— Вставай, вставай! — Наклонившись, он схватил Сюзан за волосы и рывком оторвал ее голову от пола. Она захлебывалась от рыданий.
— От вас, женщин, никакого проку. Единственное, что вы умеете делать хорошо, это плакать. Больше вы ни на что не годитесь.
— Как насчет вот этой женщины? — Хэтер указала на Риту. — Она только что убила...
— Кто разрешил тебе открывать рот? — Эль-Калаам прищурился. Его мускулистая шея напряглась.
— Я только подумала, что я... а-а-а!
Его огромная ладонь тисками сжала нижнюю челюсть Хэтер. Он сам едва заметно задрожал от чудовищного усилия.
— Нет, — сказал он. — Ты не можешь думать. Запомни. — Он напрягся еще больше. — Плачь, черт побери!
Однако Хэтер продолжала все так же, не мигая, глядеть ему в глаза. Эль-Калаам разжал пальцы, от которых на лице девушки остались белые полосы, тут же покрасневшие, и наотмашь ударил ее по щеке. Потом второй раз, третий во все убыстряющемся темпе. Голова Хэтер мотнулась в сторону, и, наконец, слезы показались в уголках ее глаз.
— Вот видишь? — его тон сделался мягче. — Ты такая же, как и все остальные. Об этом тебе не следует также забывать.
Теперь он уже обращался к ним обеим.
— Слуг больше нет, — в голосе Эль-Калаама прозвучала ирония. — Они выполнили свою миссию и лишилась жизни в назидание остальным. Возможно, мысль об их судьбе добавит вам здравомыслия. — Он огляделся по сторонам, давая понять, что слова относятся ко всем пленникам. — Те из вас, кто прислушаются к голосу разума, могут выжить. — Его интонации приобрели стальной оттенок. — Прочие же, не прислушавшиеся к предупреждению, последуют за этими двумя, — он пнул ногой мертвого дворецкого, — в яму с известкой позади виллы. — Он широко улыбнулся и выражение на его лице резко изменилось. Во рту у него блеснули два ряда золотых коронок.
— Впрочем, довольно о грустном. Время идет и у меня в животе уже урчит от голода. Вы двое, — он указал на Хэтер и Сюзан, — будете готовить и убирать за всеми. По крайней мере, с этим вы сможете управиться, — добавил он ворчливым тоном. — Но, — продолжал он, взяв Сюзан за запястье, — нам придется снять это, не так ли? — Он стащил золотой браслет с ее руки. — Разве можно заниматься обычной домашней работой, когда на руках у тебя целое состояние? — Он сдернул с пальцев Сюзан по очереди все кольца быстрыми движениями, каждое из которых сопровождалось ее слабым полузадушенным вскриком.
Перевернув ее руку ладонью вверх, Эль-Калаам вновь улыбнулся.
— Не привыкла ходить такой раздетой, а? Ничего, теперь у тебя будет достаточно времени потренироваться.
— Что будет со всеми этими украшениями? — поинтересовался Кен Рудд. — Разделите между своими ребятами?
— Ради всего святого, — лицо Томаса густо покраснело. — Ты еще ничему не научился! Прикуси свой длинный язык, и ничего не...
Стиснув зубы, Рудд повернулся к боссу.
— Если ты не прекратишь свои причитания, клянусь богом, я вышибу тебе все зубы.
Томас побледнел, затем его лицо вспыхнуло. Он огляделся вокруг и, заметив, что все заложники смотрят на него, расправил плечи.
— Не смейте разговаривать со мной в таком тоне, Рудд. Своим положением вы обязаны исключительно мне! Неужели у вас нет ни капли благодарности? Я позабочусь о том, чтобы вы с треском вылетели из дипломатического корпуса за открытое неповиновение начальству.
— Я тоже позабочусь кое о чем, — хладнокровно парировал Рудд, — если мы выберемся отсюда. Вы грязный трус, Томас, и президенту должно быть об этом известно.
В это мгновение к ним приблизился улыбающийся Эль-Калаам.
— Могучему американскому орлу повыщипали перья! — он рассмеялся. — Однако юноша заслуживает ответа на свой вопрос. — Эль-Калаам взвесил на ладони драгоценности. — Все это не предназначается ни для кого в отдельности и пойдет на помощь народу Палестины в борьбе с сионистскими преступниками.
— О, да, — вступил в разговор Мишель Эмулер. — Это речь истинного революционера. Эль-Калаам обернулся к нему.
— Совершенно верно, таковым я и являюсь, — он опустил руку на плечо юного атташе. — Я вижу, вы кое-что понимаете, месье, а? Я не ошибаюсь.
