Не теряя времени, я поспешил на Ист-Ферст-стрит и, добравшись до его дома, расположился на крыльце у соседнего подъезда. Через десять минут я промок до нитки, а еще через десять дрожал от холода, несмотря на летнюю жару. Однако, наконец, я услышал особенное, непохожее ни на какое другое урчание двигателя и понял, что белый «Каддилак» уже завернул за угол и приближается к своей цели.
— Машина остановилась, проехав всего лишь на несколько шагов дальше того места; где я стоял. Боковое стекло опустилось, и я услышал негромкий оклик: «Эй, малыш. — Я поднял голову. Сидевший в машине поманил меня к себе рукой. — Вот тебе пара баксов, а ты отнеси вот этот сверток в квартиру 6ф в этом доме». Короткий тупой палец ткнул в направлении дома голубоглазого парня.
— Очутившись внутри здания на лестнице, я аккуратно развернул сверток. В нем оказались три бумажных конвертика. Я вновь упаковал их и стал подниматся на верхний этаж, задыхаясь от вони и духоты. Где-то гремело радио, заглушая стук капель дождя на крыше. Спрятав сверток, я постучал в дверь.
— Он не признал меня в первый момент. Да и с какой стати? Он мог предположить появление кого угодно, кроме меня. Поэтому я терпеливо дожидался, пока это не произойдет. «Я вижу, урок не пошел тебе на пользу, жиденок, — сказал он. — Ну что ж, это дело поправимое». Он кинулся на меня, но я увернулся и отскочил в сторону. «Я бы не стал спешить на твоем месте, — ответил я. — Ведь у меня твое ширево».
— Разумеется, он был слишком туп, чтобы заподозрить в моих словах правду. Он не поверил, пока я не высыпал содержимое первого конвертика в раковину и не спустил воду. Только тогда он поверил мне. «Не делай этого, — сказал он, — я не могу без него».
— "Однако, твой порошок в руках у жиденка", — ответил я, доставая второй пакет. Прежде мне не доводилось наблюдать, как люди умоляют о чем-нибудь, стоя на коленях... я имею в виду буквально. Оглядев его, я заметил следы от уколов на его руке. Он вызывал у меня непреодолимое отвращение. Я опорожнил второй пакет точно так же, как и первый. «Теперь остался только один», — сказал я. Он поднял на меня глаза, и я увидел, что их прекрасная голубизна исчезла, уступив место грязному коричневатому оттенку.
— "Вот, — продолжал я, помахивая конвертиком у него над головой, — подарок тебе от жиденка". С этими словами я уронил конверт в его дрожащие ладони и, следя за мучительным выражением у него на лице, добавил: «Я в этом не слишком хорошо разбираюсь. Но как ты полагаешь, что случится с тобой, когда ты вколешь себе то, что я положил туда?» Сказав это, я повернулся и вышел, но его лицо навсегда запечатлелось в моей памяти.
В наступившей паузе Дайна ощутила, как его напряжение постепенно спадает. Его дыхание замедлилось, и она поняла, что он опять засыпает.
— Рубенс..., — тихо позвала она. — Что случилось с тем парнем? Ты примешал что-то к порошку?
Он долго не отвечал, потом повернулся и обнял ее так, как она обнимала его.
— Какая разница, — произнес он.
— Как ты можешь так говорить?
Рубенс прижал ее к себе еще крепче и поцеловал так нежно, что она едва не расплакалась.
— Суть истории состоит не в этом, — прошептал он едва слышно. — Ну а теперь засыпай, любимая.
* * *
— Власть, — сказал ей Марион, — вот что притягивает людей в Голливуд. Здесь сосредоточено больше власти, чем в любом другом городе мира. За исключением Вашингтона, конечно. — Он саркастически хмыкнул. — Да и там завидуют тому, сколько у нас денег!
Они неторопливо прогуливались вдоль ограды съемочной площадки, время от времени оказываясь снизу под объективами трех огромных панорамных камер, чудовищные корпуса которых вздымались точно тела ископаемых ящеров из первобытного болота.
— Приехав в Голливуд, я подверг себя как личность суровому испытанию. — Марион, как обычно, говорил с некоторым высокомерием, отделявшем его от простых смертных, которым не повезло уродиться гражданами Британской Империи. Тем не менее в этой манере было что-то трогательное, ибо она являлась частью его особой отсталости — возврата к забытым идеалам девятнадцатого века. Всякий, кто общался с ним, не мог отделаться от мысли, что Мариона заботят только проблемы и интересы его собеседника. — Я мог бы оставаться в театре до конца своих дней. В конце концов, именно об этом я мечтал в молодости. Я хотел стать частью Вест Энда и, разумеется, Бродвея. Однако, справедливо утверждение, будто успех меняет каждого. Возьми хотя бы себя. После выхода «Риджайны Ред» твоя звезда, так сказать, зажглась. Публика познакомилась с тобой, и это не могло не повлиять на твою жизнь.
