Слезы навернулись ей на глаза, когда она представила себе такое развитие событий. Все эти годы… ее мать была так близко! И все же она находилась совершенно в другом мире.
Быть может, она все еще там? А если так, возможно, именно этого Катарина хотела – навсегда оставить земные заботы?
Ник наклонился и с нежностью смахнул слезинки, которые начали скатываться по ее щекам.
– Что мне делать, Ник? – тихо всхлипнула Лари. – Прошла уже целая жизнь! Может быть… достаточно просто знать, что она обрела покой?
– Для нее этого было достаточно. Но достаточно ли для тебя?
Возможно ли это? У нее есть Ник, Кэти, отец. Лари понимала, что даже если никогда не найдет Кат, она уже сполна получила свою долю счастья. Если же предположение относительно местонахождения матери верны, то желание Кат скрыться ото всех в монастыре не будет вызывать такую горечь.
Но в конце концов Лари сказала:
– Я хочу видеть ее! Если она там… я должна сделать это!
Вход в монастырь представлял собой тяжелую дубовую дверь в высокой стене, сложенной из древних камней и покрытой густыми зарослями плюща и жимолости. Стена на сотни метров тянулась вдоль узкой дорожки, которая извивалась по холмистой местности к востоку от Праги. Это всегда была самая бедная область, населенная чехами и словаками. В последнее время, как и в других странах Восточной Европы, где конец коммунистического правления означал возрождение этнической вражды, здесь было принято решение снова разделить эти земли и образовать самостоятельные государства. Теперь монастырь находился в республике Словакия. Ближайшим населенным пунктом был небольшой поселок Длемо.
Когда у Ника и Лари возникла мысль о том, что Кат, возможно, вернулась к своим корням, они прежде всего попытались связаться с монастырем в Длемо. Но в монастыре, конечно же, не было телефона. В местном почтовом отделении, куда они позвонили, им сообщили, что почта и все остальные средства связи по-прежнему остались В домике возле монастырской стены, и что между монахинями и почтовыми служащими и посыльными нет никакого контакта. Несколько десятилетий назад некоторые монахини каждый день выходили из монастыря, чтобы преподавать в маленькой сельской школе. Но коммунисты, придя к власти, положили этому конец. С тех пор такая практика так и не возродилась.
Накануне утром Лари продиктовала телеграмму, которую должны были доставить вместе с обычной почтой. Потом они с Ником выехали из Праги во взятом напрокат автомобиле, оставив Кэти на попечении дедушки. Милошу сказали, что эта поездка связана с одним из заданий Ника. Лари не хотела волновать отца. Она не знала также, что скажет Милошу, если их предположение окажется верным.
Лари и Ник ехали весь день и остановились на ночлег в небольшой сельской гостинице неподалеку от монастыря. Они надеялись, что на следующее утро телеграмма уже будет доставлена по назначению, и им позволят побеседовать с кем-нибудь, кто мог бы ответить на несколько вопросов.
И вот теперь они стояли перед дубовой дверью в каменной стене. Эта дверь вела к ответам на вопросы, которые мучили их всю жизнь. Возле двери висел колокольчик без язычка, а рядом на кожаном ремне был прикреплен молоточек. Колокольчик заржавел, а деревянная рукоятка молоточка потрескалась. Очевидно, они висели здесь уже давно, и пользовались ими не слишком часто.
– Иди вперед! – сказал Ник.
– Я словно парализованная. Лучше ты иди! – ответила Лари.
Ник подождал, а потом взялся за молоточек и повернулся к Лари. Она вопросительно посмотрела на него.
– Я только хочу, чтобы ты знала: что бы ты там ни узнала, бояться нечего. У тебя есть все. Дом, я, Кэти, наша любовь.
Гари вскинула руки и обняла его.
– Дорогой, дорогой Ник, я все знаю. Но сейчас я делаю это не только для себя, но и для нее!
Он кивнул, а потом поцеловал ее долгим поцелуем. Некоторое время они стояли, прижавшись. Наконец Ник взялся за молоточек. Но Лари схватила его за руку.
– Я сама!