— Я понимаю стремление палестинцев вернуть себе родину, — Эмулер кивнул. — Французы не любят израильтян.
— Нет, — ответил Эль-Калаам. — Да и с какой стати им любить их? — Приложив палец к губам, он принял задумчивый вид. Потом в своей обычной манере склонил голову набок.
Вдруг, откуда ни возьмись, в его руках очутился нож, и через пару мгновений руки молодого француза оказались свободными.
— Я думаю, так вы принесете больше пользы, чем связанный. — Рука Эль-Калаама по-прежнему лежала на плече у Эмулера. — Я хочу, чтобы вы просто поговорили с этими людьми, мой друг. Расскажите им о революции и свободе. Евреи, — продолжил он, — евреи...
— Да, да, да, Эль-Калаам, — перебила его Рейчел. — Мы все видим, как это происходит. Все, на что ты способен — пользоваться ненавистью, засевшей глубоко в душе у каждого. Любой еврей знает, что это такое, когда все вокруг против тебя. И здесь ситуация та же самая. Ничто не меняется в этом мире.
— Паранойя всегда была присуща евреям, — заметил Эль-Калаам. — Как я погляжу, ты также не исключение из правил.
— Мне кажется, ты путаешь паранойю и чувства людей, всегда подвергавшихся преследованиям, — ответила Рейчел. Однако Эль-Калаам пренебрежительным жестом отмахнулся от ее слов.
— Рита, — приказал он, — отведи женщин на кухню, чтобы они могли приготовить нам что-нибудь. Фесси, возьми, м-м, молодого американца и англичанина. Пусть они снимут с петель дверь в ванной, и тогда мы устроим парилку, понял?
Когда женщины, направляясь в кухню, проходили мимо Рейчел, та прикоснулась к плечу Хэтер.
— Мужайтесь, — успела только произнести она, прежде чем Малагез отдернул ее в сторону.
— Одни слова, — заметил Эль-Калаам.
Рита ткнула Хэтер в поясницу дулом автомата.
— Пошевеливайся, — сказала она, — иначе он посадит тебя в парилку, и ты горько пожалеешь об этом.
* * *
Серебристый «Мерседес» Дайны плыл в сгущающихся сумерках, точно паря над городскими крышами: внизу под дорогой простирался один из самых больших пригородов Лос-Анджелеса. «Если б я была в Нью-Йорке, — подумала она, — то взмыла бы на лифте со скоростью звука на самый верх „Всемирного торгового центра“, и оттуда бы стала разглядывать почти такие же далекие, как звезды, мерцающие огоньки на западе, тянущиеся от Хадсона в сторону полей Нью-Джерси, а на севере, мимо небоскребов, к вечному облаку дыма над Гарлемом».
Она не могла вернуться в свой пустой дом, где даже уже запах был чужим для нее. Рубенс уехал в Палм-Спрингс по делам, и хотя он приказал Марии впустить Дайну, у нее не имелось ни малейшего желания блуждать по его особняку в одиночестве.
Машинально она свернула на запад и помчалась вдоль освещенных автострад в сторону Лос-Феникса. Наконец она добралась до бульвара Сансет, очутившись в четырех кварталах к востоку от театра Хантингтон-Харфорд. Не думая о том, что делает, она свернула налево, направляясь к Ла-Сиенга, и, очнувшись, обнаружила, что остановилась возле здания студии «Лас-Пальмас Саундкордерс», где репетировали, готовя материал для нового альбома, Крис и его группа.
Моргнув несколько раз, точно желая убедиться, что это не сон, она наконец сообразила, где находится и вышла из машины.
Разумеется, она не могла проникнуть внутрь. Вообще, местонахождение «Хартбитс» всегда держалось под строжайшим секретом, хотя это и не приносило особой пользы. Утечка информации происходила в любом случае, так что меры безопасности оказывались отнюдь не лишними. Здоровенный, мускулистый негр, чья фигура загораживала вход, являлся только первым из нескольких человеческих барьеров, ограждавших группу от любого незваного посетителя. Он не только не пустил ее в студию, но даже отказался передать записку для Криса. Он вообще отрицал, что группа в данный момент находится внутри.
Его бритый череп отсвечивал голубым в лучах гудящих флуоресцентных ламп. Одет он был в ярко-красную рубашку и шоколадного цвета костюм. На бычьей шее болтались серебряная ложка и заточенная с обеих сторон бритва, также из серебра. Он вытянул перед собой ладони, растопырив толстые розовые пальцы, не позволяя Дайне пройти, и не обращая ни малейшего внимания на все ее возмущенные замечания.
