, словно пистолетный выстрел.
Чувствуя головокружение, она повернула голову и увидела правую руку доктора Гейста, державшую шприц с иглой невероятной длины, какой Дайна никогда не видела прежде.
— Это больно? — спросила она голосом испуганного ребенка. Однако слезы ярости продолжали стоять в уголках ее глаз, и она изо всех сил стискивала побелевшие пальцы в кулаки. «Если бы только, — повторяла она про себя, — я не была связана». Ей хотелось стереть с лица земли доктора Гейста со всеми его идиотскими рассуждениями о пользе медицины и мерзкой леденящей улыбкой, словно примерзшей к его лицу.
— Это совсем не больно, — услышала она его голос, доносившийся словно с другой планеты. Разумеется, Дайна ни на секунду не усомнилась в том, что это — ложь. Она уже успела убедиться в его беспощадности и коварстве.
Она ощутила холодное прикосновение на обнаженных ягодицах, и в то же мгновение ненависть в ее душе вспыхнула с неведомой ей доселе силой. Она забилась, затрепыхалась всем телом, прикованным к оцинкованному столу, как рыба, вытащенная из воды. Смутно она слышала, как доктор Гейст зовет на помощь мисс Мак Михаэльс, однако это не остановило ее. Ничто и никто не смог бы остановить ее в тот миг. Ненависть фонтаном била в ее душе, и Дайна воображала, как ее развязанные руки смыкаются на жирном горле доктора Гейста. Вдруг что-то пронзило ее кожу и стало проникать все глубже и глубже в ее плоть, в то время как она сама погружалась все дальше и дальше во мрак. Она закричала не от боли или шока, а от ни с чем не сравнимого унижения.
Ярость продолжала бушевать в ее груди с неослабевающей силой, однако ненавистное лицо, стоявшее перед ее глазами, подернулось туманной пленкой, так что его стало невозможно разобрать. Потом доктор Гейст исчез, и на смену ему явилась Моника. Однако руки ее по-прежнему стискивали шею этого воображаемого существа. Она стала задыхаться; ее вздохи стали похожи на плеск воды, проливаемый на каменный пол... Открыв рот, она зашлась в беззвучном крике.
Некоторое время она лежала, зажмурив глаза со всей силой, на которую была способна ее ненависть. — «Мать, — мысленно обращалась она к Монике, — как ты могла поступить со мной так? Ревность. Ты всегда ревновала меня. Все было ничего, когда я была маленькой, и ты могла пеленать меня, кормить и купать. Но стоило мне вырасти, как я превратилась в твою соперницу. Ты хотела, чтобы я навсегда осталась ребенком».
Она открыла глаза, потому что хотела увидеть искаженное, словно отражение в кривом зеркале, лицо матери, находящейся уже на волоске от смерти, задыхающейся в смертельной хватке. Однако она увидела перед собой не мать, а кого-то другого, полускрытого в тени, нагоняющего на нее непреодолимый ужас. Дайна закричала и продолжала кричать до тех пор, пока у нее хватало дыхания. После она на некоторое время впала в беспамятство, погрузившись в пустоту.
Очнувшись, она получила густой лимонный сироп, такой сладкий, словно он был сделан из одного сахара. Однако даже он не смог отбить сильный вкус резины, державшийся у нее во рту. На следующий день, лежа у себя в палате и глядя в потолок, она припомнила Т-образный кусок черной резины, валявшийся на полу, который она увидела после того, как ее вытащили из темницы. Следы ее собственных зубов, красовавшиеся на этом куске, были такими глубокими, словно Дайна прокусила его насквозь.
Когда она пришла в себя, ей в палату принесли завтрак. Еще никогда в своей жизни она не испытывала такого голода и все же, увидев размер тарелок и их количество, подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Вдруг она попыталась оторваться от доктора Гейста, крикнув при этом:
— Куда, черт побери, вы меня ведете?
Тот не издал ни звука, но, повинуясь знаку его свободной руки, здоровенная медсестра взяла Дайну под локоть с другой стороны. Девушка стала извиваться всем телом, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Перестань, милая, — сказала ей медсестра. — Вот увидишь, все это для твоей же пользы. Доверься доктору.
Подняв голову. Дайна взглянула в тупое лицо медсестры и заметила темную линию волос у нее над верхней губой.
