И тогда мне захотелось сделать для них что-то еще лучшее то, чего не может
дать в такой вот вечер ни самогон, ни даже записанная на магнитофонной ле
нте завораживающая музыка бразильских оркестров. На этажерке для книг с
реди кодексов, толстенных законодательных сборников и прочей муры нахо
дилось несколько небольших томиков стихов. Я выключал магнитофон, взял н
аугад один из этих томиков Ц это оказалась «Песнь о Гайавате» Ц и, раскр
ыв, тоже наугад, начал читать:

«Средь долины Тавазента,
В тишине лугов зеленых,
У излучистых потоков,
Жил когда-то Назадага.
Вкруг индейского селенья
Расстилались нивы, долы,
А вдали стояли сосны,
Бор стоял, зеленый Ц летом,
Белый Ц в зимние морозы,
Полный вздохов, полный песен…»

И нужно было видеть, как слушали эти люди, иные… которых не знали даже имен
и Бунина или Лонгфелло, никогда не слышали таких слов, как «Гайавата» или
«Навадага» как, с какими глазами и лицами слушали они великие и простые с
лова великой поэзии!
Было уже за полночь. Через несколько часов должно было наступить утро (мо
е утро начиналось рано, часов в шесть, а то и ранее этого), когда кто-нибудь
сильно забарабанит и дверь, в комнату ворвется струя обжигающего ледяно
го воздуха, а вместе с ним голос моей хозяйки: «Вы уже встали? До вас тут яка
ясь баба пришла!» А вслед за тем послышится голос и самой этой «бабы», клие
нтки, которая прямо с порога начнет живописать бесчинства пьяницы-мужа
или издевательства колхозного бригадира, ежеминутно перемежая свой ра
ссказ восклицаниями: «Ой, Божечки, Божечки!… Аблыкат! Залатенький! Я ж табе
ублагатвару!…»
И все-таки я не мог закрыть книгу и продолжал читать.
В глухом лесу, «в неприступных дебрях бора», как и в нашем Стародорожском
лесу, живут люди с. непохожими на наши именами, поверьями и обычаями но оче
нь похожие на нас, на всех людей мира. Они точно так же любят, страдают, при с
лучае обманывают друг друга и друг другу изменяют.
Они так же несовершенны, как мы, и так же одиноки… И мудрая старуха по имен
и Накомис так же, как наверное, старуха Мирониха, учит свою добрую, но непу
тевую дочь элементарной женской предусмотрительности:

«Ц О страшись, остерегайся

Меджекивиса, Венона,
Никогда его не слушай,
Не гуляй одна в долине,
Не ложись в траве меж лилий!»
Но не слушалась Венона,
И пришел к ней Меджекивис,
Темным вечером подкрался…
Там нашел ее коварный
Ветер западный Ц и начал
Очаровывать Венону…
И родился сын печали,
Нежной страсти и печали,
Дивной тайны Ц Гайявата!…»

За дверью в консультацию в ту ночь, как потом выяснилось, тихо плакала под
слушивавшая нас старуха.

Глава V.
Зима Ц весна шестьдесят первого года. События районного и нерайонного з
начения. Дело отцеубийцы Адама Зайца.

Зима в Старых Дорогах долгая и безрадостная. Поуезжади. студенты, городо
к опустел Черные избы «домов» под густым слоем снега (он иногда достигае
т высоты самого «дома») стоят, вжавшись в землю. Снег покрывает и все надво
рные строения, и все уменьшающиеся поленницы дров во дворах. Не квохчут к
уры. Тишина. Местечко засыпает.
По-прежнему, впрочем, активно работает несколько районных учреждений, в
том числе суд. Люди судятся, изобличают друг друга делят совместно нажит
ое имущество («раздел колхозного двора»), обирают или пытаются обобрать
друг друга… Живут!…
Произошло несколько событий районного и нерайонного значения. В доме ку
льтуры (так именуется теперь районный клуб) недавно назначенный заведую
щий этим учреждением, бывший учитель истории товарищ Ратнер прочитал ле
кцию о христианстве, где убедительно и неоспоримо доказал, что «Иисуса Х
ристоса» никогда не было Ц это солнечный миф. Напился героический гном
Фима и окончательно победил всех родственников жены. Фиму на это! раз заб
рали в милицию, и Пильгунов бегал его оттуда выручать.
И еще нагрянула из Минска жена Узлянера. Обошла все! еврейские дома, всем с
тарым еврейкам рассказала, какой ее муж необыкновенный мерзавец: берет н
аверное, взятки, дружит с этим подонком-адвокатом и не хочет с ней спать. П
еред отъездом она расколотила толстое, в полпальца, стекло на столе прок
урора.
Вот, собственно, и все главные события той зимы.
Да, совсем забыл. В доме культуры восьмидесятилетни» сапожник Кустанови
ч, постоянный участник художественной самодеятельности, вместе со свое
й старухой-женой пел белорусские народные песни, плясал «Павлинку» и вс
е такое. И как Мольер умер на сцене. Мир праху его!

