Громко кричать уже не получалось – голос сорвал, да и силы убывали на глазах. Скрюченное человеческое существо с покрытым гарью и кровью лицом, на котором горячечно блестели белки, – это был враг, и его надо было отправить в нижний мир, следом за предыдущими. Пулемет в руках весил, казалось, тонну, он тоже охрип, и его стальная глотка раскалилась и светилась нежно-розовым светом. Покачиваясь, сектант сделал шаг и наступил на брошенный плакат Ангелайи.
Прана даже не заметил этого, пулемет в его руках плюнул короткой злой очередью и навеки оборвал земной путь Алексея Крушенко.
Финалом к этой боргильдовой битве послужил мягкий шлепок растрепанной тушки голубя, подбитого шальной пулей где-то высоко в дождливом небе.
Побитая машина Босха, треща по всем своим усиленным бронированием швам, скрылась за поворотом, роняя на землю тлеющие яркими светляками осколки чего-то неопределимого – то ли металла, то ли чьей-то сгоревшей одежки.
В глухой ватной тишине прошла дождливая ночь и уступила место такому же дождливому сероватому дню. Первые его слабенькие робкие лучи коснулись вымокшей земли и осветили картину побоища. А еще через некоторое время стали собираться горожане – такие же робкие, притихшие, они вполголоса перекидывались впечатлениями. Чуть в стороне рыдала команда плакальщиц, состоящая из родных и близких убитых. Эти начали рыдать еще до зари и собирались продолжать весь следующий день.
Кто-то в стороне подбивал итоги.
– Я ж такое только в Сталинграде видал, вот те крест, – говорили в толпе, – ну прям война!
– Стены-то, на стены гляньте! Дыры везде!
– Будто бомбили здесь...
– Черт, и колонку своротили! Где теперь воду брать?!
– Аа-ай, сердешные вы мои, и што вас в секту несло, за каким резоном, а?!
Кругом лежали трупы, обгорелые, изуродованные до полной неузнаваемости, многие скрючились, а у некоторых оружие частично вплавилось в тело. Жар от горевших машин был нешуточный. Руки, ноги, головы, почерневшие части, бывшие когда-то целыми людскими телами. Остовы машин лежали друг подле друга, как костяки вымерших доисторических животных.
Тут и там между тел валялись флагштоки, оставшиеся от сгоревших знамен, и закопченные плакаты с Просвещенным Гуру.
Сморщенная старушка подошла к сохранившемуся телу, поверх которого лежал один из плакатов. Гневно плюнула на лицо Ангелайи:
– Что натворил, ирод мертвый! Скольких детей на смерть повел?!
Любители подбивать итоги уяснили одно – последняя власть покинула город. В огненной мясорубке сгинули лихие вояки Босха, держащие в своих руках все торговые точки, погибли все до единого послушники Просвященного Ангелайи, и никто уже не заплачет над уходом единственного ребенка в страшную секту. Сгинули и остатки бежавшей официальной городской управы – семеро милиционеров. Тела их перемешались с бандитами и сектантами, слившись в последнем всепроникающем объятии. На душе у горожан было странно и пусто, пахнущий гарью ветер свободы не кружил им головы, а лишь навевал еще большее уныние.
– Теперь все... – сказал кто-то, и все поняли, что город и его жители вступили на какую-то финишную прямую. Долгий их путь почти завершен.
Насмотревшиеся горожане побрели прочь, по домам. Мимо них с чемоданами, забитыми до отказа, спешили те, кому жить здесь было уже невмоготу. Они уезжали. Куда? Хоть бы один сказал, но они лишь отстранение улыбались и спешили прочь, к своему непонятному светлому будущему.
День выдался удивительно холодный, и таким же был следующий.
Когда отключились телефоны, никто уже и не удивился. По ночам город стал напоминать Ленинград в годы блокады – тихий, холодный, пустой. Нет больше костров, нет веселых песен и быстрых знакомств. Только прошмыгнет иногда пугливый прохожий со стилетом в кармане. Тень Исхода безносым обличьем маячила в сознании, не уходила – и уходить не собиралась.
Вместо звонков стали ходить друг к другу в гости и говорить лицом к лицу. У богатеев стало высшим шиком содержать десяток курьеров, которые как можно быстрее переносили сообщения. Причем чем больше был штат разносчиков, тем лучше. На заправленных дизтопливом автомобилях, вооруженные подобранным скорострельным оружием, разъезжали они по городу, и простые горожане испуганно шарахались, стоило им увидеть эти быстро несущиеся дилижансы.