По мере того, как они продвигались все дальше вглубь больницы, Дайне удавалось разобрать глухие, ритмичные удары, почему-то нагонявшие на нее страх, доносившиеся из-за некоторых запертых дверей, точно за ними скрывались сердца неведомых гигантов.
Наконец они остановились напротив двери, ничем не отличавшейся от всех остальных. Медсестра достала ключ из кармана комбинезона, больше походившего на полицейскую форму, чем на одежду врача, и повернула его в замке. Они очутились в маленькой клетушке, вся обстановка которой состояла из кровати и тумбочки. Единственное крошечное окно, закрытое металлической сеткой, располагалось так высоко, что сквозь него Дайна видела лишь кусочек унылого серого неба.
— Что вы собираетесь делать со мной? — в ее голосе было больше гнева, чем страха.
Доктор Гейст серьезно посмотрел на нее сквозь линзы своих очков. Он вмиг приобрел важный и самоуверенный вид.
— Мисс Уитней, — произнес он, стараясь говорить как можно громче, — вы серьезно больны.
Она почувствовала, как ее желудок сжался, но все-таки сумела сказать.
— Что вы имеете в виду? У меня уже три года не было даже простуды.
Тонкие губы врача слегка вывернулись наружу, изобразив то, что он по-видимому считал улыбкой божества.
— Сейчас речь не идет о вашем теле, мисс Уитней, а о вашем рассудке. Человеческий мозг — странная, очень сложная система, и, как правило, субъективные ощущения вводят людей в заблуждение. Только при помощи объективного обследования может быть поставлен верный диагноз. — Он крутил указательным пальцем левой руки, зажав его в ладони правой, пока не хрустнул сустав. — Вы — неуравновешены. Грубо говоря, у вас развился психоз. — Он нависал над ней, внезапно став похожим на огромного медведя, хотя до этого момента он не казался Дайне чересчур большим. — Эти постоянные побеги из дому являются вашей попыткой отрицания реальности.
Дайна решила, что доктор Гейст должно быть окончательно спятил, и попыталась проскользнуть мимо него к двери.
Однако он с легкостью остановил ее, и его толстые пальцы с такой силой впились в бицепсы Дайны, что она невольно вскрикнула.
— Мне ужасно жаль, — его голос звучал совершенно искренне, — но мы вряд ли можем ожидать, что вы согласитесь с таким диагнозом, не так ли? Ведь в конечном счете недостаток беспристрастности не позволяет вам вынести правильное суждение. — Он легонько встряхнул девушку, точно стараясь таким образом вернуть ее на путь истинный. — Болезнь глубоко укоренилась в вас, мисс Уитней. Поэтому вы должны научиться доверять нам. Мы знаем, что вам нужно. — Последняя мысль показалась ему до того забавной, что он сдавленно хихикнул, издав звук густой и липкий, словно патока. Звук, преследовавший Дайну многие годы, после того, как она вышла оттуда.
Доктор Гейст обнял ее, но в этом движении не было ни капли тепла или нежности, и Дайна уже не в первый раз удивилась тому, какую суровую подготовку должны пройти эти врачи, чтобы начисто отсечь себя от остального человечества. «Неужели они, — спрашивала она себя, — столь же бесконечно, невероятно холодны и в своей личной жизни? Неужели они ложатся в постель к своим женам с тем же бесчувственным презрением? Гладят по головке сыновей и дочерей с тем же вымуштрованным безразличием? Может ли какая-нибудь трагедия в личной жизни заставить их пролить хоть слезинку?» Дайне казалось, что не может. Однако в ее душе не было и следа жалости по отношению к доктору Гейсту или его семье. Живя со свиньей, нельзя не замараться. Нет, она испытывала лишь гнев, горевший в ее сердце как холодное пламя и вместе с ним враждебность, глухой стеной отгородившую ее от всякой связи с доктором. «Я не сдамся, — повторяла она про себя, как заклинание. — Чтобы ни случилось, я не сдамся ему».
— Главное, ни о чем не беспокойтесь, — продолжал говорить доктор Гейст своим самым мягким тоном. — Вы очень счастливая девушка, потому что попали в надежные руки. Нам известен самый быстрый метод исцеления. Вы и глазом моргнуть не успеете, как будете в полном порядке, а?
