С детства я слышала о лесе из рассказов матери, а Зигфрид жил среди лесов.
Ему было интересно, что я помню рассказы о легендарных богах и героях, которые жили в лесах, когда северные земли были едиными, во времена до Рождества Христова и введения христианства. Тогда жили и умирали герои Севера, люди, подобные Зигфриду, Балдеру и Беовульфу, и многие верили, что их души все еще живут в чаще леса. Его рассказы притягивали меня. Он рассказал мне о Балдере Прекрасном, который был так хорош собой, что его мать, богиня Фригг, заставила поклясться каждого зверя и растение в лесу не причинять вреда ее сыну. Все поклялись, кроме вечнозеленого растения с желто-зелеными цветами и белыми ягодами – белой омелы. Боги наложили на нее заклятие – стать ползучим растением, это обидело и оскорбило омелу, и Лок – бог раздора, зная об этой обиде, швырнул ветку омелы, острую как стрелу, в сердце Балдера и убил его. Скорбь богов была безграничной.
Я сидела, упиваясь его словами, восторгаясь приключениями, голова с непривычки слегка кружилась от выпитого вина. Никогда в жизни я не испытывала подобного возбуждения.
– Лок был богом раздора, – сказал он мне. Всемогущий бог много раз мог наказать Лока за его проделки, но Один был добрым богом, и только однажды он разгневался, и его гнев был страшен. Вы бывали в Одинвальде? Нет? Вам непременно надо съездить туда. Это Лес Одина и есть еще Локенвальд – Лес Лока. И только в нашей округе мы празднуем Ночь Седьмой луны, когда раздоры и козни и изгоняются с приходом рассвета. Таков повод одного из наших праздников. Но вы засыпаете.
– Нет, нет. Я не хочу спать. Мне так нравятся ваши рассказы.
– Я рад, что вы перестали бояться завтрашнего дня.
– Теперь вы напомнили мне об этом.
– Извините. Давайте быстро сменим тему. Вы знаете, королева Англии недавно посетила наш лес?
– Да, конечно. Я думаю, лес очаровал ее, и потом, это же родина ее мужа. Она любит принца, также как мой отец любил мою мать.
– Как вы, молодая и неопытная девушка, можете это знать?
– Есть вещи, которые понимаешь инстинктивно.
– Преданность?
– Любовь, – сказала я. – Великая любовь Тристана и Изольды, Абеляра и Элизы, Зигфрида и Брунгильды.
– Легенды. Реальная любовь такой не бывает.
– А мои родители, – продолжала я, игнорируя его слова, – а королева и ее супруг.
Это большая честь для нас, что ваша великая королева вышла замуж за одного из наших германских принцев.
– Я думаю, она очень польщена.
– Не его положением, а его человеческими качествами.
– Ну, в Германии так много принцев и герцогов и маленьких королевств.
– В один прекрасный день Германия станет единой могущественной империей. Пруссаки стремятся к этому. Но давайте поговорим о более близких вещах.
– У меня куриная вилочка! Это настоящая косточка желания, – закричала я. – Можем загадывать желание. И оно обязательно исполнится. Ты не знаешь такой приметы?
Я обрадовалась, что он не знает этого обычая, и стала объяснять его.
– Мы беремся за кончики косточки мизинцем и тянем. Загадываем желание, и оно исполняется у того, кто вытянет кончик подлинней.
– Попробуем?
Мы взялись за косточку.
– Теперь загадываем, – сказала я и подумала, что хочу, чтобы все продолжалось и продолжалось... Но, конечно, это было глупым желанием. Все имеет свой конец, и эта ночь пройдет. Мне придется вернуться в монастырь. По крайней мере я могла бы пожелать, чтобы мы встретились опять. И это было моим желанием.
У него оказалась большая косточка.
– У меня! – закричал он победоносно. Затем он перегнулся через стол и взял мои руки. Глаза его блестели при свете свечи.
– Вы догадываетесь, что я загадал?
– Не рассказывайте! – закричала я. – Иначе не сбудется.
Он неожиданно наклонил голову и поцеловал мне руки, не нежно, а страстно и долго не отпускал их. – Оно должно сбыться, – сказал он с ударением.
Я сказала, что я могу рассказать свое желание, потому что я проиграла и мое желание не считается.
– Пожалуйста, расскажите.
– Я загадала, чтобы мы встретились снова, сели за этот стол и говорили, и говорили, а на мне был бы синий бархатный халат, а волосы спускались с плеч.
Он сказал мягко:
– Ленхен... маленькая Ленхен...
– Ленхен? Кто это?