Но люди жили, продолжали жить и находили в этой жизни свои маленькие радости и маленькие горести. Ссорились и ругались, дружили и влюблялись, расходились и сходились вновь. Просто потому, что люди всегда остаются людьми, в какую бы ситуацию их ни поставила судьба.
Вот только людей с каждым днем становилось все меньше и меньше.
7
– Ну, так что? – спросил Влад. – Все?!
– Что, все? – в голос ответил ему Дивер.
– Все тут?
– Дык это, тут вроде больше никого быть и не должно, – молвил из угла Степан Приходских.
Крошечная комнатка Владовой квартиры вдруг оказалась плотно забита людьми, так что для их обустройства уже не хватало диван-кровати, и пришлось в срочном порядке транспортировать из кухни две разболтанные табуретки. На них и устроились гости. Сам Влад занял кресло перед умолкшим навсегда компьютером, Севрюк вальяжно развалился на диване, а на табуретках устроились сталкер да примолкший Саня Белоспицын, под глазами которого пролегли темные, нездорового вида, круги. За окном моросил дождь.
Массивный Дивер, под килограммами которого диван жалобно поскрипывал и жаловался на свою тяжелую диванью судьбу, повел головой, недовольно шмыгнул носом:
– Амбре у тебя тут...
– Так что делать-то, – произнес Влад, – с тех пор как слив забился, такая жизнь началась, что хоть за город, хоть на тот свет. Правда, Сань?
Белоспицын кивнул с видом мученика.
– Ну, у меня, положим, так же, – сказал Степан, – сортир больше не фурычит, а то и пытается все обратно извергнуть. Заткнул я слив гаду фарфоровому. Но вонь-то, вонь! – Тут он удивленно полуобернулся к Диверу: – А у тебя что, не так?
Дивер вздохнул барственно, перекинул ногу на ногу и, глядя в потолок, молвил:
– У меня не так, – и, предупреждая вопросы, быстро добавил: – Скворешник у меня во дворе... по типу дырка.
– А... – протянул Белоспицын и посмотрел на Севрюка с откровенной завистью.
– Что вздыхаешь, накрылся прогресс, – сказал Сергеев, – словно и не было последних ста лет. Даже хуже стало.
– Совсем ополоумел народ, – добавил Дивер. – Впрочем, причина на это есть...
– Ага, когда сортиры не работают, – ухмыльнулся Степан, – это тебе не какой-то там свет или газ. Это, брат, насущное. Лиши человека сортира – и он уже, получается, и не человек вовсе, а дикое животное.
– Вы это бросьте, про сортиры, – хмуро сказал Владислав, – не про сортиры ведь собрались говорить. Рассказывайте, давайте, что с кем случилось. Не первый же раз собираемся.
– Меня убить пытались, – просто сказал Саня. Все удивленно повернулись к нему, Дивер сбросил с себя вальяжность, потерянно мигнул:
– Тот же?
– Нет, не тот. Этих двое было. Лица тупые, злобные. Гопота! Встретили у площади, прижали, думал – не уйду. Но... вывернулся как-то. Мне ж не привыкать. Бежали за мной, почти до Школьной, только потом потеряли.
Степан ошарашенно покачал головой, сказал:
– Значит – не зря мы это... набрали? – и кивнул в сторону оружейной пирамидки, устроенной из единственного в комнате стула. Арсенал впечатлял. Россыпь из почти десятка пистолетов разных конструкций, помповый вороненый дробовик без ручки, два АК-47 с облизанными до черноты пламенем прикладами, именной хромированный револьвер с инициалами А. К. Р., старый обрез с четырьмя жизнерадостно-зелеными картонными патронами да новенький, блестящий свежей смазкой и инвентарным номером «ингрем» с двумя запасными обоймами.
Подобрано все было возле центра на следующий после тамошнего побоища день. Многочисленные уцелевшие стрелковые единицы, постепенно были растащены гражданами, большая часть которых до этого дела с оружием не имела.
Влада и Белоспицына вид этого угрюмого арсенала нервировал, Дивера – нет. Напротив, он взирал на оружие чуть ли не с лаской, напоминая, что были времена, когда он воевал не только в астрале и не только с силами абстрактного зла.
– Так может, это простые были... грабители? – спросил Дивер. – Мало ли их теперь развелось, людей вон режут только так.
– Ага, простые! – возмутился Белоспицын. – Ножики-то у них были – во! – И он махнул рукой в сторону Влада и компьютера, возле которого валялось антикварное орудие убийства, опасно поблескивая отточенным лезвием.