— Я чувствую себя в полном порядке сейчас, — ответила она, но доктор Гейст помахал пальцем у нее перед носом.
— Очень скоро, — сказал он, — вы поймете, в чем дело.
— Я хочу знать, — осведомилась Дайна, что вы собираетесь сделать со мной.
— Вы что-нибудь слышали об инсулиновой шоковой терапии? — поинтересовался доктор Гейст. Его лицо, казалось, мерцало в резком верхнем свете. — Я вижу, что нет. Неважно. Так даже лучше. Видите ли, процесс очень прост. Инсулин, вводимый пациенту в кровь огромными дозами, вызывает шок и бессознательное состояние. В этом нет ничего страшного, уверяю вас. Это значит лишь то, что мы временно побеждаем ваше сознание. Ну а пока оно, э-э, спит, мы можем вызвать на поверхность подсознание, где собственно и скрывается ваша проблема. — «Где скрываются твои проблемы», — подумала про себя Дайна. — Вы сообщаете нам, в чем состоят ваши проблемы, и в промежутках между сеансами лечения инсулином групповая терапия разрешает их.
— Завтра я отведу вас в лечебный кабинет лично, чтобы вы, э-э, акклиматизировались в непривычном окружении. Некоторые, гм, сопутствующие обстоятельства могут показаться на первый взгляд пугающими.
— Знает ли моя мать что-нибудь обо всем этом?
— Мисс Уитней, — произнес доктор Гейст медленно и членораздельно, словно объясняя что-то очень простое непонятливому ребенку, — именно ваша мать пришла ко мне за советом относительно вашего, э-э, состояния.
— Состояния? — воскликнула Дайна. — Я не знаю ничего ни о каком состоянии.
— Разумеется, — доктор Гейст улыбнулся с видом человека, полностью уверенного в себе.
— Вы сумасшедший идиот, — когда это не подействовало, она добавила, — я хочу увидеться с ней.
Улыбка не сходила с его лица, широкая и лучезарная — именно такая, какой его обучали.
— Простите, мисс Уитней, но правила, существующие в Институте, запрещают любые посещения в течение восемнадцати дней. Так же, как и телефонные звонки. — Он оживленно потер руки. — Теперь, задав, э-э, общую ориентацию, мы передадим бразды правления в руки местного персонала и распрощаемся с вами до утра.
Он сдержал слово. Ее разбудили в четыре утра и одели в чистое больничное платье. Доктор Гейст уже нетерпеливо поджидал ее, точно она запаздывала на их первое свидание. Как только она появилась на пороге своей палаты, он улыбнулся ей все той же лучезарной улыбкой. Дайну сопровождала та же здоровая медсестра, которая доставила ее в палату накануне. В коридоре не было ни единого окна, и свет горел одинаково на протяжении двадцати четырех часов в сутки. Это приводило пациентов в замешательство и сбивало их с толку.
Свежевыбритая физиономия доктора Гейста была такой красной, словно он всю ночь катался по морозу в санях. От него несло дешевым одеколоном, настолько хорошо знакомым Дайне, что она даже не могла вспомнить его название. Его пальцы опять, как и вчера, сомкнулись на ее руке, точно стальные зажимы.
— Дальше ваша помощь не потребуется, мисс Мак Михаэльс, — бросил он отрывисто, после того, как Дайна безропотно позволила ему повести ее за собой. Добравшись до первого разветвления, они пошли направо, потом свернули налево в другой коридор, как две капли воды похожий на первый. Странная, призрачная тишина царила в больнице в этот ранний час, и даже слабое поскрипывание резиновых подошв их туфель на бледно-зеленом линолеуме было ясно различимо.
Пройдя половину коридора, доктор Гейст остановился. Вытащив из кармана твидовых брюк ключ, он вставил его в замок и повернул два раза. За дверью открылся пролет металлической лестницы, покрашенный в темно-зеленый цвет, ведущей вниз. С лестницы тянуло холодом и сыростью. Некрашеные бетонированные стены и потолок производили тягостное и мучительно однообразное впечатление.
Когда они спустились на вторую площадку, до слуха Дайны стали долетать смутные шумы. Эхо их всякий раз долго вибрировало в воздухе, и девушка наклоняла голову набок, пытаясь понять, что это за звуки.
