И получаю замечание председательствующе
го («Снимаю вопрос! Пытаетесь оказать давление на свидетельницу»). Но нео
жиданно меня поддерживает прокурор: «Насчет детских глаз я не знаю, Ц бр
осает он с места Ц а вот ходатайство адвоката о следственном эксперимен
те, если оно будет заявлено, поддержу. Тогда уж действительно все, может бы
ть, до конца станет ясно».
Удивительный этот человек, Розов, он помог мне и разговорить свидетельни
цу (видела она, всех, ясное дело, видела!) и обосновал в своей прокурорской р
ечи, то есть еще до меня невиновность моего подзащитного по основному эп
изоду обвинения Ц убийству, Ц причем сделал это с высоким профессиона
лизмом, с блеском, но вот по второму эпизоду, куда менее значительном» Ц п
о обвинению в самогоноварении, Ц по которому тому и всего-то грозил срок
до двух лет лишения свободы… Он не был бы Розовым, не был бы прокурором, пл
оть от плоти своего ведомства, если бы не попытался отстоять позицию обв
инения хоть в этом. Иначе следовало признать, что человека посадили зазр
я и продержали в заключении около двух месяцев в силу совершенно очевидн
ой следственной ошибки? Он попросил для Авхимовича все два года и не как-н
ибудь там условно Ц реально, и обвинение в этой части нужно было уже отме
сти мне. Причем, по-видимому, я проделал это тоже достаточно четко: Авхимо
вич был оправдан и по эпизоду самогоноварения и тут же в зале суда из-под
стражи освобожден.
А еще несколько дней спустя мне довелось вкусить первые плоды известнос
ти, которые принес мне мой скромный успех в глусском деле. Слух о нем дости
г Старых Дорог уже на другой день (слухи в этих местах распространяются в
ообще чрезвычайно быстро), и вот на другой или на третий день я был приглаш
ен на совещание в райком партии, где узнал, что в порядке поощрения, что ли,
включен в бригаду по изъятию самогонных аппаратов.
От предложенной чести я, впрочем, отказался: помогло то, что в день, когда в/
масштабах всего нашего района должно было проводиться это мероприятие,
мне предстояло выступать в кассационной инстанции областного суда, в Ми
нске. Я сказал об этом, меня поддержал наш районный прокурор и меня нехотя
освободили. Когда несколько дней спустя я возвратился из Минска, то узна
л, что мероприятие прошло успешно и без моего участия, по району изъято тр
иста шестьдесят пять аппаратов (запомнил это число по количеству дней в
году). В каждом селе колхозники сами охотно выносили и сдавали свои стары
е аппараты, чтобы тут же их заменить новыми…
Глава IV.
Автоинспектор Донцов, следователь Узлянер и другие мои приятели. Геогра
фические и духовные ориентиры бабки Миронихи, или Старые Дороги, как цен
тр мироздания. Взятка.
Я еще ничего не рассказал о моих друзьях и о том, где и как протекала моя по
слеконсультационная, послеслужебная жизнь.
Она в основном протекала в той же консультации, служившей мне одновремен
но и квартирой. И сюда по вечерам Забредали иногда ко мне «на огонек» мои п
риятели Ц помощник прокурора Павлик Горогуля, румяный неунывающий чел
овек лет тридцати пяти, очень уверенно глядящий в собственное будущее, и
следователь Евгений Абрамович Узлянер.
Внешне Евгений Абрамович напоминал дух, который не особенно нравился эт
от умный, сдержанный человек, может быть, только несколько застенчивый, д
аже робкий, потому что так уж нескладно сложилась его жизнь. С женой он не
поддерживал отношении, жил вдвоем с шестнадцатилетним оболтусом-сыном
в маленькой пристройке к прокуратуре типа сарайчика, а то и вообще один в
своем служебном кабинете, спал па столе, а почти всю свою небольшую следо
вательскую зарплату отсылал той же жене в Минск, только бы она не появлял
ась у нас с Старых Дорогах и не терзала его своей совершенно патологичес
кой ревностью. При этом был он еще человеком немножко смешным некоей сво
ей явной старомодностью.