– Табельные, что ли, у них ножи получаются? – сказал Севрюк. – Да сколько их вообще?
– Знают про тебя? – спросил Владислав. – Знают, что ты отказался от их задания?
Саня только пожал плечами и поник.
– Знают – не знают, в одиночку на улицу я теперь не ходок, даже с этим! – Он покосился на грозный арсенал.
– Никто не пойдет! – Севрюк завозился на диване, устраиваясь удобнее. – Теперь будем держаться вместе, а то вон сколько сомнительного народа набралось! Давеча на улице ко мне пристал один – сам маленький, бородатый, а глаза, как у бешеного таракана. Подошел ко мне, проникновенно так глянул и говорит: «Что, не дает покоя тебе химера твоя?» Я, мол, какая химера? А он мне: «Да не скрытничай ты, по глазам же видно – что-то знаешь!»
– Стой, – вдруг сказал Степан, – да ведь мне он тоже встречался! Гном такой бородатый! Он в очках был?
– Без, но глаза щурил близоруко. Меня видел явно с трудом. И назвался еще как-то заковыристо, старое такое имя, из моды вышло.
– Евлампий, да? – спросил Степан. Дивер кивнул, посмотрел заинтересованно.
– Евлампий Хоноров, – произнес Приходских, – знаю я его. Он же в пещеры лазил, искал какую-то муть. В книжках про нее вычитал, и загорелось у него. На голову стукнутый был уже тогда, в такую глубь залазил, откуда живыми не возвращаются.
– А там есть и такие? – спросил Белоспицын.
Степан адресовал ему еще один снисходительный взгляд матерого специалиста зеленому лопоухому новичку:
– Там, паря, такие места есть – близко даже не подходи! Вот «бойня», например: с виду труба как труба, а кто туда залезет, тот мигом в кашу, кожа, не поверишь, как живая с телес сползает! Кровищи – море, да только она в трубе не задерживается, потому как под наклоном она, и назад течет, к нам то есть. Как прости-прощай последнее. Колебания там какие-то.
– А этот?
– Что «этот»? Он вылазил всегда, говорю ж. Может, хранило его что? Не знаю... Не мудрено, что рехнулся он.
– А я оборотня видел... – вдруг тихо сказал Влад.
– Эк, удивил! – усмехнулся Белоспицын. – Оборотня он видел. Ну и что?
– Как – ну и что?
– Чего такого, его многие видели, оборотня твоего. Да сам же в «Скважину», в помойный этот листок, тиснул статейку.
– Так то в «Скважину»! Туда по штату положено бред всякий гнать! – почти крикнул Влад. – А этот живой был. И... думающий.
Дивер вздохнул, поднял ладони:
– Тише, Славик, тише! Действительно, что такого в этом оборотне? Не съел же он тебя, в конце концов? Да я и сам на что-то подобное наталкивался. Ха, да у меня в подполе какая-то тварь живет. Типа крота, только больше, и глазищи красные, умные. Страшный, но мирный!
Влад бешено замотал головой, Белоспицын совсем съежился на своей табуретке, так что стал похож на отощавшего кочета, неудобно устроившегося на жердышке.
За окошком капал холодный дождик – печальный вестник надвигающейся осени, которая в этом году обещала быть ранней. Было тихо, и слышен лишь шум деревьев, словно дело происходит не в городе, а за городом, посреди буйных шумливых дубрав.
– Тихо-то как...
– Как в лесу.
– Вот, помню, выезжали на Волгу, рыбачить... Так там же бор, то же самое, по вечерам тишь, как будто затычки в ушах. Сердце бьется – и то за метр слышно!
– А заметили, народу как мало на улицах. Куда делись – в спячку, что ли, впали?
– Может, вуаль на них действует?
– Какая вуаль? Просто из города сбежали. Кишка тонка оказалась.
– А у нас?
– Стойте! – сказал Влад. – Подождите. Мы ведь не зря тут собрались, так ведь? Хотели решить, что делать дальше.
– А что тут решать, Владик. У нас два пути: один – это оставить все как есть и жить дальше...
– Это я не смогу, – молвил Белоспицын с тяжкой печалью, – не доживу, небось.
– ...а второй... второй – это бросить все и линять прочь из города. Как остальные.
– Линять? – спросил Владислав. – Куда?
– Туда, где нам не будут угрожать вспороть живот ритуальным ножом, – произнес Дивер. – По-моему, вполне весомый повод, чтобы поскорее покинуть город. В конце концов, я уже давно это предложил.
– Город сошел с ума. Целый город сошел с ума...
