Люди отмерзали душой, оттаивали. В такие минуты Михаил Павлович мог себе
позволить рассказать анекдот о кукурузе, который, по слухам, неделю наза
д в узком кругу рассказал сам «первый», «хозяин района» (а Михаил Павлови
ч, это знали все, был к нему вхож), или упомянуть,о своих хозяйственных успе
хах в строительстве нового здания прокуратуры (вот «выбил» столько-то ш
тук силикатного кирпича и достал сорокамиллиметровых досок для пола!) Од
нажды при этом он упомянул и обо мне (не помню уже, как им это было привязан
о к доскам и кирпичу): у нас, мол, теперь и адвокат вполне приличный и если он
надумает у нас окончательно обосноваться, если создаст семью, мы ему и кв
артиру дадим Ц два новых дома вот сдаем, а поселять в них некого, боятся л
юди без своих огородов остаться Ц и даже в партию его примем…
И вот вся эта идиллия наших отношений,с Михаилом Павловичем была однажды
раз и навсегда разрушена и не кознями моих закоренелых врагов и завистн
иков, не кем-нибудь вообще, а мною самим. Вот как это произошло.

* * *

В тот день Ц а была уже вторая половина дня, часа три или даже начало четв
ертого Ц ко мне в консультацию прибежали две женщины (именно скорее все
го, прибежали, а не пришли), две обычные деревенские женщины, похожие друг
на друга и на большинство моих клиенток, обе в одинаковых полувыгоревших
черно-рыжего цвета плюшевых жакетах и в темно-коричневых платках на гол
ове, с почти одинаковыми лицами, покрытыми специфическим пыльным дереве
нским загаром, и младшая из них пыталась при этом что-то говорить, но выго
варивать ничего не могла: она, как выяснилось, вообще почти не владела реч
ью и была к тому же совершенно глухая; говорила за нее старшая, жена ее отц
а.
Сбивчиво, через пень колоду, старуха рассказывала, что буквально несколь
ко часов назад у молодой женщины украли ребенка. Украли, обманным путем у
везли и все ее достояние, все деньги, вырученное от продажи дома и всего ее
имущества, и сделал это никто иной, как бывший ее муж Николай, много лет по
дряд от нее скрывавшийся и лишь месяц назад опять объявившийся в их дере
вне.
Вот такова вкратце была эта история, которую рассказала мне старуха (рас
сказывала, повторяю, сбивчиво, с проклятиями и причитаниями, с этими пост
оянными «Ой, дардженький!… Дараженький, я ж табе ублагатвару!…»), а молодая
, та вообще во время всего ее рассказа только выла белугой, да пялила на ме
ня совершенно страшные глаза Ц таких глаз я до тех пор и не видел…
Валентину Пухтевич Ц так звали молодую женщину Ц когда ей не исполнило
сь еще и шестнадцати лет, выдали замуж за красивого молодого деревенског
о прохвоста по прозвищу «Порченый», ее односельчанина. Он только недавно
вернулся из армии Ц ни дома, ни угла, Ц и на ней, глухонемой, но состоятел
ьной (свой дом), готов был жениться без лишних раздумий. И деревенские мудр
ецы, видимо, порешили: «а няхай женится!» Опять же и на свадьбе погулять мо
жно будет… «Няхай женится, паразит, а вдруг еще и человеком станет?!»
Но не стал Пухтевич «человеком», даже и попыток такого рода не делал, а где
-то полгода спустя, отъевшись и заскучав, оставил свою глухонемую жену бе
ременной и скрылся.
С тех пор он словно бы в воду канул. Его, конечно, разыскивали, о нем пыталис
ь навести справки, но где там? Только по прошествии семи лет его наконец уд
алось найти в маленьком поселке Березовском восточнее Свердловска. Там,
за Средним Уралом, он работал в поселковой ремстройконторе, работал до э
того, как выяснилось, и во многих других организациях, жил в других местах
. Дважды успел побывать в тюрьме. Когда его разыскал исполнительный лист
Валентины и когда с него стали удерживать в качестве алиментов половину
зарплаты, он не только впервые за эти семь лет напоминал о себе, но прямо-т
аки забросил жену письмами, Христом-Богом умоляя отозвать лист. Он-де к н
ей скоро вернется сам или, и того лучше, заберет ее с ребенком, с шестилетн
ей Нюрой, к себе в Березовский. А то ведь ему теперь из-за этого проклятого
листа и пары брюк купить не на что! Не может же он без брюк и такое прочее…