Она три раза ударила молоточком по заржавевшему колокольчику, а потом отпустила его, и он повис на ремне. Звук колокольчика, на удивление чистый и приятный, замер где-то в окрестных полях.
Никто не вышел в ответ на звон. Было утро, возникшие в мыслях Лари образы монахинь, все еще погруженных в молчаливую молитву, помешали ей сразу же позвонить во второй раз. Но после того, как прошло пятнадцать минут, она снова потянулась к молоточку. Как раз в эту минуту дверь с треском приоткрылась, и из нее выглянула молодая монахиня с ангельским личиком, плотно обтянутым накрахмаленным монашеским головным убором.
– Мы – те люди, которые…
Лари ничего больше не успела сказать, когда монахиня поднесла палец к губам, умоляя ее соблюдать тишину. Потом она потянула дверь на себя и жестом пригласила Лари войти. Ник последовал было за ней, но монахиня подняла руку и покачала головой.
Ник отступил назад.
– Я буду ждать, сколько бы времени это ни заняло, – сказал он.
Лари послана ему воздушный поцелуй, и тут же тяжелая дверь закрылась за ней.
Внутри, за стеной, царил безмятежный покой. Паутина узких тропинок, обсаженных цветами, вела через лужайки, затененные громадными древними дубами, к небольшим каменистым садикам, предназначенным для созерцания, и к огородам, которые давали пищу. В центре стоял каменный монастырь с часовней и общими спальнями.
Пройдя за своей безмолвной проводницей по нескольким сводчатым коридорам, Лари оказалась наконец перед открытой дверью, которая вела в маленькую часовню, освещенную только лучами солнечного света, пробивавшимися через витражи. Возле алтаря, стоя на коленях, молилась женщина. Юная монахиня сделала Лари знак идти вперед. Когда Лари повиновалась ей, дверь в часовню закрылась – очень тихо, но в этом месте, где царствовала тишина, этого звука было достаточно, чтобы положить конец молитве. Женщина у алтаря подняла голову, но не повернулась и не поднялась с колен.
Лари нерешительно двинулась вперед и остановилась в нескольких шагах от женщины. Позволено ли ей заговорить первой?
Она была спасена от нерешительных раздумий.
– Вы желаете знать, была ли Катарина Де Вари сестрой нашего ордена? – произнесла стоявшая на коленях монахиня. – Зачем вам это?
Ее голос, эхом отдававшийся в маленькой часовне, был очень тихим. Она задала вопрос, однако в нем не было требовательных интонаций.
Хотя монахиня говорила по-чешски, Лари поняла ее. За последние годы, когда ее визиты на родину участились, беглость, с которой она говорила по-чешски в восьмилетнем возрасте, почти полностью вернулась к ней.
– Я – ее дочь.
– Да, это также было сказано в послании, которое я получила. И все же… почему вам нужно знать о ней?
Лари умолкла. Почему? Зачем вообще задавать такой вопрос?
Словно прочитав ее тайные мысли, коленопреклоненная монахиня продолжала:
– Те, кто приходят сюда, оставляют суету и мирскую жизнь. Ваша мать тоже приняла такое решение более тридцати лет назад. Разумеется, вы должны понимать, что полное вручение себя Господу нельзя отменить, так же как нельзя повернуть время вспять. Поэтому, если бы вы нашли свою мать сейчас, о чем бы вы спросили ее и чего ожидали бы от нее?
Лари мысленно тщательно взвесила слова монахини. Теперь она решила, что этот вопрос нельзя назвать несправедливым. Размышляя, она заметила на шее у коленопреклоненной женщины красивую цепочку. Однажды Лари уже видела такое украшение у одной монахини. Она догадалась, что разговаривает с настоятельницей монастыря. Только в ее власти – сказать, была ли здесь Катарина Де Вари… и тут ли она еще… и дать ей позволение поговорить с дочерью…
Какой ответ могла дать Лари, чтобы заслужить подобную милость? И о чем могла она сейчас спросить свою мать? Нуждалась ли Лари в ответах Кат? Или к этому времени ответы на все вопросы уже нашлись сами собой?
