здесь нужен тулуп (она очень плакала
, когда услышала слово «тулуп!»), что ее элегантные туфельки на «шпильках»
ей тоже не нужны, а нужны валенки… Потом был тот случай в лесу, о котором он
а мне сама рассказывала, и, наверное, другие о которых не рассказывала. Она
научилась курить, пить спирт, чтобы согреться во время своих поездок и пе
реходов в другие деревни, научилась понимать язык местных жителей и отве
чать им на их же языке.
И вот через два или три месяца после начала ее работы в деревенском медпу
нкте в соседней деревне проходила свадьба. Типичная деревенская свадьб
а в тех местах, с соблюдением всех старинных обрядов, с вывешиванием прос
тыни, с плачами и причитаниями, с переездами из дома в дом и из деревни в де
ревню, с оравой пьяных гостей на бричках, на колымагах и тому подобное.
Молодая (так здесь называют невест) уже в самом начале свадьбы плохо себя
почувствовала: у нее не прекращалось кровотечение, но она решила, что так
оно и должно быть и никому об этом не сказала. Ничего опасного не заподозр
ил и трудолюбивый молодой, не просыхавший уже, наверное, неделю. Ей станов
илось все хуже, она истекала кровью, но ее еще продолжали трясти на колыма
гах, тащить в пляс и прочее, орали и пели вокруг нее, не замечая, что она уже
и на ногах стоять не может.
В медпункт за фельдшером додумались побежать, когда молодую пришлось ул
ожить в постель, потому что она уже не могла и сидеть. В небольшой комнате
толпится человек двадцать, а то и больше совершенно пьяных людей, шум, кри
ки, невообразимый смрад от пота человеческих тел и самогонного перегара
Ц такую обстановку застала Анелька в помещении, где находилась больная
, а среди всего этого на кровати Ц она, невеста с лицом цвета ее подвенечн
ого наряда.
Ц А ну все вон! Ц пантерой налетела на них Анелька и буквально кулаками
повыталкивала всех из комнаты. Потом она принялась за больную, стала нак
ладывать ей кровоостанавливающие повязки и давать лекарства, иначе гов
оря, делать то, что следовало бы делать врачу-акушеру (а где было его взять
?), но не успела еще полностью остановить кровотечение («не успела еще до к
онца ее законопатить», по ее выражению), как вся пьяная толпа вновь ввалив
ается в комнату: им ведь гулять охота. Ц «Ну, хватит уже вам тут, отдавай мо
лодую!». Вот тогда уже пришлось выталкивать их не только с помощью кулако
в, но и «мата», без которого родной наш народ не может понять ни одного сер
ьезного разговора, и «мат» этот был, видимо, ошеломляющим. Покряхтели, сто
я уже на улице, заскучавшие мужики, попереминались с ноги на ногу, потом Ц
делать нечего! Ц выбрали себе другую «невесту» (надели ее наряд на другу
ю женщину) и поехали догуливать дальше…
Ц Чтоб вы знали, Ц закончила свой рассказ об Анельке моя квартирная хоз
яйка, которая ее знала еще совсем маленькой девочкой, лет, может быть пяти
или и того меньше, Ц чтоб вы знали, что к этим вещам тоже надо иметь призва
ние, а у нее это всегда было. Подходит как-то ко мне на улице: «Бабушка Мирон
, там две собачки сцепились хвостиками, а мальчишки в них камни бросают!»
Ц «А ты не бросаешь, Анелечка?» Ц «Нет, я сочувствую…».
* * *
Старый плут Шатиленя забрал свою жалобу из прокуратуры. Об этом мне расс
казали наши судебные секретарши. Они встретили его на улице возле суда, п
ристыдили за то, что он мог написать эту жалобу, лживую по существу и в. цел
ом дурацкую, он пошел и забрал ее, но женщинам дал понять, что написал ее по
настоянию Михаила Павловича, достаточно много знающего о его, Шатиленин
ых, делах, и что, скорее всего, Михаил Павлович на этом не остановится. Непо
нятно даже, за что он вдруг так возненавидел адвоката, он рвет и мечет при
упоминании об одном его имени. «Искать» его, конечно, он будет и впредь.
Милые наши судебные секретарши, которые прекрасно ко мне относились, пер
едавая мне этот разговор, сказали, что Шатиленя, хоть и мошенник, но, по-вид
имому, говорит правду: нелегко будет работать мне с Михаилом Павловичем,
очень даже нелегко, а тощая Зиночка, та, которая всегда еще и подыскивала м
не невест, похожих на «симпатичных» героинь индийских фильмов, от себя д
обавила:
Ц Сергей Владимирович, Михаил Павлович Ц опасный человек, это все знаю
т. Я очень вас прошу: будьте с ним очень, очень осторожны!