Доктор Гейст провел ее на третий уровень, и едва они покинули лестничный пролет, как те же самые звуки раздались вновь с шокирующей ясностью. Это были крики людей, приглушенные, но исключительно отчетливые.
Дайна задрожала и попятилась было назад, но доктор лишь крепче сжал пальцы на ее руке и почти потащил ее за собой.
— Почему они кричат? — спросила Дайна едва слышно.
— Постарайтесь не обращать на это внимания, — беззаботно отозвался врач. — Это всего лишь побочные эффекты лечения.
— Вы имеете в виду инсулиновую шоковую терапию? — не дождавшись ответа, она почувствовала, что у нее от страха задрожал живот и сказала себе: «Я не стану кричать так».
— Именно таким образом, моя милая мисс Уитней, вы будете общаться с нами, — бесстрастно произнес доктор Гейст, и Дайна возненавидела его еще больше. — Вы прокричите нам весь свой психоз, и когда он выйдет, э-э, на свет, мы рассеем его подобно тому, как облачко пыли рассеивается дуновением ветра. — Дайна подумала про себя, что его воображение оставляет желать много лучшего.
Он привел ее в тускло освещенную комнату без окон, похожую на келью, и внезапно девушку осенило, почему «лечебные кабинеты» располагаются на много футов ниже основных помещений больницы. По той же самой причине, по которой терапия проводилась в столь необычное время суток: вопли и крики, сопровождавшие ее, не должны были тревожить остальных пациентов.
Дайна оглядела комнату-камеру и не увидела ничего, кроме оцинкованного стола, к крышке которого по бокам крепились кожаные ремни шириной дюйма в три.
— Их совершенно не надо бояться, — сказал доктор, поигрывая одним из этих ремней. — Вы должны быть привязаны к столу при прохождении процедуры ради вашей же безопасности.
— Моей безопасности? — слабо переспросила она, чувствуя себя так, словно вся кровь покинула ее тело и вытекла на пол сквозь подошвы туфель.
— Да. — Доктор повернулся кругом. — Инсулиновый шок вызывает серию, э-э, резких конвульсий и судорог. Вы можете нечаянно покалечиться, если не будете привязаны.
Дайна отвернулась и ее стошнило. Согнувшись пополам, она заходилась в приступе рвоты, сопровождавшемся, по крайней мере как ей казалось, отвратительными захлебывающимися звуками, лишь усиливавшими его.
— Это просто признак того, что ваше тело освобождается от болезней, населявших его, — заявил доктор Гейст, ничуть не смутившись. Он точно не замечал, что творится с девушкой. — На самом деле, это хороший симптом, так как заставив ваш рассудок ослабить контроль, мы получим в руки ключ к вашему исцелению. День за днем действуя в этом направлении, мы достигнем поставленной цели.
Вытирая губы и старательно дыша через нос из-за отвратительного вкуса во рту, Дайна смотрела на него. Ослепительный свет маленьких лампочек под потолком отражался в линзах очков Гейста, делая их непроницаемыми для взгляда снаружи, в результате чего он стал похожим уже не на святого Николая, а на доктора Циклопа.
— Как..., — она запнулась. — Как долго продлится лечение?
— Два с половиной месяца.
«О господи! — подумала она. — Я не выдержу так долго». А потом, когда он повел Дайну назад в ее палату, отчаянный, безмолвный крик поднялся из глубины ее души:
«Бэб, где ты? Забери меня отсюда!»
Лечение началось на следующий день в четыре утра. Доктор Гейст ждал ее в коридоре, но на сей раз он выглядел более спокойным. Вместе они зашагали по тому же пути, опускаясь все ниже и ниже в чрево больницы, туда, где никто не услышит ее крики. Останавливаясь на очередной площадке. Дайна чувствовала, как ее тело лишилось еще одной порции жизненной энергии.
Предыдущей ночью она плохо спала, часто просыпаясь, и ее неистовые мысли раз за разом возвращались к этому предстоящему моменту. Она представляла, как будет сопротивляться, как обрушит кулаки в ненавистную рожу медсестры и яростно вцепится зубами в толстую ляжку доктора Гейста. Однако теперь, когда этот момент настал, она чувствовала себя такой обессиленной и морально подавленной, что покорно позволила им положить ее лицом вниз на стол и привязать.