– Не тушуйся ты так, Саня, ни к чему это.
– Вот выберемся, на Волгу тебя свожу. Там такие сомы – во! Не поверишь.
– ...собачьим эти подземелья. Выберусь, капусту буду разводить, как дачники.
– Кстати, что с дачниками?
– Их провал напугал, – сказал Севрюк, – по ночам оттуда какая-то гнусь полезла. Стала дачи громить, на хозяев нападать. Говорят, кого-то уволокли. Так что нет там почти дачников. Все у нас, в Верхнем городе. Некоторые даже бомжуют.
– А я тут одного видел! – добавил Степан. – В зипунке, в треухе драном, в башмаках каких-то столетних – и бежит! Представьте себе, бежит вдоль улицы все дальше, дальше и словно усталости не чует. Ну, прям бегун-марафонец! Так и скрылся с глаз бегом! Вот оно как бывает...
Влад обхватил голову руками, слушая излияния соратников. Те просто не закрывали рта, подробности городской жизни – иногда смешные, иногда безумные – били из них мутным фонтаном. Нет, не этого ожидал Владислав, совсем не этого. Глядя на этот любительский спектакль, состоящий из четырех буйных монологов, как-то не возникала уверенность в завтрашнем дне. Да и будет ли он?
– А Босх-то, Босх. Собрал армию, по улицам протопал аки Македонский, а потом загубил всех до единого.
– А сам?
– Ну и сам, значить, сгибнул, да только и сектантов всех за собой уволок. Плюс на плюс, значить, замыкание короткое...
– Скорее минус на минус, все одно без них всех легче.
– Стоп, – произнес Влад. – Я, грешным делом, думал, что угрожают нам именно сектанты. Но ведь тебя преследовали уже после бойни, да, Сашка?
– После... Да и не из секты они были. Во всяком случае, не из той. Это все те, из «сааба», их затея.
– Да кто они такие, эти в «саабе»?! – воскликнул Дивер. – Только и слышу, «сааб», «сааб»!
– А ведь я с ним тоже повстречался, – сказал Влад, – черное тонированное авто. Они меня чуть не сбили совсем рядом отсюда – на выходе из двора.
– И до тебя тоже пытались добраться?
– И чуть не добрались. А второй... – произнес Владислав медленно, словно припоминая что-то. Белоспицын резко поднял голову и уставился на Влада. Похоже, он уже проклинал тот день, когда сдуру принял нож из лап неведомых убийц. Впрочем, если бы даже не принял, судьба бы его от этого не изменилась. Как маленькая щепка в канализационном коллекторе, Александр Белоспицын уже давно не рулил собой и плыл по воле дурнопахнущих волн.
– Второй раз, когда какой-то маньяк хотел похитить ребенка из детсада. Я успел вовремя. И – да, у того типа был с собой нож. – И Сергеев вновь уставился на опасную, покрытую рунами вещицу. – Это как символ.
– Что? – переспросил Дивер.
– Как символ. Коготь. У оборотня не было ножа, потому что у него были свои когти. Понимаете?
– Нет, – сказал Степан, а Белоспицын уставил на Сергеева с откровенным страхом, – ребенок-то какой?
– Да сосед мой, Никита. С матерью подо мной живет. Его-то за что, не пойму...
– Жертвоприношение? – предположил Дивер.
– Может быть. В этом городе теперь все может быть.
– Кстати, что написано на заднем стекле черной иномарки?
– А разве там что-то написано?
– Готика. Все одно я не знаю немецкого.
– Про Трондесхайм. Кто-то знает, что это такое?
– Похоже на имя. Тролля, например – Страшный тролль Трондесхайм! Буу! Детишек пугать.
– Не пори ерунды. Трондесхайм – это город в Швеции.
– А при чем здесь город? Да еще в Швеции?
– Кто-нибудь помнит, где производят «саабы»?
– Рюссельхайм? Смотри, тоже хайм.
– Да там сплошной хайм. Куда ни плюнь, всюду хайм.
– Стойте!!! Плевать я хотел на черную иномарку и все хаймы, вместе взятые!! Мы собрались, чтобы решить – решить, что делать дальше!
– Влад, успокойся!
– Не, ну пахнет здесь все-таки... – сказал Дивер, шумно отдуваясь, – как в казенном сортире в день халявной раздачи пива. Как тут живете, не знаю, жить тут нельзя. А если жить нельзя, надо уходить. И знаете что, вот если вы сейчас даже скажете мне, что все как один остаетесь на родине и будете ждать Судного дня, или это пресловутый Исход, которого никто не видел, но при этом все боятся, я все равно снимусь и уйду. Я не для того под пули в Азии лез, чтобы тут сгнить вместе с городом.