Внешне Евгений Абрамович напоминал дух, который не успел облечься в плот
ь, до того он был длинен и тощ, лицом походил па Мефистофеля, а сердце его пр
инадлежало полногрудой Фаине Марковне, завучу средней школы. Когда Евге
ний Абрамович, идя по улице или прогуливаясь со мной го вечерам в городск
ом парке (самое прекрасное в городке место) случайно встречал Фаину Марк
овну, он непременно останавливался, наклонялся, чтобы поцеловать ей руку
, при этом конфузливо улыбался, краснел и весь как бы превращался в почтит
ельное внимание и в прямой угол. А коварная Фаина Марковна, хотя и отвечал
а на его улыбки и весьма даже обнадеживающе, все же смотрела только на кре
пыша Павлика, если он с нами прогуливался, или еще на одного нашего прияте
ля, автоинспектора Васю Донцова, большого, сильного, как Поддубный, и побе
дительно великолепного. «Ой, не люблю я вашего Узлянского!» Ц не раз гово
рила моя хозяйка, нарочито искажая фамилию моего интеллигентного друга,
который никак не соответствовал ее представлениям о мужской красоте и к
тому же всегда был до обидного убого одет. Она не прощала ему выгоревшего
форменного кителя и рубахи с десятком штопок, сделанных неумелой мужско
й рукой («Слухайте, чтобы мужчина не мог себе найти женщину и сам стирал и
штопал свои рубахи?!»). Не прощала, должно быть, и его бесплотности («Слухай
те, он что-то вообще кушает?»), и даже того, что он слишком засматривается на
грудь прекрасной завучихи. Потому что никогда ему этой груди не увидеть,
не стесненной узким швейпромовским лифчиком и не спрятанной под шевиот
ом скромного учительского жакета, а, буде истерзанная одиночеством и тос
кой Фаина Марковна и решится ее обнажить, то сделает это она «как-нибудь н
е для вашего Узлянского, можете быть уверены!», язвительно замечала стар
уха и улыбалась всеми своими морщинами.
Я уже говорил, что устройством моей судьбы занимались в районе буквально
все, та же старуха, величайшая в мире моралистка и сводня одновременно. Он
а рассказывала, например:
Ц Встретила сегодня мадам Лозовую, медсестру из поликлиники. Спрашивае
т: «Как там, между прочим, ваш аблыкат, симпатичный, между прочим, говорит, п
арень!… А вы, говорит, между прочим, кажется, собирались зайти ко мне в гост
и (все у нее «между прочим»!), хотели посмотреть на мои цветочки… А мой дура
к, говорит, вчера уехал на месяц па курсы повышения квалификации…»
Нет! Ц негодует старуха. Ц Нет, вы мне только скажите, какие теперь женщи
ны?! Какие они все бессовестные и какая хадость! Муж 'Только вчера уехал! Уе
хал только на один месяц, не на год, не на десять лет, а она уже зовет «аблыка
та»! «Между прочим»!… Нет, вы мне скажите, какие они все хадость и вообще Ц
тьфу!… Ц И, не переводя дыхания Ц Так когда мы пойдем?
Старуха Мирониха (ее фамилия была Мирон) была едва ли не самым светлым явл
ением в моей несколько тускловатой стародорожской жизни. Все она знала,
всему давала весьма нелицеприятные оценки (и весьма точные, кстати!) или д
елала такие неожиданно курьезные заключения, что, слушая ее, нельзя было
удержаться от смеха.
Ц Сима, Ц говорила она, обращаясь к дочери, Ц Сима, ты посмотри, наш квар
тирант Сергей Владимирович Ц не еврей, а какой хорош человек?!.
Причем Ц хитрейшая старушенция! Ц такое заключение она могла сделать
после дичайшего скандала, который я ей устраивал (и, кстати, нередко) из-за
грязи на кухне: все-таки моя приемная! Там никогда не сметаемая с потолка
пиратскими флагами свешивалась копоть, и я кричал, что сам тоже вскоре ст
ану пиратом, построю фелюгу, а ее, старуху, поеду продавать в Басру на нево
льничий рынок… Или из-за кур, которыми постоянно был загажен на кухне пол
: кур я обещал передушить всех до одной, как фараон младенцев. И она умилял
ась:
Ц Сима, посмотри, Сергей Владимирович знает за фараона! Нет, слухайте, вы
все-таки еврей, нет? И совсем-совсем не понимаете по-еврейски?