— В моем случае успех в театре заставил меня стремиться к чему-то иному... большему... Я принял решение проникнуть в самое сердце власти, чтобы, во-первых, посмотреть, смогу ли я выжить там, и, во-вторых, попробовать завоевать ее. — Он взял руку Дайны в свою. — Однако здесь любому быстро дают понять, что просто выжить в подобных условиях — уже само по себе достижение и немалое. Многим из великих людей это не удавалось и знаешь почему?
Площадку начали заполнять актеры и другие члены съемочной группы, и Марион потянул Дайну за собой в самый дальний укромный уголок. Остановившись, он взглянул ей прямо в глаза.
— Потому что в самом начале они забывают обо всем, стремясь к власти. — Его руки чертили в воздухе маленькие круги, подчеркивая каждое слово. — Заполучив ее, они полагают, будто достигли всего. — Голос Мариона опустился до шепота, но от этого его речь стала звучать еще более веско и убедительно. — Это — заблуждение, Дайна. Гораздо тяжелей научиться разумно пользоваться приобретенной властью. — Сказав это, он вдруг погрустнел. — Развращает не сама власть, но ее невежественное употребление.
Шум позади них достиг наивысшей ноты. Повсюду суетились люди, занимавшие свои места.
— Моя дорогая, мне кажется, что в этом смысле поправить что-либо для нашего общего приятеля, — Дайна догадалась, что он имеет в виду Джорджа, — уже слишком поздно. Однако ты — совершенно другое дело. Держать его в узде — безусловно входит в мои обязанности, поэтому, если ты вновь попадешь в подобную переделку, то просто отойди в сторону и предоставь дело мне. Я не хочу, чтобы ты оказалась втянутой в какие-то склоки. Ты слишком великолепная актриса, чтобы можно было позволить ммм... помрачениям нашего приятеля тревожить тебя.
— Он хочет сыграть эту роль, и я считаю, что она как нельзя лучше подходит ему. Однако ему нелегко. «Хэтер Дуэлл», вне всяких сомнений, написана для женщины — для тебя — и время от времени его недовольство перехлестывает через край, — он рассмеялся на сей раз весело и непринужденно. — Он может быть свиньей во всех отношениях, но вместе вам удается творить в кадре чудеса. Ты видишь, какой я хитрец. Я показал ему пленку, отснятую вчера. И кто бы он ни был, наш приятель, он определенно не дурак. К тому же у него хватило мужества признать, что я прав и знаю, что делаю. — Марион опять засмеялся и повернулся навстречу к приближающейся фигуре. — Джордж! — крикнул он. — Подойди и познакомься заново с первой леди в нашей труппе!
* * *
— Да, — ответил Эль-Калаам в трубку. — Совершенно верно, мистер президент. Я только что разговаривал с премьер-министром Израиля. Он побеседовал со своей дочерью и смог убедиться, что она жива и здорова. В настоящий момент, — он посмотрел в направлении Баярда Томаса, — ваш государственный секретарь ведет себя вполне примерно. — Обычно розовое лицо Томаса было белее мела. Даже проницательные голубые глаза его, казалось, выцвели. Не выдержав, он опустил глаза и уставился на собственные ладони. Его трясло точно в лихорадке.
В противоположном конце комнаты на полу, облокотившись спиной о книжный шкаф, сидел Джеймс. Казалось, ему стало немного легче, но его раны продолжали кровоточить все так же сильно. Хэтер и Рейчел, не отрываясь, смотрели на него.
— Что вы сказали, мистер президент? Я не расслышал. Эта трансатлантическая линия... Нет, это не имеет значения. — Эль-Калаам пристально наблюдал за Томасом, стремясь поймать его взгляд. Государственный секретарь Соединенных Штатов продолжал разглядывать свои трясущиеся руки. Вдруг Эль-Калаам улыбнулся.
— Ваш секретарь наделал в штаны, мистер президент. — Он прищелкнул языком. — Весьма постыдное зрелище. — Его лицо вновь посерьезнело, когда он взглянул на часы.
— Сейчас двадцать четыре минуты одиннадцатого утра. Сегодня, ровно в шесть часов вечера я буду ждать вашего звонка и сообщения о том, что тринадцать наших братьев выпущены из тюрьмы в Иерусалиме. После этого к восьми утра завтрашнего дня вам будут предъявлены наши остальные требования. Впрочем, вы знаете, в чем их суть. Дальнейших переговоров не будет.