Я пообещал, что буду очень-очень.
Ц Осторожность, она вообще главная черта моего характера, вы не заметил
и?
* * *
В тот самый день, когда произошел этот разговор, только уже вечером, я встр
етил и Анельку. Это было возле нашего районного Дома культуры, где я не был
уже месяца три, с самого начала весны, и, кстати, тоже из-за Анельки, котору
ю там повстречал в обществе высокого статного офицера и приревновал к не
му. Но с тех пор, именно с момента той встречи, я постоянно вспоминал о ней и
ждал с ней встречи.
Более того, однажды, надеясь ее увидеть, я даже побывал в Мяделе, где в тот д
ень на берегу знаменитого озера Нарочь проходил республиканский фести
валь молодежи, ринулся туда, почти за триста километров, в милицейской ма
шине, благо туда для охраны порядка выехала вся наша милиция, но Анельки, к
онечно, там не нашел: увидеть ее там, среди многотысячной толпы, было бы чу
дом, а увидел только само это озеро, серое и тяжелое, как кусок свинца, таки
м оно мне показалось в тот пасмурный день; другой такой же кусок свинца Ц
неба Ц вплотную прилегал к нему и они образовывали некую уже единую сви
нцовую глыбу. Увидел вымокшую и вытоптанную тысячами ног землю без едино
й травинки и без единой на ней палатки или чего-нибудь подобного, где можн
о было бы укрыться на ночь (мероприятие было задумано ЦК комсомола Белор
уссии и организовано вполне по-комсомольски), но зато с множеством Ц от в
сех районов республики Ц автолавок, торгующих водкой.
Ночь надвигалась холодная и страшная. О том, чтобы переночевать в одной и
з этих лавок, не мог мечтать ни уже знакомый нам секретарь нашего райкома
партии по идеологии (мы оказались с ним рядом в очереди за водкой), ни даже
сам всемогущий Вася Донцов, гроза шоферов. «В автолавках Ц товарно-мате
риальные ценности, Ц объяснил мне Вася, Ц там будут спать ответственны
е за них продавщицы с шоферами!». И вот, проникшись ответственностью моме
нта, я бросаю клич Ц слова, ставшие впоследствии почти сакраментальными
: «Ребята, не наберемся водки Ц просто подохнем!». И нахмурившиеся, погрус
тневшие «ребята» тут же со мной соглашаются.
Потом все трое ужинаем и засыпаем там, где сидели: я рядом с Васей, прислон
ясь к его могучему торсу и подстелив под себя кусок рубероида, который он
где-то для меня и раздобыл. А еще потом, часов уже в пять утра следующего дн
я просыпаемся возле пылающего костра Ц его соорудил опять же Вася, Ц но
для такой степени окоченевшие, что зуб на зуб не попадает. Прыгаем вокруг
этого костра, подобно дикарям-ирокезам, радующимся ритуальной жертве, п
одставляем огню лицо и слышим, как потрескивают в огне брови и волосы, но п
рийти в себя не можем ‹…› могучего друга, который в течение этой ночи неск
олько раз меня спас. Он спас меня, говорю я ему, от неминуемой гибели, но не о
т разочарования…
Так вот сейчас я снова встречаю Анельку, которая о моих мядельских ужаса
х и не ведает, встречаю возле дома культуры, она идет туда, как я понимаю, та
нцевать и радоваться жизни, тогда как я этой жизни из-за нее, можно сказат
ь, едва не лишился. И я грозен. Решительно подхожу к ней, беру ее за руку и ув
ожу подальше от клуба, этого порочного места, Ц в мир, в ночь.
Там, в ночном парке, в самой романтической обстановке, под сенью звезд и по
д кронами деревьев, я говорю ей о том, как безгранично, безмерно-всепоглощ
ающе я ее… не люблю. А понял я это окончательно лишь недавно в ее Мяделе, ку
да ездил на фестиваль, чтобы ее увидеть. Там, рядом с литовской границей, г
де еще витает дух несчастного беглого послушника Гришки, я понял, что из-з
а нее никогда не убегу в Литву, никогда не подниму Польшу против Москвы, Ст
ародорожский райком партии вкупе с райисполкомом никогда не зарядит пу
шку моим прахом и не выстрелит в сторону Одессы. Но все же, если сегодня он
а не пойдет со мной туда, куда я ее поведу и не станет моей женщиной… А она о
чень серьезно и без малейшего жеманства тихо отвечает, что пойдет и стан
ет, смотрит какими-то совершенно для меня новыми глубокими влажными гла
зами и еще серьезнее, еще тише говорит: «Хорошо, но куда же мы пойдем?».