– Я хочу, чтобы она знала, что я никогда не забывала ее и никогда не забуду… – произнесла наконец Лари. – Я хочу сказать ей, что люблю ее, что я счастлива и у меня чудесная жизнь, полная любви.
Секунду спустя она добавила:
– И еще мне хотелось бы попросить у нее благословения.
Воцарилась долгая тишина. На минуту настоятельница снова склонила голову, словно для того, чтобы закончить прерванную молитву, а потом перекрестилась и поднялась на ноги.
Она повернула к Лари свое прекрасное лицо, освещенное лучом солнца, пробивавшимся через золотистое стекло. В этом месте на витраже было изображено сено в святых яслях. Лари подумала, что солнечный луч освещает черты ее лица, словно прожектор в театре. Пристально глядя на монахиню, Лари размышляла, сколько ей лет. На лице было удивительно мало морщин, а волосы полностью скрыты под одеянием, хотя в глазах отразилась долгая жизнь.
– Мама… – тихо произнесла Лари, глядя на настоятельницу через пелену слез, застилавших ее глаза.
Настоятельница ласково улыбнулась.
– Мое дорогое дитя… я с радостью дам тебе благословение. Считай, что оно уже дано. Но нет… я не твоя мать, которую ты ищешь, я только мать святых дочерей, находящихся здесь на моем попечении.
В ответ Лари пристально посмотрела на нее.
– Но тогда… моя мама – где же она?
Настоятельница сделала шаг к Лари.
– Ее больше нет с нами.
– Нет?..
– Теперь она с Господом.
Лари сделала глубокий вдох. Как ни странно, она не почувствовала приступа горя. То, как настоятельница объявила об этом, звучало так, словно быть с Господом – это величайшее счастье, какое только может выпасть на долю человека.
– Но когда она узнала, что… что ее не будет здесь, – добавила настоятельница, – она оставила кое-что для тебя – на случай, если ты когда-нибудь приедешь к нам.
Ее руки были крепко стиснуты, но теперь монахиня сунула руку в широкий рукав другой руки и вытащила оттуда несколько сложенных листков бумаги.
– Боюсь, письмо не закончено. У нее… не было достаточно времени.
И настоятельница протянула письмо Лари.
Прежде чем взять его, Лари стала изучать лицо стоявшей перед ней женщины в поисках какого-нибудь намека на правду, которую та могла утаить. В выражении ее лица Лари видела доброту и сострадание, даже, возможно, любовь… И все же женщина по-прежнему протягивала ей письмо, словно это было самое большое, что она могла ей дать.
Наконец Лари взяла его, опустилась на одну из скамей и развернула листы на толстой веленевой бумаге. Начав читать чешские слова, написанные чернилами прекрасным каллиграфическим почерком, она едва заметила слабый шорох ткани, когда мать-настоятельница прошла мимо нее и направилась к двери часовни.
«Любимая дочь!
Часто говорят, что пути Господни неисповедимы. Я никогда представить себе не могла, что после того как Он дал мне талант, который заставил меня покинуть мой скромный дом ради новой, волшебной жизни, путь, который я выбрала, в конце концов снова приведет меня сюда, к Нему. Но оказавшись здесь, я поняла, что поступила правильно. Я почувствовала, что именно такова была Его воля. Так что, возможно, Он когда-нибудь приведет тебя сюда, чтобы я смогла еще раз поговорить с тобой.
Я так часто молилась за тебя! Больше всего я молилась о том, чтобы ты поняла меня и простила за мое решение расстаться с тобой. Как это было мучительно! Мое сердце всегда подсказывало мне оставить тебя рядом, в то время как ум говорил, что если мы будем вместе, то нас ждет жалкая жизнь. Люди, стоявшие у власти, знали, что я ненавижу их за то, что они украли у меня ребенка и мужа, которого я любила, и я боялась, что они снова разлучат нас с тобой. Однако не ум и не сердце дали мне ответ на стоявшую передо мной дилемму. Я отправилась к моей первой учительнице и попросила у нее совета. Она велела мне молиться и сказала, что Господь укажет мне путь».
Лари прервала чтение и задумчиво улыбнулась. «Первая учительница» – это, должно быть, сестра Амброзина.