Отчаявшись, она уже собралась было убраться восвояси, как вдруг увидела Найджела, промелькнувшего за могучим торсом охранника.
— Эй, Найджел! — завопила она, стараясь выпрыгнуть как можно выше, чтобы ее заметили. Найджел! Это я, Дайна!
Стоявший у дверей негр оттолкнул ее назад.
— Эй, ты, — его голос звучал тихо, но угрожающе. — Ты слышала, что я сказал тебе, мама? Убирайся...
— Погоди, Джерри. — Найджел боком протиснулся мимо охранника. — Так это ты! — он обернулся. — Все в порядке. Она — своя.
Негр пожал плечами и посторонился, однако не сделал ни малейшей попытки извиниться. Взяв Дайну за руку, Найджел повел ее вниз по короткому пролету покрытой ковром лестницы. Уже здесь освещение было гораздо более мягким и спокойным, чем на входе. Окрашенные в пастельные тона стены, расходились дугами в стороны у подножия лестницы.
Найджел остановился возле автомата с прохладительными напитками.
— Давненько не видались. — Он выудил из кармана мелочь и кинул монету в прорезь. — Хочешь кока-колы?
— Нет, спасибо.
— Пришла повидаться с Крисом?
Он повернулся в полоборота к Дайне, разглядывая ее поверх края мягкого бумажного стаканчика. Она стояла молча, наблюдая за тем, как он жадно пьет, сопя и отдуваясь. Вдруг взглянув поверх его плеча, она заметила полуспрятанную в тени фигуру человека, которая в это мгновение слегка выдвинулась вперед. В бледном пятне тусклого желтого света показалось лицо. Черты его были резкими и неровными, но при этом на удивление не несли на себе отпечатка жестокости и свирепости, в отличие от лиц обычных телохранителей. Спокойные серые глаза незнакомца, казалось, смотрели на все вокруг с одним и тем же выражением изучающего отчуждения. В первый момент они показались Дайне ужасно похожими на линзы, и она даже подумала, что если прикоснется пальцем к животу этого человека, то из неулыбающейся прорези рта покажется фотокамера.
Найджел встрепенулся и проследил за ее взглядом.
— Это всего лишь Силка, — тихо сказал он. — Защищает нас от всех. — Он не мог спокойно стоять на месте и все время пританцовывал, точно избавляясь от лишней энергии. Резной амулет из слоновой кости и черного оникса, висевший у него на шее, болтался из стороны в сторону, звонко стукаясь о ключицы.
Дайна перевела взгляд на Найджела.
— Я давно не видела никого из вас. Сам знаешь, у всех нас свои дела...
Он ткнул в нее костлявым пальцем, точно она была пластмассовой куклой.
— Ты становишься звездой, милашка.
— ...зная, что вы здесь записываете альбом, решила...
— Хрен с ним! — Найджел с громким хрустом перемалывал зубами мелкие льдинки. — Уф. — Он заглотнул ледяную кашицу и продолжал. — Мы отправляемся в турне через неделю. Вот где тебе следует посмотреть на нас! — Он стоял, широко расставив ноги, как какой-нибудь легендарный стрелок с дикого запада, положив руки на бедра, будто готовясь выхватить шестизарядные пушки. — На сцене! Вот это да! Супер-турне. Первое за, м-м-м, полтора года. — Он раскачивался взад и вперед, как кобра перед дудкой заклинателя, зачарованный мелодией, слышной ему одному. — Это похоже на войну; каждый концерт — сражение. Ты привык убивать, находиться на передней линии огня, слушая свист пуль и грохот взрывом, дыша пороховым дымом, заменяющим тебе обычный воздух. Ты привык к смраду горелого мяса и крови и живешь с ощущением, что твои руки постоянно стискивают горячий автомат. Это становится способом существования. — Он смял пустой стаканчик и небрежно швырнул его в сторону. Дайна заметила, что Силка не сводит с них глаз. — Затем тебя посылают домой, и знаешь, что происходит? Ты не можешь заснуть, потому что слишком тихо, вот что. Ты лежишь на скомканных простынях с открытыми глазами в ожидании знакомого треска автоматных очередей и визга пуль, проносящихся у тебя над головой. К тому же в доме слишком сильно пахнет уютом, чистотой и покоем! И вот тогда ты начинаешь понимать. Твои руки не находят себе места, вот в чем дело. Они пусты, не чувствуют привычной тяжести оружия и от этого начинают потеть. Ты можешь вытирать их о себя, об одеяло, мыть холодной или горячей водой — все бесполезно...