— Если же к этому сроку мы не услышим по местному радио на частоте 1300 мГц о вашем полном и безоговорочном согласии, то дочь премьер-министра Израиля, ваш государственный секретарь и все остальные лица, находящиеся здесь, будут казнены, — сказав это, он с величайшей осторожностью положил трубку на рычажки.
— Это просто возмутительно, — заявил Рене Луче. — Я требую, чтобы меня и моего атташе немедленно освободили. Франция никак не возражает против целей, к достижению которых стремится ООП. Напротив...
— Заткнись, — холодно приказал ему Малагез. Эль-Калаам повернулся к Рудду.
— Ты должен получше заботиться о своем патроне, — сказал он. — Мне кажется, он становится слишком стар для своего офиса.
— Эль-Калаам! — крикнул Луче. — Выслушайте меня!
— Он еще не понял, — заметил Эль-Калаам, ничуть не изменив интонацию. В этот момент он смотрел на Сюзан, но обращался, как было очевидно всем, к Фесси.
Человек с крысиными глазками, казалось, даже не пошевелился, но тупой приклад его автомата врезался в солнечное сплетение Луче. Туловище французского посла переломилось пополам, колени подкосились и он рухнул на пол, точно подкошенный. Руки его конвульсивно ухватились за место ушиба на животе. Слезы хлынули у него из глаз, из открытого рта вырвался тонкий хрип. Фесси стукнул Луче по шее ребром ладони, и тот потерял сознание.
Эль-Калаам почесал нос и щелкнул языком, в точности как во время разговора с президентом. Слегка согнувшись, он опустил ствол автомата, так что мушка уперлась в подбородок лежащего без движения посла.
С силой приподняв голову Луче, Эль-Калаам заставил того открыть глаза и посмотреть ему прямо в лицо. Кожа на лице француза приобрела болезненно бледный оттенок, на ней блестели капельки пота, а глаза покраснели.
— Не сметь, — произнес Эль-Калаам, — обращаться ко мне, пока я не разрешу. — Он поджал губы. — Я знаю, это для вас должно явиться большим шоком, но здесь нет союзников. Вы такой же враг для нас, как и все они. — Он широким жестом обвел комнату, указывая на остальных заложников. — Между вами нет никакой разницы. — Эль-Калаам легонько стукнул дулом МР-40 снизу по подбородку Луче, так что голова того мотнулась, словно мячик. — Разве не так?
Французский посол молча посмотрел на него. В мутных глазах его застыла боль. Эль-Калаам, несильно размахнувшись, ударил его в висок, после чего, потянув за волосы, оторвал голову Луче от пола.
— Скажите, что это — так, мистер посол, — последние слова он произнес нарочито громко и разборчиво, подчеркивая свое презрение.
Луче с трудом облизал языком пересохшие губы и пробормотал.
— Это..., — голос изменил ему, и, откашлявшись, он начал снова. — Это так. Мы... мы — враги.
— Совершенно верно. — Несколько секунд Эль-Калаам пристально разглядывал его. Потом тень отвращения пробежала по его лицу, и он повернулся к Эмулеру. — Ну-ка, почисти его, как сумеешь. Или ты забыл свои обязанности атташе?
— Что? — воскликнул молодой француз. — Со связанными руками?
Эль-Калаам отвел дуло автомата от лица Луче, и Эмулер тут же вновь рухнул на пол у его ног.
— Воспользуйся своим языком, — бросил главарь террористов и отвернулся.
У противоположной стены гостиной Джеймс продолжал истекать кровью. Его левая рука, по-видимому, парализованная, беспомощно лежала на полу, в то время как правой он пытался оторвать кусок материи от окровавленного рукава своей рубашки.
— Пожалуйста, — взмолилась Хэтер, стоявшая возле Риты, — позвольте мне помочь ему. — Ведь он уже не в состоянии причинить вам никакого вреда.
Эль-Калаам пропустил ее слова мимо ушей, не обратив на них никакого внимания.
— Весьма любопытно, — наклонив голову набок, он с интересом следил за отчаянными усилиями, предпринимаемыми Джеймсом. — И увлекательно. — Он подошел вплотную к раненому. — Я хочу посмотреть, справится ли он сам.
— А если нет? — не выдержала Рейчел. За спиной у нее находился Малагез, контролировавший каждое ее движение. — Он спас мне жизнь, и я хотела бы помочь ему. Если вы не разрешаете Хэтер сделать это, то позвольте мне.