Жила старуха с дочерью, с этой самой Симой, всегда улыбающейся женщиной л
ет сорока, очень небольшого роста, как и сама старуха, и с лицом, похожим па
печенное яблочко, этакой профессиональной «хохотушкой» и «веселюшкой»
(Сима работала пионервожатой), и с обожаемым вечно что-то жующим внуком С
ененькой. А вот с зятьями ей не повезло. Один зять был пьяница Ц «Еврей-пь
яница Ц вы это себе представляете?!» Другой Ц другого звали Ичике, это и
был Сененькин отец Ц месяцами нигде не работал, жалуясь на здоровье, на а
нтисемитизм всех своих начальников и ожидая, видимо, когда это явление в
нашей стране окончательно искоренится. По полгода он нигде не работал, п
росиживал у своей матери в Бобруйске, а отвратительная эта его мамаша по
имени Ципе-Буре, тоже ни одного дня в своей жизни не работавшая, еще и прощ
ряла его в его безделии. Она якобы утверждала, что Ичике вообще не должен р
аботать, а должен лишь «эс», «гринк», «фарц» («Вы совсем не понимаете по-ев
рейски? Ах, да, я уже спрашивала»), что означает: кушать, пить и… я извиняюсь,
делать по-большому»…
Вот так, со слов моей хозяйки, якобы утверждала эта отвратительная особа,
толстая, как бочка, и глупая как старик Срулевич, местный сектант, уже лет
десять подряд ожидающий конца мира, лежа в гробу на чердаке своего дома, а
по прозвищу «Ципе-Буре мид глеклах», что означает: Ципа. Бура с бубенчикам
и, придурковатая… А работать за него, заключала старуха, должна Сима. Несч
астная Сима, пионерский работник с грошовой зарплатой и ненасытным Сене
нькой…
Но и все это тоже не самое худшее. Худшее то, что со временем Сима стала влю
бляться в своих вчерашних пионеров, едва они достигали шестнадцати Ц ил
и даже пятнадцатилетнего возраста, и за каждого еще и норовила выйти зам
уж!
Старуха, рассказывая об этом, порицала Симу, но туг же ее и оправдывала.
Ц Понимаете, как она говорит, так она права, Ц объясняла она мне. Ц Маль
чику Ц шестнадцать, но ведь уже пошел семнадцатый, а вернется из армии, ем
у все двадцать будет. А Симе тоже только недавно исполнилось тридцать де
вять, все время было тридцать восемь, даже только тридцать восьмой. Лет та
к через десять они вообще будут одинаковые… И мать мальчика, если хотите
знать, не против. Она говорит: «Вернется дите с армии, хотя б попадет в хоро
шие руки!» А что?
Нет, конечно, когда по утрам на кухне старуха развлекает меня подобными р
азговорами, кошки скребут у нее на душе Ей стыдно за непутевую свою дочь, з
а ночные ссоры, которые между ними иногда происходят при обсуждении, по-в
идимому, всех таких матримониальных вопросов и которые слышны во дворе и
поэтому в маленьком городишке всем известны, стыдно и, должно быть, необы
кновенно больно. Но дочь она никогда не осуждает. Осуждает и во всем винит
только негодяя Ичике с его ленью и его мерзостную с широченным задом и ра
зрушительной антисемейной философией мамашу:
Ц «Ичике Ц эс, Ичике Ц тринк и Ичике Ц фарц!»
Повторяя это, она всякий раз оживляется, веселеет. И вдруг уже совсем-совс
ем становится веселой и даже словно бы молодеет на глазах.
Ц Ой, слухайте, вы, еще не знаете… не знаете, как ночью Ципе-Буре ходит на в
едро, так это ж концерт!… Ц кричит вдруг она и сама очень-очень весело и гр
омко этому смеется. Грешен, но не могу удержаться о г смеха и я.
* * *
Ц Ой, не люблю я вашего Узлянского, не люблю Ц и все. Ой, вы меня простите, у
вашего Узлянского, «як у того жида Ц ни сраки, ни вида!…»
Но недолюбливала старуха моего независимого приятеля-следователя, я ду
маю, главным' образом, из-за этой его независимости: чем-то он должен был ей
напомнить летуна Ичике, тоже ведь оставившего семейный очаг ради каких-
то непонятных ему самому грез.
По вечерам мы иногда встречались с Евгением Абрамовичем на улице и тогда
отправлялись с ним в городской парк, шли в кино или даже на танцплощадку,
причем туда, чтобы потанцевать, шел один я, а Евгений Абрамович лишь издал
и наблюдал за танцующими стоя за высокой деревянной изгородью, над котор
ой смешно высилась его голова с узким продолговатым лицом и всегда неско
лько удивленными глазами, напоминая голову жирафа над изгородью в звери
нце.