– Для меня вы – Ленхен. Елена звучит слишком холодно, слишком отдаленно. Вы – Ленхен, моя маленькая Ленхен.
– Мне нравится, мне очень нравится – Ленхен.
На столе лежали яблоки и орехи. Он очистил для меня яблоко и расколол несколько орехов. Свечи потрескивали в тишине, а он неотрывно смотрел на меня.
И вдруг сказал:
– Вы повзрослели за сегодняшний вечер, Ленхен!
– Да, я тоже чувствую себя взрослой, уже не школьницей.
– Вы никогда уже не будете школьницей после сегодняшней ночи.
– Мне придется вернуться в Даменштифт и снова стать ученицей.
– Никакой Даменштифт не создает школьниц. Только опыт. Но вы засыпаете.
– Это вино.
– Вам пора отдохнуть.
– Интересно, туман еще не рассеялся?
– Вам бы этого не хотелось?
– Ну конечно, из-за тумана я не могла вернуться в монастырь, а сестры не стали бы беспокоиться.
Он подошел к окну и отдернул тяжелую бархатную портьеру.
– Туман еще более сгустился.
– Неужели это видно?
– С тех пор как вы вошли сюда в синем халате, я ничего не вижу, кроме вас.
Я была очень возбуждена и, засмеявшись довольно глупо, заметила:
– Уверена, что вы преувеличиваете. Когда вы наливали вино и подавали курицу, вы же ничего не пролили и не уронили.
– Моя педантичная и любящая точность Ленхен. – Он встал. – Пойдемте, я провожу вас в вашу комнату. Пора спать.
Он взял меня за руку и повел к двери.
К моему удивлению, там стояла со свечой Хиддегарда.
– Я провожу молодую госпожу, хозяин, – сказала она. Он рассмеялся и пробормотал что-то о старухе, которая лезет не в свое дело и много себе позволяет.
Но он разрешил ей проводить меня в комнату, где я переодевалась. В камине ярко горел огонь.
– Во время тумана ночи здесь прохладные, – сказала она.
Хилдегарда поставила свечу и зажгла другие, стоявшие на туалетном столике.
– Не открывайте окна, туман сырой.
На кровати лежала белая ночная рубашка, и я удивилась: чуть-чуть, зачем здесь такая вещь. Вряд ли такая чудесная шелковая одежда принадлежала Хилдегарде.
Она внимательно посмотрела на меня и затем подвела к двери.
– Когда я уйду, закройтесь на эту задвижку. Здесь, в глубине леса, не всегда безопасно.
Я кивнула.
– Обязательно. Мне будет не по себе, и я не усну, если вы не закроетесь.
Я пообещала.
– Спокойной ночи, спите. К утру туман рассеется, и вас отвезут в монастырь.
Она вышла из комнаты и подождала, пока я закрою задвижку.
– Спокойной ночи, – повторила она.
Я стояла, прислонившись к двери, с отчаянно колотившимся от волнения сердцем. На деревянной лестнице послышались шаги.
Хилдегарда сказала:
– Нет, господин. Я не позволю, вы можете меня выгнать, но я не позволю.
– Ты лезешь не в свое дело, старая ведьма, – сказал он с легким упреком.
– Девочка-англичанка, школьница из Даменштифта. Я не дам.
– Ты не дашь, Гарда?
– Нет, не дам. Ваши женщины, если вы хотите... но не молодая невинная девушка из Даменштифта!
– Ты беспокоишься о старухах монахинях?
– Нет, о невинности.
Наступило молчание. Я боялась и все же ждала. Мне хотелось и убежать из этого места, и остаться. Мне все стало ясно. Он был одним из этих безнравственных баронов. Он не сказал мне своего имени, но это был не Зигфрид. Он привез меня в свой охотничий домик, а жил он, наверное, в одном из замков, которые я видела над рекой. «Ваши женщины, если хотите», – сказала она. Значит, он привозил сюда женщин и, найдя меня в тумане, привез сюда, как и других.
Я дрожала. Предположим, что не было бы Хилдегарды. В сказках злые великаны держали принцесс в заточении, пока их не спасали принцы. Но я – не в замке, а в охотничьем домике, а он – не великан из сказки, а мужчина в расцвете сил.
Я сняла бархатный халат и почувствовала себя прежней Еленой. Я надела шелковую ночную рубашку, мягкую, прилегающую к телу, совсем непохожую на фланелевые рубашонки из Даменштифта. Лежа в постели, я никак не могла заснуть. Потом мне показалось, что слышу шаги по лестнице. Я встала, подошла к двери и прислушалась. Ручка на двери медленно повернулась. Если бы не Хилдегарда, настоявшая на том, чтобы я закрыла дверь на засов, она бы открылась.
