Похмелье исчезло, захлебнувшись в адреналиновой волне. Василия пробила холодная испарина, он напряженно вслушивался.
Птичье пение – довольно вялое по причине дождливого дня. Звуки автомобильных двигателей с близкой улицы. Шум воды, отдаленно – это с речки.
Хруст ветки совсем рядом. Сухая хворостина, их тут много нападало с окружающих деревьев. И вот теперь она хрустнула под чьей-то незнакомой ногой.
Полноте, да незнакомой ли?
Василий прикусил костяшки пальцев, впился в них зубами. Зародившийся страх быстро уступал место панике.
Вот еще одна ветка хрустнула, еще ближе. Посетитель ступал неслышно, только изредка ломкие прутики выдавали его шаг. Стал слышен еще один звук: тяжелое надсадное дыхание. Так может дышать курильщик с сорокалетним стажем – с хрипами и каким-то бульканьем. А может, так бы звучали легкие туберкулезного больного или человека, который вдруг стал дышать после того, как утонул и его грудная клетка наполнилась водой.
Неприятный звук. Он теперь раздавался за тонкой стальной стенкой контейнера, Василий был в этом уверен. А следом донеслось и подтверждение – с раздирающим тишину скрежетом неизвестный провел чем-то острым по металлу.
«Когтем! – завопило паникующее сознание. – Когтем провел!»
Тишина. Шум плотины. Может быть, это все сон?
По контейнеру стали постукивать. Легонько, чуть слышно, с каким-то странным цокающим звуком. Ни жив ни мертв, Василий слушал, как постукивания перемещаются вдоль стены, потихоньку приближаясь к задернутой ширме. А когда они достигнут ее, неведомый посетитель больше не будет церемониться. Ведь он не для того пришел, чтобы с Васьком побрататься. Последний удар по металлу прозвучал в опасной близости от входа, и именно он заставил Василия стремительно действовать.
Ухоронка! Он точно помнил, что никогда не показывал ее Витьку. А значит, и то, во что сейчас превратился напарник, о тайнике знать не должно.
Васек кубарем скатился в яму, скривился, когда задел спиной за изогнувшееся железо. Потом подхватил кипу тряпья и распределил ее над проемом, намертво перекрыв путь свету и воздуху. Под ногами что-то пискнуло, зашевелилось, но Ваську было плевать, он бы сейчас и в деревенский нужник сиганул, лишь бы избежать встречи с кошмарным посетителем.
Мягкий, теплый крысиный бок задел его за ногу, голый чешуйчатый хвост скользнул по оголившейся щиколотке. Грызун замер там внизу, в полной тьме, а потом заспешил по своим крысиным делам. Так уж повелось на лежке: крысы совершенно не боялись людей.
В ухоронке царила полнейшая тьма. Васек замер, задержал то и дело вырывающееся из-под контроля дыхание. Он напряженно вслушивался.
Резкий звук рвущейся мешковины, и в ухоронке появились проблески света – это визитер разорвал ширму.
«Разорвал?» – в панике подумал хозяин лежки.
Получалось, что так. Уничтожив мешающую ему ширму, незваный гость сделал тяжелый шаг, гулко отдавшийся по металлическому полу. Он был внутри, в лежке, и от спрятавшегося беглеца его отделяло от силы метра полтора.
Еще шаг. Но ведь когда он двигался вокруг лежки, то делал это бесшумно! Так зачем же...
Еще шаг, такой, от которого вздрогнул весь массивный контейнер. Если бы Василий не начал катастрофически спиваться сразу после школы, он бы наверняка сравнил его с поступью каменной статуи в «Маленьких трагедиях». Но нет – в таком состоянии он уже не мог сравнивать, мог только лежать, сгорбившись на холодном и сыром полу, да беззвучно скулить от страха.
Шаг третий, ничуть не легче предыдущего. Оставалось только удивляться, как не проваливается пол контейнера. Слабые ростки света, пробивающиеся сквозь нагромождение тряпок, увяли – гость стоял прямо над ухоронкой. От скорчившегося Василия его отделял в лучшем случае метр. Настала тишина, такая напряженная и звенящая, что, казалось, возможно было услышать, как растет трава.
А потом, подобно реву медных труб, предвещавших начало Страшного суда (по крайней мере беглецу так показалось), над самой его головой раздался голос.