Иногда, впрочем, прежде, чем пойти в парк, мы заходили в небольшой ресторан
, что находился возле самого этого парка. Здесь по вечерам всегда было нем
ноголюдно и необыкновенно уютно, а кухней здесь командовал добрейший ст
арик-татарин с грозной ханской фамилией Довлет-Гиреев, непревзойденный
мастер по приготовлению татарского азу. Вегетарианец Евгений Абрамови
ч не прикасался к азу, как и к другим мясным блюдам, любил жареную картошку
(единственное, что он мне позволял для него заказать), но уж ее-то он поглощ
ал в огромных количествах, и старик-повар, который всегда сам принимал у н
ас заказ и сам же его выполнял, зная об этом, приносил целую ее гору. Если же
к своему азу и картошке я заказывал маленький графинчик водки, Евгений А
брамович говорил, что это уже я затеял настоящее пиршество, «самое насто
ящее пиршество» и укорял меня взглядом. Ц «Ну с чего бы это?!»
Ц С того, Ц обычно отвечал я, Ц что оба мы устали и чертовски голодны. Чт
о имеем право на личное счастье, пусть хоть такое небольшое, как этот ужин
в приятной, человеческой обстановке. И потому, наконец, что рядом с нами су
ществует замечательный мирный татарин, который сейчас нам принесет это
счастье в виде двух своих блюд и стеклянного графинчика, тогда как мог бы
принести горе и смерть.
И в ожидании нашего друга-повара конечно же, не упускал случая подтверди
ть свою мысль, так сказать, поэтически, потому что всегда, сколько себя пом
ню, любил читать стихи, а Евгений Абрамович, как оказалось, любил их слушат
ь.
«Уже снежок февральский пла
кал,
Трава пробилась кое-где,
И был посол московский на кол
Посажен крымцами в Орде.
Орел Ц могильник, в небе рея,
Видал меж туек наяву:
Внизу мурзы Довлет Гирея
Вели ордынцев па Москву…
И били в било па Пожаре,
Собраться ратникам веля,
И старцы с женами бежали
Сидеть за стенами кремля…
Дмитрий Кедрин. Конь.
Ц Евгений Абрамович, откуда у нас в районе татары?
Ц А откуда французы? Ц вопросом на вопрос отвечал он. Ц Целые французс
кие деревни? Надо знать историю, дорогой Сергей Владимирович, историю эт
ого удивительно интересного края, возникновение городов на Магдебургс
ком праве. Татары-воины, ремесленники и купцы-армяне, финансисты-евреи
Ц их приглашали сюда еще умные литовские господари и польские короли. Д
ругое дело Ц французы, эти осели здесь во время отступления Наполеоновс
ких войск. Красавцев-гренадеров двухметрового роста, израненных и обмор
оженных, полуживых, выволакивали из-под снега и льда наши сердобольные б
елорусские женщины, отогревали их па своих жарких грудях, рожали от них д
етей. И вот теперь у нас Ц несколько так называемых «французских» дерев
ень. Все Ц «французы», хотя французского языка никто, ни один человек там
не знает, все, конечно же, католики и все носят «сабо». И колхозный конюх Бе
зансон Ц вчера я его допрашивал вполне уже по-нашински поджигает хату с
воего соседа механизатора Ренара, а Ренар Ц и тоже по-нашински Ц так его
за это дубасит, что ломает ему два ребра, осколок ребра упирается в легкое
, и в результате «тяжкие телесные повреждения, опасные для жизни в момент
причинения»… И все из-за того, что Безансон прятал у себя на огороде в соб
ачей будке бутылку водки (от жены прятал, чтобы не заела жена Ц «каб жонка
не заела, гэтая сучка Мария-Гортензия»), а хитрюга Ренар (у пего и фамилия с
оответствующая Ц лисица), Ренар это увидел, сумел обмануть и хозяина и ег
о пса и выкрал бутылку. Ну, и тут честный Безансон, конечно, обиделся: собак
у убил и пошел жечь хату соседа… Будете кого-нибудь из них защищать?…
* * *
Городской парк (он назывался в то время Комсомольским парком) был как я уж
е говорил, самым приятным в райцентре местом Он утопал в зелени, танцплощ
адку по вечерам заполняли красивые, вполне городского вида девушки-студ
ентки, приехавшие из Минска и Ленинграда, даже из Москвы на летние канику
лы к своим унылым полудеревенским родителям. Играла радиола. Там потанце
вав один или два танца с какой-нибудь беловолосой красавицей, я возвраща
лся к своему приятелю. Евгений Абрамович, поджидавший мент за забором и о
ттуда за мной наблюдавший, хвалил меня за смелость (правильнее было бы по
хвалить за наглость, потому что танцевал я отвратительно) и мы шли гулять
дальше. Если же я и его звал на танцплощадку, он до самого неба взмахивал д
линными, похожими па две жерди руками, на лице его отображался ужас челов
ека, которого сейчас кастрировать будут, кричал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
го («Снимаю вопрос! Пытаетесь оказать давление на свидетельницу»). Но нео
жиданно меня поддерживает прокурор: «Насчет детских глаз я не знаю, Ц бр
осает он с места Ц а вот ходатайство адвоката о следственном эксперимен
те, если оно будет заявлено, поддержу. Тогда уж действительно все, может бы
ть, до конца станет ясно».