Вновь повисло молчание. Белоспицын и Сергеев уныло склонили головы и вперили взгляд в истоптанный пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Прана даже не заметил этого, пулемет в его руках плюнул короткой злой очередью и навеки оборвал земной путь Алексея Крушенко.
Финалом к этой боргильдовой битве послужил мягкий шлепок растрепанной тушки голубя, подбитого шальной пулей где-то высоко в дождливом небе.
Побитая машина Босха, треща по всем своим усиленным бронированием швам, скрылась за поворотом, роняя на землю тлеющие яркими светляками осколки чего-то неопределимого – то ли металла, то ли чьей-то сгоревшей одежки.
В глухой ватной тишине прошла дождливая ночь и уступила место такому же дождливому сероватому дню. Первые его слабенькие робкие лучи коснулись вымокшей земли и осветили картину побоища. А еще через некоторое время стали собираться горожане – такие же робкие, притихшие, они вполголоса перекидывались впечатлениями. Чуть в стороне рыдала команда плакальщиц, состоящая из родных и близких убитых. Эти начали рыдать еще до зари и собирались продолжать весь следующий день.
Кто-то в стороне подбивал итоги.
– Я ж такое только в Сталинграде видал, вот те крест, – говорили в толпе, – ну прям война!
– Стены-то, на стены гляньте! Дыры везде!
– Будто бомбили здесь...
– Черт, и колонку своротили! Где теперь воду брать?!
– Аа-ай, сердешные вы мои, и што вас в секту несло, за каким резоном, а?!
Кругом лежали трупы, обгорелые, изуродованные до полной неузнаваемости, многие скрючились, а у некоторых оружие частично вплавилось в тело. Жар от горевших машин был нешуточный. Руки, ноги, головы, почерневшие части, бывшие когда-то целыми людскими телами. Остовы машин лежали друг подле друга, как костяки вымерших доисторических животных.
Тут и там между тел валялись флагштоки, оставшиеся от сгоревших знамен, и закопченные плакаты с Просвещенным Гуру.
Сморщенная старушка подошла к сохранившемуся телу, поверх которого лежал один из плакатов. Гневно плюнула на лицо Ангелайи:
– Что натворил, ирод мертвый! Скольких детей на смерть повел?!
Любители подбивать итоги уяснили одно – последняя власть покинула город. В огненной мясорубке сгинули лихие вояки Босха, держащие в своих руках все торговые точки, погибли все до единого послушники Просвященного Ангелайи, и никто уже не заплачет над уходом единственного ребенка в страшную секту. Сгинули и остатки бежавшей официальной городской управы – семеро милиционеров. Тела их перемешались с бандитами и сектантами, слившись в последнем всепроникающем объятии. На душе у горожан было странно и пусто, пахнущий гарью ветер свободы не кружил им головы, а лишь навевал еще большее уныние.
– Теперь все... – сказал кто-то, и все поняли, что город и его жители вступили на какую-то финишную прямую. Долгий их путь почти завершен.
Насмотревшиеся горожане побрели прочь, по домам. Мимо них с чемоданами, забитыми до отказа, спешили те, кому жить здесь было уже невмоготу. Они уезжали. Куда? Хоть бы один сказал, но они лишь отстранение улыбались и спешили прочь, к своему непонятному светлому будущему.
День выдался удивительно холодный, и таким же был следующий.
Когда отключились телефоны, никто уже и не удивился. По ночам город стал напоминать Ленинград в годы блокады – тихий, холодный, пустой. Нет больше костров, нет веселых песен и быстрых знакомств. Только прошмыгнет иногда пугливый прохожий со стилетом в кармане. Тень Исхода безносым обличьем маячила в сознании, не уходила – и уходить не собиралась.
Вместо звонков стали ходить друг к другу в гости и говорить лицом к лицу. У богатеев стало высшим шиком содержать десяток курьеров, которые как можно быстрее переносили сообщения. Причем чем больше был штат разносчиков, тем лучше. На заправленных дизтопливом автомобилях, вооруженные подобранным скорострельным оружием, разъезжали они по городу, и простые горожане испуганно шарахались, стоило им увидеть эти быстро несущиеся дилижансы.
Но люди жили, продолжали жить и находили в этой жизни свои маленькие радости и маленькие горести. Ссорились и ругались, дружили и влюблялись, расходились и сходились вновь. Просто потому, что люди всегда остаются людьми, в какую бы ситуацию их ни поставила судьба.