Вначале увлеченность Найджела войной и насилием чрезвычайно стесняла и беспокоила Дайну, даже несмотря на подробные предупреждения Криса, полученные ею перед первой встречей с клавишником «Хартбитс». Крис сообщил ей, что Найджел имеет одну из самых больших в мире коллекций всевозможных атрибутов Второй мировой войны, а его собрание различных видов оружия достигло чудовищных размеров. Впоследствии, он стал приобретать и вооружения, привезенное из Вьетнама, говоря, что оно куда более хитроумно сделано по сравнению с предшественниками.
Сейчас, когда Найджел ораторствовал перед ней, в его глубоко посаженных глазах горели отблески внутреннего пламени, бушующего у него в душе.
— Что-то вроде этого происходит с нами, когда мы перестаем выступать на сцене. Сидим дома и заплываем жиром. Не знаю, как для этих придурков, но для меня запись альбомов — тоска зеленая. Эти проклятые стены начинают давить на меня, поэтому чем раньше мы покончим со всеми делами здесь, тем лучше для меня. Мне хочется выбраться наружу, понимаешь? Туда, в ночь, где огни, микрофоны и высокая сцена, на вершине которой только мы наедине с огромной толпой, срывающей глотки, приветствуя нас, ждущей, плачущей, рвущейся к сцене, сметая все на своем пути во время исполнения последней вещи на бис, только чтобы прикоснуться к любому из нас...
— В середине концерта я подхожу к самому краю сцены и мне становятся видны два первых ряда. Все, кто там находится, стоят на ногах — все до единого! — машут руками, в которых зажаты розы. Я становлюсь на колени. Они начинают сходить с ума, а я даже через яму, отведенную для фотографов, чувствую этот запах, смешанный запах травы, пива и чего-то еще, что я не могу описать. Даже после стольких лет он все равно безотказно действует на меня. Это — аромат... молодости: страстная жажда, утолить которую мы поднялись туда на сцену. Мы — не Найджел, Крис, Ян и Ролли, а «Хартбитс». И я чувствую аромат секса, такой сильный, что знаю: стоит мне дотронуться до себя, и я кончу. Все эти испарения сливаются в стремительный воздушный поток, обрушивающийся на меня из темноты.
— Я смотрю вниз и вижу море лиц, блестящих в свете прожекторов. И ты знаешь, что мне чудится, я вижу? — Он широко развел руками. — Огромное зеркало, отражающее музыку обратно на сцену, к нам. Эти лица сияют, точно солнце, неземным светом. Все они преображены, полны какой-то особенной красотой, и мне кажется, что я могу, протянув руку, прикоснуться к ним и придать им любую форму, какую пожелаю, точно они из воска.
— Это — самое важное. Не деньги; деньги хороши только для того, чтобы тратить их. Но это — черт побери! — это сила, движущая миром. Мой инструмент превращается в винтовку. Когда я беру переносные клавиши во время исполнения вещи «Грязные торговые черви» и начинаю носиться по сцене, то становлюсь солдатом, рыщущим по джунглям в поисках врага, которому он должен размозжить череп.
Все время, пока Найджел говорил. Дайна внимательно наблюдала за ним. Ей пришло в голову, что его лицо могло бы показаться странным, принадлежи оно не артисту, выступающему на сцене. При ближайшем рассмотрении черты его выглядели утрированными, как у актеров в старых немых фильмах. На нем было слишком много всего, точно два лица оказались по ошибке втиснуты в рамки одного. Оно как будто все состояло из углов, из которых особенно выделялись острые скулы, и несло на себе следы грима, скорее театрального, чем косметического, так что подведенные карандашом глаза придавали Найджелу не женоподобный, а зловещий вид. Это как нельзя более соответствовало имиджу, выбранному им еще на заре карьеры «Хартбитс» и тщательно поддерживаемому впоследствии.
Тексты, написанные им, нередко носили демонический налет, и его увлечение сатанизмом незримой тенью присутствовало в них всякий раз, когда песни «Хартбитс» соприкасались с изнанкой жизни. Злобные, коварные женщины, наркотический кайф, фантасмагорические уличные поединки, в которых лезвия пружинных ножей со свистом рассекали воздух, неизменное подчеркивание и ничем не стесненное проявление агрессивности молодежи — все это составляло суть песен, принесших славу «Хартбитс». Именно эта превосходно отшлифованная темная сторона их музыки больше чем что бы то ни было другое позволяло группе удерживаться на протяжении долгих лет наплаву в море индустрии, печально знаменитой небывалым количеством быстро гаснущих звезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— От вас, женщин, никакого проку. Единственное, что вы умеете делать хорошо, это плакать. Больше вы ни на что не годитесь.