Оцепенев от волнения, я стояла перед дверью. Я слышала дыхание, а его голос шептал:
– Ленхен, Ленхен, вы здесь?
Я стояла без движения, и мне казалось, что он может услышать стук моего сердца. Я с трудом преодолевала желание отодвинуть засов.
Но в моих ушах звучал голос Хилдегарды: «Ваши женщины, если вы хотите...». И я понимала, что не осмелюсь открыть дверь.
Я слышала, как шаги стали удаляться, и, трепеща от волнения, вернулась в постель. Уснула я нескоро.
Проснулась я от стука в дверь и голоса Хилдегарды:
– Доброе утро.
Солнечный свет потоком лился в комнату.
Я открыла дверь и увидела Хиддегарду с подносом, с кофе и хлебом.
– Ешьте и быстро одевайтесь, – скомандовала она. – Мы должны немедленно ехать в Даменштифт.
Приключение закончилось. Яркое солнце прогнало его прочь. Я выпила кофе, проглотила хлеб, умылась и надела свою одежду. Менее чем через полчаса я спустилась вниз. Хилдегарда в плаще и в капоре ждала меня у рессорной двуколки, запряженной чалой лошадью.
– Мы должны, – сказала она, – ехать сейчас же. Ранним утром я послала Ганса в монастырь с запиской, что с вами ничего не случилось.
– Как вы добры! – воскликнула я и вспомнила подслушанный ночью разговор. Она спасла меня от этого порочного Зигфрида, хотя в душе у меня не было полной уверенности, что мне этого хотелось.
– Вы очень молоды, – сказала строго Хилдегарда, – и вы должны впредь быть осторожны, чтобы снова не потеряться.
Я кивнула, и мы направились к двуколке. До монастыря почти восемь миль – путь неближний. Но Ганс им все уже рассказал.
Я огляделась по сторонам в поисках Зигфрида, но его не было видно. Я рассердилась, что он не вышел даже попрощаться.
Я с неохотой села в двуколку, но Хилдегарда торопилась. Оглянувшись на дом, я рассмотрела его впервые при свете. Он оказался меньших размеров, был сложен из серого камня, с решетчатыми окнами.
Хилдегарда хлестнула лошадь, и мы двинулись в путь. Ехали мы медленно, спуск был довольно крутой и неровный, Хилдегарда говорила немного и, насколько я могла понять, не советовала мне распространяться о моем приключении, ив особенности о Зигфриде. Лучше сказать, что Ганс, ее муж, нашел меня в тумане, привел домой, а утром она доставила меня в монастырь. Она не хотела, чтобы монахини узнали о порочном бароне, нашедшем меня в лесу и привезшем в свой охотничий домик с целью соблазнения. Если смотреть правде в глазе, то так и было, если бы Хилдегарда не спасла меня.
Какой переполох ждал нас в Даменштифте! Сестра Мария, конечно, провела всю ночь в рыданиях. Сестра Гудрун победоносно молчала – как можно ожидать примерного поведения от Елены Трант. Хилдегарду благодарили, осыпали благословениями, а меня надолго поместили в келью матери-настоятельницы, но я едва замечала всю эту суматоху. Мою душу переполняло так много впечатлений, что для другого не оставалось места.
Я в синем халате, сверкание его глаз, когда мы тянули косточку желаний, и его голос, дрожащий от страсти, за дверью спальни:
– Ленхен, маленькая Ленхен...
Я не переставала думать о нем, я была уверена, что никогда его не забуду. Мне казалось, в один прекрасный день он будет ждать меня у входа.
Но ничего такого не случилось. Прошли три пустые недели, единственным утешением которых были надежды увидеть его, а потом пришли вести из дома – мой отец серьезно заболел. Мне следовало немедленно ехать домой, но еще до моего отъезда я узнала о его смерти.
Я должна была расстаться с Даменштифтом навсегда. Мистер и миссис Гревилль, которые уже отвозили меня однажды домой, любезно согласились приехать за мной еще раз.
Тетя Каролина и тетя Матильда ждали меня в Оксфорде.
ГЛАВА 2
А в Англии, это было начало декабря, приближалось Рождество. В мясных лавках на подносах с печенкой появились венки из ветвей остролиста, в пасти свиней мясники вставили апельсины, что придавало безжизненным тушам живой и даже веселый вид, В сумерки владельцы ларьков демонстрировали свои товары при свете лигроиновых ламп, а из окон магазинов свешивались на нитках хлопья ваты, напоминая падающий снег. На углу стоял торговец жареными каштанами с раскаленной жаровней, и я вспоминала, как мама не могла устоять перед искушением купить кулечек или два каштанов, и как они согревали наши озябшие руки.