Удивительный этот человек, Розов, он помог мне и разговорить свидетельни
цу (видела она, всех, ясное дело, видела!) и обосновал в своей прокурорской р
ечи, то есть еще до меня невиновность моего подзащитного по основному эп
изоду обвинения Ц убийству, Ц причем сделал это с высоким профессиона
лизмом, с блеском, но вот по второму эпизоду, куда менее значительном» Ц п
о обвинению в самогоноварении, Ц по которому тому и всего-то грозил срок
до двух лет лишения свободы… Он не был бы Розовым, не был бы прокурором, пл
оть от плоти своего ведомства, если бы не попытался отстоять позицию обв
инения хоть в этом. Иначе следовало признать, что человека посадили зазр
я и продержали в заключении около двух месяцев в силу совершенно очевидн
ой следственной ошибки? Он попросил для Авхимовича все два года и не как-н
ибудь там условно Ц реально, и обвинение в этой части нужно было уже отме
сти мне. Причем, по-видимому, я проделал это тоже достаточно четко: Авхимо
вич был оправдан и по эпизоду самогоноварения и тут же в зале суда из-под
стражи освобожден.
А еще несколько дней спустя мне довелось вкусить первые плоды известнос
ти, которые принес мне мой скромный успех в глусском деле. Слух о нем дости
г Старых Дорог уже на другой день (слухи в этих местах распространяются в
ообще чрезвычайно быстро), и вот на другой или на третий день я был приглаш
ен на совещание в райком партии, где узнал, что в порядке поощрения, что ли,
включен в бригаду по изъятию самогонных аппаратов.
От предложенной чести я, впрочем, отказался: помогло то, что в день, когда в/
масштабах всего нашего района должно было проводиться это мероприятие,
мне предстояло выступать в кассационной инстанции областного суда, в Ми
нске. Я сказал об этом, меня поддержал наш районный прокурор и меня нехотя
освободили. Когда несколько дней спустя я возвратился из Минска, то узна
л, что мероприятие прошло успешно и без моего участия, по району изъято тр
иста шестьдесят пять аппаратов (запомнил это число по количеству дней в
году). В каждом селе колхозники сами охотно выносили и сдавали свои стары
е аппараты, чтобы тут же их заменить новыми…
Глава IV.
Автоинспектор Донцов, следователь Узлянер и другие мои приятели. Геогра
фические и духовные ориентиры бабки Миронихи, или Старые Дороги, как цен
тр мироздания. Взятка.
Я еще ничего не рассказал о моих друзьях и о том, где и как протекала моя по
слеконсультационная, послеслужебная жизнь.
Она в основном протекала в той же консультации, служившей мне одновремен
но и квартирой. И сюда по вечерам Забредали иногда ко мне «на огонек» мои п
риятели Ц помощник прокурора Павлик Горогуля, румяный неунывающий чел
овек лет тридцати пяти, очень уверенно глядящий в собственное будущее, и
следователь Евгений Абрамович Узлянер.
Внешне Евгений Абрамович напоминал дух, который не особенно нравился эт
от умный, сдержанный человек, может быть, только несколько застенчивый, д
аже робкий, потому что так уж нескладно сложилась его жизнь. С женой он не
поддерживал отношении, жил вдвоем с шестнадцатилетним оболтусом-сыном
в маленькой пристройке к прокуратуре типа сарайчика, а то и вообще один в
своем служебном кабинете, спал па столе, а почти всю свою небольшую следо
вательскую зарплату отсылал той же жене в Минск, только бы она не появлял
ась у нас с Старых Дорогах и не терзала его своей совершенно патологичес
кой ревностью. При этом был он еще человеком немножко смешным некоей сво
ей явной старомодностью.