— Как насчет вот этой женщины? — Хэтер указала на Риту. — Она только что убила...
— Кто разрешил тебе открывать рот? — Эль-Калаам прищурился. Его мускулистая шея напряглась.
— Я только подумала, что я... а-а-а!
Его огромная ладонь тисками сжала нижнюю челюсть Хэтер. Он сам едва заметно задрожал от чудовищного усилия.
— Нет, — сказал он. — Ты не можешь думать. Запомни. — Он напрягся еще больше. — Плачь, черт побери!
Однако Хэтер продолжала все так же, не мигая, глядеть ему в глаза. Эль-Калаам разжал пальцы, от которых на лице девушки остались белые полосы, тут же покрасневшие, и наотмашь ударил ее по щеке. Потом второй раз, третий во все убыстряющемся темпе. Голова Хэтер мотнулась в сторону, и, наконец, слезы показались в уголках ее глаз.
— Вот видишь? — его тон сделался мягче. — Ты такая же, как и все остальные. Об этом тебе не следует также забывать.
Теперь он уже обращался к ним обеим.
— Слуг больше нет, — в голосе Эль-Калаама прозвучала ирония. — Они выполнили свою миссию и лишилась жизни в назидание остальным. Возможно, мысль об их судьбе добавит вам здравомыслия. — Он огляделся по сторонам, давая понять, что слова относятся ко всем пленникам. — Те из вас, кто прислушаются к голосу разума, могут выжить. — Его интонации приобрели стальной оттенок. — Прочие же, не прислушавшиеся к предупреждению, последуют за этими двумя, — он пнул ногой мертвого дворецкого, — в яму с известкой позади виллы. — Он широко улыбнулся и выражение на его лице резко изменилось. Во рту у него блеснули два ряда золотых коронок.
— Впрочем, довольно о грустном. Время идет и у меня в животе уже урчит от голода. Вы двое, — он указал на Хэтер и Сюзан, — будете готовить и убирать за всеми. По крайней мере, с этим вы сможете управиться, — добавил он ворчливым тоном. — Но, — продолжал он, взяв Сюзан за запястье, — нам придется снять это, не так ли? — Он стащил золотой браслет с ее руки. — Разве можно заниматься обычной домашней работой, когда на руках у тебя целое состояние? — Он сдернул с пальцев Сюзан по очереди все кольца быстрыми движениями, каждое из которых сопровождалось ее слабым полузадушенным вскриком.
Перевернув ее руку ладонью вверх, Эль-Калаам вновь улыбнулся.
— Не привыкла ходить такой раздетой, а? Ничего, теперь у тебя будет достаточно времени потренироваться.
— Что будет со всеми этими украшениями? — поинтересовался Кен Рудд. — Разделите между своими ребятами?
— Ради всего святого, — лицо Томаса густо покраснело. — Ты еще ничему не научился! Прикуси свой длинный язык, и ничего не...
Стиснув зубы, Рудд повернулся к боссу.
— Если ты не прекратишь свои причитания, клянусь богом, я вышибу тебе все зубы.
Томас побледнел, затем его лицо вспыхнуло. Он огляделся вокруг и, заметив, что все заложники смотрят на него, расправил плечи.
— Не смейте разговаривать со мной в таком тоне, Рудд. Своим положением вы обязаны исключительно мне! Неужели у вас нет ни капли благодарности? Я позабочусь о том, чтобы вы с треском вылетели из дипломатического корпуса за открытое неповиновение начальству.
— Я тоже позабочусь кое о чем, — хладнокровно парировал Рудд, — если мы выберемся отсюда. Вы грязный трус, Томас, и президенту должно быть об этом известно.
В это мгновение к ним приблизился улыбающийся Эль-Калаам.
— Могучему американскому орлу повыщипали перья! — он рассмеялся. — Однако юноша заслуживает ответа на свой вопрос. — Эль-Калаам взвесил на ладони драгоценности. — Все это не предназначается ни для кого в отдельности и пойдет на помощь народу Палестины в борьбе с сионистскими преступниками.
— О, да, — вступил в разговор Мишель Эмулер. — Это речь истинного революционера. Эль-Калаам обернулся к нему.
— Совершенно верно, таковым я и являюсь, — он опустил руку на плечо юного атташе. — Я вижу, вы кое-что понимаете, месье, а? Я не ошибаюсь.
