Монстр явился еще раз часов через пять. Мрачнее прежнего, с едой в алюминиевой грязной миске. Остановился, занеся руку, видно – тоже хотел швырнуть на пол, но сдержался, аккуратно поставил, и вид у него был удрученный. Лохматые уши повисли, как у побитой дворняги. Пиночет не разглядел, есть ли у их пленителя хвост, но если он был, то наверняка сейчас находился в поджатом состоянии.
Их добрый тюремщик приволок в своей миске огромный багрово-кровавый кусок мяса с ослепительно белой костью. Кусок был подозрительный, то ли от собаки, то ли Мохнач добрался уже и до представителей хомо сапиенс. Но и приняв такую версию, Пиночет не испугался. Он верил – их спасут.
И на протяжении трех дней охранник появлялся два раза, все более поникшим и даже временами испуганным – к вящей радости Пиночета. Никаких больше ухмылок, никаких обещаний зарезать. На мохнатую тварь давили сверху, это было понятно.
– Терпи, Стрый, – сказал Николай после последнего посещения, – нам, кажется, немного осталось.
– Что, – мрачно отозвался тот, – съест он нас?
– Да нет, дурила. Спасемся мы. Ты не видишь, сник этот зверь, стухся. А все потому, что важные мы птицы, и есть нас нельзя.
А на следующий день охранник чуть не доказал обратное. Доселе его визиты были более или менее в одно время, в этот же раз он заявился ранним утром, когда пленники еще спали, каждый видя свой сон, из которого их вырвала нещадно грохнувшая дверь. Пока они продирали глаза, мохнатый охранник уже вломился в комнату. Был он ужасен, старый камуфляж сполз с него и болтался лишь кое-где лохмотьями, но он был уже и не нужен – шерсть заменяла одежду. Глаза были красны, воспалены и безумны. А в руках он снова держал пилу и искал корявым пальцем кнопку запуска.
– АААРГХ!!! – взревел монстр, и в замкнутом крохотном помещении это прозвучало оглушающе, потом его повело в сторону, и он ударился плечом о кирпичную кладку.
– Они... – сказал охранник с усилием, – они хотели... чтобы я не трогал... Хотели не дать – МНЕ!!! Но я... не поддамся.
– Стрый, выдирай штырек! – панически прошептал Николай.
Стрый выдрал – слишком усердно, во все стороны полетела мелкая цементная крошка.
– МЕНЯ НИКТО НЕ ЗАСТАВЛЯЕТ!!! – заорал охранник истерически и дико и попал все же по кнопке.
Пила завелась, но криков его заглушить не могла. С видимым усилием подняв зубчатый агрегат, мохнатый хранитель покоя бывшей фирмы с ревом попер вперед, целясь более-менее в сторону Пиночета. При этом мутанта раскачивало и мотало.
– НИКТО НЕ ЗАСТАВИТ! – вещал он, а потом гневно заорал, когда Николай выскользнул из-под самой пилы и кинулся в сторону.
Электропила достигла стены и попробовала пройти дальше, движок визжал истерически, в воздух взвивались обломки кирпича. Чуть в стороне Стрый смотрел на творящееся с достойной памятника тупостью на лице. Охранника трясло, трясло пилу, зубья дребезжали и вгрызались в кирпичную кладку.
– Туда! Туда! – кричал Пиночет, указывая на открытую дверь, но тут мохнатый выдрал свое оружие из стены и в мощном замахе стал разворачиваться, стремясь зацепить кричавшего.
И зацепил бы, если бы вновь не погас свет. Лампочка под потолком отчетливо щелкнула, это было слышно даже сквозь царившую в подвальчике какофонию звука. По нити накаливания прошла судорога, и она на секунду зажглась вновь – слабенько, вполсилы, но и этого хватило Пиночету, чтобы увидеть оранжевый корпус пилы совсем рядом со своим лицом. Зубья над головой бешено крутились, движок выдавал уже совершенно самолетные децибелы.
Николай бывал на аэродромах. В детстве он очень любил смотреть, как взлетают и садятся самолеты.
Думая о самолетах, он, снова в наступившей тьме, ухватился за корпус пилы и мощно толкнул от себя, не отпуская рук, навалился всем телом. Невидимое в темноте лезвие пилы приняло вертикальное положение, а затем стало склоняться на другую сторону.
Где-то на полдороге к горизонтали оно и встретило мягкую и податливую плоть охранника. Свист зубьев сменился чавканьем. Николая словно обрызгали из краскопульта – на лице густо осела тепловатая жидкость. Вопли охранника стали громче.