* * *

С наступлением весны ничего вроде бы не изменилось и в моей консультации
. По утрам ко мне по-прежнему приходили мои клиентки (приходили очень рано
с рассветом, когда открывался маленький местный базарчик, на который им
ведь тоже нужно было еще успеть), я выслушивал их бесконечные истории, что
-то писал им, потом бежал в суд на зов секретаря Зиночки («Ой, бежите в суд, т
ам сейчас дело будет, и они хотят взять защитника!» Ц «Хотят пригласить з
ащитника?» Ц «Да, да, хотят нанять!»).
Или же, наконец, вместе с моими коллегами из суда и прокуратуры и неизменн
ым Фимой (Фима после пребывания в милиции заметно поскучнел), вместе с ним
и ехал в какую-нибудь деревню, чтобы там (ближе к народу!) выслушать уже в ли
цах какую-нибудь душераздирающую историю из его (народа) жизни. Сидел обы
чно чуть ли не до вечера и промерзшем за зиму и всегда полупустом сельско
м клубе.
В зале чадили керосиновые лампы, на степах, радуя душу, висели транспаран
ты с призывами и с сообщениями об успехах местных картофелеводов и механ
изаторов… В колхозе имени Скворцова и Майорова, где недавно побывало обл
астное радио и телевидение и вообще проходило большое партийное шоу (это
т колхоз считался лучшим в районе и ему торжественно было присвоено зван
ие колхоза коммунистического труда и быта) мы рассматривали дело о групп
овом изнасиловании сельской дурочки. Ее изнасиловали в пьяном виде трое
парней набравшихся по случаю этого праздника. На вопрос судьи Пильгунов
а, знает ли она этих парней и может ли их показать здесь, в зале, дурочка дов
ольно осмысленно ответила, что да, может, кривеньким пальчиком указала н
а всех троих подсудимых, сидевших в углу зала под охраной конвоя, в их числ
е и на моего подзащитного, а, несколько помедлив и вдруг радостно ослабив
шись, Ц и на прокурора Михаила Павловича, словно внезапно вспомнив о чем
-то особенно приятном, и на самого Пильгунова…
Впрочем, приблизительно через час после начала процесса все его немного
численные наблюдатели обычно уже спят, 4 иные из них еще и уютно при этом п
охрапывают…
А, между тем., если бы они не спали да еще и не похрапывали при этом, если бы м
огли слушать и понимать, какие удивительные человеческие трагедии иной
раз здесь перед ними разворачивались, какой обнаруживался схлест харак
теров, темпераментов и всего прочего, присущего только настоящей высоко
й драматургии!
Адам Заяц, девятнадцатилетний паренек, которого я защищал, по свидетельс
тву всех, был самый милый и застенчивый парень, во всей деревне, с какой-то
даже женственностью в характере. «Ото ж все равно как девушка, Ц говорил
и о нем, Ц ото ж даже пойдет с девчатами в лес собирать ягоды… Ну, вы знаете
, сколько вообще насобирают хлопцы? Вообще ж ничего! А этот, ей-богу, насоби
рает больше всех девчат вместе!… И вот этот Адам, в жизни своей и мухи не об
идевший, убил родного отца, подняв его на вилы. Убил потому, что не мог боль
ше терпеть его каждодневных издевательств над собой и над сестрой, над т
яжело больной матерью (мать недели через две после этого скончалась от р
ака, его постоянных пьяных ночных дебошей с матерщиной, с выталкиванием
из дома (и это нередко среди зимы, в самые лютые январские морозы!), с необхо
димостью неделями потом ютиться по чужим чердакам и чуланам. И когда оте
ц в очередной раз стал их всех троих выгонять на улицу («Вы тут кто? Я тут од
ин хозяин и персональный пенсионер, между прочим!»). когда при этом еще и с
хватился за вилы и полез на Адама, то Адам вырвал их у пего из рук и сам, слов
но бы на мгновение обезумев…
А потом он спал. Уснул здесь же, на пороге комнаты, возле трупа отца, и час ил
и два так рядом с трупом и проспал… Потом, проснувшись, аккуратно, как все
всегда делал вообще, пришивал к кальсонам оторвавшуюся во время борьбы и
драки пуговицу…
Адама Зайца я защищал со всем пылом молодости и со всей симпатией к этому
несчастному парню, который, как я уверен и сейчас, был доведен до крайност
