— Все остальные тоже уверены, что мы не упустим эту сторону дела из виду. — Он слегка улыбнулся тонкими губами и предостерегающе поднял указательный палец. — Но ты не должна заблуждаться на этот счет. Наша картина совершенно иного рода.
— За последнее десятилетие терроризм в мире приобрел характер эпидемии, подобно коммунизму в двадцатые годы. Кстати, их политические идеалы одни и те же. Так вот, суть «Хэтер Дуэлл» не в столкновении между евреями и палестинцами. Мы не собираемся снимать картину о войне, понимаешь? — Марион еще выше поднял палец, дотронувшись им до кончиков седых волос.
— Мы ставим перед собой более обширную задачу и намереваемся рассказать о том, что будет понятно и близко каждому. «Терроризация» ума — вот что является главной опасностью; тот эффект, который террор оказывает на индивидуальную личность, — он задумчиво поджал губы. — В конце концов, Хэтер Дуэлл мало чем отличается от тебя и от миллионов других женщин, которые увидят фильм.
— Вплоть до этого момента, столь круто изменившего ее судьбу, каким боком она соприкасалась с терроризмом, насилием, душевными муками и пытками? Джеймс старательно оберегал ее от ужасов оборотной стороны жизни.
— Но теперь, — он ткнул пальцем в воздух, словно директор, добравшийся в своей речи до наиболее яркого места, — теперь она сталкивается со всем этим лицом к лицу. Как изменит ее противостояние терроризму? Что случится с ней? Эти вопросы и являются ключевыми в нашем фильме. Ты понимаешь?
— В этом — подлинная сила «Хэтер Дуэлл» и причина того, почему я согласился снимать картину, а Рубенс вложил в нее так много своих собственных денег. В этом, а вовсе не в автоматных очередях, масках и запахе крови и трупов — замечательных аксессуарах, которые помогут превратить ленту в дорогостоящий боевик.
— Но это еще не все. По мере развития событий в фильме герой должен совершить осознанный выбор, ты понимаешь? Недостаточно снимать такие картины, которые просто развлекают, Дайна. Мы создаем мечты для людей во всем мире, и поэтому на нас лежит тяжелый груз ответственности за то, чтобы не забивать им постоянно головы песком и мусором. Мы должны приложить все усилия, чтобы стать проводниками идей, предложить зрителям нечто, чего бы они не смогли бы открыть для себя без нас. В этом наша уникальность, — Марион стоял, вытянувшись на кончиках носков; его щеки раскраснелись от возбуждения.
— Наш фильм посвящен ужасной истории ума, поединку воль, набору деликатных моментов страха, усиливающегося с каждой секундой, невзорвавшейся бомбе, угрожающей живой ткани человечества, проникшей в самую его сердцевину. А что же Хэтер Дуэлл? Об этом тебе следует спросить себя, Дайна. Выживет она или умрет?
Таков уж Марион, подумала Дайна, сбавляя скорость на особенно крутом изгибе дороги. Необходимо начать жить своей ролью для него и для себя самой, прежде чем он подаст команду включить камеру.
Она вспомнила последний отснятый эпизод с Эль-Калаамом. Да, говоря словами Мариона, то был поединок воль.
Эти воспоминания вдруг всколыхнули в ее памяти далекие образы Манхэттена: голубые тени на тротуарах; каньоны дымчатого стекла и стали; жаркий августовский ветер, шумящий вдоль Риверсайд-драйв; парк, полный пуэрториканцев, одетых в майки без рукавов, готовящих тропические плоды и черные бобы в самодельных жаровнях на древесном угле. Уличная испанская речь жужжала у нее в голове, точно музыка из старых немых фильмов. Неужели это было всего лишь пять лет назад?
Она вновь притормозила. Здесь узкая дорога была почти отвесной, поэтому-то Дайна и выбрала этот путь, словно бросавший вызов ее рефлексам и координации. Вершина холма осталась позади. К раскинувшемуся внизу Лос-Анджелесу стремительно подкрадывалась ночь.
Дайна въехала в S-образный поворот и внезапно почувствовала себя на пороге какого-то большого приключения, словно Фернандо Кортес, пускающийся в далекое плавание в погоне за золотом древней Мексики.
Монти был прав как никогда. «Хэтер Дуэлл» стал ее фильмом и теперь он должен либо прославить имя Дайны, либо похоронить ее надежды на успешную карьеру. Дрожь прошла по ее спине и она беспокойно поерзала на обтянутом кожей сиденье. Так многое в ее судьбе зависит от других людей! Чтобы ее успех состоялся, все разрозненные нити должны сойтись в одной точке. Ей казалось, что она сидит верхом на управляемой торпеде или...