Кошмарный, исковерканный, какой-то булькающий, словно вода по-прежнему плещется в сморщенных легких, но вместе с тем узнаваемый:
– Вассе-е-ек... – протянул его без сомнения мертвый напарник. – Вассе-е-к, я т-тут...
Это было уже слишком. Нервная система Василия Мельникова, которого уже седьмой год окрестная ребятня знала как бомжа Васька, издерганная многолетними возлияниями и многолетними же стрессами, дала сбой, и он отрубился, лежа прямо под ногами своего бывшего друга, собутыльника, а ныне неизвестно кого – Витька.
Надо отдать должное Василию – очутившийся на его месте средний житель белых домов Верхнего города отрубился бы гораздо раньше.
Очнулся беглец только к вечеру, когда на город стали опускаться первые сумерки, а старший экономист Мартиков покидал двери родного заведения. Минут пять Василий сидел, глядя на жидкий вечерний свет, который снова просачивался в тайник. Потом сгреб барахло и поднялся наверх.
Неприятный дождик затекал в зияющий проем. Скомканная, рваная ширма тряпкой валялась в натекшей луже. Сквозь дыру было видно машины, с включенными габаритами снующие туда-сюда вдоль улицы.
И никого не было.
Когда Василий потерял сознание, незваный гость потерял его самого. А не найдя, предпочел удалиться.
Но Васек знал – это не навсегда. Лежка была засвечена и больше не могла считаться убежищем.
Втянув голову в плечи, он вышел наружу, под дождь. Осторожно огляделся, а потом побежал в сгущающуюся и плачущую холодной влагой тьму. И с каждой секундой он бежал все быстрее, пока, наконец, не помчался во всю мочь.
Так или иначе, но на бегу у него созрел план, а жертва, у которой есть план бегства, уже лишь с натяжкой может считаться дичью.
Так прошел этот день. Первый из череды дней, странных, жутких, но вместе с тем удивительных, а для кого-то даже и прекрасных. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что скучными эти дни не показались никому. Может быть, за этот период и случилось слишком много мрачных чудес, но ведь и мрачные чудеса по-прежнему остаются чудесами, не так ли?
Много тайн у города. Много такого, от чего у людей горит свет заполночь. Много того, что вызывает кошмары, и, проснувшись от тяжелого и липкого ощущения ужаса, обыватели видят, как круглая луна мутным глазом заглядывает в окна, а внизу по улицам скользят какие-то тени. Может быть, люди, а может – порожденья кошмара.
Да, у города бывают и такие дни – напряженные, дикие. Время, когда люди словно сходят с ума, и добропорядочные граждане вдруг превращаются в неуправляемых психопатов, способных на любое зверство. Время, когда аварии на дорогах перекрывают любые нормы, когда местный травмопункт переполнен искалеченными, а бытовые ссоры становятся обыденностью. Единственной светлой чертой в эти жуткие дни было, пожалуй, то, что они в конце концов заканчивались.
Всякий ли город может похвастать таким? Вполне возможно, ведь маленькие города – это община, микрокосм, где люди, сами того не подозревая, оказывают друг на друга сильное воздействие. А настрой человеческий почти всегда изменяется по законам цикличности. Люди печалятся осенью, замирают эмоционально на зиму, радуются весне и расцветают летом, когда силы природы полностью пробуждаются от сна. И все это отражается на городской жизни, так что небольшие города вполне можно назвать живыми, как ни парадоксально это звучит. Двацатипятитысячный муравейник людских тел, душ и судеб, сплетенных в один клубок, распутать который не под силу никому.
А вот разрубить его можно.
Впрочем, в этот дождливый вечер в городке было спокойно. Неактивные по причине дождя обыватели вяло просуществовали от рассвета до заката, а теперь укладывались спать. Они расстилали кровати, и мысли их были заняты своими мелкими делами, мелкими радостями и горестями. Они слушали дождь, и кому-то он приносил успокоение, кому-то тревогу, а кому-то беспричинную надежду.
Жители заводили будильники, механические и электронные, выставляли таймеры на телевизорах и компьютерах, тянули вниз тяжелые гирьки ходиков. Кто-то на ночь включал радио и растворялся в музыкальном эфире, кто-то плотнее задергивал шторы, чтобы не мешал шум автомобилей.