Вот только людей с каждым днем становилось все меньше и меньше.
7
– Ну, так что? – спросил Влад. – Все?!
– Что, все? – в голос ответил ему Дивер.
– Все тут?
– Дык это, тут вроде больше никого быть и не должно, – молвил из угла Степан Приходских.
Крошечная комнатка Владовой квартиры вдруг оказалась плотно забита людьми, так что для их обустройства уже не хватало диван-кровати, и пришлось в срочном порядке транспортировать из кухни две разболтанные табуретки. На них и устроились гости. Сам Влад занял кресло перед умолкшим навсегда компьютером, Севрюк вальяжно развалился на диване, а на табуретках устроились сталкер да примолкший Саня Белоспицын, под глазами которого пролегли темные, нездорового вида, круги. За окном моросил дождь.
Массивный Дивер, под килограммами которого диван жалобно поскрипывал и жаловался на свою тяжелую диванью судьбу, повел головой, недовольно шмыгнул носом:
– Амбре у тебя тут...
– Так что делать-то, – произнес Влад, – с тех пор как слив забился, такая жизнь началась, что хоть за город, хоть на тот свет. Правда, Сань?
Белоспицын кивнул с видом мученика.
– Ну, у меня, положим, так же, – сказал Степан, – сортир больше не фурычит, а то и пытается все обратно извергнуть. Заткнул я слив гаду фарфоровому. Но вонь-то, вонь! – Тут он удивленно полуобернулся к Диверу: – А у тебя что, не так?
Дивер вздохнул барственно, перекинул ногу на ногу и, глядя в потолок, молвил:
– У меня не так, – и, предупреждая вопросы, быстро добавил: – Скворешник у меня во дворе... по типу дырка.
– А... – протянул Белоспицын и посмотрел на Севрюка с откровенной завистью.
– Что вздыхаешь, накрылся прогресс, – сказал Сергеев, – словно и не было последних ста лет. Даже хуже стало.
– Совсем ополоумел народ, – добавил Дивер. – Впрочем, причина на это есть...
– Ага, когда сортиры не работают, – ухмыльнулся Степан, – это тебе не какой-то там свет или газ. Это, брат, насущное. Лиши человека сортира – и он уже, получается, и не человек вовсе, а дикое животное.
– Вы это бросьте, про сортиры, – хмуро сказал Владислав, – не про сортиры ведь собрались говорить. Рассказывайте, давайте, что с кем случилось. Не первый же раз собираемся.
– Меня убить пытались, – просто сказал Саня. Все удивленно повернулись к нему, Дивер сбросил с себя вальяжность, потерянно мигнул:
– Тот же?
– Нет, не тот. Этих двое было. Лица тупые, злобные. Гопота! Встретили у площади, прижали, думал – не уйду. Но... вывернулся как-то. Мне ж не привыкать. Бежали за мной, почти до Школьной, только потом потеряли.
Степан ошарашенно покачал головой, сказал:
– Значит – не зря мы это... набрали? – и кивнул в сторону оружейной пирамидки, устроенной из единственного в комнате стула. Арсенал впечатлял. Россыпь из почти десятка пистолетов разных конструкций, помповый вороненый дробовик без ручки, два АК-47 с облизанными до черноты пламенем прикладами, именной хромированный револьвер с инициалами А. К. Р., старый обрез с четырьмя жизнерадостно-зелеными картонными патронами да новенький, блестящий свежей смазкой и инвентарным номером «ингрем» с двумя запасными обоймами.
Подобрано все было возле центра на следующий после тамошнего побоища день. Многочисленные уцелевшие стрелковые единицы, постепенно были растащены гражданами, большая часть которых до этого дела с оружием не имела.
Влада и Белоспицына вид этого угрюмого арсенала нервировал, Дивера – нет. Напротив, он взирал на оружие чуть ли не с лаской, напоминая, что были времена, когда он воевал не только в астрале и не только с силами абстрактного зла.
– Так может, это простые были... грабители? – спросил Дивер. – Мало ли их теперь развелось, людей вон режут только так.
– Ага, простые! – возмутился Белоспицын. – Ножики-то у них были – во! – И он махнул рукой в сторону Влада и компьютера, возле которого валялось антикварное орудие убийства, опасно поблескивая отточенным лезвием.
– Табельные, что ли, у них ножи получаются? – сказал Севрюк. – Да сколько их вообще?
– Знают про тебя? – спросил Владислав. – Знают, что ты отказался от их задания?
Саня только пожал плечами и поник.