Она судорожно вцепилась в руль «Мерса»; за окном уже замелькали кремовые и бледно-голубые стены домов. Дайна с такой яростью дернула за рычаг коробки скоростей, что чуть не сломала его. В конце концов, о чем она так тревожится? Ведь она — актриса. Это ее работа вдохнуть жизнь в мертвые строчки, написанные на белых листах сценария. Ей пришлось превратиться в Хэтер Дуэлл, врастать в роль, пока она не стала ее новой реальностью, новой жизнью. Она оставила себя — Дайну Уитней — в стороне, в качестве заинтересованного наблюдателя за судьбой совершенно другой личности.
Каким образом ей удалось осилить эту задачу? Она не понимала и знала только, что в результате некоего таинственного процесса ее душевные возможности удесятерились.
Она с силой надавила на газ.
Возбуждение, подобное лихорадке, гнало ее вперед. Она жадно вдыхала ночной аромат листвы деревьев, облепивших склоны холма. Марк уже должен был вернуться в город со съемок, размышляла она. На этот раз их отлучки из Лос-Анджелеса частично совпали: он уехал вскоре после ее отъезда. Они не писали друг другу и редко перезванивались, но до нее все чаще доходили тревожные слухи о каких-то трудностях, связанных с его новым фильмом на военную, точнее антивоенную тему. «Коппола не смог сократить его», — несколько раз говорил ей Марк. Он сильно отставал от графика съемок из-за того, что постоянно вносил изменения в сценарий. Да и деньги — их надо было получать откуда-то.
Дайна почувствовала, как тепло разливается по ее телу, когда ей удалось отвлечься от этих мыслей. День подходил к концу, и она окутывала себя образом Марка, точно пледом, чувствуя, как его сила проникает в ее плоть, медленно рисуя его руки, ласкающие ее спину, его открытый горячий рот у своих губ...
Она въехала во двор своего дома и заглушила мотор. Внутри горел свет — ободряющий знак, но наружный фонарь был потушен. «Узнаю его, — подумала Дайна. — Он так занят политикой, что не обращает внимания на мелочи жизни».
Она весело взбежала по ступенькам, размахивая сумкой и что-то мурлыча себе под нос. Темно-зеленые побеги плюща, которым был увит вход в дом, блестели в последних лучах солнца, отражавшихся в огромной чаще неба. Дайна вставила ключ в замок и распахнула дубовую дверь.
Едва переступив через порог, она в ужасе замерла на месте, завороженно уставившись на два обнаженных тела, извивавшихся в любовных судорогах на голом паркетном полу.
От внезапного приступа ярости кровь вскипела в ее веках и в ушах зазвенело, в то время как она молча смотрела на подымающиеся и опускающиеся с животной силой черные ягодицы Марка. В ее голове мелькнула мысль, что они напоминают ей маятник адских часов, отсчитывающих последние мгновения любви, оставшейся в мире.
Оцепенело она подумала, что девушке должно быть холодно лежать на полу. Потом, точно в тумане, она услышала пыхтение и тихий сосущий звук, и осознание ужасного унижения словно превратило ее в маленькую растерянную девочку. Она вспомнила свое первое и последнее бесшумное вторжение в родительскую спальню однажды утром на рассвете. Вслед за этим она почувствовала головокружение и странное ощущение тесноты в груди, точно каким-то образом забрела в поле повышенной гравитации. Ей показалось, что все ее тело заморожено, и она не в состоянии пошевелиться.
Затем девушка застонала, и оцепенение Дайны как рукой сняло, как будто она прикоснулась рукой к оголенному проводу. Швырнув назад сумку, она прыгнула вперед.
— Эй! — шея Марка изогнулась, когда он повернул голову. Увидев Дайну, он сделал попытку отстраниться от девушки.
— Нет, нет, нет! — ее голос поднялся до визга, и длинные белые пальцы вцепились в его напрягшиеся бицепсы. — Не уходи! Еще нет! Нет... О! — ее выдох был похож на взрыв.
Сжатый кулак Дайны метнулся к его испуганному лицу. Удар пришелся в ухо. Марк шумно выдохнул. Тогда ее плечо обрушилось на его, и он свалился с девушки с хлопком, подобно тому как пробка вылетает из бутылки.