— Я понимаю стремление палестинцев вернуть себе родину, — Эмулер кивнул. — Французы не любят израильтян.
— Нет, — ответил Эль-Калаам. — Да и с какой стати им любить их? — Приложив палец к губам, он принял задумчивый вид. Потом в своей обычной манере склонил голову набок.
Вдруг, откуда ни возьмись, в его руках очутился нож, и через пару мгновений руки молодого француза оказались свободными.
— Я думаю, так вы принесете больше пользы, чем связанный. — Рука Эль-Калаама по-прежнему лежала на плече у Эмулера. — Я хочу, чтобы вы просто поговорили с этими людьми, мой друг. Расскажите им о революции и свободе. Евреи, — продолжил он, — евреи...
— Да, да, да, Эль-Калаам, — перебила его Рейчел. — Мы все видим, как это происходит. Все, на что ты способен — пользоваться ненавистью, засевшей глубоко в душе у каждого. Любой еврей знает, что это такое, когда все вокруг против тебя. И здесь ситуация та же самая. Ничто не меняется в этом мире.
— Паранойя всегда была присуща евреям, — заметил Эль-Калаам. — Как я погляжу, ты также не исключение из правил.
— Мне кажется, ты путаешь паранойю и чувства людей, всегда подвергавшихся преследованиям, — ответила Рейчел. Однако Эль-Калаам пренебрежительным жестом отмахнулся от ее слов.
— Рита, — приказал он, — отведи женщин на кухню, чтобы они могли приготовить нам что-нибудь. Фесси, возьми, м-м, молодого американца и англичанина. Пусть они снимут с петель дверь в ванной, и тогда мы устроим парилку, понял?
Когда женщины, направляясь в кухню, проходили мимо Рейчел, та прикоснулась к плечу Хэтер.
— Мужайтесь, — успела только произнести она, прежде чем Малагез отдернул ее в сторону.
— Одни слова, — заметил Эль-Калаам.
Рита ткнула Хэтер в поясницу дулом автомата.
— Пошевеливайся, — сказала она, — иначе он посадит тебя в парилку, и ты горько пожалеешь об этом.
* * *
Серебристый «Мерседес» Дайны плыл в сгущающихся сумерках, точно паря над городскими крышами: внизу под дорогой простирался один из самых больших пригородов Лос-Анджелеса. «Если б я была в Нью-Йорке, — подумала она, — то взмыла бы на лифте со скоростью звука на самый верх „Всемирного торгового центра“, и оттуда бы стала разглядывать почти такие же далекие, как звезды, мерцающие огоньки на западе, тянущиеся от Хадсона в сторону полей Нью-Джерси, а на севере, мимо небоскребов, к вечному облаку дыма над Гарлемом».
Она не могла вернуться в свой пустой дом, где даже уже запах был чужим для нее. Рубенс уехал в Палм-Спрингс по делам, и хотя он приказал Марии впустить Дайну, у нее не имелось ни малейшего желания блуждать по его особняку в одиночестве.
Машинально она свернула на запад и помчалась вдоль освещенных автострад в сторону Лос-Феникса. Наконец она добралась до бульвара Сансет, очутившись в четырех кварталах к востоку от театра Хантингтон-Харфорд. Не думая о том, что делает, она свернула налево, направляясь к Ла-Сиенга, и, очнувшись, обнаружила, что остановилась возле здания студии «Лас-Пальмас Саундкордерс», где репетировали, готовя материал для нового альбома, Крис и его группа.
Моргнув несколько раз, точно желая убедиться, что это не сон, она наконец сообразила, где находится и вышла из машины.
Разумеется, она не могла проникнуть внутрь. Вообще, местонахождение «Хартбитс» всегда держалось под строжайшим секретом, хотя это и не приносило особой пользы. Утечка информации происходила в любом случае, так что меры безопасности оказывались отнюдь не лишними. Здоровенный, мускулистый негр, чья фигура загораживала вход, являлся только первым из нескольких человеческих барьеров, ограждавших группу от любого незваного посетителя. Он не только не пустил ее в студию, но даже отказался передать записку для Криса. Он вообще отрицал, что группа в данный момент находится внутри.
Его бритый череп отсвечивал голубым в лучах гудящих флуоресцентных ламп. Одет он был в ярко-красную рубашку и шоколадного цвета костюм. На бычьей шее болтались серебряная ложка и заточенная с обеих сторон бритва, также из серебра. Он вытянул перед собой ладони, растопырив толстые розовые пальцы, не позволяя Дайне пройти, и не обращая ни малейшего внимания на все ее возмущенные замечания.