Городские ложились в постели: на широченные кровати из черного дерева, в жесткие железные койки со скрипящей продавленной сеткой и на не менее жесткие раскладные диваны. Кто-то ложился на расхлябанную раскладушку и, морщась, вертелся, пытаясь устроиться поудобнее, а кому-то кроватью служил пропитанный вонючими испарениями и клопами матрас.
Они опускались на подушки и натягивали на себя одеяла. Одеяла шелковые и теплые, из верблюжьей шерсти или из колючей синтетики. Тонкие льняные покрывала или простыни, если в квартире было тепло. Некоторые ложились вообще без одеял, а кое-кто прямо в одежде или даже в ботинках, если координация движений уже не позволяла их скинуть. Кто-то, зябко поводя плечами, натягивал на себя драное армейское одеяло, кляня последними словами дождь и сырость.
Потом закрывали глаза и засыпали, каждый со своим настроением.
Когда на город опустилась густая дождливая тьма, а плотные тучи так и не дали луне пролить хоть толику света на вымокшую землю, большинство горожан уже спали, погруженные в путаные и беспорядочные сновидения. По пустым улицам бродил дождик, заглядывал в темные окна, шарахался от окон, полных света.
Как и в каждую ночь, в городе оставались еще те, кто не спит. Их число все время менялось, их становилось то больше, то меньше, но никогда они не исчезали полностью, и их окошки одиноко дерзили обступившей тьме.
Не спал маленький Никита Трифонов, жилец квартиры номер семнадцать, что находилась сразу под Владовой. Его ночник горел, а сам он косился в окно и все ждал, когда туда заглянут тролли.
Степан Приходских, прежде неуязвимый городской сталкер, был замечен на центральной улице Верхнего города в невменяемом состоянии. Немногочисленные свидетели говорили, что он шел по разделительной линии и, держа в руках бутылку «Мелочной», хрипло орал в ночное небо что-то вроде: «ГОР! ХОЛ! ГОР! ХОЛ!» – полнейшая бессмыслица, но звучало это так жутко, что все те же немногочисленные свидетели поспешили поплотнее зашторить свои окна, словно опасаясь, что буйный алкоголик каким-то образом может к ним воспарить.
На пересечении Зеленовской улицы с улицей Покаянной он наткнулся на угрюмый милицейский патруль. На вопрос «Куда?» ответил таким ядреным матом, что был тут же крепко бит по почкам и отправлен в обезьянник – дожидаться рассвета.
Толкач Кобольд под покровом тьмы пересчитывал вырученные деньги. В его обставленной дорогушей мебелью квартире светила только крошечная синюшная лампа, в свете которой лицо драгдилера выглядело так, словно принадлежало выходцу из Старшей Эдды. Кобольд нервно улыбался, перетасовывая купюры, а когда порыв ночного ветра распахнул форточку, ощутимо вздрогнул.
В баре «Кастанеда» растаман Евгений поднял бокал, полный апельсинового сока, и молвил: «Поехали...» И пока он пил, его глаза зорко следили за многочисленными посетителями. Те, у кого он замечал что-то, помимо выпивки, покорно платили оброк на пользование наркотой. Народ поначалу жался, но к концу ночи в баре неизменно царил наркотический угар, а хозяин загребал деньги лопатой, вызывая острую зависть у свободных драгдилеров.
Гражданка Лазарева, возвращающаяся от подруги в половине первого ночи, пришла домой в состоянии острого невроза. По ее сбивчивым рассказам, она пересекала Моложскую улицу, когда на нее вдруг выскочили две огромные темно-серые собаки со страшными желтыми горящими глазами и попытались ее загрызть. Она якобы бежала от них и, в конце концов, нашла спасение в подъезде собственного дома. На самом деле два холеных крупных зверя некоторое время шли справа от нее, косились искристыми умными глазами, а потом канули во тьму, оставив дамочку в состоянии тихой истерики, так как она с детства боялась и ненавидела собак.
А вот водителю «МАЗа» с грузом хрупкой сантехники очень даже хорошо спалось. За рулем. И потому, проезжая через Верхний город, он не справился с управлением и аккуратно снес целых три столба как раз напротив милицейского управления, доставив немало радости тамошним гостям поневоле, в том числе и Степану Приходских. Горе-водила был вытащен из лежащей на боку машины и, после оказания первой помощи, присоединен к арестантам, где был встречен как свой.