Он поднял руки, защищаясь. «Эй, эй. Что за...!» От любовного пыла не осталось и следа.
— Ты — грязный ублюдок! — это было все, что она нашлась крикнуть ему в лицо. — Ты — грязный ублюдок! — Ей казалось, что она вот-вот задохнется от собственной ярости.
Оставшаяся на полу в одиночестве девушка дергалась и каталась из стороны в сторону, зажав ладони между мокрых бедер. Ее раскрасневшиеся груди тряслись. Она еще не осознала, что произошло, и невидимая ниточка, связывавшая ее с Марком, не порвалась окончательно.
— Боже, Дайна!
Она продолжала избивать его, не давая раскрыть рта. Он и так уже успел сказать слишком много. Дайна работала кулаками совсем не по-женски: ее тренировки при подготовке к съемке не прошли бесследно. Они немало добавили к тому, что она приобрела, живя в Нью-Йорке, где росла, учась защищать себя и играть в американский футбол. Исступление и гнев не помешали ей применить свои знания на практике.
— Дайна, Дайна, ради всего святого... О! — ради всего святого, выслушай меня!
Однако она не собиралась слушать ничего, зная, насколько Марк силен в логике, обеспечившей успех его политической карьеры. После очередного удара его рот наполнился кровью: ее кольцо из золота и нефрита — прощальный подарок, который она купила себе, уезжая сюда из Нью-Йорка — рассекло нежную кожу на его нижней губе.
Он отпрыгнул в сторону с расширенными от страха глазами, понимая, что не в состоянии остановить ее. Дайна увидела гримасу ужаса, исказившую его красивое лицо.
Ее глаза вспыхнули, и она потянулась за своей тяжелой сумкой. «Убирайся отсюда, скотина! — она даже не могла назвать его по имени. — Проваливай! И забирай вот это, — она пнула ногой лежащую девушку, выводя ее из оцепенения, — с собой».
Осторожно, не спуская глаз с Дайны и держась от нее на безопасном расстоянии, Марк сделал круг и, потянув девушку за руку, помог ей подняться. Ее маленькое и стройное тело, покрытое калифорнийским загаром, казалось почти болезненно худым. Даже теперь она не выказывала ни малейших признаков смущения, а когда Дайна, наконец, рассмотрела ее как следует, то с легким изумлением поняла, что девушке никак не больше пятнадцати лет. Ее крошечные груди вызывающе торчали вперед, а волосы на лобке были гладко выбриты.
Марк, стоявший в нелепой позе, зажав под мышкой одежду свою и ее, в последний раз попытался было что-то сказать, но Дайна отрезала: «Не надо. Не говори ничего. Ты был здесь просто временным постояльцем и все. Я не желаю слушать тебя, — слезы, блестевшие в уголках глаз, мешали ей видеть. — Тебе нет оправданий, нет...»
Он вышел за дверь, спотыкаясь, толкая перед собой раздетую, дрожащую от холода девушку, и завернул за угол дома, туда где оставил свою машину.
Откуда-то издалека, как ей показалось, донеслось отрывистое покашливание заводимого мотора, эхо от которого мучительно долго умирало в ночном воздухе. Глядя в окно, она видела два рубиновых огонька, то исчезающих за стволами деревьев, то вновь вспыхивающих в темноте.
Дайна стояла неподвижно, прислушиваясь к шороху листвы, чувствуя себя словно рыба, попавшая в сеть, вытащенная на поверхность из прохладных морских глубин и теперь судорожно хватающая ртом воздух, очутившись в мире, где все для нее было новым, чужим и пугающим.
Она отвернулась от окна, с трудом удерживая равновесие, прошла в гостиную и остановилась возле бара. Ее взгляду открылась шеренга бутылок. Помедлив, она потянулась за «Бакарди» и неожиданно вздрогнула всем телом, так что светлая жидкость заплескалась в бутылке. Налив рому на три пальца, Дайна в один присест опрокинула в себя содержимое стакана, словно это была лечебная микстура. Ее глаза закрылись сами собой, а по всему телу вновь пробежала дрожь. Оттолкнув от себя хрустальный стакан, она покачала головой и почти бегом вернулась в холл.