«И Он указал. Как только Он один мог бы сделать, Он открыл мне, что мой величайший грех может быть также величайшим благом, потому что он позволяет мне дать тебе бесценный дар – дар свободы».
Лари снова прервалась. Измена с Джином – вот что, должно быть, имела в виду Кат, говоря о своем величайшем грехе. Ведь благодаря ему у нее появилась связь с Америкой. Она продолжила чтение.
«Это и в самом деле было благом для нас обеих. Ведь, посылая тебя навстречу свободе, я также получила возможность по-своему обрести свободу.
Хорошая ли у тебя была жизнь, моя дорогая Ларейна? Этого я не могу знать. Но даже здесь, ведя жизнь, полную молитв и размышлений, я каждый день думала о тебе. И когда я просила в своих молитвах, чтобы у тебя были все блага жизни – хороший дом, мужчина, который будет любить тебя, работа, которая вознаградит тебя так же хорошо, как моя вознаградила меня, дети, которых ты сможешь лелеять, – тот же самый внутренний голос, который когда-то сказал мне, что я должна расстаться с тобой, ответил мне, что у тебя все хорошо.
Не будем горевать, дорогое мое дитя! Потому что в душе я чувствую, что мы никогда не разлучались и что мы навсегда будем…»
На этом месте письмо обрывалось. Но Лари все равно знала последнее слово.
Она посидела в часовне еще немного. Даже не глядя на письмо, она ощущала, что по-прежнему общается с матерью. Наконец, когда Лари поднялась со скамьи и повернулась, ей показалось какое-то движение в тени в задней части часовни, словно возле края двери промелькнул подол черного одеяния.
Может быть, настоятельница все это время стояла там и наблюдала за ней?
Лари поспешила к двери, но потом резко остановилась и замерла на месте. Больше не осталось ответов, за которыми нужно было гнаться. Что ей сказала настоятельница? Что Кат теперь с Господом. Так или иначе, в этом и заключается правда – та, которая позволит им обеим обрести покой. И остаться навечно вместе.
Когда Лари покинула часовню, коридор снаружи был пуст. Теперь она ускорила шаг – ей не терпелось добраться до внешнего мира, мира, в котором ее ожидало столько любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Быть может, она все еще там? А если так, возможно, именно этого Катарина хотела – навсегда оставить земные заботы?
Ник наклонился и с нежностью смахнул слезинки, которые начали скатываться по ее щекам.
– Что мне делать, Ник? – тихо всхлипнула Лари. – Прошла уже целая жизнь! Может быть… достаточно просто знать, что она обрела покой?
– Для нее этого было достаточно. Но достаточно ли для тебя?
Возможно ли это? У нее есть Ник, Кэти, отец. Лари понимала, что даже если никогда не найдет Кат, она уже сполна получила свою долю счастья. Если же предположение относительно местонахождения матери верны, то желание Кат скрыться ото всех в монастыре не будет вызывать такую горечь.
Но в конце концов Лари сказала:
– Я хочу видеть ее! Если она там… я должна сделать это!
Вход в монастырь представлял собой тяжелую дубовую дверь в высокой стене, сложенной из древних камней и покрытой густыми зарослями плюща и жимолости. Стена на сотни метров тянулась вдоль узкой дорожки, которая извивалась по холмистой местности к востоку от Праги. Это всегда была самая бедная область, населенная чехами и словаками. В последнее время, как и в других странах Восточной Европы, где конец коммунистического правления означал возрождение этнической вражды, здесь было принято решение снова разделить эти земли и образовать самостоятельные государства. Теперь монастырь находился в республике Словакия. Ближайшим населенным пунктом был небольшой поселок Длемо.
Когда у Ника и Лари возникла мысль о том, что Кат, возможно, вернулась к своим корням, они прежде всего попытались связаться с монастырем в Длемо. Но в монастыре, конечно же, не было телефона. В местном почтовом отделении, куда они позвонили, им сообщили, что почта и все остальные средства связи по-прежнему остались В домике возле монастырской стены, и что между монахинями и почтовыми служащими и посыльными нет никакого контакта. Несколько десятилетий назад некоторые монахини каждый день выходили из монастыря, чтобы преподавать в маленькой сельской школе. Но коммунисты, придя к власти, положили этому конец. С тех пор такая практика так и не возродилась.