Рядом Стрый истерически раз за разом выкрикивал пиночетово имя, потом нащупал его в темноте и дернул за руку. Чавканье умолкло, и невидимая пила всколыхнула воздух, пролетев совсем рядом с Николаем, и ворохом искр отметила место своего падения. Там она и завозилась, словно раненое животное. Крутящееся лезвие не давало ей лежать спокойно, пила ерзала, затем совершила акт самоуничтожения, перепилив собственный провод, и затихла.
В наступившей тишине Николай услышал, как топает Стрый, взбираясь по лесенке на свободу. Пиночет под аккомпанемент звучных стонов невидимого охранника последовал за напарником. Гараж наверху оказался закрыт, и почти все его пространство занимал побитый жигуль хозяина. Тут царил полумрак.
Пиночет подскочил к дверям, сильно их толкнул, но только отбил руки. Двери были заперты. Запертой оказалась и крошечная калитка в одной из створок. Васютко прислонился к двери, припал к ней всем телом. Через неровные стыки внутри проникал свет и свежий воздух – воздух свободы. Где-то там, за этой убогой преградой, горели фонари. Там была одна из последних теплых летних ночей.
Он застонал от досады и разочарования.
– Да что же это? – вырвалось у Николая. – В последний момент...
Охранник в погребе громко застонал, и беглецы испуганно повернулись. Если вылезет наверх – наверняка разорвет на части. Они заколотили руками по бугристому металлу, не чувствуя боли:
– Вы-пус-ти! Вы-пуст-ти! Вы-пус-ти!
И тут теплый вечерний свет – там, снаружи, – застила чья-то тень. Загромыхал ржавый старый замок, и их выпустили. Отворилась створка, и напарники чуть ли не бегом выскочили наружу, оставляя позади затхлое нутро гаража и ненавистный погреб.
Да, здесь, на улице, и вправду было хорошо – дул легкий ветерок, гонял пестрые обертки вдоль тротуара. Город жил, как обычно, многогранно, шумел, как потревоженный улей, чуть нервозно. Из-за массива ближайшего дома вставала теплая желтая луна.
Спустя какое-то время Николай понял, что рядом кто-то стоит. Нет – смешно, совсем забыл о своем спасителе, залюбовался ночной улицей. Только когда менее восприимчивый Стрый осторожно потянул за рукав, Николай вспомнил, кому обязан своим спасением. А он был тут как тут, и луна, как ни старалась, не могла высветить его лица. Поношенный плащ вяло колыхался на ночном ветру.
– Ты все-таки пришел, – молвил Николай Васютко. – Ты нас спас...
– Ах, Николай, Николай, – с упреком, впрочем, вполне добрым, молвил спасший их, зябко кутаясь в свой плащ, – ну неужели ты думал, что я брошу вас? Брошу после того, как на вас пал выбор?
– Выбор? – пролепетал Пиночет. – Мы выбраны? Кем?
– Ты узнаешь. Чуть позже. Сейчас скажу лишь, что ты не один такой. И напарник твой – это далеко не все, кто уже ощутил избранность, – он на секунду замолчал, вслушиваясь в вопли охранника. – Но не все подчинились, как это не печально.
– Так он... – спросил вдруг Стрый, – он тоже?
– Теперь уже нет, – сказал одетый в плащ человек с неопределяемой внешностью, – с ним все кончено. Но нам он не важен. Слушай меня внимательно, Николай Васютко по прозвищу Пиночет, и ты тоже, Евгений Малахов, который был вполне Шустрый, пока не сторчался. Имейте в виду, ваша старая жизнь закончилась. Вы были отбросами, никчемными наркоманами, жить которым оставалось не так уж долго. Вы пали так низко, что для выполнения первого задания мне понадобился кнут и пряник в одном лице. Морфин – без него вы бы не стали ничего делать. Но нам не нужны высохшие ходячие растения с гноем вместо мозгов. Чтобы пойти со мной дальше, вам надо было избавиться от смертельной привычки. Потому что избранные, такие, как вы, должны жить долго и уметь достигать поставленные перед ними цели на одном желании. На одной преданности и энтузиазме.
– Постой! – сказал Николай. Он потихоньку начинал догадываться. – Так ты потому не спасал нас так долго? Из-за этого нас почти две недели держал в заточении этот отмороженный волосатый урод?!
Тип в плаще кивнул, спокойно и даже слегка изящно:
– Вас надо было избавить от морфина, но не только. Вам надо было избавиться от собственной слабости, закалиться, проявить характер. И вы его проявили, даже больше, чем я думал.