Кинувшись в спальню, она распахнула дверцы шкафа и вытащила оттуда всю одежду Марка. Затем она очистила от его вещей и комод и свалила все в кучу на ковре. Все, что поместилось, она запихнула в его потрепанный чемодан, видавший, как любил говорить сам Марк, «жару Ла-Паса, блеск Буэнос-Айреса и еще тысячу других мест», и захлопнула крышку. Подхватив его в одну руку и оставшуюся одежду в другую, она вприпрыжку бросилась к входной двери, неуклюже спотыкаясь и ругаясь на чем свет стоит, больно ударившись о ножку стула.
Снаружи ее встретило пение ночных птиц, порхавших в темноте между кронами деревьев. На противоположной стороне холма заходилась в лае собака, должно быть почуявшая койота, прокравшегося на ее территорию.
Дайна прошла по склону туда, где привольно росла низкая неподстригаемая трава и какие-то плотные колючие кустики. Она постояла, в раздумье глядя на чемодан, оттягивавший ей руку. Он сопровождал Марка, когда тот перебирался из Бирмы в Таиланд и дальше, как он утверждал, с большим риском для жизни через границу в запретную Камбоджу. Он делал это из сочувствия к искалеченным и умирающим людям на другом конце света, считая себя, по крайней мере, отчасти ответственным за их мучения и беды. Но испытания, которым он подвергался там, сделали его слепым в отношении таких же элементарных вещей у себя дома" Подобно космонавту, возвратившемуся домой после прогулки по луне, размышляла Дайна, он разительно переменился: его мысли исказились до неузнаваемости, и чувства стали пародией на то, какими они когда-то были. Пламя каких-то неведомых пожарищ спалило его душу.
Наконец, она избавилась от своего груза, швырнув чемодан в ночь. Некоторое время она стояла неподвижно, наблюдая за тем, как он, кувыркаясь, медленно катился вниз по склону, заросшему папоротником, таким высоким, что он походил порой на подлесок тропических джунглей. Пролетев ярдов двадцать, чемодан ударился углом о землю, отчего крышка распахнулась, и все содержимое вывалилось наружу.
Затем Дайна неторопливо принялась бросать следом оставшуюся одежду Марка, одну вещь за другой. В конце концов в руках у нее осталась только одна шелковая рубашка, которую она купила ему в подарок на последний день рождения. Марк часто говорил, что любит ее больше остальных. Через мгновение, предварительно скомканная, она разделила судьбу прочих обломков прежней жизни. На полпути к подножию холма рубашка застряла, зацепившись за ветку гигантской акации, развеваясь и трепеща, как последний штандарт войска, уже проигравшего сражение. Затем налетевший порыв прохладного ветерка сдернул ее, поднял высоко над землей, точно воздушного змея, сорвавшегося с бечевки, и потащил прочь. Однако, еще прежде чем она скрылась из вида, Дайна отвернулась и пошла назад.
Вернувшись в дом, она закрыла дверь и, поежившись, впервые за много месяцев заперла ее на замок и цепочку.
Снаружи доносилось пение цикад; на кухне громко тикали старые настенные часы. Дайна смотрела перед собой невидящими глазами, до боли стискивая кулаки. Ее оцепенение медленно отступало. Она сняла трубку и набрала номер Мэгги. После четвертого гудка она вдруг сообразила, что та, скорее всего, сейчас вместе с Крисом в студии и наверняка не испытывает ни малейшего желания принимать пусть даже пассивное участие в идиотских событиях сегодняшнего вечера.
Выругавшись, Дайна повесила трубку и спустилась в холл переодеться. Она решила, что самое лучшее для нее сейчас — выбраться из дома и отправиться в «Вотерхаус», единственное место, где ей удалось бы остыть и расслабиться.
В ванной Дайна замешкалась. Застыв перед зеркалом, она увидела в нем свой мгновенный образ по ту сторону пространства и времени. Прибрежной волной ее заносит в прохладную комнату с кафельными стенами. Все движения замирают. Она ничем не отличается от мертвого изваяния, дрейфующего в море бледного рассеянного света. Не отрывая взгляда от своего отражения, она медленно присела и отвела назад пышные льняные волосы, волнами спадавшие на худые плечи. Она разглядывала собственное лицо в зеркале, точно фотографию или изображение на экране, отмечая про себя четкий овал, широко расставленные фиолетовые с золотыми крапинками глаза, длинные и узкие, с чуть опущенными уголками, выделяющиеся вперед скулы. Она почувствовала, что похожа больше на мать, чем на отца.