Накануне утром Лари продиктовала телеграмму, которую должны были доставить вместе с обычной почтой. Потом они с Ником выехали из Праги во взятом напрокат автомобиле, оставив Кэти на попечении дедушки. Милошу сказали, что эта поездка связана с одним из заданий Ника. Лари не хотела волновать отца. Она не знала также, что скажет Милошу, если их предположение окажется верным.
Лари и Ник ехали весь день и остановились на ночлег в небольшой сельской гостинице неподалеку от монастыря. Они надеялись, что на следующее утро телеграмма уже будет доставлена по назначению, и им позволят побеседовать с кем-нибудь, кто мог бы ответить на несколько вопросов.
И вот теперь они стояли перед дубовой дверью в каменной стене. Эта дверь вела к ответам на вопросы, которые мучили их всю жизнь. Возле двери висел колокольчик без язычка, а рядом на кожаном ремне был прикреплен молоточек. Колокольчик заржавел, а деревянная рукоятка молоточка потрескалась. Очевидно, они висели здесь уже давно, и пользовались ими не слишком часто.
– Иди вперед! – сказал Ник.
– Я словно парализованная. Лучше ты иди! – ответила Лари.
Ник подождал, а потом взялся за молоточек и повернулся к Лари. Она вопросительно посмотрела на него.
– Я только хочу, чтобы ты знала: что бы ты там ни узнала, бояться нечего. У тебя есть все. Дом, я, Кэти, наша любовь.
Гари вскинула руки и обняла его.
– Дорогой, дорогой Ник, я все знаю. Но сейчас я делаю это не только для себя, но и для нее!
Он кивнул, а потом поцеловал ее долгим поцелуем. Некоторое время они стояли, прижавшись. Наконец Ник взялся за молоточек. Но Лари схватила его за руку.
– Я сама!
Она три раза ударила молоточком по заржавевшему колокольчику, а потом отпустила его, и он повис на ремне. Звук колокольчика, на удивление чистый и приятный, замер где-то в окрестных полях.
Никто не вышел в ответ на звон. Было утро, возникшие в мыслях Лари образы монахинь, все еще погруженных в молчаливую молитву, помешали ей сразу же позвонить во второй раз. Но после того, как прошло пятнадцать минут, она снова потянулась к молоточку. Как раз в эту минуту дверь с треском приоткрылась, и из нее выглянула молодая монахиня с ангельским личиком, плотно обтянутым накрахмаленным монашеским головным убором.
– Мы – те люди, которые…
Лари ничего больше не успела сказать, когда монахиня поднесла палец к губам, умоляя ее соблюдать тишину. Потом она потянула дверь на себя и жестом пригласила Лари войти. Ник последовал было за ней, но монахиня подняла руку и покачала головой.
Ник отступил назад.
– Я буду ждать, сколько бы времени это ни заняло, – сказал он.
Лари послана ему воздушный поцелуй, и тут же тяжелая дверь закрылась за ней.
Внутри, за стеной, царил безмятежный покой. Паутина узких тропинок, обсаженных цветами, вела через лужайки, затененные громадными древними дубами, к небольшим каменистым садикам, предназначенным для созерцания, и к огородам, которые давали пищу. В центре стоял каменный монастырь с часовней и общими спальнями.
Пройдя за своей безмолвной проводницей по нескольким сводчатым коридорам, Лари оказалась наконец перед открытой дверью, которая вела в маленькую часовню, освещенную только лучами солнечного света, пробивавшимися через витражи. Возле алтаря, стоя на коленях, молилась женщина. Юная монахиня сделала Лари знак идти вперед. Когда Лари повиновалась ей, дверь в часовню закрылась – очень тихо, но в этом месте, где царствовала тишина, этого звука было достаточно, чтобы положить конец молитве. Женщина у алтаря подняла голову, но не повернулась и не поднялась с колен.
Лари нерешительно двинулась вперед и остановилась в нескольких шагах от женщины. Позволено ли ей заговорить первой?
Она была спасена от нерешительных раздумий.