– Но... – сказал Пиночет, и тут перед ним возник ясный и четкий образ гладких стеклянных капсул с водянистой жидкостью. Теперь обходиться без них? Да как такое может быть? Да, пусть физической зависимости больше нет, но психическая-то осталась! Она есть – это агатовый червячок, что вызывает болезненный зуд в мозгу!
Пиночет уцепился за собственный локоть и стал остервенело его расчесывать, как всегда делал, когда испытывал стресс.
– Я не могу! – заявил Николай. – Нет, я не могу без него! Как так?!
– Сможешь, – сказал его скрывающийся в тени собеседник, – ты ведь уже чувствуешь руку выбора у себя на плече?
– Руку? Да я... – но в этот момент собирающийся сказать нечто резкое и, может быть, даже непечатное Пиночет и вправду на секунду ощутил что-то тяжелое на своем правом плече. С тихой паникой скосил глаза, ничего не увидел и заорал испуганно: – Да кто ты вообще такой?!
– Тот, кто тебя спас, – ответили ему, – и тот, кто отучил тебя от зелья, так что, можно сказать, спас еще раз. Я твой работодатель, твой наставник и твой хозяин, Николай. Вот кто я такой. А кто стоит надо мной... я тебе скажу со временем. И вот что еще, в данный момент вы свободны, но как только я позову, как только дам вам задание – вы должны будете его выполнить. У нас пока не хватает нужных людей, таких, как вы. А ведь скоро Исход.
– Что за исход?
– Просто – Исход. И не что, а куда. Его время придет, очень-очень скоро. Я надеюсь, вы успеете подготовиться к нему.
– Исход? – тонким голосом спросил стоящий рядом Стрый. – А это не смерть?
– Нет, – усмехнулся их спаситель, – ничего общего.
А после повернулся и неторопливо зашагал прочь, оставляя ошеломленных напарников за спиной.
Те молча следили, как он идет по улице, как его мягко и почти бесшумно нагоняет черный автомобиль, притирается совсем рядом, как верная собака к ноге хозяина. Как идущий останавливается, открывает дверь и садится в машину, которая почти сразу же трогается с места. Задние фонари авто горели демоническим рубиновым светом.
Стрый испуганно покосился в сторону гаража – вопли раненного пилой охранника затихли. Ключ торчал в замке, и Малахов осторожно притворил створку двери, а потом и закрыл ее.
– Пусть посидит, – сказал он тихо, – как мы сидели.
Не разговаривая, напарники двинулись вниз по улице по направлению к собственному дому. Шагали по треснутому асфальту, дышали свежим после подвала воздухом, смотрели по сторонам.
Что-то изменилось за те без малого две недели, что они провели в подземном карцере. Неуловимо, но все-таки это чувствовалось. Да, Николай не зря сравнил город с муравейником, вот только раньше этот муравейник был спокоен, а теперь кто-то пришел и разворошил его палкой, вскрыл подземные галереи и, может быть, добрался даже до толстой белесой матки с нежной тонкой кожицей. И забурлил муравейник, заполнился черными блестящими телами его обитателей, что мельтешили, как безумные, создавая впечатление хаоса, но при этом выполняя сотни и тысячи мелких важных дел.
Слишком много народу на улицах. Слишком много даже для лета. Тут и там напарникам попадались подозрительные одиночки – пьяные и шатающиеся, а также совершенно трезвые и с острым горячечным взглядом. А иногда целые группы продвигались уверенными быстрыми шагами и внимательно присматривались к окружающим зданиям. Одинокие прохожие, завидя этих людей, которые все как один были крепки и подтянуты, поспешно сворачивали с улицы и стремились как можно скорее слиться с темнотой. В одном из темных дворов кого-то били, и ядреный мат заглушал крики жертвы.
А через квартал под ярким оранжевым светом возле карусели возились дети. Николай глянул на часы, понял, что они давно стоят, и навскидку определил, что сейчас приблизительно час ночи. А дети играли, и непонятно было, куда смотрят их родители, потому что совсем рядом обреталась дорогая серебристая иномарка, и подозрительный народ ссорился и кричал возле нее, и ссора грозила перерасти в серьезную драку.
Над улицами витал неторопливый говор, шаркающие звуки шагов и взрыкивание автомобильный двигателей. Тут и там завывали сирены, неясно только – милицейские или «скорой». В домах горели окна, вспыхивали и гасли синеватые огни телевизора. На ступеньках одного из подъездов сидела многочисленная гоп-компания, светила в темноте огоньками сигарет. Кто-то звучно сплевывал. Этих Стрый с Пиночетом обошли как можно дальше. Все-таки им, Избранным, не пристало водиться с подобным людским мусором.