А еще некоторое время спустя он действительно вернулся (не растроганная
его безбрючным состоянием, Валентина исполнительного листа не отозвал
а) и действительно якобы для того, чтобы увезти жену и дочь в Березовский.
Только для этого нужно продать все ее имущество, уверял он: и дом, и корову,
и даже ее нижнее белье, и чулки Ц таких в городе давно не носят! И тут же с е
е согласия сам все это начал прокручивать.
И опять, наверное, по вечерам сидели мудрые деревенские старики, слушая р
ассказы Пухтевича о его беспечальной жизни в городе и о том, как там вообщ
е живут люди Ц хорошо живут! А он, Пухтевич, Ц так и соваєм уже хорошо. А по
чему? С головой он, вот почему! Человеку с головой везде хорошо, вот даже в т
юрьму попадал, так оба раза освобождали досрочно… Рассказывал, а старики
, скорее всего, думали: был Порченый деревенский паразит Ц теперь Парази
т городской!… Думали, жалели Валентину, но от стаканчика, поднесенного им
Пухтевичем, все же не отказывались:
Ц Каб жили! Каб были здоровенькие! Каб жонку не забивав! Как усе было добр
а и яще лепей!…
В тот день, когда произошли все главные события этой истории, когда Вален
тина с мужем и с ребенком должна была отправляться в Березовский, Никола
й Пухтевич рано утром на велосипеде тестя уехал с девочкой в соседнюю де
ревню Большие Усаевичи, чтобы там в сельсовете выписать девочке метрику
. Его ждали три часа, ждали четыре. Потом вспомнили, что почему-то он захват
ил с собой и исполнительный лист, отозванный Валентиной и только наканун
е вернувшийся из Березовского, и что все деньги, вырученные от продажи до
ма и имущества, тоже у него. Но это уже потом. А сначала, как я уже говорил, чу
ть ли не целых четыре часа и Валентина и ее родственники сидели в теперь у
же бывшем доме Валентины на узлах, па последней непроданной скамье и жда
ли.
Когда наконец кто-то из них додумался сам поехать в Большие Исаевичи, там
он узнал, что Пухтевич в деревне действительно побывал, но не в сельсовет
е, а на базаре, где продал велосипед. В последний раз его видели направляющ
имся вместе с девочкой в сторону железнодорожной станции.
Вот только после этого обе женщины появились у меня в консультации. Прие
хали на попутной машине или, может быть, даже прибежали, такой у них был ви
д. Причем снова не могу не вспомнить, как все это происходило. Крики, плач, п
ричитания. Я ничего не могу взять в толк, потому что одна не может высказат
ь своих мыслей членораздельно, а другая почти все время плачет. И кричит ч
то-то добрейшая моя старуха-хозяйка, верещит на русском, белорусском, евр
ейском языках одновременно. Что-то кричат и другие женщины, оказавшиеся
в это время у меня на приеме. Кто-то из них выскакивает на кухню, чтобы прин
ести воды.
А я стою посреди этого всеобщего хаоса и сначала не могу понять, чего они,
эти женщины, от меня хотят: я Ц не прокурор, ни начальник милиции, у меня не
т ни власти, ни даже телефона, чтобы кому-нибудь из них сообщить о случивш
емся. Но в то же время я понимаю, что обязан помочь этим людям и помочь неза
медлительно.
Вместо с Пухтевич и Гринченко (это фамилия пожилой) бегу в прокуратуру к М
ихаилу Павловичу.