– Вы желаете знать, была ли Катарина Де Вари сестрой нашего ордена? – произнесла стоявшая на коленях монахиня. – Зачем вам это?
Ее голос, эхом отдававшийся в маленькой часовне, был очень тихим. Она задала вопрос, однако в нем не было требовательных интонаций.
Хотя монахиня говорила по-чешски, Лари поняла ее. За последние годы, когда ее визиты на родину участились, беглость, с которой она говорила по-чешски в восьмилетнем возрасте, почти полностью вернулась к ней.
– Я – ее дочь.
– Да, это также было сказано в послании, которое я получила. И все же… почему вам нужно знать о ней?
Лари умолкла. Почему? Зачем вообще задавать такой вопрос?
Словно прочитав ее тайные мысли, коленопреклоненная монахиня продолжала:
– Те, кто приходят сюда, оставляют суету и мирскую жизнь. Ваша мать тоже приняла такое решение более тридцати лет назад. Разумеется, вы должны понимать, что полное вручение себя Господу нельзя отменить, так же как нельзя повернуть время вспять. Поэтому, если бы вы нашли свою мать сейчас, о чем бы вы спросили ее и чего ожидали бы от нее?
Лари мысленно тщательно взвесила слова монахини. Теперь она решила, что этот вопрос нельзя назвать несправедливым. Размышляя, она заметила на шее у коленопреклоненной женщины красивую цепочку. Однажды Лари уже видела такое украшение у одной монахини. Она догадалась, что разговаривает с настоятельницей монастыря. Только в ее власти – сказать, была ли здесь Катарина Де Вари… и тут ли она еще… и дать ей позволение поговорить с дочерью…
Какой ответ могла дать Лари, чтобы заслужить подобную милость? И о чем могла она сейчас спросить свою мать? Нуждалась ли Лари в ответах Кат? Или к этому времени ответы на все вопросы уже нашлись сами собой?
– Я хочу, чтобы она знала, что я никогда не забывала ее и никогда не забуду… – произнесла наконец Лари. – Я хочу сказать ей, что люблю ее, что я счастлива и у меня чудесная жизнь, полная любви.
Секунду спустя она добавила:
– И еще мне хотелось бы попросить у нее благословения.
Воцарилась долгая тишина. На минуту настоятельница снова склонила голову, словно для того, чтобы закончить прерванную молитву, а потом перекрестилась и поднялась на ноги.
Она повернула к Лари свое прекрасное лицо, освещенное лучом солнца, пробивавшимся через золотистое стекло. В этом месте на витраже было изображено сено в святых яслях. Лари подумала, что солнечный луч освещает черты ее лица, словно прожектор в театре. Пристально глядя на монахиню, Лари размышляла, сколько ей лет. На лице было удивительно мало морщин, а волосы полностью скрыты под одеянием, хотя в глазах отразилась долгая жизнь.
– Мама… – тихо произнесла Лари, глядя на настоятельницу через пелену слез, застилавших ее глаза.
Настоятельница ласково улыбнулась.
– Мое дорогое дитя… я с радостью дам тебе благословение. Считай, что оно уже дано. Но нет… я не твоя мать, которую ты ищешь, я только мать святых дочерей, находящихся здесь на моем попечении.
В ответ Лари пристально посмотрела на нее.
– Но тогда… моя мама – где же она?
Настоятельница сделала шаг к Лари.
– Ее больше нет с нами.
– Нет?..
– Теперь она с Господом.
Лари сделала глубокий вдох. Как ни странно, она не почувствовала приступа горя. То, как настоятельница объявила об этом, звучало так, словно быть с Господом – это величайшее счастье, какое только может выпасть на долю человека.
– Но когда она узнала, что… что ее не будет здесь, – добавила настоятельница, – она оставила кое-что для тебя – на случай, если ты когда-нибудь приедешь к нам.
Ее руки были крепко стиснуты, но теперь монахиня сунула руку в широкий рукав другой руки и вытащила оттуда несколько сложенных листков бумаги.
– Боюсь, письмо не закончено. У нее… не было достаточно времени.
И настоятельница протянула письмо Лари.