Еще больше ей нравилось самой печь каштаны на решетке камина в Рождественскую ночь. Этот рождественский праздник она делала для нас, как когда-то у себя дома в детстве. Она рассказывала нам, как для каждого члена семьи ставилось деревце, освещенное свечами, а большое дерево с подарками устанавливали в центре Рыцарского зала. По ее словам, Рождество в их доме так праздновали из года в год. В Англию обычай украшать ели на Рождество пришел из Германии с королевой-матерью, а позднее после брака царствующей королевы с германским принцем еще более утвердился.
Я всегда предвкушала приход рождественских праздников, но этот уже не таил для меня ничего необыкновенного. Я ощущала потерю родителей гораздо сильнее, чем могла ожидать. Конечно, я не видела их четыре года, но я всегда знала, что они там, в маленьком домике рядом с книжной лавкой – в моем доме. Теперь все изменилось. Исчез милый, чуть заметный беспорядок, который придавал дому своеобразный уют. У тети Каролины все блестело, как новая сковорода. Я уныло допытывалась, зачем так нужна новая сковорода, что казалось тете Каролине очень смешным. Миссис Грин, прослужившая у нас экономкой многие годы, собрала, свои вещи и уехала. «Скатертью дорога», – откликнулась: тетя Каролина. В доме для всей черной работы осталась только юная Элен.
– Прекрасно, – сказала тетя Каролина, – с нашими тремя парами рук зачем иметь еще?
Нужно было что-то делать с лавкой. Несомненно, ею нельзя было управлять, как прежде при отце. Тети пришли к выводу, что ее надо продать, и через некоторое время объявился некий господин Клис с дочерью Амелией средних лет и купил лавку. Во время переговоров о покупке лавки выяснилось, что лавка с ее содержимым не принесет больших доходов после уплаты отцовских долгов.
– Он был совсем без головы, – пренебрежительно отозвалась тетя Каролина о моем отце.
– Нет, у него была голова, – сказала тетя Матильда, – но она всегда витала в облаках.
– И вот результат – долги, и какие! А как подумаешь, об этом винном погребке и счетах за вино! Зачем это все было нужно, не могу представить.
– Ему нравилось развлекать своих университетских друзей, а им нравилось приходить к нам, – объясняла я.
– Ну еще бы, пить его дармовое вино.
Тете Каролине все виделось только в таком свете. Люди, по ее мнению, никогда ничего не делали за так. Я думаю, она приехала ухаживать за отцом, чтобы обеспечить себе место на небесах. Она подозревала всех в корысти. Ее любимым комментарием всегда было: «А что он или она от этого собирается получить?» Тетя – Матильда была помягче. Ее одолевали навязчивые идеи о состоянии своего здоровья, и чем чаще она болела, тем лучше она, казалось, себя чувствовала. Она испытывала также удовольствие, обсуждая чужие болезни, и оживлялась. При их упоминании, но больше всего ее радовали свои хворости. Ее сердце часто играло с ней. Оно прыгало, трепетало, оно никогда не давало нужного числа биений в минуту, а тетя измеряла свой пульс непрерывно. Зачастую она испытывала жжение в груди или в сердце ощущалась замораживающая немота. В припадке раздражения я однажды выпалила:
– У вас всеобъемлющее сердце, тетя Матильда!
И тетя, решив, что это новый вид заболевания, осталась весьма довольной.
И, находясь между убежденной в своей правоте тетей Каролиной и ипохондрическими причудами тети Матильды, я была далека от покоя.
Мне хотелось былой безопасности и любви, которые я принимала как само собой разумеющееся, но и не только этого. После моего приключения в тумане я стала иной. Я непрестанно думала о той встрече, и она казалась с течением времени все менее и менее реальной, но детали ее от этого не тускнели. Я вызывала в памяти каждую подробность: его лицо при свете свечи, эти сверкающие глаза, моя рука в его руке, прикосновение его пальцев к моим волосам... Я вспоминала медленное вращение дверной ручки и представляла, что случилось бы, если бы Хилдегарда не заставила меня запереть дверь на засов.