и и совершил преступление в состоянии физиологического аффекта (сильно
е душевное волнение, снижающее контроль человека над своими поступками
), но доказать этого не смог. К восьми годам за совершение умышленного убий
ства приговорил его Минский областной суд, рассматривавший это дело у на
с в районе о выездной сессии. «Сработали» против него и его сон возле труп
а отца, и пришиваемая затем пуговица, а, главное, то. что пьяница-отец, как я
уже упоминал, был персональным пенсионером и в прошлом Ц отличником жел
езнодорожного транспорта, а Адам и его сестра, занятые последний год ухо
дом за больной матерью, на колхозные работы вообще не выходили, как указы
валось в их характеристиках, и выработали ничтожно малое количество тру
додней.
На это последнее обстоятельство более всего и упирал государственный о
бвинитель Ц приехавший из Минска, из областной прокуратуры, очень основ
ательный пожилой еврей с круглыми выпученными глазами и бугристым носо
м. Я сразу же его невзлюбил за его самоуверенность, непререкаемую глупос
ть и еще за то, как ни горько мне было это сознавать, что как боец, как сторон
а в несостязательном нашел отечественном уголовном процессе он с его на
бором своих безотказных идеологических штампов был намного сильнее ме
ня…
Значение этих штампов я тогда недооценил, и в этом был мой просчет, больше
налегал на психологию. Мать Адама была тоже женщиной деспотичной и вздор
ной, детей она терроризировала не менее, пожалуй, чем ее муж, но их она брал
а своими несчастьями, болезнью, и они, особенно бесхарактерный Адам, всег
да находились под двойным гнетом. Этот постоянный психический двойной г
нет, я убежден, и подготовил почву для трагедии. Но вот с этим-то и не хотел
согласиться прокурор, которого устраивала его черно-белая версия, как н
е может быть лучше вписывавшаяся в формулу обвинения в умышленном убийс
тве, убийстве, заранее задуманном и прочее.
Было, наконец, и еще одно обстоятельство, делавшее мою позицию небезупре
чной. Дело в том, что когда утром Адам и ею сестра пришли в сельсовет, чтобы
зарегистрировать смерть отца и получить разрешение на его похороны, они
сказали, что отец умер от алкогольного отравления Ц «сгорел от самогона
». А поскольку такое здесь не считалось чем-то из ряда вон выходящим, к том
у же в деревне старики постоянно видели пьяным, то им поверили, не застави
в даже предъявить хоть какое-либо заключение о причине его смерти. Впроч
ем, ни врача, ни даже фельдшера в деревне, скорее всего, не было.
Итак, обман брата и сестры поначалу ни у кого не вызвал подозрений. Но когд
а односельчане стали приходить, чтобы проститься с покойным, а были тут б
ольшие специалисты по части всего, что связано с самогоном, то они, эти «сп
ециалисты», сразу же заподозрили неладное («Немагчыма, как Яков згарэл о
т самагона!») и вызвал участкового, а уж он до всего доискался в течение не
скольких минут. К вопросу о составе преступления (умышленное, намеренное
убийство или аффект, где нет такого намерения, а все происходит сиюминут
но и притом вызвано какими-то неправомерными действиями самого потерпе
вшего) все это, конечно, не имело отношения, но на брата и сестру оно набрас
ывало неприятную тень, и хотя все им в общем сочувствовали, в том числе и п
редседательствующий по делу член областного суда, перевешивающими ока
зались приведенные негативные обстоятельства. Верховным судом Белорус
ский приговор был отменен и дело направлено на новое рассмотрение (оно с
лушалось в новом составе суда и даже с новым прокурором, поскольку преды
дущий, с бугристым носом, к тому времени успел умереть), но и новый суд, кото
рый, хотя и отнесся к моим аргументам более уважительно и даже вписал нек
оторые из них в свой приговор, в итоге не решился ни на что иное, как повтор
ить выводы предыдущего и все осталось, как было.
В спасители человечества, вытягивающего своих клиентов «с под петли», мо
я хозяйка определить меня, одним словом, явно поторопилась!