В скромной и неброско обставленной квартире, сидя на жестком, разболтанном деревянном стуле, великий и ужасный Просвященный Ангелайя, хозяин секты своего имени, сосредоточенно писал завтрашнюю проповедь. При этом он то и дело сверялся с толстыми томами по зороастризму, манихейству и дзен-буддизму. На носу у него ютились нелепые семидесятнические очки в толстой оправе, а за ними прятались рассудительные и весьма разумные глаза, что на проповедях блистали ослепительным светом истины. Петр Васильевич Канев педантично переписывал абзацы из книг, периодически сверяясь с развернутой схемой своей религии, чтобы случайно не допустить противоречия основных постулатов и не опозориться завтра перед паствой.
Вот так, неявная, но вместе с тем видная тому, кто хочет заметить, протекала ночная городская жизнь. Была она, как и прочие ночи, насыщена какими-то своими событиями, шуршала тихо под окнами спавших в счастливом о ней неведении горожан и, наконец, под утро, сменилась сонным оцепенелым затишьем. Дождь за ночь перестал, но серые плотные массивы туч остались, и потому тонкая розовая линия рассвета была не видна. Начался новый день, пятница, и, собираясь на работу, проснувшиеся обыватели вздыхали расслабленно – скоро выходные. Они покидали двери своих квартир: железные, обитые черной кожей и картонные, открывающиеся внутрь, облицованные вагонкой, и решетчатые сетки, и из бронированного стального листа, отодвигали пахнущие застарелым жиром ширмы, чтобы пустить хоть чуть-чуть свежего воздуха. Они выходили на улицы и вливались в серые и сонные потоки своих сограждан. Новый день набирал силу.
А после пятницы была суббота. Тогда и случилась историческая дискотека в Нижнегородском доме культуры, воспоминания о которой еще долго кочевали из уст в уста, оседая иногда на газетных страницах.
7
Наступившее утро было куда жизнерадостнее предыдущего. Влад поднялся ближе к полудню, выглянул в окошко и понаблюдал, как веселое солнце то и дело прорывается сквозь быстро летящие рваные тучи. При появлении теплого светила все окрестные лужи вспыхивали на миг золотистым пламенем, а потом разбивались на тысячи солнечных зайчиков.
Влад открыл форточку и впустил в застоявшийся воздух комнаты свежий ветер, принесший с собой целый сонм уличных запахов.
Ощутимо пахнуло весной – затяжные дожди вымыли скопившуюся пыль и грязь из листьев деревьев, очистили тротуары, и потому воздушный эфир обрел поистине удивительную прозрачность. Народу на улицах прибавилось, люди задирали голову и смотрели, как в облачных проемах мелькает по-весеннему голубое небо, щурили глаза от солнца и улыбались чаще обычного.
Бодро ткнув в кнопку включения компьютера, Владислав просмотрел вчерашнюю статью, и даже ее несомненная аляповатость не испортила настроения. Ах, Степан, наколол вчера приятеля, сталкер недоделанный! Вот и рассказывай теперь свои истории дружкам-забулдыгам. Те к вечеру все равно так набираются, что будут ржать и над учебником по страховому маркетингу, доведись таковому попасть им в руки.
Влад работал над статьей, слушал, как постукивает дождик, поправляя и шлифуя очерк, по мере сил борясь со все усиливающимся желанием написать что-нибудь от себя, задвинуть подальше сухие факты и дать волю фантазии. А ну как пройдет? Напишем про громадные карстовые пустоты, что растут и ширятся под городом. Пустоты, населенные странными, мутировавшими от излучения местного оборонного завода существами (угу, оборонного, боевые комбайны делал, – усмехнулся Влад своим мыслям), безглазые крысы с чешуей вместо шерсти, огромные нетопыри, целыми колониями облепляющие исполинские сталактиты, а также люди – ушедшие много лет назад во тьму отщепенцы, маньяки и убийцы, которые, скрытые от посторонних глаз, окончательно теряют свой человеческий облик, превращаясь в нечто ужасное.
Садясь за компьютер, Сергеев состроил кровожадную гримасу, проглядывая суховатый и корявый текст. Ага! И назвать получившийся опус «Дети ночи выходят на охоту» с обязательным интервью свидетелей, от этих детей пострадавших. Сегодня ночью за окном кто-то дико орал (скорее всего, это вываливались на волю посетители «Кастанеды» всего в квартале от Владова дома), но чем черт не шутит, может быть, это – жуткие порождения подземной тьмы вели охоту на улицах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Птичье пение – довольно вялое по причине дождливого дня. Звуки автомобильных двигателей с близкой улицы. Шум воды, отдаленно – это с речки.