– Знают – не знают, в одиночку на улицу я теперь не ходок, даже с этим! – Он покосился на грозный арсенал.
– Никто не пойдет! – Севрюк завозился на диване, устраиваясь удобнее. – Теперь будем держаться вместе, а то вон сколько сомнительного народа набралось! Давеча на улице ко мне пристал один – сам маленький, бородатый, а глаза, как у бешеного таракана. Подошел ко мне, проникновенно так глянул и говорит: «Что, не дает покоя тебе химера твоя?» Я, мол, какая химера? А он мне: «Да не скрытничай ты, по глазам же видно – что-то знаешь!»
– Стой, – вдруг сказал Степан, – да ведь мне он тоже встречался! Гном такой бородатый! Он в очках был?
– Без, но глаза щурил близоруко. Меня видел явно с трудом. И назвался еще как-то заковыристо, старое такое имя, из моды вышло.
– Евлампий, да? – спросил Степан. Дивер кивнул, посмотрел заинтересованно.
– Евлампий Хоноров, – произнес Приходских, – знаю я его. Он же в пещеры лазил, искал какую-то муть. В книжках про нее вычитал, и загорелось у него. На голову стукнутый был уже тогда, в такую глубь залазил, откуда живыми не возвращаются.
– А там есть и такие? – спросил Белоспицын.
Степан адресовал ему еще один снисходительный взгляд матерого специалиста зеленому лопоухому новичку:
– Там, паря, такие места есть – близко даже не подходи! Вот «бойня», например: с виду труба как труба, а кто туда залезет, тот мигом в кашу, кожа, не поверишь, как живая с телес сползает! Кровищи – море, да только она в трубе не задерживается, потому как под наклоном она, и назад течет, к нам то есть. Как прости-прощай последнее. Колебания там какие-то.
– А этот?
– Что «этот»? Он вылазил всегда, говорю ж. Может, хранило его что? Не знаю... Не мудрено, что рехнулся он.
– А я оборотня видел... – вдруг тихо сказал Влад.
– Эк, удивил! – усмехнулся Белоспицын. – Оборотня он видел. Ну и что?
– Как – ну и что?
– Чего такого, его многие видели, оборотня твоего. Да сам же в «Скважину», в помойный этот листок, тиснул статейку.
– Так то в «Скважину»! Туда по штату положено бред всякий гнать! – почти крикнул Влад. – А этот живой был. И... думающий.
Дивер вздохнул, поднял ладони:
– Тише, Славик, тише! Действительно, что такого в этом оборотне? Не съел же он тебя, в конце концов? Да я и сам на что-то подобное наталкивался. Ха, да у меня в подполе какая-то тварь живет. Типа крота, только больше, и глазищи красные, умные. Страшный, но мирный!
Влад бешено замотал головой, Белоспицын совсем съежился на своей табуретке, так что стал похож на отощавшего кочета, неудобно устроившегося на жердышке.
За окошком капал холодный дождик – печальный вестник надвигающейся осени, которая в этом году обещала быть ранней. Было тихо, и слышен лишь шум деревьев, словно дело происходит не в городе, а за городом, посреди буйных шумливых дубрав.
– Тихо-то как...
– Как в лесу.
– Вот, помню, выезжали на Волгу, рыбачить... Так там же бор, то же самое, по вечерам тишь, как будто затычки в ушах. Сердце бьется – и то за метр слышно!
– А заметили, народу как мало на улицах. Куда делись – в спячку, что ли, впали?
– Может, вуаль на них действует?
– Какая вуаль? Просто из города сбежали. Кишка тонка оказалась.
– А у нас?
– Стойте! – сказал Влад. – Подождите. Мы ведь не зря тут собрались, так ведь? Хотели решить, что делать дальше.
– А что тут решать, Владик. У нас два пути: один – это оставить все как есть и жить дальше...
– Это я не смогу, – молвил Белоспицын с тяжкой печалью, – не доживу, небось.
– ...а второй... второй – это бросить все и линять прочь из города. Как остальные.
– Линять? – спросил Владислав. – Куда?
– Туда, где нам не будут угрожать вспороть живот ритуальным ножом, – произнес Дивер. – По-моему, вполне весомый повод, чтобы поскорее покинуть город. В конце концов, я уже давно это предложил.
– Город сошел с ума. Целый город сошел с ума...
– Не тушуйся ты так, Саня, ни к чему это.
– Вот выберемся, на Волгу тебя свожу. Там такие сомы – во! Не поверишь.
– ...собачьим эти подземелья. Выберусь, капусту буду разводить, как дачники.
– Кстати, что с дачниками?