А вот это уже и действительно трагедия, потому что пойти нам некуда и укры
ться от людских глаз решительно негде. О том. чтобы зайти ко мне в консульт
ацию, Анелька и слышать не хочет. Моя хозяйка, утверждает она, узнает и ее п
о дыханию, и по скрипу половиц под ее ногами. Не хочет она воспользоваться
и услугами одного моего знакомого, механика с нефтеочистки: он Ц холост
як, одессит, он не подведет, но живет он почти напротив ее собственного дом
а Ц там ее мать поджидает ее, стоя у ворот, еще чуть ли не с шести часов вече
ра.
Я все-таки настаиваю на консультации. Моя хозяйка, объясняю я, давно спит.
Она засыпает вместе со своими курами и ей снятся страшные сны Ц о Симино
й свекрови Ц и сладостные Ц о самой Симе, которая вышла замуж за пионера
из старшей группы и с ним счастлива… Но напрасно я упоминаю о Симе: Сима ко
гда-то была ее пионервожатой и при упоминании о ней Анельку отбрасывает
от меня в сторону, как от удара током. Но куда же Ц куда еще можно мне ее пов
ести ночью в этом городишке, где ее все знают и знают ее родителей, Ц не в п
рокуратуру же в самом деле, говорю я, в кабинет к прокурору Михаилу Павлов
ичу, который только и ждет случая…
Ц А почему не в прокуратуру? Ц спрашивает Анелька совершенно серьезно:
собственная мать ей, видно, куда страшнее прокурора. Ц Почему не в прокур
атуру?
Ц Да ты понимаешь, что ты говоришь? А что если вдруг среди ночи прокурору
вздумается…
Ц А если не вздумается?
* * *
И вот, выждав с полчаса или с час, когда в окнах ближайших домов погаснет с
вет, оба мы, двое несчастных детей, как ночные воры или как призраки, невид
имо и неслышно крадемся, пробираясь к зданию прокуратуры. Мы не идем туда
Ц мы плывем. Проплываем задними дворами домов между какими-то сараями, с
арайчиками и дворовыми нужниками, между курятниками, собачьими будками
и Бог знает еще чем. И, наконец, вплываем. Сначала через небольшое деревянн
ое крыльцо в крохотную прихожую у входа в прокуратуру, а затем, в нужном ме
сте отыскав ключ, Ц и в самое помещение кабинет Михаила Павловича.
В кабинете Михаила Павловича за почти два года работы в районе я был, наве
рное, не менее двухсот раз, но ночью Ц никогда, и теперь не могу преодолет
ь ощущения, что здесь что-то не так, как обычно. Не такое, например, окно Ц п
ервое, что оказывается в поле моего зрения: оно какое-то невероятное широ
кое Ц во всю ширину стены Ц и низкое. Оно и раньше было таким?
Но вскоре осваиваюсь: окно Ц окном, на него раньше я, наверное, просто не о
бращал внимания, а все остальное вроде бы такое же. Слева Ц большой письм
енный стол (на нем когда-то спал Евгений Абрамович, теперь со своим Генкой
он живет где-то в пристройке), справа Ц диван. Движением глаз, которых в те
мноте она, скорее всего, не увидит, указываю на него Анельке, предлагая ей
раздеться, и раздеваюсь сам. И сажусь рядом с ней на самом краешке дивана.
Но, Боже мой, какой же это ужас притронуться голой задницей к холодному ко
жаному диванному покрытию, причем даже и не к кожаному, а, скорее, к клеенч
атому. Причем клеенка местами от старости растрескалась и свернулась по
краям Ц острые эти края обжигают и способны в одно мгновение убить все ч
еловеческие желания, напрочь их выхолостить.