Отчаявшись, она уже собралась было убраться восвояси, как вдруг увидела Найджела, промелькнувшего за могучим торсом охранника.
— Эй, Найджел! — завопила она, стараясь выпрыгнуть как можно выше, чтобы ее заметили. Найджел! Это я, Дайна!
Стоявший у дверей негр оттолкнул ее назад.
— Эй, ты, — его голос звучал тихо, но угрожающе. — Ты слышала, что я сказал тебе, мама? Убирайся...
— Погоди, Джерри. — Найджел боком протиснулся мимо охранника. — Так это ты! — он обернулся. — Все в порядке. Она — своя.
Негр пожал плечами и посторонился, однако не сделал ни малейшей попытки извиниться. Взяв Дайну за руку, Найджел повел ее вниз по короткому пролету покрытой ковром лестницы. Уже здесь освещение было гораздо более мягким и спокойным, чем на входе. Окрашенные в пастельные тона стены, расходились дугами в стороны у подножия лестницы.
Найджел остановился возле автомата с прохладительными напитками.
— Давненько не видались. — Он выудил из кармана мелочь и кинул монету в прорезь. — Хочешь кока-колы?
— Нет, спасибо.
— Пришла повидаться с Крисом?
Он повернулся в полоборота к Дайне, разглядывая ее поверх края мягкого бумажного стаканчика. Она стояла молча, наблюдая за тем, как он жадно пьет, сопя и отдуваясь. Вдруг взглянув поверх его плеча, она заметила полуспрятанную в тени фигуру человека, которая в это мгновение слегка выдвинулась вперед. В бледном пятне тусклого желтого света показалось лицо. Черты его были резкими и неровными, но при этом на удивление не несли на себе отпечатка жестокости и свирепости, в отличие от лиц обычных телохранителей. Спокойные серые глаза незнакомца, казалось, смотрели на все вокруг с одним и тем же выражением изучающего отчуждения. В первый момент они показались Дайне ужасно похожими на линзы, и она даже подумала, что если прикоснется пальцем к животу этого человека, то из неулыбающейся прорези рта покажется фотокамера.
Найджел встрепенулся и проследил за ее взглядом.
— Это всего лишь Силка, — тихо сказал он. — Защищает нас от всех. — Он не мог спокойно стоять на месте и все время пританцовывал, точно избавляясь от лишней энергии. Резной амулет из слоновой кости и черного оникса, висевший у него на шее, болтался из стороны в сторону, звонко стукаясь о ключицы.
Дайна перевела взгляд на Найджела.
— Я давно не видела никого из вас. Сам знаешь, у всех нас свои дела...
Он ткнул в нее костлявым пальцем, точно она была пластмассовой куклой.
— Ты становишься звездой, милашка.
— ...зная, что вы здесь записываете альбом, решила...
— Хрен с ним! — Найджел с громким хрустом перемалывал зубами мелкие льдинки. — Уф. — Он заглотнул ледяную кашицу и продолжал. — Мы отправляемся в турне через неделю. Вот где тебе следует посмотреть на нас! — Он стоял, широко расставив ноги, как какой-нибудь легендарный стрелок с дикого запада, положив руки на бедра, будто готовясь выхватить шестизарядные пушки. — На сцене! Вот это да! Супер-турне. Первое за, м-м-м, полтора года. — Он раскачивался взад и вперед, как кобра перед дудкой заклинателя, зачарованный мелодией, слышной ему одному. — Это похоже на войну; каждый концерт — сражение. Ты привык убивать, находиться на передней линии огня, слушая свист пуль и грохот взрывом, дыша пороховым дымом, заменяющим тебе обычный воздух. Ты привык к смраду горелого мяса и крови и живешь с ощущением, что твои руки постоянно стискивают горячий автомат. Это становится способом существования. — Он смял пустой стаканчик и небрежно швырнул его в сторону. Дайна заметила, что Силка не сводит с них глаз. — Затем тебя посылают домой, и знаешь, что происходит? Ты не можешь заснуть, потому что слишком тихо, вот что. Ты лежишь на скомканных простынях с открытыми глазами в ожидании знакомого треска автоматных очередей и визга пуль, проносящихся у тебя над головой. К тому же в доме слишком сильно пахнет уютом, чистотой и покоем! И вот тогда ты начинаешь понимать. Твои руки не находят себе места, вот в чем дело. Они пусты, не чувствуют привычной тяжести оружия и от этого начинают потеть. Ты можешь вытирать их о себя, об одеяло, мыть холодной или горячей водой — все бесполезно...