– Их провал напугал, – сказал Севрюк, – по ночам оттуда какая-то гнусь полезла. Стала дачи громить, на хозяев нападать. Говорят, кого-то уволокли. Так что нет там почти дачников. Все у нас, в Верхнем городе. Некоторые даже бомжуют.
– А я тут одного видел! – добавил Степан. – В зипунке, в треухе драном, в башмаках каких-то столетних – и бежит! Представьте себе, бежит вдоль улицы все дальше, дальше и словно усталости не чует. Ну, прям бегун-марафонец! Так и скрылся с глаз бегом! Вот оно как бывает...
Влад обхватил голову руками, слушая излияния соратников. Те просто не закрывали рта, подробности городской жизни – иногда смешные, иногда безумные – били из них мутным фонтаном. Нет, не этого ожидал Владислав, совсем не этого. Глядя на этот любительский спектакль, состоящий из четырех буйных монологов, как-то не возникала уверенность в завтрашнем дне. Да и будет ли он?
– А Босх-то, Босх. Собрал армию, по улицам протопал аки Македонский, а потом загубил всех до единого.
– А сам?
– Ну и сам, значить, сгибнул, да только и сектантов всех за собой уволок. Плюс на плюс, значить, замыкание короткое...
– Скорее минус на минус, все одно без них всех легче.
– Стоп, – произнес Влад. – Я, грешным делом, думал, что угрожают нам именно сектанты. Но ведь тебя преследовали уже после бойни, да, Сашка?
– После... Да и не из секты они были. Во всяком случае, не из той. Это все те, из «сааба», их затея.
– Да кто они такие, эти в «саабе»?! – воскликнул Дивер. – Только и слышу, «сааб», «сааб»!
– А ведь я с ним тоже повстречался, – сказал Влад, – черное тонированное авто. Они меня чуть не сбили совсем рядом отсюда – на выходе из двора.
– И до тебя тоже пытались добраться?
– И чуть не добрались. А второй... – произнес Владислав медленно, словно припоминая что-то. Белоспицын резко поднял голову и уставился на Влада. Похоже, он уже проклинал тот день, когда сдуру принял нож из лап неведомых убийц. Впрочем, если бы даже не принял, судьба бы его от этого не изменилась. Как маленькая щепка в канализационном коллекторе, Александр Белоспицын уже давно не рулил собой и плыл по воле дурнопахнущих волн.
– Второй раз, когда какой-то маньяк хотел похитить ребенка из детсада. Я успел вовремя. И – да, у того типа был с собой нож. – И Сергеев вновь уставился на опасную, покрытую рунами вещицу. – Это как символ.
– Что? – переспросил Дивер.
– Как символ. Коготь. У оборотня не было ножа, потому что у него были свои когти. Понимаете?
– Нет, – сказал Степан, а Белоспицын уставил на Сергеева с откровенным страхом, – ребенок-то какой?
– Да сосед мой, Никита. С матерью подо мной живет. Его-то за что, не пойму...
– Жертвоприношение? – предположил Дивер.
– Может быть. В этом городе теперь все может быть.
– Кстати, что написано на заднем стекле черной иномарки?
– А разве там что-то написано?
– Готика. Все одно я не знаю немецкого.
– Про Трондесхайм. Кто-то знает, что это такое?
– Похоже на имя. Тролля, например – Страшный тролль Трондесхайм! Буу! Детишек пугать.
– Не пори ерунды. Трондесхайм – это город в Швеции.
– А при чем здесь город? Да еще в Швеции?
– Кто-нибудь помнит, где производят «саабы»?
– Рюссельхайм? Смотри, тоже хайм.
– Да там сплошной хайм. Куда ни плюнь, всюду хайм.
– Стойте!!! Плевать я хотел на черную иномарку и все хаймы, вместе взятые!! Мы собрались, чтобы решить – решить, что делать дальше!
– Влад, успокойся!
– Не, ну пахнет здесь все-таки... – сказал Дивер, шумно отдуваясь, – как в казенном сортире в день халявной раздачи пива. Как тут живете, не знаю, жить тут нельзя. А если жить нельзя, надо уходить. И знаете что, вот если вы сейчас даже скажете мне, что все как один остаетесь на родине и будете ждать Судного дня, или это пресловутый Исход, которого никто не видел, но при этом все боятся, я все равно снимусь и уйду. Я не для того под пули в Азии лез, чтобы тут сгнить вместе с городом.
Вновь повисло молчание. Белоспицын и Сергеев уныло склонили головы и вперили взгляд в истоптанный пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48