Смотрю на Анельку (глаза понемногу начинают привыкать к темноте): она, как
и я, словно одеревенела, лежит недвижимая и, по-моему, даже не дышит… Лежит
совершенно голая с рукой, заброшенной за голову Ц в позе, Венеры Джорджо
не, но при этом она какая-то необыкновенная трогательная Венера и чуть см
ешная, с острыми плечиками и ключицами, острым лобком, с огромными черным
и глазами, которые смотрят прямо на меня с удивлением и испугом. А я смотрю
на белизну ее юного и как бы еще недовершенного девятнадцатилетнего тел
а, вдыхаю его неповторимый запах, запах женственности, и, мне кажется, гото
в всю ее выпить, да тут же возле нее и умереть… Сейчас я скажу ей те самые гл
авные слова, которые должен сказать: о том, как я ее люблю и как она для меня
священна, как безмерно и высоко мое к ней чувство… А может быть, вместо все
х этих прекрасных, но совершенно ненужных слов, скажу другие Ц яростные
слова любви и желания и от этих слов девушка резко дернется в моих цепких
руках и на мгновение задохнется, а с ней вместе задохнусь и я сам…
Сейчас я все это скажу, все это сделаю… Но не успеваю я еще ничего сказать
и сделать, как за окном комнаты слышится какой-то странный отдаленный гу
л и шуршание, они приближаются, приближаются, а затем внезапно вся комнат
а озаряется светом, причем до того ярким, будто в нее вломилось само солнц
е.
Яркий свет фар от проходящей по улице большой грузовой машины врывается
в комнату через ее низкое и широченное окно и освещает ее до такой степен
и, что становится видна каждая в ней пылинка, каждое чернильное пятно на с
толе Михаила Павловича и каждый потек масляной краски на его сейфе, прич
ем едва эта машина успевает проехать, как появляется новая и все начинае
тся сызнова.
А мы, конечно, давно повскакивали со своего дивана, стоим прижавшись друг
к другу и диковато посматриваем один на другого и на улицу, ожидая, когда э
ти проклятые машины проедут… Они не проедут, наверное, никогда! Одна, две,
три, четыре (мы их считали) огромные, крытые брезентом и, по-видимому, тяжел
о груженные машины медленно проползают в сторону военного городка (шест
ь, семь восемь… одиннадцать Ц нет, им определенно не будет конца!) и кажда
я обдает комнату новой волной света, а заодно и нас, голых и по-прежнему пр
ижавшихся друг к другу, дрожащих. Мы купаемся в каждой этой новой волне и с
читаем машины:
Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Да сколько же их там вообще?!
Их было девятнадцать! Девятнадцать (за точность ручаюсь) гигантских шест
иосных чудовищ-оборотней проползают за окном в течение, наверное, тоже д
евятнадцати или двадцати минут, которые нам кажутся вечностью, но и с их и
счезновением ужасы этой ночи не кончаются. Потому что не успеваем мы воз
вратиться на свой диван, не успеваем еще в себя прийти и я не успеваю снова
поцеловать Анельку, как слышится еще какой-то шум, причем уже не на улице,
а где-то буквально в пяти шагах от нас, в помещении за внутренней стеной к
абинета… Шум, движение, что-то глухо падает на пол, сдавленные голоса люде
й Ц все это возникает Ц опять-таки вдруг за стеной комнаты, да и не стено
й вовсе, а за фанерной перегородкой, там происходит какая-то возня, и я отч
етливо различаю голоса Евгения Абрамовича и его шестнадцатилетнего Ге
ны…
Меньше всего мог я ожидать, что мой друг Евгений Абрамович живет теперь н
и в какой не в пристройке, а непосредственно за тонким фанерным простенк
ом прокурорского кабинета, никогда мне он об этом не говорил (стеснялся, н
аверное) и что все это время мы с Анелькой находились в сущности в одной с
ним комнате, с ним и с его Генкой, и это было, пожалуй, еще ужаснее, чем диван
и иллюминация и чем, наконец, то, что было бы,если бы в своем кабинете среди
ночи появился сам Михаил Павлович!
Нет, никаких неожиданностей и поворотов классической драматургии Ц од
на голая отечественная районная действительность, которая подчас и ори
гинальнее, и куда страшнее!… Так вот на бедного Генку в ту ночь прыгнула кр
ыса. Мальчик спал. А руки он, к счастью, держал под одеялом, так что проснувш
ись и, конечно, насмерть перепугавшись, он инстинктивно схватил и сжал в р
уках мерзкое животное, оказавшееся на его груди, но через одеяло.
Он крепко сжимает руками что-то мягкое, живое и яростное, пытающееся вырв
аться от него и шипящее у самого его лица, он еще не до конца проснулся, не д
о конца понимает, что произошло, зовет отца. Тот тоже сначала мало что пони
мает, потом вскакивает и начинает искать спички и керосиновую лампу, кот
орые, как правило, в таких случаях не известно куда деваются. А потом оба о
ни идут во двор, чтобы утопить крысу в дворовом сортире…'
Но обо всем этом я узнаю только на другой день, мне о нем расскажет Евгений
Абрамович. А сейчас, не ожидая его и Генкиного возвращения из сортира, мы
с Анелькой поспешно одеваемся и покидаем негостеприимный кабинет Миха
ила Павловича…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
, когда услышала слово «тулуп!»), что ее элегантные туфельки на «шпильках»
ей тоже не нужны, а нужны валенки… Потом был тот случай в лесу, о котором он
а мне сама рассказывала, и, наверное, другие о которых не рассказывала. Она
научилась курить, пить спирт, чтобы согреться во время своих поездок и пе
реходов в другие деревни, научилась понимать язык местных жителей и отве
чать им на их же языке.