Иногда, просыпаясь в своей комнате, я представляла себя в охотничьем домике и испытывала горькое разочарование, оглядываясь кругом и видя обои с голубыми розочками, белый кувшин для умывания и таз, деревянный стул с прямой спинкой и текст на стене:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Ему было интересно, что я помню рассказы о легендарных богах и героях, которые жили в лесах, когда северные земли были едиными, во времена до Рождества Христова и введения христианства. Тогда жили и умирали герои Севера, люди, подобные Зигфриду, Балдеру и Беовульфу, и многие верили, что их души все еще живут в чаще леса. Его рассказы притягивали меня. Он рассказал мне о Балдере Прекрасном, который был так хорош собой, что его мать, богиня Фригг, заставила поклясться каждого зверя и растение в лесу не причинять вреда ее сыну. Все поклялись, кроме вечнозеленого растения с желто-зелеными цветами и белыми ягодами – белой омелы. Боги наложили на нее заклятие – стать ползучим растением, это обидело и оскорбило омелу, и Лок – бог раздора, зная об этой обиде, швырнул ветку омелы, острую как стрелу, в сердце Балдера и убил его. Скорбь богов была безграничной.
Я сидела, упиваясь его словами, восторгаясь приключениями, голова с непривычки слегка кружилась от выпитого вина. Никогда в жизни я не испытывала подобного возбуждения.
– Лок был богом раздора, – сказал он мне. Всемогущий бог много раз мог наказать Лока за его проделки, но Один был добрым богом, и только однажды он разгневался, и его гнев был страшен. Вы бывали в Одинвальде? Нет? Вам непременно надо съездить туда. Это Лес Одина и есть еще Локенвальд – Лес Лока. И только в нашей округе мы празднуем Ночь Седьмой луны, когда раздоры и козни и изгоняются с приходом рассвета. Таков повод одного из наших праздников. Но вы засыпаете.
– Нет, нет. Я не хочу спать. Мне так нравятся ваши рассказы.
– Я рад, что вы перестали бояться завтрашнего дня.
– Теперь вы напомнили мне об этом.
– Извините. Давайте быстро сменим тему. Вы знаете, королева Англии недавно посетила наш лес?
– Да, конечно. Я думаю, лес очаровал ее, и потом, это же родина ее мужа. Она любит принца, также как мой отец любил мою мать.
– Как вы, молодая и неопытная девушка, можете это знать?
– Есть вещи, которые понимаешь инстинктивно.
– Преданность?
– Любовь, – сказала я. – Великая любовь Тристана и Изольды, Абеляра и Элизы, Зигфрида и Брунгильды.
– Легенды. Реальная любовь такой не бывает.
– А мои родители, – продолжала я, игнорируя его слова, – а королева и ее супруг.
Это большая честь для нас, что ваша великая королева вышла замуж за одного из наших германских принцев.
– Я думаю, она очень польщена.
– Не его положением, а его человеческими качествами.
– Ну, в Германии так много принцев и герцогов и маленьких королевств.
– В один прекрасный день Германия станет единой могущественной империей. Пруссаки стремятся к этому. Но давайте поговорим о более близких вещах.
– У меня куриная вилочка! Это настоящая косточка желания, – закричала я. – Можем загадывать желание. И оно обязательно исполнится. Ты не знаешь такой приметы?
Я обрадовалась, что он не знает этого обычая, и стала объяснять его.
– Мы беремся за кончики косточки мизинцем и тянем. Загадываем желание, и оно исполняется у того, кто вытянет кончик подлинней.
– Попробуем?
Мы взялись за косточку.
– Теперь загадываем, – сказала я и подумала, что хочу, чтобы все продолжалось и продолжалось... Но, конечно, это было глупым желанием. Все имеет свой конец, и эта ночь пройдет. Мне придется вернуться в монастырь. По крайней мере я могла бы пожелать, чтобы мы встретились опять. И это было моим желанием.
У него оказалась большая косточка.
– У меня! – закричал он победоносно. Затем он перегнулся через стол и взял мои руки. Глаза его блестели при свете свечи.
– Вы догадываетесь, что я загадал?
– Не рассказывайте! – закричала я. – Иначе не сбудется.
Он неожиданно наклонил голову и поцеловал мне руки, не нежно, а страстно и долго не отпускал их. – Оно должно сбыться, – сказал он с ударением.
Я сказала, что я могу рассказать свое желание, потому что я проиграла и мое желание не считается.
– Пожалуйста, расскажите.
– Я загадала, чтобы мы встретились снова, сели за этот стол и говорили, и говорили, а на мне был бы синий бархатный халат, а волосы спускались с плеч.
Он сказал мягко:
– Ленхен... маленькая Ленхен...
– Ленхен? Кто это?