Хруст ветки совсем рядом. Сухая хворостина, их тут много нападало с окружающих деревьев. И вот теперь она хрустнула под чьей-то незнакомой ногой.
Полноте, да незнакомой ли?
Василий прикусил костяшки пальцев, впился в них зубами. Зародившийся страх быстро уступал место панике.
Вот еще одна ветка хрустнула, еще ближе. Посетитель ступал неслышно, только изредка ломкие прутики выдавали его шаг. Стал слышен еще один звук: тяжелое надсадное дыхание. Так может дышать курильщик с сорокалетним стажем – с хрипами и каким-то бульканьем. А может, так бы звучали легкие туберкулезного больного или человека, который вдруг стал дышать после того, как утонул и его грудная клетка наполнилась водой.
Неприятный звук. Он теперь раздавался за тонкой стальной стенкой контейнера, Василий был в этом уверен. А следом донеслось и подтверждение – с раздирающим тишину скрежетом неизвестный провел чем-то острым по металлу.
«Когтем! – завопило паникующее сознание. – Когтем провел!»
Тишина. Шум плотины. Может быть, это все сон?
По контейнеру стали постукивать. Легонько, чуть слышно, с каким-то странным цокающим звуком. Ни жив ни мертв, Василий слушал, как постукивания перемещаются вдоль стены, потихоньку приближаясь к задернутой ширме. А когда они достигнут ее, неведомый посетитель больше не будет церемониться. Ведь он не для того пришел, чтобы с Васьком побрататься. Последний удар по металлу прозвучал в опасной близости от входа, и именно он заставил Василия стремительно действовать.
Ухоронка! Он точно помнил, что никогда не показывал ее Витьку. А значит, и то, во что сейчас превратился напарник, о тайнике знать не должно.
Васек кубарем скатился в яму, скривился, когда задел спиной за изогнувшееся железо. Потом подхватил кипу тряпья и распределил ее над проемом, намертво перекрыв путь свету и воздуху. Под ногами что-то пискнуло, зашевелилось, но Ваську было плевать, он бы сейчас и в деревенский нужник сиганул, лишь бы избежать встречи с кошмарным посетителем.
Мягкий, теплый крысиный бок задел его за ногу, голый чешуйчатый хвост скользнул по оголившейся щиколотке. Грызун замер там внизу, в полной тьме, а потом заспешил по своим крысиным делам. Так уж повелось на лежке: крысы совершенно не боялись людей.
В ухоронке царила полнейшая тьма. Васек замер, задержал то и дело вырывающееся из-под контроля дыхание. Он напряженно вслушивался.
Резкий звук рвущейся мешковины, и в ухоронке появились проблески света – это визитер разорвал ширму.
«Разорвал?» – в панике подумал хозяин лежки.
Получалось, что так. Уничтожив мешающую ему ширму, незваный гость сделал тяжелый шаг, гулко отдавшийся по металлическому полу. Он был внутри, в лежке, и от спрятавшегося беглеца его отделяло от силы метра полтора.
Еще шаг. Но ведь когда он двигался вокруг лежки, то делал это бесшумно! Так зачем же...
Еще шаг, такой, от которого вздрогнул весь массивный контейнер. Если бы Василий не начал катастрофически спиваться сразу после школы, он бы наверняка сравнил его с поступью каменной статуи в «Маленьких трагедиях». Но нет – в таком состоянии он уже не мог сравнивать, мог только лежать, сгорбившись на холодном и сыром полу, да беззвучно скулить от страха.
Шаг третий, ничуть не легче предыдущего. Оставалось только удивляться, как не проваливается пол контейнера. Слабые ростки света, пробивающиеся сквозь нагромождение тряпок, увяли – гость стоял прямо над ухоронкой. От скорчившегося Василия его отделял в лучшем случае метр. Настала тишина, такая напряженная и звенящая, что, казалось, возможно было услышать, как растет трава.
А потом, подобно реву медных труб, предвещавших начало Страшного суда (по крайней мере беглецу так показалось), над самой его головой раздался голос.