* * *

Итак, на дворе Ц снова весна. Солнце, гомон ручьев и птиц, сшибки женщин на
мокрых узких досточках тротуаров…
Помимо важнейших событий местного, стародорожского, значения, о которых
было рассказано в начале этой главы.
Ц еще два значения всесоюзного. Очень похорошели девушки. Повсюду. В Ста
рых Дорогах их впрочем весной редко увидишь Ц все они разъехались к нач
алу учебного года и до середины лета их здесь не будет, но я представляю се
бе, как выглядят они сейчас в Одессе! И второе Ц «денежная реформа», девал
ьвация.
Тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Поменяли деньги. Их обменяли из
расчета десять к одному и почти сразу же везде цены поползли вверх. Неизм
енными они остались, кажется, только у местного парикмахера Сенкевича, д
а у меня. Составление искового заявления, например, стоившее до реформы д
вадцать рублей, теперь стоит два, и мои клиентки, прекрасно знающие эту ци
фру тем не менее, придя ко мне в консультацию, всякий раз не забывают освед
омиться:
Ц Два Ц гэта по-новому ти по-старому?
Ц По-новому конечно, Ц отвечаю я.
Ц Да-а?

Глава VI.
Весна, любовь, надежды и исковые заявления

С началом весны шестьдесят первого года в мою маленькую консультацию на
род буквально повалил валом. Это было время хрущевской «оттепели». Тысяч
и несчастных людей, репрессированных в сталинские времена, приобрели во
зможность добиться реабилитации, получить хоть какую-то материальную к
омпенсацию за свои страдания и свое разоренное хозяйство. И множество лю
дей Ц чаще всего уже не он и сами, а их вдовы или дети Ц приходили теперь к
о мне каждый день, чтобы рассказать свои ни с чем не сравнимые истории и со
ставить заявления (жалобы?) в некие могущественные учреждения б Москве.
И, Боже мой, каких только историй Ц местных, стародорожских и совсем дале
ких от наших Старых Дорог Ц довелось мне наслушаться в эти весенние сол
нечные дни, посланные словно бы самим Богом на землю для любви и радости!…

Страшные истории своих скитаний по лагерям и пересыльным тюрьмам расск
азывали неторопливый, основательный белорусский крестьянин из Ошмян и
еврей-переплетчик из Минска, за год до того, как попасть в сионисты и полу
чить; свои десять лет без права переписки делавший переплет к изданной в
пяти экземплярах книге стихов белорусских поэтов в подарок Сталину к ег
о, Сталина, семидесятилетию… И кто-то еще, и еще…
Гале Ураловой из небольшого подмосковного города Ногинска (не помню уж,
каким образом попала,она ко мне), когда в тридцать седьмом году арестовал
и ее отца, главного режиссера и актера тамошнего драматического театра,
а семью выбросили на улицу, было всего два «года. «Как волчица с волчонком
в зубах» Ц афоризм самой Гали, Ц петляла ее несчастная мать с ней, двухл
етней, по дорогам (по железнодорожным шпалам, в том числе) Саратовской обл
асти и Сибири, Крыма и Одессы, Брянщины и Белоруссии, там, где ее никто не зн
ал, минуя ловушки и капканы НКВД, чтобы с помощью Божьей остаться по эту ст
орону лагерей для семей, врагов народа.
Мать, как отец, тоже актриса, но еще по счастью и прекрасная машинистка, пе
чатавшая всеми десятью пальцами вслепую и молниеносно Ц ее охотно брал
и на работу в редакции газет, несмотря на некие пробелы в биографии, от нач
ала до конца, конечно, ею выдуманной, и в каждой из них она работала в течен
ие нескольких недель или только дней, когда ее интеллигентность, пугающа
я ее грамотность да, наверное, самый ее облик начинали вызывать подозрен
ие у сотрудников редакции.
Спали, не раздеваясь и не снимая обуви, на редакционных смолах. Зарплата м
атери Ц тридцать рублей в месяц. Минус вычеты, минус Сталинский заем Ц э
то вообще голодная смерть И вот пока по вечерам мать в редакции газеты «С
талинский путь» в Феодосии или газеты «Победа» в городе Красный Кут отст
укивала на машинке чьи-то хвалебные высокопатриотические статьи, двухл
етняя девочка «с мудростью старухи» (выражение опять-таки Гали) с неболь
шой торбочкой в руках рылась в мусорных ящиках и дворовых помойках, выис
кивая в них то, что еще могло быть пригодным в качестве пищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12