– Для меня вы – Ленхен. Елена звучит слишком холодно, слишком отдаленно. Вы – Ленхен, моя маленькая Ленхен.
– Мне нравится, мне очень нравится – Ленхен.
На столе лежали яблоки и орехи. Он очистил для меня яблоко и расколол несколько орехов. Свечи потрескивали в тишине, а он неотрывно смотрел на меня.
И вдруг сказал:
– Вы повзрослели за сегодняшний вечер, Ленхен!
– Да, я тоже чувствую себя взрослой, уже не школьницей.
– Вы никогда уже не будете школьницей после сегодняшней ночи.
– Мне придется вернуться в Даменштифт и снова стать ученицей.
– Никакой Даменштифт не создает школьниц. Только опыт. Но вы засыпаете.
– Это вино.
– Вам пора отдохнуть.
– Интересно, туман еще не рассеялся?
– Вам бы этого не хотелось?
– Ну конечно, из-за тумана я не могла вернуться в монастырь, а сестры не стали бы беспокоиться.
Он подошел к окну и отдернул тяжелую бархатную портьеру.
– Туман еще более сгустился.
– Неужели это видно?
– С тех пор как вы вошли сюда в синем халате, я ничего не вижу, кроме вас.
Я была очень возбуждена и, засмеявшись довольно глупо, заметила:
– Уверена, что вы преувеличиваете. Когда вы наливали вино и подавали курицу, вы же ничего не пролили и не уронили.
– Моя педантичная и любящая точность Ленхен. – Он встал. – Пойдемте, я провожу вас в вашу комнату. Пора спать.
Он взял меня за руку и повел к двери.
К моему удивлению, там стояла со свечой Хиддегарда.
– Я провожу молодую госпожу, хозяин, – сказала она. Он рассмеялся и пробормотал что-то о старухе, которая лезет не в свое дело и много себе позволяет.
Но он разрешил ей проводить меня в комнату, где я переодевалась. В камине ярко горел огонь.
– Во время тумана ночи здесь прохладные, – сказала она.
Хилдегарда поставила свечу и зажгла другие, стоявшие на туалетном столике.
– Не открывайте окна, туман сырой.
На кровати лежала белая ночная рубашка, и я удивилась: чуть-чуть, зачем здесь такая вещь. Вряд ли такая чудесная шелковая одежда принадлежала Хилдегарде.
Она внимательно посмотрела на меня и затем подвела к двери.
– Когда я уйду, закройтесь на эту задвижку. Здесь, в глубине леса, не всегда безопасно.
Я кивнула.
– Обязательно. Мне будет не по себе, и я не усну, если вы не закроетесь.
Я пообещала.
– Спокойной ночи, спите. К утру туман рассеется, и вас отвезут в монастырь.
Она вышла из комнаты и подождала, пока я закрою задвижку.
– Спокойной ночи, – повторила она.
Я стояла, прислонившись к двери, с отчаянно колотившимся от волнения сердцем. На деревянной лестнице послышались шаги.
Хилдегарда сказала:
– Нет, господин. Я не позволю, вы можете меня выгнать, но я не позволю.
– Ты лезешь не в свое дело, старая ведьма, – сказал он с легким упреком.
– Девочка-англичанка, школьница из Даменштифта. Я не дам.
– Ты не дашь, Гарда?
– Нет, не дам. Ваши женщины, если вы хотите... но не молодая невинная девушка из Даменштифта!
– Ты беспокоишься о старухах монахинях?
– Нет, о невинности.
Наступило молчание. Я боялась и все же ждала. Мне хотелось и убежать из этого места, и остаться. Мне все стало ясно. Он был одним из этих безнравственных баронов. Он не сказал мне своего имени, но это был не Зигфрид. Он привез меня в свой охотничий домик, а жил он, наверное, в одном из замков, которые я видела над рекой. «Ваши женщины, если хотите», – сказала она. Значит, он привозил сюда женщин и, найдя меня в тумане, привез сюда, как и других.
Я дрожала. Предположим, что не было бы Хилдегарды. В сказках злые великаны держали принцесс в заточении, пока их не спасали принцы. Но я – не в замке, а в охотничьем домике, а он – не великан из сказки, а мужчина в расцвете сил.
Я сняла бархатный халат и почувствовала себя прежней Еленой. Я надела шелковую ночную рубашку, мягкую, прилегающую к телу, совсем непохожую на фланелевые рубашонки из Даменштифта. Лежа в постели, я никак не могла заснуть. Потом мне показалось, что слышу шаги по лестнице. Я встала, подошла к двери и прислушалась. Ручка на двери медленно повернулась. Если бы не Хилдегарда, настоявшая на том, чтобы я закрыла дверь на засов, она бы открылась.