Было что-то еще. Вяло переругивались в очереди за водой, колонка шумела, потом резко замолкала и снова высмаркивала с клокочущим звуком поток свежей ледяной влаги. Потом раздался глухой удар и следом пустое дребезжание с горестным воплем:
– Ай! Разлила! Разлила, люди добрые! Ну пустите обратно, я снова налью.
– Твои проблемы, бабка, – откликнулся скрипучий голос, – раз руки кривые. Становись в очередь.
Николай вспомнил, на что похоже творящееся кругом. Это было давно, еще до ухода в наркотический дурман, но он помнил. В городе словно случился крупный праздник, словно какой-то карнавал продолжался весь день. Тогда вот так же до утра шатался народ после Дня города. Гулянья затягивались допоздна, и народ бродил по улицам, пел песни, встревал в драки. И Пиночет тоже там был. Неплохое было время, ничего не скажешь. Но что за праздник сейчас?
На территории Нижнего города они то и дело натыкались на костры, с удивлением смотрели на сидящих вокруг, силились понять, что подвигло горожан их запалить. Обрывки песен долетали от сидящих вокруг жильцов – бессвязные, но душевные, искры громко трещали в летнем воздухе. Из одного двора неслись звуки баяна, баянист слегка фальшивил, но раскачивающейся в такт публике было без разницы. Хор женских голосов то и дело вплетался в мелодию.
– Да что же тут происходит? – спросил потрясенно Стрый. – Что случилось, пока мы сидели в погребе?
– Я не знаю, Стрый, – сказал Пиночет, – я думаю, это из-за того, что скоро Исход. – И он замолчал, потому что собственные его слова вдруг прозвучали странно и исполнены были какого-то скрытого зловещего смысла.
Так, в молчании, и добрались они до дома. В глубине двора тоже пылал костер – огромный, жаркий. А чуть в стороне еще один, на нем что-то жарилось, и ветер доносил аппетитные запахи. Тут же вертелось полдесятка бродячих псов – надеялись, видно, на подачку. Многие окна в доме были широко раскрыты. Поднявшись в квартиру, пыльную и пустую, напарники первым делом попытались отыскать заветные капсулы, что запрятали две недели назад, и не нашли.
– Это Знак, – сказал Николай.
Потом обнаружилось, что в квартире совсем нет воды, в холодильнике – еды, а в плите – газа. Так что делать тут было нечего, и остаток ночи напарники провели все у того же костра.
Это было даже неплохо. Во всяком случае, впервые за последние два года это можно было назвать жизнью, а не собачьим существованием.

10

Август, 5.
Меня все достало! Меня достал этот город, меня достал тупорылый народ вокруг. Меня от них тошнит, меня тошнит от нынешнего времяпрепровождения. Хочется выть и скрежетать зубами, ну да – как волк на луну. Какие-то отморозки так и делают – каждую ночь кто-нибудь да воет. Волчары... Полный город оборотней, эй, кто-нибудь, продайте мне чеснока и сто грамм серебра! Совсем помешались. Впрочем, людская порода – она никогда и не отличалась крепким рассудком. В чем-то мы как были обезьянами, так и остались. Живем на тупых, примитивных эмоциях! Чувства – закамуфлированные инстинкты. Облысевшие обезьяны с мозгом весом триста грамм – вот кто гуляет ночью под окнами. Песни поют, костры жгут. Идиоты! Вспомнили молодость, устроили посиделки! Хорошо хоть у нас в Верхнем такого нету, у нас электричество.
Как я устал мотаться за водой... Эти ряхи в очередях – скоро, наверное, я использую канистры не по назначению, подниму и обрушу кому-нибудь на голову.
А что? Это плохо? Да ему с такой внешностью только лучше будет, если он отойдет в мир иной! И всему городу, кстати, тоже. Город отражает своих жителей – грязный, захламленный, местная речка – просто помои! И меня угораздило здесь родиться. В этой дыре!
Я не говорил, что вполне мог родиться в Москве, нет? Ну да, не говорил. Это все родственники виноваты (ну как, как, скажите мне, у таких бездарностей мог появиться я, а?), захотелось им в глубинку, подальше от цивилизации. Ну и получили теперь – сидим без воды, без газа (хотя нам-то наплевать), созерцаем алкашню у подъезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48