Вдруг она расплакалась, хотя всего мгновением раньше была твердо уверена, что этого не случится. Судорожно всхлипывая, она опустила голову, закрыла лицо руками и принялась слегка раскачиваться из стороны в сторону, находя пусть слабое, но все же утешение в безостановочном движении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— За последнее десятилетие терроризм в мире приобрел характер эпидемии, подобно коммунизму в двадцатые годы. Кстати, их политические идеалы одни и те же. Так вот, суть «Хэтер Дуэлл» не в столкновении между евреями и палестинцами. Мы не собираемся снимать картину о войне, понимаешь? — Марион еще выше поднял палец, дотронувшись им до кончиков седых волос.
— Мы ставим перед собой более обширную задачу и намереваемся рассказать о том, что будет понятно и близко каждому. «Терроризация» ума — вот что является главной опасностью; тот эффект, который террор оказывает на индивидуальную личность, — он задумчиво поджал губы. — В конце концов, Хэтер Дуэлл мало чем отличается от тебя и от миллионов других женщин, которые увидят фильм.
— Вплоть до этого момента, столь круто изменившего ее судьбу, каким боком она соприкасалась с терроризмом, насилием, душевными муками и пытками? Джеймс старательно оберегал ее от ужасов оборотной стороны жизни.
— Но теперь, — он ткнул пальцем в воздух, словно директор, добравшийся в своей речи до наиболее яркого места, — теперь она сталкивается со всем этим лицом к лицу. Как изменит ее противостояние терроризму? Что случится с ней? Эти вопросы и являются ключевыми в нашем фильме. Ты понимаешь?
— В этом — подлинная сила «Хэтер Дуэлл» и причина того, почему я согласился снимать картину, а Рубенс вложил в нее так много своих собственных денег. В этом, а вовсе не в автоматных очередях, масках и запахе крови и трупов — замечательных аксессуарах, которые помогут превратить ленту в дорогостоящий боевик.
— Но это еще не все. По мере развития событий в фильме герой должен совершить осознанный выбор, ты понимаешь? Недостаточно снимать такие картины, которые просто развлекают, Дайна. Мы создаем мечты для людей во всем мире, и поэтому на нас лежит тяжелый груз ответственности за то, чтобы не забивать им постоянно головы песком и мусором. Мы должны приложить все усилия, чтобы стать проводниками идей, предложить зрителям нечто, чего бы они не смогли бы открыть для себя без нас. В этом наша уникальность, — Марион стоял, вытянувшись на кончиках носков; его щеки раскраснелись от возбуждения.
— Наш фильм посвящен ужасной истории ума, поединку воль, набору деликатных моментов страха, усиливающегося с каждой секундой, невзорвавшейся бомбе, угрожающей живой ткани человечества, проникшей в самую его сердцевину. А что же Хэтер Дуэлл? Об этом тебе следует спросить себя, Дайна. Выживет она или умрет?
Таков уж Марион, подумала Дайна, сбавляя скорость на особенно крутом изгибе дороги. Необходимо начать жить своей ролью для него и для себя самой, прежде чем он подаст команду включить камеру.
Она вспомнила последний отснятый эпизод с Эль-Калаамом. Да, говоря словами Мариона, то был поединок воль.
Эти воспоминания вдруг всколыхнули в ее памяти далекие образы Манхэттена: голубые тени на тротуарах; каньоны дымчатого стекла и стали; жаркий августовский ветер, шумящий вдоль Риверсайд-драйв; парк, полный пуэрториканцев, одетых в майки без рукавов, готовящих тропические плоды и черные бобы в самодельных жаровнях на древесном угле. Уличная испанская речь жужжала у нее в голове, точно музыка из старых немых фильмов. Неужели это было всего лишь пять лет назад?
Она вновь притормозила. Здесь узкая дорога была почти отвесной, поэтому-то Дайна и выбрала этот путь, словно бросавший вызов ее рефлексам и координации. Вершина холма осталась позади. К раскинувшемуся внизу Лос-Анджелесу стремительно подкрадывалась ночь.
Дайна въехала в S-образный поворот и внезапно почувствовала себя на пороге какого-то большого приключения, словно Фернандо Кортес, пускающийся в далекое плавание в погоне за золотом древней Мексики.
Монти был прав как никогда. «Хэтер Дуэлл» стал ее фильмом и теперь он должен либо прославить имя Дайны, либо похоронить ее надежды на успешную карьеру. Дрожь прошла по ее спине и она беспокойно поерзала на обтянутом кожей сиденье. Так многое в ее судьбе зависит от других людей! Чтобы ее успех состоялся, все разрозненные нити должны сойтись в одной точке. Ей казалось, что она сидит верхом на управляемой торпеде или...