И вот через два или три месяца после начала ее работы в деревенском медпу
нкте в соседней деревне проходила свадьба. Типичная деревенская свадьб
а в тех местах, с соблюдением всех старинных обрядов, с вывешиванием прос
тыни, с плачами и причитаниями, с переездами из дома в дом и из деревни в де
ревню, с оравой пьяных гостей на бричках, на колымагах и тому подобное.
Молодая (так здесь называют невест) уже в самом начале свадьбы плохо себя
почувствовала: у нее не прекращалось кровотечение, но она решила, что так
оно и должно быть и никому об этом не сказала. Ничего опасного не заподозр
ил и трудолюбивый молодой, не просыхавший уже, наверное, неделю. Ей станов
илось все хуже, она истекала кровью, но ее еще продолжали трясти на колыма
гах, тащить в пляс и прочее, орали и пели вокруг нее, не замечая, что она уже
и на ногах стоять не может.
В медпункт за фельдшером додумались побежать, когда молодую пришлось ул
ожить в постель, потому что она уже не могла и сидеть. В небольшой комнате
толпится человек двадцать, а то и больше совершенно пьяных людей, шум, кри
ки, невообразимый смрад от пота человеческих тел и самогонного перегара
Ц такую обстановку застала Анелька в помещении, где находилась больная
, а среди всего этого на кровати Ц она, невеста с лицом цвета ее подвенечн
ого наряда.
Ц А ну все вон! Ц пантерой налетела на них Анелька и буквально кулаками
повыталкивала всех из комнаты. Потом она принялась за больную, стала нак
ладывать ей кровоостанавливающие повязки и давать лекарства, иначе гов
оря, делать то, что следовало бы делать врачу-акушеру (а где было его взять
?), но не успела еще полностью остановить кровотечение («не успела еще до к
онца ее законопатить», по ее выражению), как вся пьяная толпа вновь ввалив
ается в комнату: им ведь гулять охота. Ц «Ну, хватит уже вам тут, отдавай мо
лодую!». Вот тогда уже пришлось выталкивать их не только с помощью кулако
в, но и «мата», без которого родной наш народ не может понять ни одного сер
ьезного разговора, и «мат» этот был, видимо, ошеломляющим. Покряхтели, сто
я уже на улице, заскучавшие мужики, попереминались с ноги на ногу, потом Ц
делать нечего! Ц выбрали себе другую «невесту» (надели ее наряд на другу
ю женщину) и поехали догуливать дальше…
Ц Чтоб вы знали, Ц закончила свой рассказ об Анельке моя квартирная хоз
яйка, которая ее знала еще совсем маленькой девочкой, лет, может быть пяти
или и того меньше, Ц чтоб вы знали, что к этим вещам тоже надо иметь призва
ние, а у нее это всегда было. Подходит как-то ко мне на улице: «Бабушка Мирон
, там две собачки сцепились хвостиками, а мальчишки в них камни бросают!»
Ц «А ты не бросаешь, Анелечка?» Ц «Нет, я сочувствую…».
* * *
Старый плут Шатиленя забрал свою жалобу из прокуратуры. Об этом мне расс
казали наши судебные секретарши. Они встретили его на улице возле суда, п
ристыдили за то, что он мог написать эту жалобу, лживую по существу и в. цел
ом дурацкую, он пошел и забрал ее, но женщинам дал понять, что написал ее по
настоянию Михаила Павловича, достаточно много знающего о его, Шатиленин
ых, делах, и что, скорее всего, Михаил Павлович на этом не остановится. Непо
нятно даже, за что он вдруг так возненавидел адвоката, он рвет и мечет при
упоминании об одном его имени. «Искать» его, конечно, он будет и впредь.
Милые наши судебные секретарши, которые прекрасно ко мне относились, пер
едавая мне этот разговор, сказали, что Шатиленя, хоть и мошенник, но, по-вид
имому, говорит правду: нелегко будет работать мне с Михаилом Павловичем,
очень даже нелегко, а тощая Зиночка, та, которая всегда еще и подыскивала м
не невест, похожих на «симпатичных» героинь индийских фильмов, от себя д
обавила:
Ц Сергей Владимирович, Михаил Павлович Ц опасный человек, это все знаю
т. Я очень вас прошу: будьте с ним очень, очень осторожны!