Внешне Евгений Абрамович напоминал дух, который не успел облечься в плот
ь, до того он был длинен и тощ, лицом походил па Мефистофеля, а сердце его пр
инадлежало полногрудой Фаине Марковне, завучу средней школы. Когда Евге
ний Абрамович, идя по улице или прогуливаясь со мной го вечерам в городск
ом парке (самое прекрасное в городке место) случайно встречал Фаину Марк
овну, он непременно останавливался, наклонялся, чтобы поцеловать ей руку
, при этом конфузливо улыбался, краснел и весь как бы превращался в почтит
ельное внимание и в прямой угол. А коварная Фаина Марковна, хотя и отвечал
а на его улыбки и весьма даже обнадеживающе, все же смотрела только на кре
пыша Павлика, если он с нами прогуливался, или еще на одного нашего прияте
ля, автоинспектора Васю Донцова, большого, сильного, как Поддубный, и побе
дительно великолепного. «Ой, не люблю я вашего Узлянского!» Ц не раз гово
рила моя хозяйка, нарочито искажая фамилию моего интеллигентного друга,
который никак не соответствовал ее представлениям о мужской красоте и к
тому же всегда был до обидного убого одет. Она не прощала ему выгоревшего
форменного кителя и рубахи с десятком штопок, сделанных неумелой мужско
й рукой («Слухайте, чтобы мужчина не мог себе найти женщину и сам стирал и
штопал свои рубахи?!»). Не прощала, должно быть, и его бесплотности («Слухай
те, он что-то вообще кушает?»), и даже того, что он слишком засматривается на
грудь прекрасной завучихи. Потому что никогда ему этой груди не увидеть,
не стесненной узким швейпромовским лифчиком и не спрятанной под шевиот
ом скромного учительского жакета, а, буде истерзанная одиночеством и тос
кой Фаина Марковна и решится ее обнажить, то сделает это она «как-нибудь н
е для вашего Узлянского, можете быть уверены!», язвительно замечала стар
уха и улыбалась всеми своими морщинами.
Я уже говорил, что устройством моей судьбы занимались в районе буквально
все, та же старуха, величайшая в мире моралистка и сводня одновременно. Он
а рассказывала, например:
Ц Встретила сегодня мадам Лозовую, медсестру из поликлиники. Спрашивае
т: «Как там, между прочим, ваш аблыкат, симпатичный, между прочим, говорит, п
арень!… А вы, говорит, между прочим, кажется, собирались зайти ко мне в гост
и (все у нее «между прочим»!), хотели посмотреть на мои цветочки… А мой дура
к, говорит, вчера уехал на месяц па курсы повышения квалификации…»
Нет! Ц негодует старуха. Ц Нет, вы мне только скажите, какие теперь женщи
ны?! Какие они все бессовестные и какая хадость! Муж 'Только вчера уехал! Уе
хал только на один месяц, не на год, не на десять лет, а она уже зовет «аблыка
та»! «Между прочим»!… Нет, вы мне скажите, какие они все хадость и вообще Ц
тьфу!… Ц И, не переводя дыхания Ц Так когда мы пойдем?
Старуха Мирониха (ее фамилия была Мирон) была едва ли не самым светлым явл
ением в моей несколько тускловатой стародорожской жизни. Все она знала,
всему давала весьма нелицеприятные оценки (и весьма точные, кстати!) или д
елала такие неожиданно курьезные заключения, что, слушая ее, нельзя было
удержаться от смеха.
Ц Сима, Ц говорила она, обращаясь к дочери, Ц Сима, ты посмотри, наш квар
тирант Сергей Владимирович Ц не еврей, а какой хорош человек?!.
Причем Ц хитрейшая старушенция! Ц такое заключение она могла сделать
после дичайшего скандала, который я ей устраивал (и, кстати, нередко) из-за
грязи на кухне: все-таки моя приемная! Там никогда не сметаемая с потолка
пиратскими флагами свешивалась копоть, и я кричал, что сам тоже вскоре ст
ану пиратом, построю фелюгу, а ее, старуху, поеду продавать в Басру на нево
льничий рынок… Или из-за кур, которыми постоянно был загажен на кухне пол
: кур я обещал передушить всех до одной, как фараон младенцев. И она умилял
ась:
Ц Сима, посмотри, Сергей Владимирович знает за фараона! Нет, слухайте, вы
все-таки еврей, нет? И совсем-совсем не понимаете по-еврейски?