Она судорожно вцепилась в руль «Мерса»; за окном уже замелькали кремовые и бледно-голубые стены домов. Дайна с такой яростью дернула за рычаг коробки скоростей, что чуть не сломала его. В конце концов, о чем она так тревожится? Ведь она — актриса. Это ее работа вдохнуть жизнь в мертвые строчки, написанные на белых листах сценария. Ей пришлось превратиться в Хэтер Дуэлл, врастать в роль, пока она не стала ее новой реальностью, новой жизнью. Она оставила себя — Дайну Уитней — в стороне, в качестве заинтересованного наблюдателя за судьбой совершенно другой личности.
Каким образом ей удалось осилить эту задачу? Она не понимала и знала только, что в результате некоего таинственного процесса ее душевные возможности удесятерились.
Она с силой надавила на газ.
Возбуждение, подобное лихорадке, гнало ее вперед. Она жадно вдыхала ночной аромат листвы деревьев, облепивших склоны холма. Марк уже должен был вернуться в город со съемок, размышляла она. На этот раз их отлучки из Лос-Анджелеса частично совпали: он уехал вскоре после ее отъезда. Они не писали друг другу и редко перезванивались, но до нее все чаще доходили тревожные слухи о каких-то трудностях, связанных с его новым фильмом на военную, точнее антивоенную тему. «Коппола не смог сократить его», — несколько раз говорил ей Марк. Он сильно отставал от графика съемок из-за того, что постоянно вносил изменения в сценарий. Да и деньги — их надо было получать откуда-то.
Дайна почувствовала, как тепло разливается по ее телу, когда ей удалось отвлечься от этих мыслей. День подходил к концу, и она окутывала себя образом Марка, точно пледом, чувствуя, как его сила проникает в ее плоть, медленно рисуя его руки, ласкающие ее спину, его открытый горячий рот у своих губ...
Она въехала во двор своего дома и заглушила мотор. Внутри горел свет — ободряющий знак, но наружный фонарь был потушен. «Узнаю его, — подумала Дайна. — Он так занят политикой, что не обращает внимания на мелочи жизни».
Она весело взбежала по ступенькам, размахивая сумкой и что-то мурлыча себе под нос. Темно-зеленые побеги плюща, которым был увит вход в дом, блестели в последних лучах солнца, отражавшихся в огромной чаще неба. Дайна вставила ключ в замок и распахнула дубовую дверь.
Едва переступив через порог, она в ужасе замерла на месте, завороженно уставившись на два обнаженных тела, извивавшихся в любовных судорогах на голом паркетном полу.
От внезапного приступа ярости кровь вскипела в ее веках и в ушах зазвенело, в то время как она молча смотрела на подымающиеся и опускающиеся с животной силой черные ягодицы Марка. В ее голове мелькнула мысль, что они напоминают ей маятник адских часов, отсчитывающих последние мгновения любви, оставшейся в мире.
Оцепенело она подумала, что девушке должно быть холодно лежать на полу. Потом, точно в тумане, она услышала пыхтение и тихий сосущий звук, и осознание ужасного унижения словно превратило ее в маленькую растерянную девочку. Она вспомнила свое первое и последнее бесшумное вторжение в родительскую спальню однажды утром на рассвете. Вслед за этим она почувствовала головокружение и странное ощущение тесноты в груди, точно каким-то образом забрела в поле повышенной гравитации. Ей показалось, что все ее тело заморожено, и она не в состоянии пошевелиться.
Затем девушка застонала, и оцепенение Дайны как рукой сняло, как будто она прикоснулась рукой к оголенному проводу. Швырнув назад сумку, она прыгнула вперед.
— Эй! — шея Марка изогнулась, когда он повернул голову. Увидев Дайну, он сделал попытку отстраниться от девушки.
— Нет, нет, нет! — ее голос поднялся до визга, и длинные белые пальцы вцепились в его напрягшиеся бицепсы. — Не уходи! Еще нет! Нет... О! — ее выдох был похож на взрыв.
Сжатый кулак Дайны метнулся к его испуганному лицу. Удар пришелся в ухо. Марк шумно выдохнул. Тогда ее плечо обрушилось на его, и он свалился с девушки с хлопком, подобно тому как пробка вылетает из бутылки.
Он поднял руки, защищаясь. «Эй, эй. Что за...!» От любовного пыла не осталось и следа.