— Позволить тебе? — Эль-Калаам ни на мгновение не отводил глаз от Джеймса. Я не позволю тебе даже завязать шнурки на ботинках самой, не то что подойти к нему.
Джеймс тем временем полностью сосредоточился на своих действиях, не обращая внимания на происходящее вокруг. Гримаса боли застыла на его красивом взмокшем от пота лице, пока он старался дотянуться до рукава зубами. Хриплые звуки вырывались у него из горла, а связки на шее, вытянутой до предела, походили на канаты. Наконец его неимоверные усилия увенчались успехом.
Через мгновение раздался треск рвущейся ткани. Засунув два пальца в образовавшуюся дыру, Джеймс резко рванул, и добрая половина рукава осталась у него в руке.
Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы наложить повязку на руку.
Странное выражение мелькнуло в глазах Эль-Калаама.
— Отличная работа, — заметил он, наблюдая за тем, как Джеймс поправляет повязку. — Ты сделал это, как профессионал, как солдат.
Джеймс помедлил с ответом. Он смахнул пот со лба тыльной стороной ладони здоровой руки и вытер ее о штаны, отчего на них осталась темная полоса. Прислонившись спиной к книжному шкафу, он глубоко вздохнул, но тут же закашлялся и мгновенно вытер розовую пену, выступившую у него на губах. Эль-Калаам нагнулся и повернул ладонь Джеймса вверх.
— Кровь, — произнес он, и в ту же секунду Джеймс вырвал руку и провел ею о рубашку. Хэтер сдавленно вскрикнула и закрыла глаза.
— Я знаю кое-что о войне и солдатах, — промолвил Джеймс, даже не взглянув на жену.
— Неужели, — Эль-Калаам приставил дуло «узи» к груди Джеймса и, раздвинув ворот рубашки, заглянул под нее. Его лицо при этом оставалось непроницательным. — Откуда же?
— Я родился и вырос на баррикадах Белфаста, — ответил Джеймс. Его голова откинулась назад, веки опустились.
— Не надо, Джеми, — с трудом произнесла Хэтер. — Тебе нельзя напрягаться.
Рита сделала движение, собираясь заставить ее замолчать, но Эль-Калаам, махнув рукой, остановил свою помощницу.
— Не надо, — сказал он спокойно. — Пусть говорит, что хочет. Он расскажет мне..., — он присел на корточки перед раненым. — Правда?
Глаза Джеймса открылись, он посмотрел на Эль-Калаама.
— Значит на баррикадах, — тихо сказал тот. — Ты вырос на баррикадах Белфаста.
— Да, на баррикадах, — эхом отозвался Джеймс. — Там, куда пришли проклятые англичане вместе со своими протестантскими прихвостнями и стукачами, чтобы мучить и убивать молодых ребят, сражавшихся за свободу своей родины.
Волчья улыбка расплылась на лице Эль-Калаама. Он обернулся и кинул взгляд на Маккинона и Дэвидсона.
— Не желают ли эти два английских джентльмена подойти поближе? Не угодно ли им послушать о зверствах, чинимых их правительством по отношению к ирландским католикам?
На бледных лицах Маккинона и Дэвидсона застыло стоическое выражение.
— Мы живем с сознанием этого каждый день, — ответил Дэвидсон. — Это одно из обстоятельств нашей жизни.
— Только посмотри на них, — обратился Эль-Калаам к Джеймсу. — Ты видишь, как легко они оправдывают свои грехи?
— Грехи есть у каждого из нас, — тихо возразил Джеймс. — Я покинул Белфаст, потому что знал, что мой бизнес в Штатах принесет больше пользы. — Он взглянул на Хэтер. — Ты ведь знаешь, любимая, куда идет большая часть нашей прибыли. — Она вновь закрыла глаза, но не смогла удержаться от слез.
— В казну Ирландской Республиканской Армии, не так ли? — Эль-Калаам кивнул. Потом он вновь наклонил голову и заглянул в измученное лицо Джеймса. — Но вот что мне любопытно. В этом ли подлинная причина того, что ты уехал?
— Кажется, в глубине души я сам всегда подозревал себя в трусости. Мой брат и муж сестры, сражавшиеся с протестантами... умерли за свои идеалы. У нас не было ни шиллинга за душой... и они отдали свои жизни. Они сделали свой выбор. Теперь я сделал свой.
— Выбор? — в голосе Эль-Калаама послышалось удивление. — Какой выбор?
Джеймс помолчал, потом взглянул ему прямо в глаза и ответил:
— Выбор между защитой чести и покорностью перед беззаконием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78