Жила старуха с дочерью, с этой самой Симой, всегда улыбающейся женщиной л
ет сорока, очень небольшого роста, как и сама старуха, и с лицом, похожим па
печенное яблочко, этакой профессиональной «хохотушкой» и «веселюшкой»
(Сима работала пионервожатой), и с обожаемым вечно что-то жующим внуком С
ененькой. А вот с зятьями ей не повезло. Один зять был пьяница Ц «Еврей-пь
яница Ц вы это себе представляете?!» Другой Ц другого звали Ичике, это и
был Сененькин отец Ц месяцами нигде не работал, жалуясь на здоровье, на а
нтисемитизм всех своих начальников и ожидая, видимо, когда это явление в
нашей стране окончательно искоренится. По полгода он нигде не работал, п
росиживал у своей матери в Бобруйске, а отвратительная эта его мамаша по
имени Ципе-Буре, тоже ни одного дня в своей жизни не работавшая, еще и прощ
ряла его в его безделии. Она якобы утверждала, что Ичике вообще не должен р
аботать, а должен лишь «эс», «гринк», «фарц» («Вы совсем не понимаете по-ев
рейски? Ах, да, я уже спрашивала»), что означает: кушать, пить и… я извиняюсь,
делать по-большому»…
Вот так, со слов моей хозяйки, якобы утверждала эта отвратительная особа,
толстая, как бочка, и глупая как старик Срулевич, местный сектант, уже лет
десять подряд ожидающий конца мира, лежа в гробу на чердаке своего дома, а
по прозвищу «Ципе-Буре мид глеклах», что означает: Ципа. Бура с бубенчикам
и, придурковатая… А работать за него, заключала старуха, должна Сима. Несч
астная Сима, пионерский работник с грошовой зарплатой и ненасытным Сене
нькой…
Но и все это тоже не самое худшее. Худшее то, что со временем Сима стала влю
бляться в своих вчерашних пионеров, едва они достигали шестнадцати Ц ил
и даже пятнадцатилетнего возраста, и за каждого еще и норовила выйти зам
уж!
Старуха, рассказывая об этом, порицала Симу, но туг же ее и оправдывала.
Ц Понимаете, как она говорит, так она права, Ц объясняла она мне. Ц Маль
чику Ц шестнадцать, но ведь уже пошел семнадцатый, а вернется из армии, ем
у все двадцать будет. А Симе тоже только недавно исполнилось тридцать де
вять, все время было тридцать восемь, даже только тридцать восьмой. Лет та
к через десять они вообще будут одинаковые… И мать мальчика, если хотите
знать, не против. Она говорит: «Вернется дите с армии, хотя б попадет в хоро
шие руки!» А что?
Нет, конечно, когда по утрам на кухне старуха развлекает меня подобными р
азговорами, кошки скребут у нее на душе Ей стыдно за непутевую свою дочь, з
а ночные ссоры, которые между ними иногда происходят при обсуждении, по-в
идимому, всех таких матримониальных вопросов и которые слышны во дворе и
поэтому в маленьком городишке всем известны, стыдно и, должно быть, необы
кновенно больно. Но дочь она никогда не осуждает. Осуждает и во всем винит
только негодяя Ичике с его ленью и его мерзостную с широченным задом и ра
зрушительной антисемейной философией мамашу:
Ц «Ичике Ц эс, Ичике Ц тринк и Ичике Ц фарц!»
Повторяя это, она всякий раз оживляется, веселеет. И вдруг уже совсем-совс
ем становится веселой и даже словно бы молодеет на глазах.
Ц Ой, слухайте, вы, еще не знаете… не знаете, как ночью Ципе-Буре ходит на в
едро, так это ж концерт!… Ц кричит вдруг она и сама очень-очень весело и гр
омко этому смеется. Грешен, но не могу удержаться о г смеха и я.
* * *
Ц Ой, не люблю я вашего Узлянского, не люблю Ц и все. Ой, вы меня простите, у
вашего Узлянского, «як у того жида Ц ни сраки, ни вида!…»
Но недолюбливала старуха моего независимого приятеля-следователя, я ду
маю, главным' образом, из-за этой его независимости: чем-то он должен был ей
напомнить летуна Ичике, тоже ведь оставившего семейный очаг ради каких-
то непонятных ему самому грез.
По вечерам мы иногда встречались с Евгением Абрамовичем на улице и тогда
отправлялись с ним в городской парк, шли в кино или даже на танцплощадку,
причем туда, чтобы потанцевать, шел один я, а Евгений Абрамович лишь издал
и наблюдал за танцующими стоя за высокой деревянной изгородью, над котор
ой смешно высилась его голова с узким продолговатым лицом и всегда неско
лько удивленными глазами, напоминая голову жирафа над изгородью в звери
нце.