Кошмарный, исковерканный, какой-то булькающий, словно вода по-прежнему плещется в сморщенных легких, но вместе с тем узнаваемый:
– Вассе-е-ек... – протянул его без сомнения мертвый напарник. – Вассе-е-к, я т-тут...
Это было уже слишком. Нервная система Василия Мельникова, которого уже седьмой год окрестная ребятня знала как бомжа Васька, издерганная многолетними возлияниями и многолетними же стрессами, дала сбой, и он отрубился, лежа прямо под ногами своего бывшего друга, собутыльника, а ныне неизвестно кого – Витька.
Надо отдать должное Василию – очутившийся на его месте средний житель белых домов Верхнего города отрубился бы гораздо раньше.
Очнулся беглец только к вечеру, когда на город стали опускаться первые сумерки, а старший экономист Мартиков покидал двери родного заведения. Минут пять Василий сидел, глядя на жидкий вечерний свет, который снова просачивался в тайник. Потом сгреб барахло и поднялся наверх.
Неприятный дождик затекал в зияющий проем. Скомканная, рваная ширма тряпкой валялась в натекшей луже. Сквозь дыру было видно машины, с включенными габаритами снующие туда-сюда вдоль улицы.
И никого не было.
Когда Василий потерял сознание, незваный гость потерял его самого. А не найдя, предпочел удалиться.
Но Васек знал – это не навсегда. Лежка была засвечена и больше не могла считаться убежищем.
Втянув голову в плечи, он вышел наружу, под дождь. Осторожно огляделся, а потом побежал в сгущающуюся и плачущую холодной влагой тьму. И с каждой секундой он бежал все быстрее, пока, наконец, не помчался во всю мочь.
Так или иначе, но на бегу у него созрел план, а жертва, у которой есть план бегства, уже лишь с натяжкой может считаться дичью.
Так прошел этот день. Первый из череды дней, странных, жутких, но вместе с тем удивительных, а для кого-то даже и прекрасных. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что скучными эти дни не показались никому. Может быть, за этот период и случилось слишком много мрачных чудес, но ведь и мрачные чудеса по-прежнему остаются чудесами, не так ли?
Много тайн у города. Много такого, от чего у людей горит свет заполночь. Много того, что вызывает кошмары, и, проснувшись от тяжелого и липкого ощущения ужаса, обыватели видят, как круглая луна мутным глазом заглядывает в окна, а внизу по улицам скользят какие-то тени. Может быть, люди, а может – порожденья кошмара.
Да, у города бывают и такие дни – напряженные, дикие. Время, когда люди словно сходят с ума, и добропорядочные граждане вдруг превращаются в неуправляемых психопатов, способных на любое зверство. Время, когда аварии на дорогах перекрывают любые нормы, когда местный травмопункт переполнен искалеченными, а бытовые ссоры становятся обыденностью. Единственной светлой чертой в эти жуткие дни было, пожалуй, то, что они в конце концов заканчивались.
Всякий ли город может похвастать таким? Вполне возможно, ведь маленькие города – это община, микрокосм, где люди, сами того не подозревая, оказывают друг на друга сильное воздействие. А настрой человеческий почти всегда изменяется по законам цикличности. Люди печалятся осенью, замирают эмоционально на зиму, радуются весне и расцветают летом, когда силы природы полностью пробуждаются от сна. И все это отражается на городской жизни, так что небольшие города вполне можно назвать живыми, как ни парадоксально это звучит. Двацатипятитысячный муравейник людских тел, душ и судеб, сплетенных в один клубок, распутать который не под силу никому.
А вот разрубить его можно.
Впрочем, в этот дождливый вечер в городке было спокойно. Неактивные по причине дождя обыватели вяло просуществовали от рассвета до заката, а теперь укладывались спать. Они расстилали кровати, и мысли их были заняты своими мелкими делами, мелкими радостями и горестями. Они слушали дождь, и кому-то он приносил успокоение, кому-то тревогу, а кому-то беспричинную надежду.
Жители заводили будильники, механические и электронные, выставляли таймеры на телевизорах и компьютерах, тянули вниз тяжелые гирьки ходиков. Кто-то на ночь включал радио и растворялся в музыкальном эфире, кто-то плотнее задергивал шторы, чтобы не мешал шум автомобилей.
Городские ложились в постели: на широченные кровати из черного дерева, в жесткие железные койки со скрипящей продавленной сеткой и на не менее жесткие раскладные диваны. Кто-то ложился на расхлябанную раскладушку и, морщась, вертелся, пытаясь устроиться поудобнее, а кому-то кроватью служил пропитанный вонючими испарениями и клопами матрас.