* * *

Как и юридическая консультация, прокуратура Ц это тоже очень небольшая
бревенчатая изба и расположены они совсем близко друг от друга, так что у
поминавшиеся уже куры моей хозяйки не раз наведывались и туда, для этого
им нужно было преодолеть расстояние лишь в каких-нибудь двести Ц двест
и пятьдесят метров, пройдя чужими дворами и не выходя даже на улицу.
Вот этими кратчайшими «куримыми» тропами мы все трое и прибегаем в проку
ратуру. Входим. В приемной толстая секретарша Катя (кроме секретаря суде
бных заседание Зиночки, все секретарши у нас в районе почему-то толстые и
некрасивые) говорит, что Михаил Павлович у себя, и я прохожу к нему в кабин
ет. Вхожу(один, женщины пока остаются в приемной.
Конец рабочего дня. Михаил Павлович сидит, но не за своим письменным стол
ом, а за маленьким столиком сбоку от него, с ним секретарь райкома партии (
кажется, второй, по идеологии) и они играют в шахматы. Мое появление у себя
в кабинете он встречает с явным недоумением, не предлагает мне сесть и не
оставляет шахмат, лишь несколько от них отстраняется, вскидывает на меня
крайне удивленный взгляд. Почему?
У меня, наверное, очень взъерошенный вид, вот почему он так и удивлен, сооб
ражаю я и спешу ему рассказать о причине такого своего неожиданного прих
ода, но чем дольше он меня слушает, тем большее удивление выражает его лиц
о, И причина этого, по-моему, совсем не в моем рассказе. В чем же тогда?
Я должен сразу сделать одно небольшое пояснение. Не любят (и имеют, к сожал
ению, для этого достаточно оснований) многие мои колеги из прокуратуры и
из милиции дела семейного характера. В прокуратуру (в милицию) прибегает
рыдающая жена и умоляет, чтобы ее мужа поскорее привлекли к ответственно
сти да понадежнее упрятали за решетку: он Ц и дебошир, и пьяница, он избив
ает детей и тому подобное. А еще неделю или две спустя она снова прибегает
, но уже чтобы его поскорее выпустили. Потому что никакой он, оказывается,
не дебошир, ничего она такого не говорила Ц это ее заставили говорить. И «
бумагу» (жалобу) тоже заставили подписать. Против супруга и отца детей, пр
отив единственного их кормильца. Кто заставил? Прокурор, начальник милиц
ии. А как же? Он писал, она только подписывала: она ж неграмотная… И последс
твия для прокурора или начальника милиции бывают самыми неприятными.
И вот Михаил Павлович явно озадачен моим появлением да еще с двумя женщи
нами, о которых я успел ему рассказать, до сих пор не сообразив предложить
мне стула, хотя сам сидит. Сидит настороженный и смотрит на меня так, словн
о бы ожидает от меня какого-то подвоха. Не могу же я знать Ц они мне об этом
не сказали и не сказала толстая Катя, Ц что Пухтевич и Гринченко успели
уже у него побывать и что это он сам, желая, должно быть, от них избавиться, н
аправил их ко мне. Чтобы написать им исковые заявления в Березовский, по м
есту жительства ответчика.
Ц О возрасте ребенка и о возврате денег, Ц так он это теперь и мне поясня
ет. И вопросительно на меня смотрит. Ц А что же еще?
Нет, положение Михаила Павловича, конечно, незавидное. К тому же наш разго
вор происходит в присутствии райкомовского секретаря. Тот Ц член бюро,
а Михаил Павлович только мечтает таковым стать. Даже его заместитель Пав
лик Горогуля, курирующий соседний Глусский район, где нет пока собственн
ой прокуратуры, Ц член тамошнего бюро, а вскоре, как известно всем, стане
т и тамошним прокурором. И так просто отмахнуться от участия в этом деле М
ихаил Павлович не может. Он поэтому очень-очень возмущается подлостью н
егодяя Пухтевича, не жалеет для него никаких красок («Мошенничество ведь
? Чистое мошенничество? Статья сто пятидесятая «а» Ц так ведь?). Но в то же в
ремя явно семейный, гражданский характер этого дела тоже не дает вроде б
ы ему оснований…
Я не знаю, мне трудно дать название тому, что я испытал, когда все это от нег
о услышал и не сразу, но некоторое время спустя начал понимать суть услыш
анного. Оно было похоже па физическую боль и такую же боль мне хотелось пр
ичинить и ему, всему вообще человечеству… Но я, конечно, никому ничего не п
ричинил, а только говорил, доказывал, быстро исчерпав весь запас слов, кот
орые можно произносить в официальном месте, и продолжал стоять, не зная, ч
то делать дальше. А главное, я понимал, что уходят бесценные минуты, в тече
ние которых можно еще надеяться задержать Пухтевича Ц с каждой минутой
эта надежда улетучивалась, превращалась в дым…
И вот я опять говорил, долдонил одно и то же, повторяя в десятый, может быть,
в сотый раз, какой это редкий негодяй, Пухтевич, и как необходимо его задер
жать, хотя бы ради ребенка, не жалел красок. Михаил Павлович был снова нево
змутим, сидел со сложенными перед собой руками и слушал Ц очень-очень сп
окойный человек, очень рассудительный, все для себя решивший и не остави
вший места ни для каких инотолкований.
Но он был еще и очень непростым человеком, наш Михаил Павлович! Он не так п
росто сказал свое «нет». Вызвал из приемной Пухтевич и Гринченко и внима
тельнейшим образом выслушал в моем присутствии и их. Выслушивал как бы д
аже опять-таки сочувствуя, переживая. А потом позвонил в Минск, в областну
ю прокуратуру, и, изложив все дело так, чтобы и там сказали «нет», снова про
изнес его как уже окончательное, но идущее не от него самого, а откуда-то о
ттуда, сверху Ц разве он волен не подчиняться тому, что решено наверху?
А я смотрел на него, смотрел и на двух женщин, когда
смысл того, что говорил Михаил Павлович, стал им понятен, и опять на него, и
тоже, кажется, что-то начинал пони, мать, и с опозданием, с обидным опоздани
ем молодости, которую иногда буквально ненавидишь, вспоминая о том, как ч
асто ты в то время позволял себя морочить…
Уходя, я все же его предупредил Ц и сказал это уже без всяких эмоций, сухо
и по-деловому: сухой деловой разговор двух юристов, Ц что считаю его дей
ствия неправильными и незаконными, а наш спор с ним неоконченным. Он отве
тил: «Сколько угодно! Можете жаловаться на меня и в областную прокуратур
у, и вообще куда захотите!» Ц Я пообещал, что непременно буду жаловаться.
На том мы с ним и расстались.