Я пообещал, что буду очень-очень.
Ц Осторожность, она вообще главная черта моего характера, вы не заметил
и?
* * *
В тот самый день, когда произошел этот разговор, только уже вечером, я встр
етил и Анельку. Это было возле нашего районного Дома культуры, где я не был
уже месяца три, с самого начала весны, и, кстати, тоже из-за Анельки, котору
ю там повстречал в обществе высокого статного офицера и приревновал к не
му. Но с тех пор, именно с момента той встречи, я постоянно вспоминал о ней и
ждал с ней встречи.
Более того, однажды, надеясь ее увидеть, я даже побывал в Мяделе, где в тот д
ень на берегу знаменитого озера Нарочь проходил республиканский фести
валь молодежи, ринулся туда, почти за триста километров, в милицейской ма
шине, благо туда для охраны порядка выехала вся наша милиция, но Анельки, к
онечно, там не нашел: увидеть ее там, среди многотысячной толпы, было бы чу
дом, а увидел только само это озеро, серое и тяжелое, как кусок свинца, таки
м оно мне показалось в тот пасмурный день; другой такой же кусок свинца Ц
неба Ц вплотную прилегал к нему и они образовывали некую уже единую сви
нцовую глыбу. Увидел вымокшую и вытоптанную тысячами ног землю без едино
й травинки и без единой на ней палатки или чего-нибудь подобного, где можн
о было бы укрыться на ночь (мероприятие было задумано ЦК комсомола Белор
уссии и организовано вполне по-комсомольски), но зато с множеством Ц от в
сех районов республики Ц автолавок, торгующих водкой.
Ночь надвигалась холодная и страшная. О том, чтобы переночевать в одной и
з этих лавок, не мог мечтать ни уже знакомый нам секретарь нашего райкома
партии по идеологии (мы оказались с ним рядом в очереди за водкой), ни даже
сам всемогущий Вася Донцов, гроза шоферов. «В автолавках Ц товарно-мате
риальные ценности, Ц объяснил мне Вася, Ц там будут спать ответственны
е за них продавщицы с шоферами!». И вот, проникшись ответственностью моме
нта, я бросаю клич Ц слова, ставшие впоследствии почти сакраментальными
: «Ребята, не наберемся водки Ц просто подохнем!». И нахмурившиеся, погрус
тневшие «ребята» тут же со мной соглашаются.
Потом все трое ужинаем и засыпаем там, где сидели: я рядом с Васей, прислон
ясь к его могучему торсу и подстелив под себя кусок рубероида, который он
где-то для меня и раздобыл. А еще потом, часов уже в пять утра следующего дн
я просыпаемся возле пылающего костра Ц его соорудил опять же Вася, Ц но
для такой степени окоченевшие, что зуб на зуб не попадает. Прыгаем вокруг
этого костра, подобно дикарям-ирокезам, радующимся ритуальной жертве, п
одставляем огню лицо и слышим, как потрескивают в огне брови и волосы, но п
рийти в себя не можем ‹…› могучего друга, который в течение этой ночи неск
олько раз меня спас. Он спас меня, говорю я ему, от неминуемой гибели, но не о
т разочарования…
Так вот сейчас я снова встречаю Анельку, которая о моих мядельских ужаса
х и не ведает, встречаю возле дома культуры, она идет туда, как я понимаю, та
нцевать и радоваться жизни, тогда как я этой жизни из-за нее, можно сказат
ь, едва не лишился. И я грозен. Решительно подхожу к ней, беру ее за руку и ув
ожу подальше от клуба, этого порочного места, Ц в мир, в ночь.
Там, в ночном парке, в самой романтической обстановке, под сенью звезд и по
д кронами деревьев, я говорю ей о том, как безгранично, безмерно-всепоглощ
ающе я ее… не люблю. А понял я это окончательно лишь недавно в ее Мяделе, ку
да ездил на фестиваль, чтобы ее увидеть. Там, рядом с литовской границей, г
де еще витает дух несчастного беглого послушника Гришки, я понял, что из-з
а нее никогда не убегу в Литву, никогда не подниму Польшу против Москвы, Ст
ародорожский райком партии вкупе с райисполкомом никогда не зарядит пу
шку моим прахом и не выстрелит в сторону Одессы. Но все же, если сегодня он
а не пойдет со мной туда, куда я ее поведу и не станет моей женщиной… А она о
чень серьезно и без малейшего жеманства тихо отвечает, что пойдет и стан
ет, смотрит какими-то совершенно для меня новыми глубокими влажными гла
зами и еще серьезнее, еще тише говорит: «Хорошо, но куда же мы пойдем?».