Иногда, впрочем, прежде, чем пойти в парк, мы заходили в небольшой ресторан
, что находился возле самого этого парка. Здесь по вечерам всегда было нем
ноголюдно и необыкновенно уютно, а кухней здесь командовал добрейший ст
арик-татарин с грозной ханской фамилией Довлет-Гиреев, непревзойденный
мастер по приготовлению татарского азу. Вегетарианец Евгений Абрамови
ч не прикасался к азу, как и к другим мясным блюдам, любил жареную картошку
(единственное, что он мне позволял для него заказать), но уж ее-то он поглощ
ал в огромных количествах, и старик-повар, который всегда сам принимал у н
ас заказ и сам же его выполнял, зная об этом, приносил целую ее гору. Если же
к своему азу и картошке я заказывал маленький графинчик водки, Евгений А
брамович говорил, что это уже я затеял настоящее пиршество, «самое насто
ящее пиршество» и укорял меня взглядом. Ц «Ну с чего бы это?!»
Ц С того, Ц обычно отвечал я, Ц что оба мы устали и чертовски голодны. Чт
о имеем право на личное счастье, пусть хоть такое небольшое, как этот ужин
в приятной, человеческой обстановке. И потому, наконец, что рядом с нами су
ществует замечательный мирный татарин, который сейчас нам принесет это
счастье в виде двух своих блюд и стеклянного графинчика, тогда как мог бы
принести горе и смерть.
И в ожидании нашего друга-повара конечно же, не упускал случая подтверди
ть свою мысль, так сказать, поэтически, потому что всегда, сколько себя пом
ню, любил читать стихи, а Евгений Абрамович, как оказалось, любил их слушат
ь.
«Уже снежок февральский пла
кал,
Трава пробилась кое-где,
И был посол московский на кол
Посажен крымцами в Орде.
Орел Ц могильник, в небе рея,
Видал меж туек наяву:
Внизу мурзы Довлет Гирея
Вели ордынцев па Москву…
И били в било па Пожаре,
Собраться ратникам веля,
И старцы с женами бежали
Сидеть за стенами кремля…
Дмитрий Кедрин. Конь.
Ц Евгений Абрамович, откуда у нас в районе татары?
Ц А откуда французы? Ц вопросом на вопрос отвечал он. Ц Целые французс
кие деревни? Надо знать историю, дорогой Сергей Владимирович, историю эт
ого удивительно интересного края, возникновение городов на Магдебургс
ком праве. Татары-воины, ремесленники и купцы-армяне, финансисты-евреи
Ц их приглашали сюда еще умные литовские господари и польские короли. Д
ругое дело Ц французы, эти осели здесь во время отступления Наполеоновс
ких войск. Красавцев-гренадеров двухметрового роста, израненных и обмор
оженных, полуживых, выволакивали из-под снега и льда наши сердобольные б
елорусские женщины, отогревали их па своих жарких грудях, рожали от них д
етей. И вот теперь у нас Ц несколько так называемых «французских» дерев
ень. Все Ц «французы», хотя французского языка никто, ни один человек там
не знает, все, конечно же, католики и все носят «сабо». И колхозный конюх Бе
зансон Ц вчера я его допрашивал вполне уже по-нашински поджигает хату с
воего соседа механизатора Ренара, а Ренар Ц и тоже по-нашински Ц так его
за это дубасит, что ломает ему два ребра, осколок ребра упирается в легкое
, и в результате «тяжкие телесные повреждения, опасные для жизни в момент
причинения»… И все из-за того, что Безансон прятал у себя на огороде в соб
ачей будке бутылку водки (от жены прятал, чтобы не заела жена Ц «каб жонка
не заела, гэтая сучка Мария-Гортензия»), а хитрюга Ренар (у пего и фамилия с
оответствующая Ц лисица), Ренар это увидел, сумел обмануть и хозяина и ег
о пса и выкрал бутылку. Ну, и тут честный Безансон, конечно, обиделся: собак
у убил и пошел жечь хату соседа… Будете кого-нибудь из них защищать?…
* * *
Городской парк (он назывался в то время Комсомольским парком) был как я уж
е говорил, самым приятным в райцентре местом Он утопал в зелени, танцплощ
адку по вечерам заполняли красивые, вполне городского вида девушки-студ
ентки, приехавшие из Минска и Ленинграда, даже из Москвы на летние канику
лы к своим унылым полудеревенским родителям. Играла радиола. Там потанце
вав один или два танца с какой-нибудь беловолосой красавицей, я возвраща
лся к своему приятелю. Евгений Абрамович, поджидавший мент за забором и о
ттуда за мной наблюдавший, хвалил меня за смелость (правильнее было бы по
хвалить за наглость, потому что танцевал я отвратительно) и мы шли гулять
дальше. Если же я и его звал на танцплощадку, он до самого неба взмахивал д
линными, похожими па две жерди руками, на лице его отображался ужас челов
ека, которого сейчас кастрировать будут, кричал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12