Они опускались на подушки и натягивали на себя одеяла. Одеяла шелковые и теплые, из верблюжьей шерсти или из колючей синтетики. Тонкие льняные покрывала или простыни, если в квартире было тепло. Некоторые ложились вообще без одеял, а кое-кто прямо в одежде или даже в ботинках, если координация движений уже не позволяла их скинуть. Кто-то, зябко поводя плечами, натягивал на себя драное армейское одеяло, кляня последними словами дождь и сырость.
Потом закрывали глаза и засыпали, каждый со своим настроением.
Когда на город опустилась густая дождливая тьма, а плотные тучи так и не дали луне пролить хоть толику света на вымокшую землю, большинство горожан уже спали, погруженные в путаные и беспорядочные сновидения. По пустым улицам бродил дождик, заглядывал в темные окна, шарахался от окон, полных света.
Как и в каждую ночь, в городе оставались еще те, кто не спит. Их число все время менялось, их становилось то больше, то меньше, но никогда они не исчезали полностью, и их окошки одиноко дерзили обступившей тьме.
Не спал маленький Никита Трифонов, жилец квартиры номер семнадцать, что находилась сразу под Владовой. Его ночник горел, а сам он косился в окно и все ждал, когда туда заглянут тролли.
Степан Приходских, прежде неуязвимый городской сталкер, был замечен на центральной улице Верхнего города в невменяемом состоянии. Немногочисленные свидетели говорили, что он шел по разделительной линии и, держа в руках бутылку «Мелочной», хрипло орал в ночное небо что-то вроде: «ГОР! ХОЛ! ГОР! ХОЛ!» – полнейшая бессмыслица, но звучало это так жутко, что все те же немногочисленные свидетели поспешили поплотнее зашторить свои окна, словно опасаясь, что буйный алкоголик каким-то образом может к ним воспарить.
На пересечении Зеленовской улицы с улицей Покаянной он наткнулся на угрюмый милицейский патруль. На вопрос «Куда?» ответил таким ядреным матом, что был тут же крепко бит по почкам и отправлен в обезьянник – дожидаться рассвета.
Толкач Кобольд под покровом тьмы пересчитывал вырученные деньги. В его обставленной дорогушей мебелью квартире светила только крошечная синюшная лампа, в свете которой лицо драгдилера выглядело так, словно принадлежало выходцу из Старшей Эдды. Кобольд нервно улыбался, перетасовывая купюры, а когда порыв ночного ветра распахнул форточку, ощутимо вздрогнул.
В баре «Кастанеда» растаман Евгений поднял бокал, полный апельсинового сока, и молвил: «Поехали...» И пока он пил, его глаза зорко следили за многочисленными посетителями. Те, у кого он замечал что-то, помимо выпивки, покорно платили оброк на пользование наркотой. Народ поначалу жался, но к концу ночи в баре неизменно царил наркотический угар, а хозяин загребал деньги лопатой, вызывая острую зависть у свободных драгдилеров.
Гражданка Лазарева, возвращающаяся от подруги в половине первого ночи, пришла домой в состоянии острого невроза. По ее сбивчивым рассказам, она пересекала Моложскую улицу, когда на нее вдруг выскочили две огромные темно-серые собаки со страшными желтыми горящими глазами и попытались ее загрызть. Она якобы бежала от них и, в конце концов, нашла спасение в подъезде собственного дома. На самом деле два холеных крупных зверя некоторое время шли справа от нее, косились искристыми умными глазами, а потом канули во тьму, оставив дамочку в состоянии тихой истерики, так как она с детства боялась и ненавидела собак.
А вот водителю «МАЗа» с грузом хрупкой сантехники очень даже хорошо спалось. За рулем. И потому, проезжая через Верхний город, он не справился с управлением и аккуратно снес целых три столба как раз напротив милицейского управления, доставив немало радости тамошним гостям поневоле, в том числе и Степану Приходских. Горе-водила был вытащен из лежащей на боку машины и, после оказания первой помощи, присоединен к арестантам, где был встречен как свой.