Осторожно, почти нежно, доктор Гейст поднял кромку ее больничного платья. Под ним на Дайне не было ничего, и доктор уставился на ее тело так, точно она являлась его дочерью. Яркий свет, отражаясь от линз его очков, метался по грубым бетонным стенам, как огни автомобильных фар. Опустив глаза. Дайна взглянула на каменный пол, и вот тогда словно «темница» впервые прозвучало у нее в голове, словно пистолетный выстрел.
Чувствуя головокружение, она повернула голову и увидела правую руку доктора Гейста, державшую шприц с иглой невероятной длины, какой Дайна никогда не видела прежде.
— Это больно? — спросила она голосом испуганного ребенка. Однако слезы ярости продолжали стоять в уголках ее глаз, и она изо всех сил стискивала побелевшие пальцы в кулаки. «Если бы только, — повторяла она про себя, — я не была связана». Ей хотелось стереть с лица земли доктора Гейста со всеми его идиотскими рассуждениями о пользе медицины и мерзкой леденящей улыбкой, словно примерзшей к его лицу.
— Это совсем не больно, — услышала она его голос, доносившийся словно с другой планеты. Разумеется, Дайна ни на секунду не усомнилась в том, что это — ложь. Она уже успела убедиться в его беспощадности и коварстве.
Она ощутила холодное прикосновение на обнаженных ягодицах, и в то же мгновение ненависть в ее душе вспыхнула с неведомой ей доселе силой. Она забилась, затрепыхалась всем телом, прикованным к оцинкованному столу, как рыба, вытащенная из воды. Смутно она слышала, как доктор Гейст зовет на помощь мисс Мак Михаэльс, однако это не остановило ее. Ничто и никто не смог бы остановить ее в тот миг. Ненависть фонтаном била в ее душе, и Дайна воображала, как ее развязанные руки смыкаются на жирном горле доктора Гейста. Вдруг что-то пронзило ее кожу и стало проникать все глубже и глубже в ее плоть, в то время как она сама погружалась все дальше и дальше во мрак. Она закричала не от боли или шока, а от ни с чем не сравнимого унижения.
Ярость продолжала бушевать в ее груди с неослабевающей силой, однако ненавистное лицо, стоявшее перед ее глазами, подернулось туманной пленкой, так что его стало невозможно разобрать. Потом доктор Гейст исчез, и на смену ему явилась Моника. Однако руки ее по-прежнему стискивали шею этого воображаемого существа. Она стала задыхаться; ее вздохи стали похожи на плеск воды, проливаемый на каменный пол... Открыв рот, она зашлась в беззвучном крике.
Некоторое время она лежала, зажмурив глаза со всей силой, на которую была способна ее ненависть. — «Мать, — мысленно обращалась она к Монике, — как ты могла поступить со мной так? Ревность. Ты всегда ревновала меня. Все было ничего, когда я была маленькой, и ты могла пеленать меня, кормить и купать. Но стоило мне вырасти, как я превратилась в твою соперницу. Ты хотела, чтобы я навсегда осталась ребенком».
Она открыла глаза, потому что хотела увидеть искаженное, словно отражение в кривом зеркале, лицо матери, находящейся уже на волоске от смерти, задыхающейся в смертельной хватке. Однако она увидела перед собой не мать, а кого-то другого, полускрытого в тени, нагоняющего на нее непреодолимый ужас. Дайна закричала и продолжала кричать до тех пор, пока у нее хватало дыхания. После она на некоторое время впала в беспамятство, погрузившись в пустоту.
Очнувшись, она получила густой лимонный сироп, такой сладкий, словно он был сделан из одного сахара. Однако даже он не смог отбить сильный вкус резины, державшийся у нее во рту. На следующий день, лежа у себя в палате и глядя в потолок, она припомнила Т-образный кусок черной резины, валявшийся на полу, который она увидела после того, как ее вытащили из темницы. Следы ее собственных зубов, красовавшиеся на этом куске, были такими глубокими, словно Дайна прокусила его насквозь.
Когда она пришла в себя, ей в палату принесли завтрак. Еще никогда в своей жизни она не испытывала такого голода и все же, увидев размер тарелок и их количество, подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78