* * *

Что я мог еще сделать? Продолжать здесь наши словопрения, ставшими совер
шенно бессмысленными? Ринуться в погоню за преступником? Или же, действи
тельно, как советовал Михаил Павлович, составить исковые заявления в Бер
езовский народный суд Свердловской области и ждать несколько месяцев, м
ожет быть, полгода пока их там рассмотрят и пока негодяй Пухтевич пропье
т и прогуляет все уворованные им деньги, а ребенка… Кто может знать, что пр
идет в голову такому негодяю в отношении ребенка? Ведь и украл он его у мат
ери с единственной целью избавиться от алиментов…
Вернулся я в консультацию совершенно подавленный. Работать в тот день я
уже не мог и отпустил всех, кто меня еще там ждал. Обе женщины тоже приплел
ись вслед за мной, сидели и плакали. От меня они, похоже, не собирались уход
ить вообще. Я успокаивал их, пообещал что-нибудь для них сделать: написать
, например, в газету. Сказал это просто так, не думая, что напишу, потому что
не думал, чтобы в какой-либо солидной газете, той же «Советской Белорусси
и», скажем, где меня не так уж и хорошо знают, вот так без проверки, без согла
сований и обсуждений взяли и напечатали мой материал. Да и когда, помимо в
сего, они его там напечатают? Заявления в суд я им все-таки написал и тут же
послал кого-то из них на почту купит:, марки госпошлины. Потом, когда та вер
нулась (кажется, это была старуха), опять сказал, что напишу в газету, а она в
се, что я ей говорил, тут же с помощью жестов и мимики переводила Валентине
, которой такой язык был понятнее Ц смотрела на пальцы старухи, а мне кива
ла: так, так, дескать, напишите! Обязательно напишите! Я пообещал, что напиш
у обязательно.
Потом два или три дня я действительно писал статью Консультация была зак
рыта, куры радовались жизни Потом, написав и отпечатав, отнес показать ст
атью Пильгунову. Он прочитал: «Заметка хорошая, но, смотри, работать тебе п
осле этого у нас будет ох как трудно!». В тот же день рейсовым автобусом я о
твез статью в Минск.
«…странно нам все-таки пришлось поменяться с Вами ролями, уважаемый Мих
аил Павлович, когда я, адвокат, вынужден был настаивать на задержании пре
ступника, тогда как вы, прокурор района, взяли его под защиту!» Ц такими с
ловами, кажется, начиналась статья и называлась она «Открытое письмо про
курору Стародорожского района та. кому-то». Но это Ц подзаголовок. Было,
естественно, и заглавие, по его я уже и вовсе забыл. Помню только, что мне са
мому оно показалось несколько выспренним и крикливым, я добросовестно п
ытался придумать что-нибудь поскромнее, да так ничего и не придумал.

Глава VIII,
где автор обещает читателю подобие детектива, любовь, секс, много жестко
й драматургии и счастливый конец.

Я не стану рассказывать, как «пробивал» свою статью в редакциях минских
газет и притом еще умолял поскорее ее напечатать. Как ее там отвергали с п
орога, принимали, увечили до неузнаваемости, заставляя иногда это делать
и меня самого, вновь восстанавливали. Как, наконец, в своем первозданном в
иде она была опубликована газетой «Советская Белоруссия» и как сразу же
, буквально с первого дня завертелась вся наша прелестная партийная и су
дебно-прокурорская машина:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12