В скромной и неброско обставленной квартире, сидя на жестком, разболтанном деревянном стуле, великий и ужасный Просвященный Ангелайя, хозяин секты своего имени, сосредоточенно писал завтрашнюю проповедь. При этом он то и дело сверялся с толстыми томами по зороастризму, манихейству и дзен-буддизму. На носу у него ютились нелепые семидесятнические очки в толстой оправе, а за ними прятались рассудительные и весьма разумные глаза, что на проповедях блистали ослепительным светом истины. Петр Васильевич Канев педантично переписывал абзацы из книг, периодически сверяясь с развернутой схемой своей религии, чтобы случайно не допустить противоречия основных постулатов и не опозориться завтра перед паствой.
Вот так, неявная, но вместе с тем видная тому, кто хочет заметить, протекала ночная городская жизнь. Была она, как и прочие ночи, насыщена какими-то своими событиями, шуршала тихо под окнами спавших в счастливом о ней неведении горожан и, наконец, под утро, сменилась сонным оцепенелым затишьем. Дождь за ночь перестал, но серые плотные массивы туч остались, и потому тонкая розовая линия рассвета была не видна. Начался новый день, пятница, и, собираясь на работу, проснувшиеся обыватели вздыхали расслабленно – скоро выходные. Они покидали двери своих квартир: железные, обитые черной кожей и картонные, открывающиеся внутрь, облицованные вагонкой, и решетчатые сетки, и из бронированного стального листа, отодвигали пахнущие застарелым жиром ширмы, чтобы пустить хоть чуть-чуть свежего воздуха. Они выходили на улицы и вливались в серые и сонные потоки своих сограждан. Новый день набирал силу.
А после пятницы была суббота. Тогда и случилась историческая дискотека в Нижнегородском доме культуры, воспоминания о которой еще долго кочевали из уст в уста, оседая иногда на газетных страницах.
7
Наступившее утро было куда жизнерадостнее предыдущего. Влад поднялся ближе к полудню, выглянул в окошко и понаблюдал, как веселое солнце то и дело прорывается сквозь быстро летящие рваные тучи. При появлении теплого светила все окрестные лужи вспыхивали на миг золотистым пламенем, а потом разбивались на тысячи солнечных зайчиков.
Влад открыл форточку и впустил в застоявшийся воздух комнаты свежий ветер, принесший с собой целый сонм уличных запахов.
Ощутимо пахнуло весной – затяжные дожди вымыли скопившуюся пыль и грязь из листьев деревьев, очистили тротуары, и потому воздушный эфир обрел поистине удивительную прозрачность. Народу на улицах прибавилось, люди задирали голову и смотрели, как в облачных проемах мелькает по-весеннему голубое небо, щурили глаза от солнца и улыбались чаще обычного.
Бодро ткнув в кнопку включения компьютера, Владислав просмотрел вчерашнюю статью, и даже ее несомненная аляповатость не испортила настроения. Ах, Степан, наколол вчера приятеля, сталкер недоделанный! Вот и рассказывай теперь свои истории дружкам-забулдыгам. Те к вечеру все равно так набираются, что будут ржать и над учебником по страховому маркетингу, доведись таковому попасть им в руки.
Влад работал над статьей, слушал, как постукивает дождик, поправляя и шлифуя очерк, по мере сил борясь со все усиливающимся желанием написать что-нибудь от себя, задвинуть подальше сухие факты и дать волю фантазии. А ну как пройдет? Напишем про громадные карстовые пустоты, что растут и ширятся под городом. Пустоты, населенные странными, мутировавшими от излучения местного оборонного завода существами (угу, оборонного, боевые комбайны делал, – усмехнулся Влад своим мыслям), безглазые крысы с чешуей вместо шерсти, огромные нетопыри, целыми колониями облепляющие исполинские сталактиты, а также люди – ушедшие много лет назад во тьму отщепенцы, маньяки и убийцы, которые, скрытые от посторонних глаз, окончательно теряют свой человеческий облик, превращаясь в нечто ужасное.
Садясь за компьютер, Сергеев состроил кровожадную гримасу, проглядывая суховатый и корявый текст. Ага! И назвать получившийся опус «Дети ночи выходят на охоту» с обязательным интервью свидетелей, от этих детей пострадавших. Сегодня ночью за окном кто-то дико орал (скорее всего, это вываливались на волю посетители «Кастанеды» всего в квартале от Владова дома), но чем черт не шутит, может быть, это – жуткие порождения подземной тьмы вели охоту на улицах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48