Оцепенев от волнения, я стояла перед дверью. Я слышала дыхание, а его голос шептал:
– Ленхен, Ленхен, вы здесь?
Я стояла без движения, и мне казалось, что он может услышать стук моего сердца. Я с трудом преодолевала желание отодвинуть засов.
Но в моих ушах звучал голос Хилдегарды: «Ваши женщины, если вы хотите...». И я понимала, что не осмелюсь открыть дверь.
Я слышала, как шаги стали удаляться, и, трепеща от волнения, вернулась в постель. Уснула я нескоро.
Проснулась я от стука в дверь и голоса Хилдегарды:
– Доброе утро.
Солнечный свет потоком лился в комнату.
Я открыла дверь и увидела Хиддегарду с подносом, с кофе и хлебом.
– Ешьте и быстро одевайтесь, – скомандовала она. – Мы должны немедленно ехать в Даменштифт.
Приключение закончилось. Яркое солнце прогнало его прочь. Я выпила кофе, проглотила хлеб, умылась и надела свою одежду. Менее чем через полчаса я спустилась вниз. Хилдегарда в плаще и в капоре ждала меня у рессорной двуколки, запряженной чалой лошадью.
– Мы должны, – сказала она, – ехать сейчас же. Ранним утром я послала Ганса в монастырь с запиской, что с вами ничего не случилось.
– Как вы добры! – воскликнула я и вспомнила подслушанный ночью разговор. Она спасла меня от этого порочного Зигфрида, хотя в душе у меня не было полной уверенности, что мне этого хотелось.
– Вы очень молоды, – сказала строго Хилдегарда, – и вы должны впредь быть осторожны, чтобы снова не потеряться.
Я кивнула, и мы направились к двуколке. До монастыря почти восемь миль – путь неближний. Но Ганс им все уже рассказал.
Я огляделась по сторонам в поисках Зигфрида, но его не было видно. Я рассердилась, что он не вышел даже попрощаться.
Я с неохотой села в двуколку, но Хилдегарда торопилась. Оглянувшись на дом, я рассмотрела его впервые при свете. Он оказался меньших размеров, был сложен из серого камня, с решетчатыми окнами.
Хилдегарда хлестнула лошадь, и мы двинулись в путь. Ехали мы медленно, спуск был довольно крутой и неровный, Хилдегарда говорила немного и, насколько я могла понять, не советовала мне распространяться о моем приключении, ив особенности о Зигфриде. Лучше сказать, что Ганс, ее муж, нашел меня в тумане, привел домой, а утром она доставила меня в монастырь. Она не хотела, чтобы монахини узнали о порочном бароне, нашедшем меня в лесу и привезшем в свой охотничий домик с целью соблазнения. Если смотреть правде в глазе, то так и было, если бы Хилдегарда не спасла меня.
Какой переполох ждал нас в Даменштифте! Сестра Мария, конечно, провела всю ночь в рыданиях. Сестра Гудрун победоносно молчала – как можно ожидать примерного поведения от Елены Трант. Хилдегарду благодарили, осыпали благословениями, а меня надолго поместили в келью матери-настоятельницы, но я едва замечала всю эту суматоху. Мою душу переполняло так много впечатлений, что для другого не оставалось места.
Я в синем халате, сверкание его глаз, когда мы тянули косточку желаний, и его голос, дрожащий от страсти, за дверью спальни:
– Ленхен, маленькая Ленхен...
Я не переставала думать о нем, я была уверена, что никогда его не забуду. Мне казалось, в один прекрасный день он будет ждать меня у входа.
Но ничего такого не случилось. Прошли три пустые недели, единственным утешением которых были надежды увидеть его, а потом пришли вести из дома – мой отец серьезно заболел. Мне следовало немедленно ехать домой, но еще до моего отъезда я узнала о его смерти.
Я должна была расстаться с Даменштифтом навсегда. Мистер и миссис Гревилль, которые уже отвозили меня однажды домой, любезно согласились приехать за мной еще раз.
Тетя Каролина и тетя Матильда ждали меня в Оксфорде.
ГЛАВА 2
А в Англии, это было начало декабря, приближалось Рождество. В мясных лавках на подносах с печенкой появились венки из ветвей остролиста, в пасти свиней мясники вставили апельсины, что придавало безжизненным тушам живой и даже веселый вид, В сумерки владельцы ларьков демонстрировали свои товары при свете лигроиновых ламп, а из окон магазинов свешивались на нитках хлопья ваты, напоминая падающий снег. На углу стоял торговец жареными каштанами с раскаленной жаровней, и я вспоминала, как мама не могла устоять перед искушением купить кулечек или два каштанов, и как они согревали наши озябшие руки.