А вот это уже и действительно трагедия, потому что пойти нам некуда и укры
ться от людских глаз решительно негде. О том. чтобы зайти ко мне в консульт
ацию, Анелька и слышать не хочет. Моя хозяйка, утверждает она, узнает и ее п
о дыханию, и по скрипу половиц под ее ногами. Не хочет она воспользоваться
и услугами одного моего знакомого, механика с нефтеочистки: он Ц холост
як, одессит, он не подведет, но живет он почти напротив ее собственного дом
а Ц там ее мать поджидает ее, стоя у ворот, еще чуть ли не с шести часов вече
ра.
Я все-таки настаиваю на консультации. Моя хозяйка, объясняю я, давно спит.
Она засыпает вместе со своими курами и ей снятся страшные сны Ц о Симино
й свекрови Ц и сладостные Ц о самой Симе, которая вышла замуж за пионера
из старшей группы и с ним счастлива… Но напрасно я упоминаю о Симе: Сима ко
гда-то была ее пионервожатой и при упоминании о ней Анельку отбрасывает
от меня в сторону, как от удара током. Но куда же Ц куда еще можно мне ее пов
ести ночью в этом городишке, где ее все знают и знают ее родителей, Ц не в п
рокуратуру же в самом деле, говорю я, в кабинет к прокурору Михаилу Павлов
ичу, который только и ждет случая…
Ц А почему не в прокуратуру? Ц спрашивает Анелька совершенно серьезно:
собственная мать ей, видно, куда страшнее прокурора. Ц Почему не в прокур
атуру?
Ц Да ты понимаешь, что ты говоришь? А что если вдруг среди ночи прокурору
вздумается…
Ц А если не вздумается?
* * *
И вот, выждав с полчаса или с час, когда в окнах ближайших домов погаснет с
вет, оба мы, двое несчастных детей, как ночные воры или как призраки, невид
имо и неслышно крадемся, пробираясь к зданию прокуратуры. Мы не идем туда
Ц мы плывем. Проплываем задними дворами домов между какими-то сараями, с
арайчиками и дворовыми нужниками, между курятниками, собачьими будками
и Бог знает еще чем. И, наконец, вплываем. Сначала через небольшое деревянн
ое крыльцо в крохотную прихожую у входа в прокуратуру, а затем, в нужном ме
сте отыскав ключ, Ц и в самое помещение кабинет Михаила Павловича.
В кабинете Михаила Павловича за почти два года работы в районе я был, наве
рное, не менее двухсот раз, но ночью Ц никогда, и теперь не могу преодолет
ь ощущения, что здесь что-то не так, как обычно. Не такое, например, окно Ц п
ервое, что оказывается в поле моего зрения: оно какое-то невероятное широ
кое Ц во всю ширину стены Ц и низкое. Оно и раньше было таким?
Но вскоре осваиваюсь: окно Ц окном, на него раньше я, наверное, просто не о
бращал внимания, а все остальное вроде бы такое же. Слева Ц большой письм
енный стол (на нем когда-то спал Евгений Абрамович, теперь со своим Генкой
он живет где-то в пристройке), справа Ц диван. Движением глаз, которых в те
мноте она, скорее всего, не увидит, указываю на него Анельке, предлагая ей
раздеться, и раздеваюсь сам. И сажусь рядом с ней на самом краешке дивана.
Но, Боже мой, какой же это ужас притронуться голой задницей к холодному ко
жаному диванному покрытию, причем даже и не к кожаному, а, скорее, к клеенч
атому. Причем клеенка местами от старости растрескалась и свернулась по
краям Ц острые эти края обжигают и способны в одно мгновение убить все ч
еловеческие желания, напрочь их выхолостить.