Вначале увлеченность Найджела войной и насилием чрезвычайно стесняла и беспокоила Дайну, даже несмотря на подробные предупреждения Криса, полученные ею перед первой встречей с клавишником «Хартбитс». Крис сообщил ей, что Найджел имеет одну из самых больших в мире коллекций всевозможных атрибутов Второй мировой войны, а его собрание различных видов оружия достигло чудовищных размеров. Впоследствии, он стал приобретать и вооружения, привезенное из Вьетнама, говоря, что оно куда более хитроумно сделано по сравнению с предшественниками.
Сейчас, когда Найджел ораторствовал перед ней, в его глубоко посаженных глазах горели отблески внутреннего пламени, бушующего у него в душе.
— Что-то вроде этого происходит с нами, когда мы перестаем выступать на сцене. Сидим дома и заплываем жиром. Не знаю, как для этих придурков, но для меня запись альбомов — тоска зеленая. Эти проклятые стены начинают давить на меня, поэтому чем раньше мы покончим со всеми делами здесь, тем лучше для меня. Мне хочется выбраться наружу, понимаешь? Туда, в ночь, где огни, микрофоны и высокая сцена, на вершине которой только мы наедине с огромной толпой, срывающей глотки, приветствуя нас, ждущей, плачущей, рвущейся к сцене, сметая все на своем пути во время исполнения последней вещи на бис, только чтобы прикоснуться к любому из нас...
— В середине концерта я подхожу к самому краю сцены и мне становятся видны два первых ряда. Все, кто там находится, стоят на ногах — все до единого! — машут руками, в которых зажаты розы. Я становлюсь на колени. Они начинают сходить с ума, а я даже через яму, отведенную для фотографов, чувствую этот запах, смешанный запах травы, пива и чего-то еще, что я не могу описать. Даже после стольких лет он все равно безотказно действует на меня. Это — аромат... молодости: страстная жажда, утолить которую мы поднялись туда на сцену. Мы — не Найджел, Крис, Ян и Ролли, а «Хартбитс». И я чувствую аромат секса, такой сильный, что знаю: стоит мне дотронуться до себя, и я кончу. Все эти испарения сливаются в стремительный воздушный поток, обрушивающийся на меня из темноты.
— Я смотрю вниз и вижу море лиц, блестящих в свете прожекторов. И ты знаешь, что мне чудится, я вижу? — Он широко развел руками. — Огромное зеркало, отражающее музыку обратно на сцену, к нам. Эти лица сияют, точно солнце, неземным светом. Все они преображены, полны какой-то особенной красотой, и мне кажется, что я могу, протянув руку, прикоснуться к ним и придать им любую форму, какую пожелаю, точно они из воска.
— Это — самое важное. Не деньги; деньги хороши только для того, чтобы тратить их. Но это — черт побери! — это сила, движущая миром. Мой инструмент превращается в винтовку. Когда я беру переносные клавиши во время исполнения вещи «Грязные торговые черви» и начинаю носиться по сцене, то становлюсь солдатом, рыщущим по джунглям в поисках врага, которому он должен размозжить череп.
Все время, пока Найджел говорил. Дайна внимательно наблюдала за ним. Ей пришло в голову, что его лицо могло бы показаться странным, принадлежи оно не артисту, выступающему на сцене. При ближайшем рассмотрении черты его выглядели утрированными, как у актеров в старых немых фильмах. На нем было слишком много всего, точно два лица оказались по ошибке втиснуты в рамки одного. Оно как будто все состояло из углов, из которых особенно выделялись острые скулы, и несло на себе следы грима, скорее театрального, чем косметического, так что подведенные карандашом глаза придавали Найджелу не женоподобный, а зловещий вид. Это как нельзя более соответствовало имиджу, выбранному им еще на заре карьеры «Хартбитс» и тщательно поддерживаемому впоследствии.
Тексты, написанные им, нередко носили демонический налет, и его увлечение сатанизмом незримой тенью присутствовало в них всякий раз, когда песни «Хартбитс» соприкасались с изнанкой жизни. Злобные, коварные женщины, наркотический кайф, фантасмагорические уличные поединки, в которых лезвия пружинных ножей со свистом рассекали воздух, неизменное подчеркивание и ничем не стесненное проявление агрессивности молодежи — все это составляло суть песен, принесших славу «Хартбитс». Именно эта превосходно отшлифованная темная сторона их музыки больше чем что бы то ни было другое позволяло группе удерживаться на протяжении долгих лет наплаву в море индустрии, печально знаменитой небывалым количеством быстро гаснущих звезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78