Еще больше ей нравилось самой печь каштаны на решетке камина в Рождественскую ночь. Этот рождественский праздник она делала для нас, как когда-то у себя дома в детстве. Она рассказывала нам, как для каждого члена семьи ставилось деревце, освещенное свечами, а большое дерево с подарками устанавливали в центре Рыцарского зала. По ее словам, Рождество в их доме так праздновали из года в год. В Англию обычай украшать ели на Рождество пришел из Германии с королевой-матерью, а позднее после брака царствующей королевы с германским принцем еще более утвердился.
Я всегда предвкушала приход рождественских праздников, но этот уже не таил для меня ничего необыкновенного. Я ощущала потерю родителей гораздо сильнее, чем могла ожидать. Конечно, я не видела их четыре года, но я всегда знала, что они там, в маленьком домике рядом с книжной лавкой – в моем доме. Теперь все изменилось. Исчез милый, чуть заметный беспорядок, который придавал дому своеобразный уют. У тети Каролины все блестело, как новая сковорода. Я уныло допытывалась, зачем так нужна новая сковорода, что казалось тете Каролине очень смешным. Миссис Грин, прослужившая у нас экономкой многие годы, собрала, свои вещи и уехала. «Скатертью дорога», – откликнулась: тетя Каролина. В доме для всей черной работы осталась только юная Элен.
– Прекрасно, – сказала тетя Каролина, – с нашими тремя парами рук зачем иметь еще?
Нужно было что-то делать с лавкой. Несомненно, ею нельзя было управлять, как прежде при отце. Тети пришли к выводу, что ее надо продать, и через некоторое время объявился некий господин Клис с дочерью Амелией средних лет и купил лавку. Во время переговоров о покупке лавки выяснилось, что лавка с ее содержимым не принесет больших доходов после уплаты отцовских долгов.
– Он был совсем без головы, – пренебрежительно отозвалась тетя Каролина о моем отце.
– Нет, у него была голова, – сказала тетя Матильда, – но она всегда витала в облаках.
– И вот результат – долги, и какие! А как подумаешь, об этом винном погребке и счетах за вино! Зачем это все было нужно, не могу представить.
– Ему нравилось развлекать своих университетских друзей, а им нравилось приходить к нам, – объясняла я.
– Ну еще бы, пить его дармовое вино.
Тете Каролине все виделось только в таком свете. Люди, по ее мнению, никогда ничего не делали за так. Я думаю, она приехала ухаживать за отцом, чтобы обеспечить себе место на небесах. Она подозревала всех в корысти. Ее любимым комментарием всегда было: «А что он или она от этого собирается получить?» Тетя – Матильда была помягче. Ее одолевали навязчивые идеи о состоянии своего здоровья, и чем чаще она болела, тем лучше она, казалось, себя чувствовала. Она испытывала также удовольствие, обсуждая чужие болезни, и оживлялась. При их упоминании, но больше всего ее радовали свои хворости. Ее сердце часто играло с ней. Оно прыгало, трепетало, оно никогда не давало нужного числа биений в минуту, а тетя измеряла свой пульс непрерывно. Зачастую она испытывала жжение в груди или в сердце ощущалась замораживающая немота. В припадке раздражения я однажды выпалила:
– У вас всеобъемлющее сердце, тетя Матильда!
И тетя, решив, что это новый вид заболевания, осталась весьма довольной.
И, находясь между убежденной в своей правоте тетей Каролиной и ипохондрическими причудами тети Матильды, я была далека от покоя.
Мне хотелось былой безопасности и любви, которые я принимала как само собой разумеющееся, но и не только этого. После моего приключения в тумане я стала иной. Я непрестанно думала о той встрече, и она казалась с течением времени все менее и менее реальной, но детали ее от этого не тускнели. Я вызывала в памяти каждую подробность: его лицо при свете свечи, эти сверкающие глаза, моя рука в его руке, прикосновение его пальцев к моим волосам... Я вспоминала медленное вращение дверной ручки и представляла, что случилось бы, если бы Хилдегарда не заставила меня запереть дверь на засов.
Иногда, просыпаясь в своей комнате, я представляла себя в охотничьем домике и испытывала горькое разочарование, оглядываясь кругом и видя обои с голубыми розочками, белый кувшин для умывания и таз, деревянный стул с прямой спинкой и текст на стене:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33