— Ты — грязный ублюдок! — это было все, что она нашлась крикнуть ему в лицо. — Ты — грязный ублюдок! — Ей казалось, что она вот-вот задохнется от собственной ярости.
Оставшаяся на полу в одиночестве девушка дергалась и каталась из стороны в сторону, зажав ладони между мокрых бедер. Ее раскрасневшиеся груди тряслись. Она еще не осознала, что произошло, и невидимая ниточка, связывавшая ее с Марком, не порвалась окончательно.
— Боже, Дайна!
Она продолжала избивать его, не давая раскрыть рта. Он и так уже успел сказать слишком много. Дайна работала кулаками совсем не по-женски: ее тренировки при подготовке к съемке не прошли бесследно. Они немало добавили к тому, что она приобрела, живя в Нью-Йорке, где росла, учась защищать себя и играть в американский футбол. Исступление и гнев не помешали ей применить свои знания на практике.
— Дайна, Дайна, ради всего святого... О! — ради всего святого, выслушай меня!
Однако она не собиралась слушать ничего, зная, насколько Марк силен в логике, обеспечившей успех его политической карьеры. После очередного удара его рот наполнился кровью: ее кольцо из золота и нефрита — прощальный подарок, который она купила себе, уезжая сюда из Нью-Йорка — рассекло нежную кожу на его нижней губе.
Он отпрыгнул в сторону с расширенными от страха глазами, понимая, что не в состоянии остановить ее. Дайна увидела гримасу ужаса, исказившую его красивое лицо.
Ее глаза вспыхнули, и она потянулась за своей тяжелой сумкой. «Убирайся отсюда, скотина! — она даже не могла назвать его по имени. — Проваливай! И забирай вот это, — она пнула ногой лежащую девушку, выводя ее из оцепенения, — с собой».
Осторожно, не спуская глаз с Дайны и держась от нее на безопасном расстоянии, Марк сделал круг и, потянув девушку за руку, помог ей подняться. Ее маленькое и стройное тело, покрытое калифорнийским загаром, казалось почти болезненно худым. Даже теперь она не выказывала ни малейших признаков смущения, а когда Дайна, наконец, рассмотрела ее как следует, то с легким изумлением поняла, что девушке никак не больше пятнадцати лет. Ее крошечные груди вызывающе торчали вперед, а волосы на лобке были гладко выбриты.
Марк, стоявший в нелепой позе, зажав под мышкой одежду свою и ее, в последний раз попытался было что-то сказать, но Дайна отрезала: «Не надо. Не говори ничего. Ты был здесь просто временным постояльцем и все. Я не желаю слушать тебя, — слезы, блестевшие в уголках глаз, мешали ей видеть. — Тебе нет оправданий, нет...»
Он вышел за дверь, спотыкаясь, толкая перед собой раздетую, дрожащую от холода девушку, и завернул за угол дома, туда где оставил свою машину.
Откуда-то издалека, как ей показалось, донеслось отрывистое покашливание заводимого мотора, эхо от которого мучительно долго умирало в ночном воздухе. Глядя в окно, она видела два рубиновых огонька, то исчезающих за стволами деревьев, то вновь вспыхивающих в темноте.
Дайна стояла неподвижно, прислушиваясь к шороху листвы, чувствуя себя словно рыба, попавшая в сеть, вытащенная на поверхность из прохладных морских глубин и теперь судорожно хватающая ртом воздух, очутившись в мире, где все для нее было новым, чужим и пугающим.
Она отвернулась от окна, с трудом удерживая равновесие, прошла в гостиную и остановилась возле бара. Ее взгляду открылась шеренга бутылок. Помедлив, она потянулась за «Бакарди» и неожиданно вздрогнула всем телом, так что светлая жидкость заплескалась в бутылке. Налив рому на три пальца, Дайна в один присест опрокинула в себя содержимое стакана, словно это была лечебная микстура. Ее глаза закрылись сами собой, а по всему телу вновь пробежала дрожь. Оттолкнув от себя хрустальный стакан, она покачала головой и почти бегом вернулась в холл.
Кинувшись в спальню, она распахнула дверцы шкафа и вытащила оттуда всю одежду Марка. Затем она очистила от его вещей и комод и свалила все в кучу на ковре. Все, что поместилось, она запихнула в его потрепанный чемодан, видавший, как любил говорить сам Марк, «жару Ла-Паса, блеск Буэнос-Айреса и еще тысячу других мест», и захлопнула крышку. Подхватив его в одну руку и оставшуюся одежду в другую, она вприпрыжку бросилась к входной двери, неуклюже спотыкаясь и ругаясь на чем свет стоит, больно ударившись о ножку стула.