Прежде чем взять его, Лари стала изучать лицо стоявшей перед ней женщины в поисках какого-нибудь намека на правду, которую та могла утаить. В выражении ее лица Лари видела доброту и сострадание, даже, возможно, любовь… И все же женщина по-прежнему протягивала ей письмо, словно это было самое большое, что она могла ей дать.
Наконец Лари взяла его, опустилась на одну из скамей и развернула листы на толстой веленевой бумаге. Начав читать чешские слова, написанные чернилами прекрасным каллиграфическим почерком, она едва заметила слабый шорох ткани, когда мать-настоятельница прошла мимо нее и направилась к двери часовни.
«Любимая дочь!
Часто говорят, что пути Господни неисповедимы. Я никогда представить себе не могла, что после того как Он дал мне талант, который заставил меня покинуть мой скромный дом ради новой, волшебной жизни, путь, который я выбрала, в конце концов снова приведет меня сюда, к Нему. Но оказавшись здесь, я поняла, что поступила правильно. Я почувствовала, что именно такова была Его воля. Так что, возможно, Он когда-нибудь приведет тебя сюда, чтобы я смогла еще раз поговорить с тобой.
Я так часто молилась за тебя! Больше всего я молилась о том, чтобы ты поняла меня и простила за мое решение расстаться с тобой. Как это было мучительно! Мое сердце всегда подсказывало мне оставить тебя рядом, в то время как ум говорил, что если мы будем вместе, то нас ждет жалкая жизнь. Люди, стоявшие у власти, знали, что я ненавижу их за то, что они украли у меня ребенка и мужа, которого я любила, и я боялась, что они снова разлучат нас с тобой. Однако не ум и не сердце дали мне ответ на стоявшую передо мной дилемму. Я отправилась к моей первой учительнице и попросила у нее совета. Она велела мне молиться и сказала, что Господь укажет мне путь».
Лари прервала чтение и задумчиво улыбнулась. «Первая учительница» – это, должно быть, сестра Амброзина.
«И Он указал. Как только Он один мог бы сделать, Он открыл мне, что мой величайший грех может быть также величайшим благом, потому что он позволяет мне дать тебе бесценный дар – дар свободы».
Лари снова прервалась. Измена с Джином – вот что, должно быть, имела в виду Кат, говоря о своем величайшем грехе. Ведь благодаря ему у нее появилась связь с Америкой. Она продолжила чтение.
«Это и в самом деле было благом для нас обеих. Ведь, посылая тебя навстречу свободе, я также получила возможность по-своему обрести свободу.
Хорошая ли у тебя была жизнь, моя дорогая Ларейна? Этого я не могу знать. Но даже здесь, ведя жизнь, полную молитв и размышлений, я каждый день думала о тебе. И когда я просила в своих молитвах, чтобы у тебя были все блага жизни – хороший дом, мужчина, который будет любить тебя, работа, которая вознаградит тебя так же хорошо, как моя вознаградила меня, дети, которых ты сможешь лелеять, – тот же самый внутренний голос, который когда-то сказал мне, что я должна расстаться с тобой, ответил мне, что у тебя все хорошо.
Не будем горевать, дорогое мое дитя! Потому что в душе я чувствую, что мы никогда не разлучались и что мы навсегда будем…»
На этом месте письмо обрывалось. Но Лари все равно знала последнее слово.
Она посидела в часовне еще немного. Даже не глядя на письмо, она ощущала, что по-прежнему общается с матерью. Наконец, когда Лари поднялась со скамьи и повернулась, ей показалось какое-то движение в тени в задней части часовни, словно возле края двери промелькнул подол черного одеяния.
Может быть, настоятельница все это время стояла там и наблюдала за ней?
Лари поспешила к двери, но потом резко остановилась и замерла на месте. Больше не осталось ответов, за которыми нужно было гнаться. Что ей сказала настоятельница? Что Кат теперь с Господом. Так или иначе, в этом и заключается правда – та, которая позволит им обеим обрести покой. И остаться навечно вместе.
Когда Лари покинула часовню, коридор снаружи был пуст. Теперь она ускорила шаг – ей не терпелось добраться до внешнего мира, мира, в котором ее ожидало столько любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64