Смотрю на Анельку (глаза понемногу начинают привыкать к темноте): она, как
и я, словно одеревенела, лежит недвижимая и, по-моему, даже не дышит… Лежит
совершенно голая с рукой, заброшенной за голову Ц в позе, Венеры Джорджо
не, но при этом она какая-то необыкновенная трогательная Венера и чуть см
ешная, с острыми плечиками и ключицами, острым лобком, с огромными черным
и глазами, которые смотрят прямо на меня с удивлением и испугом. А я смотрю
на белизну ее юного и как бы еще недовершенного девятнадцатилетнего тел
а, вдыхаю его неповторимый запах, запах женственности, и, мне кажется, гото
в всю ее выпить, да тут же возле нее и умереть… Сейчас я скажу ей те самые гл
авные слова, которые должен сказать: о том, как я ее люблю и как она для меня
священна, как безмерно и высоко мое к ней чувство… А может быть, вместо все
х этих прекрасных, но совершенно ненужных слов, скажу другие Ц яростные
слова любви и желания и от этих слов девушка резко дернется в моих цепких
руках и на мгновение задохнется, а с ней вместе задохнусь и я сам…
Сейчас я все это скажу, все это сделаю… Но не успеваю я еще ничего сказать
и сделать, как за окном комнаты слышится какой-то странный отдаленный гу
л и шуршание, они приближаются, приближаются, а затем внезапно вся комнат
а озаряется светом, причем до того ярким, будто в нее вломилось само солнц
е.
Яркий свет фар от проходящей по улице большой грузовой машины врывается
в комнату через ее низкое и широченное окно и освещает ее до такой степен
и, что становится видна каждая в ней пылинка, каждое чернильное пятно на с
толе Михаила Павловича и каждый потек масляной краски на его сейфе, прич
ем едва эта машина успевает проехать, как появляется новая и все начинае
тся сызнова.
А мы, конечно, давно повскакивали со своего дивана, стоим прижавшись друг
к другу и диковато посматриваем один на другого и на улицу, ожидая, когда э
ти проклятые машины проедут… Они не проедут, наверное, никогда! Одна, две,
три, четыре (мы их считали) огромные, крытые брезентом и, по-видимому, тяжел
о груженные машины медленно проползают в сторону военного городка (шест
ь, семь восемь… одиннадцать Ц нет, им определенно не будет конца!) и кажда
я обдает комнату новой волной света, а заодно и нас, голых и по-прежнему пр
ижавшихся друг к другу, дрожащих. Мы купаемся в каждой этой новой волне и с
читаем машины:
Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Да сколько же их там вообще?!
Их было девятнадцать! Девятнадцать (за точность ручаюсь) гигантских шест
иосных чудовищ-оборотней проползают за окном в течение, наверное, тоже д
евятнадцати или двадцати минут, которые нам кажутся вечностью, но и с их и
счезновением ужасы этой ночи не кончаются. Потому что не успеваем мы воз
вратиться на свой диван, не успеваем еще в себя прийти и я не успеваю снова
поцеловать Анельку, как слышится еще какой-то шум, причем уже не на улице,
а где-то буквально в пяти шагах от нас, в помещении за внутренней стеной к
абинета… Шум, движение, что-то глухо падает на пол, сдавленные голоса люде
й Ц все это возникает Ц опять-таки вдруг за стеной комнаты, да и не стено
й вовсе, а за фанерной перегородкой, там происходит какая-то возня, и я отч
етливо различаю голоса Евгения Абрамовича и его шестнадцатилетнего Ге
ны…
Меньше всего мог я ожидать, что мой друг Евгений Абрамович живет теперь н
и в какой не в пристройке, а непосредственно за тонким фанерным простенк
ом прокурорского кабинета, никогда мне он об этом не говорил (стеснялся, н
аверное) и что все это время мы с Анелькой находились в сущности в одной с
ним комнате, с ним и с его Генкой, и это было, пожалуй, еще ужаснее, чем диван
и иллюминация и чем, наконец, то, что было бы,если бы в своем кабинете среди
ночи появился сам Михаил Павлович!
Нет, никаких неожиданностей и поворотов классической драматургии Ц од
на голая отечественная районная действительность, которая подчас и ори
гинальнее, и куда страшнее!… Так вот на бедного Генку в ту ночь прыгнула кр
ыса. Мальчик спал. А руки он, к счастью, держал под одеялом, так что проснувш
ись и, конечно, насмерть перепугавшись, он инстинктивно схватил и сжал в р
уках мерзкое животное, оказавшееся на его груди, но через одеяло.
Он крепко сжимает руками что-то мягкое, живое и яростное, пытающееся вырв
аться от него и шипящее у самого его лица, он еще не до конца проснулся, не д
о конца понимает, что произошло, зовет отца. Тот тоже сначала мало что пони
мает, потом вскакивает и начинает искать спички и керосиновую лампу, кот
орые, как правило, в таких случаях не известно куда деваются. А потом оба о
ни идут во двор, чтобы утопить крысу в дворовом сортире…'
Но обо всем этом я узнаю только на другой день, мне о нем расскажет Евгений
Абрамович. А сейчас, не ожидая его и Генкиного возвращения из сортира, мы
с Анелькой поспешно одеваемся и покидаем негостеприимный кабинет Миха
ила Павловича…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12