Снаружи ее встретило пение ночных птиц, порхавших в темноте между кронами деревьев. На противоположной стороне холма заходилась в лае собака, должно быть почуявшая койота, прокравшегося на ее территорию.
Дайна прошла по склону туда, где привольно росла низкая неподстригаемая трава и какие-то плотные колючие кустики. Она постояла, в раздумье глядя на чемодан, оттягивавший ей руку. Он сопровождал Марка, когда тот перебирался из Бирмы в Таиланд и дальше, как он утверждал, с большим риском для жизни через границу в запретную Камбоджу. Он делал это из сочувствия к искалеченным и умирающим людям на другом конце света, считая себя, по крайней мере, отчасти ответственным за их мучения и беды. Но испытания, которым он подвергался там, сделали его слепым в отношении таких же элементарных вещей у себя дома" Подобно космонавту, возвратившемуся домой после прогулки по луне, размышляла Дайна, он разительно переменился: его мысли исказились до неузнаваемости, и чувства стали пародией на то, какими они когда-то были. Пламя каких-то неведомых пожарищ спалило его душу.
Наконец, она избавилась от своего груза, швырнув чемодан в ночь. Некоторое время она стояла неподвижно, наблюдая за тем, как он, кувыркаясь, медленно катился вниз по склону, заросшему папоротником, таким высоким, что он походил порой на подлесок тропических джунглей. Пролетев ярдов двадцать, чемодан ударился углом о землю, отчего крышка распахнулась, и все содержимое вывалилось наружу.
Затем Дайна неторопливо принялась бросать следом оставшуюся одежду Марка, одну вещь за другой. В конце концов в руках у нее осталась только одна шелковая рубашка, которую она купила ему в подарок на последний день рождения. Марк часто говорил, что любит ее больше остальных. Через мгновение, предварительно скомканная, она разделила судьбу прочих обломков прежней жизни. На полпути к подножию холма рубашка застряла, зацепившись за ветку гигантской акации, развеваясь и трепеща, как последний штандарт войска, уже проигравшего сражение. Затем налетевший порыв прохладного ветерка сдернул ее, поднял высоко над землей, точно воздушного змея, сорвавшегося с бечевки, и потащил прочь. Однако, еще прежде чем она скрылась из вида, Дайна отвернулась и пошла назад.
Вернувшись в дом, она закрыла дверь и, поежившись, впервые за много месяцев заперла ее на замок и цепочку.
Снаружи доносилось пение цикад; на кухне громко тикали старые настенные часы. Дайна смотрела перед собой невидящими глазами, до боли стискивая кулаки. Ее оцепенение медленно отступало. Она сняла трубку и набрала номер Мэгги. После четвертого гудка она вдруг сообразила, что та, скорее всего, сейчас вместе с Крисом в студии и наверняка не испытывает ни малейшего желания принимать пусть даже пассивное участие в идиотских событиях сегодняшнего вечера.
Выругавшись, Дайна повесила трубку и спустилась в холл переодеться. Она решила, что самое лучшее для нее сейчас — выбраться из дома и отправиться в «Вотерхаус», единственное место, где ей удалось бы остыть и расслабиться.
В ванной Дайна замешкалась. Застыв перед зеркалом, она увидела в нем свой мгновенный образ по ту сторону пространства и времени. Прибрежной волной ее заносит в прохладную комнату с кафельными стенами. Все движения замирают. Она ничем не отличается от мертвого изваяния, дрейфующего в море бледного рассеянного света. Не отрывая взгляда от своего отражения, она медленно присела и отвела назад пышные льняные волосы, волнами спадавшие на худые плечи. Она разглядывала собственное лицо в зеркале, точно фотографию или изображение на экране, отмечая про себя четкий овал, широко расставленные фиолетовые с золотыми крапинками глаза, длинные и узкие, с чуть опущенными уголками, выделяющиеся вперед скулы. Она почувствовала, что похожа больше на мать, чем на отца.
Вдруг она расплакалась, хотя всего мгновением раньше была твердо уверена, что этого не случится. Судорожно всхлипывая, она опустила голову, закрыла лицо руками и принялась слегка раскачиваться из стороны в сторону, находя пусть слабое, но все же утешение в безостановочном движении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78